его  жену  из-за
здания?
   Сделка была уже совершена, и убийство Иванова ничего бы не решило.  А
убийство жены даже в месть не влезает. Я бы еще поняла,  если  бы  убили
только жену, а Иванова оставили в живых. Но здесь убийца входит в дом  и
целенаправленно ищет жену, чтобы убить, все материалы  дела  говорят  об
этом. Кроме того, мать Иванова, к которой перешел особняк,  до  сих  пор
жива. Нет, здесь какие-то личные мотивы, я бы даже сказала, семейные,  и
я собираюсь, по крайней мере, честно  отработать  эту  версию.  Мне  она
представляется наиболее перспективной.
   После моего спича воцарилась мертвая тишина. Присутствующие  смотрели
на меня во все глаза,  а  я  разглядывала  непроницаемое  лицо  генерала
Голицына до тех пор, пока  он  не  встал  и,  громко  произнеся:  "Какая
чушь!", покинул кабинет.
   Когда стукнула дверь, я с грустью подумала:  да,  не  удалось  Артему
устроиться в  депо;  в  смысле  -  не  удалось  произвести  на  Голицына
впечатление.
   Вернее, удалось, но прямо противоположное тому, которое замышлялось.
   - Что-то вы ерунду какую-то сказали, - укорил меня  прокурор  города,
придя в себя после  генеральского  хлопанья  дверью.  -  Не  занимайтесь
самодеятельностью, слушайте, что вам говорят старшие товарищи.
   - Виноват, исправлюсь, - пробормотала я себе под нос.
   - Что вы там шепчете?
   - Я с вами согласна, - отчеканила  я,  и  по  глазам  прокурора  было
видно, что он заподозрил - я над ним насмехаюсь.
   Ну что ж, он был недалек от истины.
   - Да уж, Сергеевна, ты загнула, - пробормотал в усы Василий Кузьмич.
   -  Все  свободны,  -  сказал  Дремов.  -  Владимир  Иванович,  а   вы
останьтесь.
   Мне все равно предстояло ждать шефа, да и зарплату хотелось получить,
поэтому  я  отказалась  от  услуг   Василия   Кузьмича   и   к   Нателле
Чвановой-Редничук   решила   отправиться,   предварительно   заехав    в
прокуратуру.  Постепенно   все   участники   методсовета   разошлись   и
разъехались, а я зашла к девчонкам из милицейского отдела - потусоваться
и попить чаю  с  печеньем.  Спросив,  что  они  слышали  про  увольнение
Денщикова, я спровоцировала целый поток информации:
   "Как, Машка, ты ничего не знаешь? Он же от  жены  ушел!  Поселился  у
Татьяны Петровской и разводится. Жена  бегала  к  Дуремару,  может,  его
из-за этого выперли?" - "А где он работает?" - "Стажер адвоката, он  там
давно, оказывается, мосты наводил".
   Когда  я  ввалилась  к  себе  в  кабинет,  возвратясь  из   городской
прокуратуры, и бросила на стол увесистый  том  дела  о  взрыве,  тут  же
прибежал Горчаков узнать, жива ли я и насколько травмирована морально.
   Я села в свое любимое рабочее кресло и, крутясь в нем то направо,  то
налево, сказала Лешке:
   - Помнишь, что говорила наша  старая  адвокатеса  Косова?  "Поскольку
прокурор очень долго убеждал всех, что аффекта там нет,  я  решила,  что
аффект там как раз и есть". Ты согласен?
 
*** 
 
   Умение держать слово - одно из моих  главных  достоинств.  Уж  раз  я
пообещала всерьез заняться семейной версией гибели Чвановых, я не  стала
откладывать дело в долгий ящик. Получив зарплату  и  сразу  почувствовав
себя белым человеком (впрочем, этого чувства хватит  лишь  на  несколько
дней, оно кончится вместе с деньгами), я вышла из  прокуратуры,  поймала
такси и отправилась к  госпоже  Чвановой-Редничук  заниматься  проверкой
самой перспективной версии.
   Уже подъезжая к дому, адрес которого был указан в любезно оставленной
мне визитке, я почувствовала, что такой утонченной женщине, как Нателла,
очень подходит жить в этом старинном особняке, каждый день входить в эту
широкую парадную с круглым холлом,  украшенную  колоннами  и  изразцовой
печкой, где пахнет не затхлостью, а цветами и прудом.
