дый Дом: что могучие  семейства  бессмертны,
что смерть ожидает только кабальных как справедливая кара за вороватость и
прочие пороки недочеловеков, а  члены  семейств  возносятся  на  небеса  в
огненном вихре, обретают  там  былую  юность  и  живут  вечно  -  принимая
жертвоприношения, воздавая по молитве, самосотворенные святые Эйре.
   В это верили почти все в Доме Диннинов, все в  Корке.  Да,  все,  кроме
Инглиша. Инглиша продали вместе с лошадьми, которых он выезжал,  купили  в
Шэнноне, где бедняки были умнее, а воры кое-чему выучивались. Он  ухаживал
за скаковыми лошадьми, и на ипподромах по всему Эйре  он  узнал  побольше,
чем просто кое-что. И в ипподромных барах он знакомился с людьми,  которые
побывали за облаками, - в барах, где определялись победители еще до начала
скачек и делались ставки, которые могли купить человеку его свободу.
   В пятнадцать лет Инглиш так  вырос  и  отяжелел,  что  уже  не  годился
выезжать лошадей - жокеи никогда не весили больше пятидесяти  килограммов;
и не мог ночью сойти за девочку.  Едва  на  подбородке  у  него  пробилась
борода, владыка потерял к нему всякий  интерес,  и  он  узнал,  что  такое
настоящие тяготы.
   Но все-таки выпадали хорошие часы в барах со знающими людьми,  и  когда
его продали вместе с могучим, скакуном Гордостью Кельтов Дому Диннинов, он
отправился туда неохотно  с  дурными  предчувствиями,  которые  более  чем
оправдались.
   Корк  был  глушью.  Диннины  отличались  феодальными  нравами,  печатью
вырождения из-за постоянных браков с близкими родственниками  и  садизмом.
Если бы Инглиш иногда не ездил  со  старшим  конюхом  в  город  в  поисках
наилучших отрубей, кукурузы и брикетов для  жеребят,  жизнь  за  пределами
конюшни превратилась бы в полузабытый сон. Но он ездил в  город,  проводил
субботние вечера в баре лошадников и там впервые услышал  про  готовящийся
налет халиан. И там с ним вошли в контакт, и он сделал свой выбор.


   - Эй, Инглиш, как твоя задница?
   В баре было душно от табачного дыма и запаха выдохшегося пива.  Опилки,
усыпавшие пол, набились ему  в  сапоги  через  прохудившиеся  подошвы.  Он
покраснел, когда букмекер его окликнул, и сделал вид,  будто  не  услышал.
Снял сапог и начал вытряхивать опилки.
   Но оплывшая от пива физиономия дышала ему прямо в  лицо,  наклонившаяся
голова с налитыми кровью глазками и липкими губами осведомлялась:
   - Задница у тебя сыта Диннинами, а, мальчик? Если ты еще мальчик...
   Инглиш не сжал кулак, не врезал каблуком сапога  в  сальный  подбородок
наклонившегося над ним мужчины. Он натянул сапог на ногу и выпрямился.
   Бука звали Кеннеди, и на ипподроме его не называли иначе  как  пройдоха
Кеннеди. И не без причины. Не было такой подлости, на какую  не  пошел  бы
этот бочкоголовый карлик с волосатыми ушами, лишь бы извлечь выгоду.
   - Чего тебе от меня надо, Кеннеди? - хрипло спросил Инглиш, осипнув  от
усилия сдержаться. Ягодицы у него заныли, рефлекторно  сжавшись.  И  зачем
Кеннеди понадобилось выкрикивать свою издевку во весь голос, так  что  все
вокруг уставились на них, перешептываясь?
   Теперь все узнали, как Диннины используют Инглиша, а наверное, знали  и
раньше. Мэри Диннин не принадлежала к святым, как и ее брат Олтон,  как  и
ее отец - высокородный владыка Гарольд.  А  то,  что  происходило  в  Доме
Диннинов,  ничем  не  отличалось  от  того,  что  происходило   в   других
благородных домах, твердил  себе  Инглиш,  стараясь  погасить  жар  стыда,
заливший его щеки.
