азом, подтвердил - мол, кофе,  а  как
же. Но не на ту напали, я же все-таки  следователь.  Я  задала  коварный
вопрос - а если это кофе, то почему в  чашке  чаинки?  Бармен  с  честью
вышел из положения, без запинки ответив, что просто чашку плохо помыли.
   Этот  непринужденный  диалог  меня  слегка  взбодрил,  и  к   приходу
Крушенкова я просто бурлила энергией.  Сергей  сразу  отрапортовал,  что
засада  уже  сидит  на  даче,  после  чего  осмотрел  мою  шею  и  долго
выспрашивал   о   самочувствии.   Появился   Кораблев.   Я   напряглась,
представляя, что он сейчас на меня выплеснет по поводу интерьера и  меню
этого злачного  места;  но  Кораблев  с  большим  удовольствием  оглядел
обстановку, заказал себе почти весь буфет и сразу  две  чашки  кофейного
пойла с чаинками. Сел рядом с нами и с аппетитом пожрал всю  эту  тухлую
капусту с засохшей колбасой. Пошел и взял себе  еще  две  порции.  После
чего вытер губы обрезком оберточной бумаги, вставленным в  пластмассовую
салфетницу. Забегая вперед, скажу, что меня еще долго преследовал  образ
Кораблева, вымахивающего черствой корочкой  хлеба  майонез  со  щербатой
тарелки. Кораблева,  который  когда-то  выпендривался  из-за  того,  что
сметана ему подана в соуснике  не  правильной  формы  или  что  салфетки
сложены не под тем углом. Вот уж поистине  невозможно  до  конца  узнать
другого человека.
   Обсудив наш богатый событиями вчерашний осмотр, мы пришли  к  выводу,
что положительные стороны он, безусловно, имел. Во-первых, мы знаем, что
молодой  человек  с  изуродованным  лицом  -  не  мифическая  фигура,  а
существует в действительности,  и  что  он  вправду  имел  притяжение  к
Осетрине.
   Кораблев  был  так  умиротворен  питанием,  что  даже  удержался   от
язвительных замечаний по поводу того, что я не могу не  только  опознать
этого парня, но и просто описать его. Я принесла свои извинения, но  это
действительно было так. Если  абстрагироваться  от  страшного  багрового
пятна на лице, я не запомнила ничего. Только черные немигающие глаза  на
фоне жуткого пятна или шрама - даже этоя толком  сказать  не  могла.  Ни
рост, ни прическа - ничего в моей памяти не отложилось.
   Я честно призналась, что ничего путного, кроме  обычных  следственных
мероприятий, мне не удалось придумать. Кораблев сразу замахал  руками  и
заявил, что он уже вырос из коротких  штанишек  и  что  с  бумажками  по
больницам и военкоматам он набегался в молодые годы, а  сейчас  он  опер
уникальной квалификации, и употреблять его для таких  тупых  действий  -
все равно, что компьютером колоть орехи.
   - Брэк, - сказал Крушенков. - Маша, ты все правильно придумала.
   Горчаков же не откажется нам помочь? Все эти  направления  все  равно
отрабатывать придется.
   - А что еще? Сережа, я понимаю, что придется эти процессы  выполнять,
но это займет уйму времени.  Если  бы  у  нас  была  гвардия  человек  в
сорок...
   - Машенька, ну тебе же не привыкать.
   - А Ленька что будет делать? - ревниво спросила я.
   - Леонид пусть с агентурой поработает.
   - А ты?
   - А я использую старый дедовский метод.
   - Какой? - стала приставать я к Крушенкову.
   - Потом скажу, чтобы не сглазить. Может, мы быстрее человека найдем.
   - Может?
   - А может, и нет. Но попробовать стоит.
   И мы пошли пробовать. Я закопалась в бумажки.  И  только  то,  что  я
неделю просидела, не  разгибаясь,  в  военкоматах,  проверяя  всех,  кто
недавно демобилизовался из горячих точек или был комиссован по  ранению,
- извиняло  меня  в  том,  что  я  так  и  не  дошла  до  Розы  Петровны
Востряковой.