   Поднявшись на третий этаж, я увидела, что  вместо  звонка  в  дверном
углублении  торчит  загнутая   крючком   проволочка   -   очень   изящно
оформленная,  благородно  подернутая   патиной.   Я   умилилась:   такой
конструкции звонок был в старой коммунальной  квартире,  где  я  жила  в
детстве. Снаружи - изящный проволочный крючочек, соединяющийся с  медным
колокольчиком внутри квартиры.
   Дергаешь за крючочек - и внутри квартиры дергается колокольчик,  бьет
язычком-тычинкой о стенки медного бутончика, извещая о приходе гостей.
   С теплым чувством, чуть  ли  не  со  слезами  на  глазах  -  я  и  не
предполагала, что где-то еще остались такие колокольчики, - я  подергала
за медный крючок и почти сразу услышала за дверью шаги. Дверь открылась,
на пороге стояла Нателла Редничук в домашнем длинном  платье,  почти  до
пят,  и  скажи  мне   сейчас   кто-нибудь   про   ее   аристократическое
происхождение, - я бы не удивилась.
   Она пригласила меня пройти, и я ступила в ее загадочный  дом,  как  в
Сезам, почему-то подумав, что именно здесь я найду ключик к делу,  начну
смотреть старые фотографии и потершиеся на сгибах конверты - и найду.
   Хозяйка  указала  мне  вешалку,  стул  рядом  с  нею  и  со  словами:
"Раздевайтесь, приводите себя в порядок", - скрылась  где-то  в  глубине
квартиры. А я, сняв куртку, стала не  столько  прихорашиваться,  сколько
вертеть головой и разглядывать каждый сантиметр этой прихожей, как будто
специально дожидавшейся меня много лет, чтобы напомнить о моем  детстве.
Как удивительно: темный паркет квадратиками, покрытый не лаком, а  самой
настоящей мастикой, положенной в несколько слоев, один на другой,  из-за
чего паркетины и казались темными. Такой паркет был  и  в  нашей  старой
квартире, его натирали специальной щеткой, которая надевалась на ногу, и
моя бабушка,  никогда  ни  минуты  не  отдыхавшая,  приучала  меня,  еще
дошкольницу,  к  труду,  вручая  мне  тугой,  остро  пахнувший  тюбик  с
мастикой, которую нужно было  выдавливать  на  пол  и  растирать  ножной
щеткой. Мне доверяли натирать пол, и я старалась изо  всех  сил,  и  так
было до тех пор, пока благосостояние нашей семьи не возросло  настолько,
что  был  куплен  электрополотер  с  тремя  круглыми   щетками,   весело
втиравшими в паркет любую мастику. С ним  легко  было  управляться  даже
постаревшей  и  ослабевшей  бабушке,  поэтому  меня  отлучили  от  тугих
мастичных тюбиков и щетки с креплением на ногу, похожим на лыжное.
   Стены прихожей, оклеенные не моющимися европейскими, а самыми что  ни
на есть застойными, правда, очень чистыми и аккуратными, бордовыми с еле
заметной золотой насечкой обоями, и висящее  рядом  с  вешалкой  большое
овальное зеркало в тяжелой  раме  тоже  как  будто  появилось  из  моего
детства. У нас тоже было  точно  такое  зеркало,  потерянное  позже  при
переезде, - может, довоенное, а  может,  и  дореволюционное,  со  слегка
затуманившейся поверхностью, которое делало заглядывавших в него  женщин
красавицами с матовой  гладкой  кожей  и  глубокими  глазами,  а  мужчин
значительными и строгими. Сейчас такое зеркало  в  моей  жизни  осталось
только у моей парикмахерши, которая принимает клиентов  у  себя  дома  и
причесывает их как раз перед таким зеркалом. И я всегда говорю  ей,  как
мне нравится ее зеркало  -  в  нем  я  всегда  хорошо  выгляжу,  даже  в
папильотках или с мокрыми волосами, когда до прически еще далеко. А  она
довольно смеется и рассказывает, что многие предлагают ей  заменить  или
отреставрировать зеркало, но она отказывается, потому что оно  живое,  в
нем аура, и оно знает, как и кого отражать.
   За мной в прихожую пришла Редничук и отвела меня в  комнату,  которая
была логическим  продолжением  прихожей:  высокие  потолки,  старые,  но
чистые обои, тяжелые портьеры с кистями, такой же паркет, потемневший от
многих слоев мастики (интересно, кто здесь натирает пол, подумала я), на
стене слегка покосившаяся картина в простой, но явно старинной  раме,  в
которой я с удивлением узнала "Княжну Тараканову", погибающую в крепости
во время наводнения, и не удержалась, чтобы не спросить, чья  это  такая
хорошая копия Флавицкого.