   Кеннеди только выжидающе ухмылялся, и Инглиш повторил вполголоса:
   - Чего тебе надо?
   А Кеннеди ответил:
   - А пригласить тебя распить кружечку со мной и моими друзьями.
   - У тебя на этой планете нет ни единого друга,  -  ответил  Инглиш,  но
все-таки очутился за круглым столиком.
   И почти сразу сообразил, что у засаленной троицы, с  которой  свел  его
Кеннеди, была своя  причина  завязать  с  ним  знакомство.  Выходило,  что
халианские пираты положили глаз на  Эйре  и  "всякий,  у  кого  голова  на
плечах, должен сам о себе позаботиться".
   Эта жуткая сказочка, поведанная в баре лошадников такими, как Кеннеди и
трое его заросших щетиной приятелей, казалась обычной пьяной болтовней. Но
тут Кеннеди познакомил его с каждым из трех по отдельности,  и  оказалось,
что один из них с другой планеты.
   - А мне-то что? - спросил Инглиш, глядя на черные  волоски  у  себя  на
запястье, которые неопровержимо доказывали,  что  он  -  недочеловек.  Все
правители  Эйре,  все  чиновники  в  Корке,  все  Диннины  были  рыжими  и
веснушчатыми. Бог возлюбил веснушчатых. А все остальные на  Эйре  были  не
лучше зверей полевых.
   - А то, - сказал  инопланетник,  такой  же  смуглый,  как  Кеннеди,  но
голубоглазый, как сам Инглиш. Не  ответ,  но  утверждение.  И  тут  Инглиш
вспомнил его фамилию: Смит.
   Смит наклонился поближе и пригвоздил  Инглиша  взглядом,  как  стальные
наручники.
   - Нам бы пригодился человек вроде тебя - кто-то в  Доме  Диннинов.  Для
разведки. Карты. Распорядок. Инфо изнутри... Ночные разговоры  в  полезных
постелях...
   Взвизг стула, отодвинутого Инглишем, заглушил все остальное.  Возможно,
это так на него подействовало из-за вины,  которую  он  постоянно  ощущал.
Кто-то заглянул ему в голову, услышал его молитвы, решил, что он тот,  кто
им требуется. Мальчик, который так  горячо  и  так  долго  молился,  чтобы
прилетели Хорьки и наподдали по благородным задницам Диннинов, сволочей из
сволочей... А может, это ловушка, уловка, чтобы  проверить  его  верность?
Никакой верности он не чувствует. Ну и что? Чему ему быть  верным?  Он  не
мазохист, не грелка в постели. Он человек. Но стать предателем?
   Он не успел допить пиво и уйти, как в его запястье вцепились пальцы,  и
Кеннеди потребовал: "сядь, да сядь же", - и тянул его за руку так, что ему
оставалось либо затеять драку, либо сесть.
   Инглиш знал, чем обернется для него драка. Какие у  него  шансы  против
мужчин вдвое его старше и тяжелее? Явятся  констебли,  и  он  же  окажется
виноватым, потому что у Кеннеди есть деньги - у Кеннеди всегда есть деньги
- и он не местный,  а  Инглиш  последняя  тварь,  чужак,  ставший  конюхом
Диннинов. Диннины будут решать, внести за него залог или нет. Ну,  раз  до
стипльчеза на Кубок Диннинов остается три недели,  они  скорее  всего  его
выкупят.  Но  тогда  он  лишится  сносной   еды,   того,   что   считается
привилегиями, и с него всю шкуру спустят.  Так  что  он  еще  долго  будет
стискивать зубы, садясь на стул или в седло.