   Правда, еще до того, как я вошла в первый на моем пути  военкомат,  я
съездила к начальнику отдела Управления по делам  несовершеннолетних.  У
меня, как у матери подрастающего сына, появилась одна  идея.  Начальника
"детских" инспекторов, который когда-то возглавлял отделение  милиции  в
нашем районе, я попросила  поспрашивать  своих  сотрудников,  кто  давно
работает, не было ли на их участках  несколько  лет  назад  каких-нибудь
малолетних  пиротехников  или  собирателей  оружия,  для   которых   это
увлечение кончилось травмой. Есть такие дети, у них  в  один  прекрасный
день под кроватью обнаруживается целый  арсенал,  обезвреживать  который
выезжают бригады саперов. "Детский начальник" обещал поспрашивать.
   За неделю я справилась с военкоматами, набрав  восемнадцать  человек,
которые  подлежали  проверке.  Во  всех  этих  делах   были   фотографии
солдатиков до ранения, поэтому по плохим черно-белым снимкам, на которых
они все выглядели, как близнецы-братья, постриженные под Котовского,  их
не опознала бы даже родная мама. Еще я  набрала  восьмерых,  которые  не
были призваны из-за заболеваний, связанных с травмами.  Но  в  неделю  я
уложилась исключительно благодаря моей усидчивости и воли к  победе,  за
счет которых я даже обедать не ходила, являлась в военкоматы к  открытию
и просиживала еще по паре часов после того, как домой  уходил  последний
сотрудник. В итоге от архивной пыли у меня разболелись  глаза  и  опухли
веки. Даже в помещении приходилось сидеть в темных очках, потому что мои
красные и опухшие очи были зрелищем не для слабонервных.
   С тоской думая о предстоящем вояже по больницам и учебным заведениям,
я брела в прокуратуру из последнего по счету военкомата. Брела и думала,
что я совершенно не умею сердиться на старого друга  Горчакова,  который
категорически отказался надолго разлучаться с Зоей, а шеф,  естественно,
ее не отпустил где-то просиживать вместе с Горчаковым,  даже  в  поисках
убийцы, совершенно здраво рассудив, что у каждого в жизни свое место,  а
у  Зои  оно  в  канцелярии  прокуратуры.  И,  наверное,   мое   поистине
христианское всепрощение было увидено кем-то с небес и вознаграждено  по
достоинству.
   В  прокуратуре  меня  ждала  записка,  подсунутая  под  дверь   моего
кабинета:
   "Срочно  позвони.  Сергей  Крушенков".  Я  рванулась  к  телефону,  и
Крушенков сразу ответил.
   - Ты у себя? Я сейчас примчусь, - выпалил он и бросил трубку.
   Я начала аж приплясывать от нетерпения и каждую минуту бегала к  окну
смотреть,  не  подъехала  ли  машина.  Крушенков  же,  как  и   подобает
настоящему чекисту, подкрался незаметно, проник в кабинет именно  в  тот
момент, когда я висела, по пояс высунувшись в , окно,  и  громко  сказал
сзади: "У!". Я чуть не свалилась вниз,  а  когда  обернулась  и  увидела
довольную рожу подполковника Крушенкова, в сердцах пихнула его локтем  в
твердый живот.
   - Видел бы нас сейчас кто! - давясь от смеха,  сказал  Крушенков,  он
был  в  прекрасном  настроении,  -  Да  ну  вас  всех!  -   заявила   я,
отворачиваясь. - Один тут великовозрастный идиот  все  время  устраивает
детсадовские штучки... Но ты! Я считала, что ты не такой...
   - А я такой, и даже хуже!
   - А что это ты лыбишься, как кот на помойке? - подозрительно спросила
я. - Ты что-то хочешь мне сказать?
   - Хочу,  Мария  Сергеевна,  только  больше  серьезности.  Что  это  -
"кот"?..
   "На помойке"?.. Что за выражения? Я требую извинений.
   - В письменном виде или достаточно прокукарекать из  окна?  -  кротко
спросила я.
   - Ладно. Как у тебя дела в военкоматах?
   - Вот. - Я положила на стол кипу бумажек, знаменующих мою  напряженую
деятельность среди военных.
   Крушенков жадно схватил их  и  стал  перебирать,  явно  ища  какое-то
конкретное имя. "Понятно, - подумала я, - он кого-то уже выцарапал".
   - Неужели сработал старый дедовский метод?