   - Это его копия, авторская, под рамой есть  его  подпись,  -  странно
посмотрев на меня, ответила хозяйка.
   И я подумала, что, наверное,  мое  любопытство  слишком  бросается  в
глаза, это неприлично, поэтому я решила объяснить хозяйке свой интерес к
ее интерьеру.
   - Извините, Нателла, если я кажусь  вам  слишком  любопытной.  Я  как
будто в детство попала, наша старая квартира была именно такой - и  пол,
и стены, и зеркало, только у нас висел не Флавицкий, а Левитан.
   Она усмехнулась.
   - Вам, наверное, кажется странной такая обстановка. Но это не потому,
что руки не доходят или денег не хватает. Как вы понимаете, я  могла  бы
тут все поменять, но не хочу. Здесь ведь жили еще мои родители. Конечно,
не все мои знакомые адекватно реагируют на такие причуды, только  я  уже
вышла из возраста, когда мнение окружающих имеет  какое-то  значение,  -
она снова усмехнулась. - Но не подумайте, что я оправдываюсь. Вы знаете,
я уже могу себе очень многое позволить, например не делать  европейского
ремонта.
   - Ну что вы, - искренне сказала я. - Вот с этим,  -  я  обвела  рукой
комнату, - никакой евроремонт не сравнится. Здесь во всем  дух  времени.
Можно купить шикарную квартиру и отделать ее по последнему слову, но дух
времени не купишь.
   -  Я  сразу  почувствовала  в  вас  что-то  такое,  не   свойственное
современным чиновникам, - медленно  сказала  она.  -  Вы  ведь  родились
здесь, в Петербурге?
   - И не в первом  поколении,  в  паспорте  у  меня  место  рождения  -
Ленинград.
   - У меня здесь бывали  даже  художники,  которые  не  помнили  автора
"Княжны Таракановой", - так же усмехаясь, продолжила она, глядя на  меня
в упор, но, несмотря на ее дружелюбность и явное  расположение  ко  мне,
мне стало почему-то не по себе под ее взглядом. - А кто  ваши  родители,
Мария Сергеевна?  -  вопрос  был  задан  очень  легко,  по-светски,  без
напряжения.
   - Оба инженеры, с техническим образованием. Но у меня в семье и отец,
и дед хорошо рисовали, дед предпочитал акварель, а отец и маслом писал.
   Сказав это, я сама на себя удивилась: уже давно я взяла за правило не
рассказывать никаких подробностей своей жизни  людям,  с  которыми  меня
сводит уголовное дело, независимо от их процессуального  положения.  Это
опасно; люди, которые сегодня по-дружески заглядывают  тебе  в  глаза  и
говорят комплименты, завтра могут написать на тебя чудовищную клевету, а
для придания правдоподобности своим обвинениям привести подлинные  факты
твоей биографии, тобою же сдуру любезно сообщенные. Но тут  же  я  нашла
себе оправдание -  бдительность  утрачена  из-за  необычной  обстановки,
словно я провалилась во времени на тридцать лет назад, в те  дни,  когда
папа рисовал мне на каждый день рождения настоящие открытки с белками  и
зайцами,  державшими  подарки  для  меня;  а  мама,  с  высоким  лбом  и
горделивой осанкой, заставляла проходящих мимо  мужчин  оглядываться  ей
вслед, и меня, малявку, уже  тогда  распирало  от  гордости,  пьянил  ее
женский успех; а бабушка даже в будние  дни  подавала  к  обеду  гуся  в
яблоках или запеченную телятину, хотя  не  так  уж  много  получали  мои
родители-инженеры, но на еде никогда не экономили, это  было  у  нас  не
принято. И сейчас, когда я веду  собственное  хозяйство,  мне  никак  не
понять, каким образом ухитрялась бабушка  на  коммунальной  кухне,  деля
конфорки на плите с соседкой и моя  посуду  в  тазике  из-за  отсутствия
централизованной горячей воды, готовить, почти каждые выходные, пиры  на
двадцать человек, с салатами, тушеной уткой и  пирогами  с  капустой;  с
пирожковыми  и  подкладочными  (под  суповую)  тарелками,  хрусталем   и
мельхиором. Мне не понять, но аромат такого бытия я все-таки вынесла  из
своего детства, и образ моей бабушки витает надо мной, когда я колдую  у
своей собственной плиты, готовя по ее  рецепту  картофельные  котлеты  с
грибным соусом, или коврижку  с  орехами,  или  зеленые  щи,  в  тарелке
которых, как завершающий мазок в натюрморте,  должна  плавать  половинка
крутого яйца желтком вверх.