   А  потому  он  сел,  пока  еще  мог,  пока  его  задница  не  покрылась
кровоточащими рубцами, и сбросил руку Кеннеди, будто и не боялся вовсе.  А
потом сказал:
   - Значит, ты хочешь еще чего-то добавить о том, к чему клонишь? А  что,
если я отвечу "нет"?
   - Не ответишь, - сказал Кеннеди не столько ему,  сколько  инопланетнику
Смиту и двум остальным, которые словно плевать на него  хотели,  и  Инглиш
внезапно понял, каким будет ответ на его вопрос.
   И Кеннеди неумолимо произнес этот ответ:
   - Диннинов ты вряд ли так уж обожаешь, малый. Но вот  старину  Гордость
Кельтов ты любишь.
   Инглиш только  уставился  на  него,  и  угрозы  его  лошади  продолжали
сыпаться:
   - След иглы не обнаружить. Жидкость в коленную чашечку. Во время скачки
колено разлетается вдребезги, лошадь пристреливают, а вина - твоя. А то...
   - Я тебя слушаю, - сказал Инглиш. А что ему оставалось? Могучий  гнедой
по кличке Гордость Кельтов был  стригунком,  когда  Инглиш  стал  конюхом.
Вместе они попали в Дом Диннинов. Оберечь коня, не сообщив  все  Диннинам,
он не мог, да и тогда...  Он  словно  увидел,  как  жестокие  губы  Олтона
Диннина складываются в улыбку предвкушения, пока он пытается объяснить,  с
какой это стати он очутился в обществе людей, способных на такие угрозы.
   Сделка вначале была простои. Держи ухо востро. Слушай про политику. Про
корабли Альянса, кто приезжает,  кто  уезжает,  чем  интересуется.  И  где
находятся семейства. В  определенные  дни.  И  как  устраивать  встречи  и
тайники для передачи сведений. Это не опаснее, сказал себе  Инглиш  в  тот
вечер, как затем повторял себе еще полгода ночей, это не опаснее чем  жить
под властью Диннинов.
   Смит, когда все было обговорено, нагнулся через стол и сказал:
   - Если что, сынок, упомяни мое имя - хорькам.


   Эти слова звучали в ушах Инглиша теперь, когда халиане, совсем хорьки с
виду, медленно и осторожно подбирались к дому.
   Халиане забирали рабов, а из остальных никого в живых не оставляли. Это
знали все. Из-за халианских налетчиков Эйре и другие  планеты,  о  которых
слышал Инглиш, и были так бедны. Во всяком случае  так  твердили  Диннины.
Мэри Диннин имела обыкновение откровенно болтать по телефону, когда Инглиш
согревал ее постель. Он слышал все  о  повышении  налога  для  Альянса,  о
кампании по сбору средств, чтобы получить от  семейств  достаточную  сумму
для оборонительной системы космической защиты, о попытках принудить Альянс
послать в этот квадрат больше кораблей,  или  же  создать  наземную  базу,
настоящий военный космопорт на Эйре.
   Флот Альянса Планет существовал уже тысячу лет, но за  весь  этот  срок
Эйре ни разу не стала  базой  для  его  операций,  хотя  ее  обитателей  и
мобилизовали в армейские части наземных сил Флота.  У  Терри  Инглиша  был
брат, который по слухам служил в одной из таких частей.
   Последний раз брата Инглиш видел  в  пятилетнем  возрасте,  и  Гордость
Кельтов был ему ближе брата, а всех других людей - тем более. И теперь  он
без малейшего зазрения совести готов был выдать Диннинов Хорькам, если  бы
представился случай. А если он не хотел быть убитым, как  Фавн,  ему  надо
было обязательно найти такой случай.
   Если Смит не  солгал  и,  назвав  его  имя,  Инглиш  не  будет  отпущен
инопланетянами на свободу, так быть рабом халиан, наверное, ничем не хуже,
чем быть слугой Диннинов, как свидетельствовали рубцы у  него  на  теле  и
всякие воспоминания.