   - Сработал, родимый, - бросил мне Сергей, не отвлекаясь  от  бумажек.
За считанные минуты он просмотрел их все и заключил:
   - Да, через военкоматы мы бы счастья не добились.
   - Ну что за манера, Сережа! Не томи.
   Крушенков еще немного пококетничал  и  раскололся:  неделю  назад  он
перекрыл  бензозаправки.  Для  начала  -  по   пути   из   Зеленогорска,
практически   до   центра   города.    Потом    собирался    расширяться
концентрическими кругами, рассчитав, что хоть у  нашего  клиента  машина
довольно распространенная, но внешность  уникальная,  а  сочетание  этих
признаков может дать  результат.  Он  методично  объехал  все  заправки,
попросил в случае появления "девятки" под управлением молодого  парня  с
обожженным  лицом  просто  записать  номер  машины  и   позвонить   ему,
Крушенкову. Никого задерживать не надо, никакого героизма не  проявлять,
позвонить - и все, за что было обещано единовременное вознаграждение в )
сумме пятьдесят долларов США. Сегодня ему позвонил парень с  заправки  в
Приморском районе и сказал, что такой урод с багровой рожей у них только
что заправился.
   Крушенков метнулся ко мне, но меня  не  было  на  месте,  поэтому  он
оставил мне записку,  а  сам,  ожидая  моего  звонка,  очень  оперативно
запросил данные на эту машину, кстати, оказавшуюся цветом не "балтикой",
а "муреной", который по паспорту числится точно так же, как и  "балтика"
- "сине-зеленым". Так вот,  машина  оказалась  оформленной  на  Горбунец
Надежду Ивановну, которая проживает вместе с мужем,  Горбунцом  Николаем
Петровичем, и сыном, двадцати лет, Горбунцом Игорем Николевичем. Кстати,
административной практики на эту машину нет вообще, за нарушения  правил
дорожного движения на этой машине вообще никто не задерживался.
   - Представляешь, как он  аккуратно  водит?  -  заметил  Крушенков.  -
Ба-альшой специалист, хоть в армии и не служил.
   - И что дальше? - спросила я, умерив свои восторги.
   - Маша, а дальше - работа. Надо делать установку на  этих  Горбунцов,
выяснять, с ними ли проживает сыночек, и тихо этого сыночка окучивать.
   - Да, сейчас его хватать смысла нет. Что мы ему предъявим? Его  никто
не опознает, пальцев его нету, оружия мы не нашли. Связь с Осетриной еще
не преступление... Ой,  завтра  же  приезжает  человек  из  Москвы,  ему
интерполовцы передали  гильзы,  которые  англичане  исследовали...  -  Я
проболталась и осеклась, но потом подумала, что  все  равно  чекисты  об
этом знают, Царицын мне говорил открытым текстом. Надеюсь, что Крушенков
мне в связи с этим гадить не будет.
   - Нашли они что-нибудь?
   - На трех гильзах кое-что есть. Но это я официально  использовать  не
могу, это так, для внутреннего убеждения.
   - Тоже неплохо, - сказал Крушенков. Нас  обоих  просто  подбрасывало,
хотелось действовать немедленно.
   - Сережа, а когда будет установка?
   - Сейчас начну нашей разведке руки выкручивать. Лягу там на коврике у
двери.
   - Ну давай же, не  рассиживайся,  делай  что-нибудь!  -  Я  буквально
выпихнула  его  из  кабинета,  и  он  поскакал   договариваться   насчет
установки.
   - Подожди секундочку, - остановила я его уже в дверях, - ты  говорил,
что с заправками договаривался за пятьдесят баксов...
   - Ну, - кивнул он, держась за притолоку.
   - А как же ты будешь расплачиваться?
   - А я уже заплатил.
   - Свои, что ли?
   - Ну а чьи же? Дяди-Васины?
   - Но тебе хоть возместят?
   -  Да-а,  -  преувеличенно  серьезно  откликнулся  Крушенков.   -   С
процентами.
   - Сережка, давай хоть пополам разделим...
   - Маша, не забивай себе голову ерундой.  -  Он  махнул  мне  рукой  и
убежал.