   Стараюсь, как могу, и мне кажется, что мои друзья любят бывать у меня
и тянутся к моему дому, как когда-то тянулись к нашему дому друзья  моих
родителей...
   Нателла не мешала мне предаваться воспоминаниям,  только  внимательно
следила за выражением моего лица, и по-моему, оно ей нравилось. Заметив,
что я вернулась в реальность из тех дней,  она  мягко  спросила,  что  я
предпочитаю - чай, кофе или какао.
   -  Спасибо,  -  смущенно  отказалась  я,  -  я  ничего  не  буду,  не
утруждайтесь.
   - Навязывать я вам не буду, - спокойно  отозвалась  она,  -  но  если
захотите выпить чайку или кофейку, скажите, хорошо?
   Я кивнула.
   - Где вам будет удобнее - здесь или в кабинете? -  спросила  хозяйка,
доставая из ящичка старинного буфета (почти  такого  же,  как  тот,  что
стоял у нас  когда-то)  большой  конверт,  из  которого  торчали  уголки
фотографий, и еще один конверт с какими-то бумагами.
   - Можно, я посмотрю их здесь, на диване?
   - Конечно, пожалуйста. Извините, что все это россыпью, но я не  люблю
альбомов и очень редко смотрю  фотографии,  а  уж  показывать  -  вообще
никому не показываю. Я вам нужна буду?
   - А вы хотите уйти?
   - Я там на кухне вожусь, так что, если я вам понадоблюсь, крикните. С
вашего позволения, если не требуется моего ежесекундного присутствия.  -
Последние слова она произнесла слегка насмешливо,  но,  впрочем,  вполне
доброжелательно и вышла, оставив меня наедине с историей своей семьи.
   Перед тем как высыпать фотографии из конверта на  диван,  я  еще  раз
обвела глазами комнату и подумала: как странно, что она не взяла к  себе
жить внуков.
   Конечно, ее резоны заслуживают внимания -  у  нее  устоявшийся  образ
жизни, присутствие здесь детей создаст неудобства и ей,  и  им;  но  дух
этой квартиры,  так  удивительно  напомнивший  мне  дух  моего  детского
жилища, заставлял меня думать, что она должна была поступить иначе...
 
*** 
 
   Как я люблю рассматривать старые, еще черно-белые снимки!
   Мне кажется, что на них все более веселые и  непринужденные,  чем  на
мгновенных поляроидных фото или кодаковских цветных картинках. Здесь,  в
конверте,  преобладали  как  раз  такие,  черно-белые  фотографии,  и  в
принципе я вполне разобралась в их хронологии.
   Детские снимки Нателлы, она с родителями.  В  детстве  она,  конечно,
была очаровашечкой. Ее фото в юности; она на показах в качестве  модели,
модное закулисье, полуголые девушки не в фокусе - похоже, что снимали  в
шутку, неожиданно для моделей. Какой-то пикник на берегу озера: бутылки,
гитары, шашлыки - вид издалека. Большая цветная фотография, сделанная во
Дворце бракосочетания; Нателла в  очень  красивом  наряде,  ослепительно
улыбающаяся, рядом с симпатичным молодым человеком,  держащим  под  руку
хорошенькую сияющую невесту в платье  с  кринолином.  Наверное,  свадьба
сына. В этом ворохе обязательных для любой жизни  исторических  вех  мое
внимание привлекли две фотографии: одна - гроб, в котором лежит  мужчина
с неумело заретушированной раной на виске, она явственно видна  даже  на
черно-белом снимке; у  изголовья  -  очень  красивая  женщина  в  черном
кружевном платке, наброшенном на светлые волосы, и  рядом  с  ней  очень
похожая на нее маленькая Нателла. Обе не смотрят в объектив.
   И вторая: снимок сзади - Нателла в обнимку с каким-то  мужчиной,  она
обернулась к снимавшему, а мужчина нет; лица его не  видно,  но  фигурой
его Бог не обидел; весна или лето,  она  в  легком  платье,  на  которое
наброшен мужской пиджак, а он  в  брюках  и  рубашке.  Нателла  смеется,
придерживая рукой сползающий пиджак. Эта фотография заинтересовала  меня
фоном:  парочка  снята  в  движении,  они  направляются  к   чрезвычайно
знакомому мне зданию - нашему Районному управлению  внутренних  дел.  На
здании висит транспарант с текстом: "55 лет Великому  Октябрю!"  Значит,
Нателле на этом снимке двадцать  шесть  лет,  машинально  подсчитала  я.