   Трудность заключалась в том, что Гордость Кельтов находился  в  убежище
Диннинов. И одно дело  выдать  своих  угнетателей  новым  угнетателям,  но
совсем другое - обречь гнедого красавца на смерть или дурное обхождение.
   Парализованный неуверенностью и  страхом,  Инглиш  забился  поглубже  в
кусты в ожидании дальнейшего, а Хорьки, постреливая  по  кустам,  окружали
развалины дома.
   Далеко позади него в потайной  пещере  Гордость  Кельтов  вопросительно
заржал, но звук этот был почти не слышен, так как вечерний ветерок  дул  в
сторону семейного убежища от развалин дома и Хорьков, и  Инглиша  тоскливо
съежившегося на своем посту.


   Халианские налетчики обрушились на дом точно Божий  гнев,  оставляя  за
собой кумулятивные заряды, а когда собрали и  рассортировали  все  ценное,
включая горстку рабов, которых  имело  смысл  забрать  с  собой,  взорвали
развалины, а заодно и зерновой склад для пущего шума.
   В алых отблесках глаза халиан горели красным огнем.  Налетчики  держали
под прицелом  двадцать  с  лишним  крестьян.  Шестнадцать  пленников,  уже
связанные между  собой  -  здоровые,  сильные,  молодые,  главным  образом
женщины, - стояли в стороне, привязанные к дереву возле груды добычи.
   Халианин вразвалку обошел остальных и невозмутимо  пристрелил  старика.
Выбранного наугад, просто чтобы преподать урок рабам.  Одна  из  женщин  в
связке закричала и рухнула на  колени.  Другой  халианин  подошел  к  ней,
подсунул ствол автомата ей под подбородок и таким способом  поднял  ее  на
ноги. Связка замерла в гробовом молчании.
   В отличие от детей и стариков.  Какой-то  мальчик  испуганно  позвал  -
видимо, свою мать. Он попытался  броситься  к  связке  и  получил  пулю  в
голову.
   Командир подразделения, убедившись, что урок дошел до связки, поднял  и
опустил руку. Он уже удалялся от криков  и  шума,  когда  его  подчиненные
принялись резать старых и малых. Ему не хотелось  есть.  Нутряное  чувство
подсказывало ему, что он что-то упустил. Что-то  позади  них,  подсказывал
ему инстинкт, заставлявший напрягаться и ныть мышцы его спины.
   Он оставил троих стеречь связку, хотя люди в  ней  от  ужаса  забыли  о
сопротивлении, а остальных повел назад тем путем, которым  они  подошли  к
дому. Чего-то не хватало, и его нос подсказывал - чего-то по ветру, потому
что в доме не нашлось ни настоящих драгоценностей, ни  жирных  благородных
затейливо причесанных женщин,  ни  мужчин,  сжимающих  в  руках  золото  в
надежде откупиться от неизбежного.
   И никто из рабов не смотрел в наветренную сторону,  а  только  назад  -
туда, откуда появились он и его бойцы. Командир подразделения  разбогател,
нападая на человеческие поселения. Ему это удалось,  потому  что  он  знал
повадки своей добычи. Как и положено охотнику.


   Мэри  Диннин  внезапно  обрела  спокойствие.   Накануне   вечером   она
обдумывала празднование своего  тридцатипятилетия.  В  небе  плыла  полная
луна, было светло как днем, и  в  ней  бурлило  радостное  возбуждение.  А
теперь она, Олтон и их финансовый помощник и управляющий притаились здесь,
в пещере, приготовленной отцом ее отца именно на такой немыслимый  случай,
- в пещере, о которой на протяжении ее жизни почти  забыли.  Притаились  с
лучшими своими лошадьми. И не менее  дюжины  слуг  между  ними  и  гнусным
вооруженным зверьем прозванным Хорьками.