Других фотографий, на которых Нателла была бы снята  с  мужчиной,  я  не
нашла. И фотографий вместе с сыном - тоже.
   Из конверта с бумагами я вытащила  пожелтевший  Нателлин  аттестат  о
среднем образовании; одни пятерки. Странно, что она не стала поступать в
институт, хотя, по всему судя, она себя на сто процентов реализовала как
модель, а потом как бизнес-леди; ну и зачем ей тогда высшее образование?
   Нашелся там еще конверт без письма,  тоже  очень  старый,  с  адресом
Нателлы,  нацарапанным  аккуратным  старческим  почерком,   и   обратным
московским адресом, от  Богунец  Алевтины  Аркадьевны.  Свидетельство  о
смерти  отца  Нателлы  -  Редничука  Ивана  Аркадьевича,  род  смерти  -
убийство. Я тихо переписала себе в записную книжку  московский  адрес  и
данные свидетельства  о  смерти.  Повертела  в  руках  еще  один  старый
конверт, фамилия адресата на нем была стерта, но адрес остался:
   "Учреждение... (две  большие  буквы  дробь  трехзначное  число)".  На
штемпеле дата  неразборчива,  а  год  виден  отчетливо  -  1971.  Индекс
учреждения, по-простому исправительной колонии, я тоже переписала  себе.
Потом громко позвала: , - Нателла!
   Она вошла сразу, вытирая руки  белым  льняным  полотенцем  с  красной
вышивкой по краям.
   - Я закончила, - сказала я ей. - Вы разрешите мне на пару дней  взять
все фотографии? Они могут мне пригодиться. Через два дня я их верну.
   Она секунду помедлила с ответом, потом проговорила:
   - Конечно, ради Бога.
   Я собрала фотографии в  конверт,  положила  конверт  в  сумку,  и  мы
распрощались, договорившись, что через два дня я созвонюсь с  ней  и  мы
поедем в квартиру ее сына - посмотреть архив там.
   Конечно, я могла бы взять только  те  три  фотографии,  которые  меня
заинтересовали, - снимок у гроба мужчины, Нателлу в  обнимку  с  молодым
человеком возле нашего РУВД и  свадебную  фотографию  ее  сына,  но  мне
почему-то не хотелось раньше времени  ей  показывать,  что  именно  меня
заинтересовало, поскольку я намерена была  покопаться  как  раз  в  этих
периодах жизни Нателлы Редничук.
   Выйдя на улицу, я остановилась и  вдохнула  слегка  морозный  воздух,
чтобы собраться с мыслями. Как же  меня  взволновала  эта  квартира!  Ее
непередаваемый аромат, ее аристократическая обветшалость, пыльные шторы,
криво  висящие  картины,  туманные  зеркала,   утонченность   в   каждом
предмете...  И  полное  отсутствие  мужского   духа,   даже   на   время
залетающего.  Во  всяком  случае,  мне  так  показалось.  Я   могла   бы
поклясться, что в этой квартире Нателла живет одна.
   Можно, конечно, допустить, что у  нее  есть  еще  одна  квартира  для
встреч с мужчиной, но мне трудно представить  Нателлу,  организовывающую
условия для свиданий. Не такая она женщина, чтобы самой этим заниматься,
не такая. Полно, конечно, женщин, которые на все готовы и сами рвутся на
свои деньги снять квартиру для интимных встреч или  совместной  жизни  с
мужиком и каждый вечер покупать ему бутылочку... Как  говорит  Горчаков,
историческое развитие отношения к женщине: семнадцатый век  -  жизнь  за
взгляд, восемнадцатый век - полжизни за  поцелуй,  девятнадцатый  век  -
состояние за обладание, двадцатый  -  ладно,  Маня,  ставь  полбанки,  я
приду. Но Нателла точно не из таких.
   А в этот дом нога мужчины давно не ступала, я в этом уверена. Кстати,
Горчаков давно обещал мне кой-чего разузнать про  мадам  Редничук,  надо
его потрясти,  напомнить.  Блин,  мне  же  еще  надо  доктора  Балабаева
допросить о причинах его повышенного интереса к телу больного. Хотя  мой
внутренний голос меня редко обманывает, а тут он говорит, что интерес  у
Балабаева  чисто  научный,  просто  реализует  он  его  нецивилизованно.
Конечно, случай интересный и наверняка первый в его практике, вот  он  и
выпрыгивает из штанов.
   А завтра я возьму у Кузьмича машину и оперов  и  съезжу  на  обыск  в
квартиру к Вертолету. Обыск - эт