   - Казалось бы, -  говорил  Олтон,  втягивая  последнюю  понюшку  своего
табака, - что за наши взносы Альянсу, не говоря уж о Шэнноне, мы могли  бы
рассчитывать на более надежную защиту.
   - А иди ты, Олтон! - сказала она. - Я хотела  приобрести  корабль,  как
Колдуэллы, но, ах нет-нет, ты счел, что оно того не стоит.  "Корабли  себя
не оправдывают, дорогая. Мы уподобимся Колдуэллам - будем  себе  в  убыток
менять их каждые несколько лет: ведь  нельзя  же  пользоваться  устаревшей
моделью, не так ли?" Ну, будь у нас самая устаревшая модель,  мы  были  бы
теперь  вне  всякой  опасности,  а  не  отсиживались  бы  здесь  с  твоими
проклятыми - и вонючими! - лошадьми. Лошади нам теперь не помогут, дорогой
братец!
   Олтон встал и отошел туда, где нервно перебирали ногами его  породистые
кони и кобылы. А что, если лошади помогут? А что, если вскочить в седло  и
умчаться, перемахивая через все препятствия? Вырваться из этой невыносимой
ситуации?
   Будь  это  возможно,  Олтон  давно   бы   ускакал,   предоставив   Мэри
выпутываться, как она знает.
   Мэри Диннин рассматривала свои ноги в  свете  люминесцентной  аварийной
лампы. Ей следовало бы выйти замуж, вот что! Тогда бы ее оберегал  муж,  и
ей не пришлось бы зависеть от поглощенного собой  брата  и  горстки  слуг.
Пусть преданных, но просто не способных на  то,  что  от  них  требовалось
теперь.
   Если ей когда-нибудь удастся  выбраться  из  этой  жуткой  пещеры,  она
обязательно поставит поместье на круглосуточную охрану  -  Олтон  и  этому
противился как напрасной трате денег.  Хоть  бы  ее  отец  был  здесь!  Но
Гарольд  отправился  в  Корк  по  государственному  делу.  Ему  предстояло
выступить с речью на какой-то церемонии в космопорте.
   Она  мечтательно  подумала,  что   ее   отец   уж   сумеет   как-нибудь
освободиться. А если папа на свободе, он  ее  найдет,  Он  спасет  ее.  Не
допустит, чтобы она погибла с Олтоном, зарезанная в пещере как собака.
   Она посмотрела мимо управляющего, который  скорчился  с  бутылкой  вина
(она ее откупорила, но пить не смогла), туда, где Олтон поглаживал  своего
любимого коня. Чертова тварь! Возможно, теперь  выяснится,  что  она  была
права,  раз  с  самого  начала  возмущалась  таким  увлечением   семейства
лошадьми.
   Только лучше бы ей не убеждаться в  своей  правоте!  Мэри  вздохнула  и
провела по лбу привычным жестом страдальческого многотерпения, на этот раз
вполне отвечавшего положению, в какое она попала.
   Лучше бы забрать в пещеру побольше слуг: было бы кому приготовить  еду.
Слава Богу, тут хватает еды, чтобы приготовить! И еще кого-то  убирать  за
лошадьми, чтобы вонь не была такой удушливой.
   Она как раз пришла к выводу, что ей остается только взять себя в руки и
решить, что приготовить на ужин, как совсем близко раздался выстрел.
   Она взвизгнула. Не смогла удержаться. А чертов жеребец Гордость Кельтов
тоже взвизгнул и куда громче.
   Это нечестно. Да, нечестно! И она закричала, кидаясь к брату:
   - Я не вытерплю! Пристрели эту лошадь и всех остальных! Теперь  же!  Не
то это сделаю я. Они нас выдадут. Мы попадем  в  плен!  За  нас  потребуют
выкуп...
   - Выкуп? - Брат обернулся к ней,  держа  гнедого  за  недоуздок.  -  Ты
когда-нибудь слышала, чтобы халиане брали  заложников?  Они  берут  рабов,
дорогая моя. Рабов. А у меня есть только шесть патронов. - Он хлопнул себя
по бедру. - И два из них для нас с тобой,  если  понадобится.  -  Его  рот
сжался в узкую белую полоску. - Лошадей я выпущу, когда  стемнеет.  Может,
они уцелеют.
   - Ну, хотя бы лошади получат шанс! - сказала  Мэри  едко.  Руки  у  нее
дрожали, кровь гремела в ушах, но она заставила себя пойти  взглянуть,  из
чего управляющий сможет состряпать жалкий ужин при свете аварийной лампы в
пещере, приютившей еще и лошадей. И вообще,  что  едят  люди,  прячась  от
врага совсем иной расы? Нечеловеческой?


   Выстрелы эти были выстрелами наугад, снова и снова  повторял  про  себя
Терри Инглиш. Ему удалось затаиться, когда халиане проходили мимо,  но  до
него доносились вопли и стоны, свидетельствовавшие, что другим  слугам  на
постах за его спиной повезло меньше.
   Он понукал себя выйти из укрытия,  подойти  к  какому-нибудь  Хорьку  и
объяснить, что он  тот  человек,  который  снабдил  их  всякими  полезными
сведениями о поместьях Диннинов. Но не мог. Ноги не слушались.
   Один  халианский  солдат  прошел  так  близко,  что  Инглиш   разглядел
пролысину на его бедре,  где  мех  вытерся  под  тяжестью  оружия.  Вот  и
следовало бы... но он не решился.
   А теперь было темно, и  его  одолевал  страх.  Что,  если  они  сначала
выстрелят, а вопросы будут задавать потом? Что, если  его  найдут  прежде,
чем он покажется им? Он боялся шевельнуться и боялся оставаться на  месте.
Может, они уйдут, так и не отыскав пещеры.
   Может... может...
   Но из темноты до него доносились звуки. Кто-то  плакал,  очень  тихо  -
такой   булькающий,   почти   захлебывающийся    плач,    словно    кровью
захлебывающийся. И тявканье, точно  смех,  тявканье,  как  тявкают  лисицы
Эйре; Но не собаки Эйре. Надо вылезать.  И  поскорее.  Надо  добраться  до
Хорьков, пока Хорьки не добрались до пещеры. Там же  Гордость  Кельтов!  А
они, наверное, не способны отличить одну лошадь от другой и  понять,  чего
стоит Гордость. Конь может пострадать в неразберихе.
   Инглиш закрыл глаза  и  увидел  Гордость,  его  красивые  длинные  уши,
бархатистую морду, грациозно изогнутую шею; то, как он гарцевал, когда его
подводили  сзади  к  кобыле.  Затем  к  этим  образам  подмешались   нагие
фигуры-Олтона и Мэри Диннинов, и вновь Инглиша охватила дрожь.
   Если он сейчас же не предпримет что-нибудь, у него уже  недостанет  сил
шевельнуться. Его столько раз избивали и наказывали,  что  он  знал,  чего
ожидать, когда ты в ловушке, когда тебе некуда деться.
   Надо сейчас же что-то сделать.
   Он уже совсем собрался встать, храбро шагнуть в  темноту  туда,  откуда
доносилось тявканье - в  сторону  пещеры,  как  вдруг  словно  ад  с  цепи
сорвался.
   Он не мог ничего толком разглядеть - луна еще не поднялась над холмами.
Но он услышал остервенелое тявканье и завывания. Услышал треск выстрелов -
еще и  еще...  дружные  очереди  автоматов.  И  услышал  отчаянное  ржание
жеребца, бешеную дробь копыт.
   С криком "нет!" он кинулся к пещере.
   Он прорывался через заросли, хотя знал обходные тропки. Его царапали  и
рвали шипы. Он услышал визг, громкий  страшный  лошадиный  визг,  и  снова
услышал выстрелы.
   Тут он выскочил к бива