   Даже не представляю, как бы я дожила до получения сведений про  семью
Горбунцов, если бы мне не пришлось  встречать  оперативника  из  Москвы,
который приехал сюда в командировку и привез мне  запечатанный  пакет  и
какую-то коробку, завернутую в  синюю  с  золотыми  звездами  бумагу.  С
пакетом все было понятно, а в коробке,  как  объяснил  московский  опер,
была передачка от Пьетро ди Кара.
   Конечно, я сразу полезла в  подарок.  Это  была  стеклянная  коробка,
внутри которой цвел какой-то загадочный цветок, таких я еще  никогда  не
видела. Он переливался всеми цветами радуги и  пах  даже  сквозь  стекло
упаковки. Я закрыла глаза, и мне показалось, что я-на  поляне,  усеянной
маргаритками.
   Посыльный отказался от совместного  обеда,  который  я  сочла  долгом
вежливости предложить, сослался на кучу дел и перспективы приема пищи  с
руководством ГУВД и отбыл.
   Вернувшись на работу, я дрожащими руками вскрыла  пакет.  Там,  слава
Богу, лежали все гильзы, которые отправлялись  в  Англию,  и  бумага  на
английском языке. Мне, с заверениями в  неизменном  почтении,  сообщали,
чего  удалось  достигнуть  экспертам  в   туманном   Альбионе,   справка
сопровождалась фототаблицами, по которым даже я сумела  все  понять.  Ну
что ж, это уже кое-что. Надо будет на досуге, со словарем, разобраться в
методике  экспертизы.  Может,  если  подкопить  денег  и  купить  нужную
аппаратуру и реактивы,  и  наши  криминалисты  смогли  бы  делать  такие
исследования. И, конечно, нужно позвонить англичанам,  поблагодарить  их
за помощь. Я полезла в кошелек, пересчитала наличность, тяжело вздохнула
и пошла к Зое клянчить денег, чтобы дожить до  зарплаты.  Утешало  одно:
счет за международный разговор придет еще не скоро.
   Ожидая результатов оперативной работы по семье Горбунцов,  я  немного
расслабилась и привела в  порядок  несколько  залежавшихся  дел,  в  том
числе,  написала   наконец   постановление   о   прекращении   дела   по
криминальному аборту, которое уже давно числилось сданным  в  архив.  И,
подшив в дело последнюю бумажку, набрала номер телефона Востряковой.
   Трубку она сняла сразу  и,  судя  по  голосу,  очень  обрадовалась  и
совершенно не удивилась моему звонку.
   - Ну, наконец-то, - прощебетала она. - Приходите в гости.
   - Приду, - сказала я.
   - Чай, кофе, вино пьете? Мне же надо подготовиться...
   - Не правильно спрашиваете, - засмеялась я. - Как говорят мои клиенты
- "Чай, колеса, одеколон?"
   Через  сорок  минут  я  уже  поднималась  по  лестнице   к   квартире
Востряковой.
   Похоже, что она и вправду была рада меня  видеть.  Квартира  казалась
огромной, состоящей из множества комнат, весьма куртуазно  обставленных.
Роза Петровна водила меня, как экскурсовод, и хвасталась  антиквариатом.
Потом заставила выпить чаю, который, надо признать, был хорош.  А  потом
мне пришлось перейти к делу.
   - Роза Петровна, - спросила я, - как  я  поняла,  ваш  муж  некоторых
больных принимал дома?
   -   Круглыми   сутками   таскал,   -    охотно    подтвердила    Роза
Петровна.Аристократам западло было в больницу к нему приходить. А потом,
на работе у него все через кассу; конечно, сверху ему тоже давали, но он
делиться патологически  не  любил.  Да  и  вообще  там,  в  Мечниковской
больнице, условия не для богатых. Им войти туда  противно  было.  Ну  и,
конечно, светиться не хотели, дома было надежнее.
   - А он записи вел какие-нибудь, если принимал дома?
   - А как же! Ведь невозможно лечить без истории болезни. Я  поняла,  к
чему вы клоните. Все бумажки на месте. Будете забирать?
   - Хотелось бы, - кивнула я.
   Но увидев хозяйство покойного гинеколога Вострякова, слегка приуныла.
В картонной коробке лежало огромное количество  медицинских  документов.
Просто так мне было их не унести.  Я  стала  звонить  в  прокуратуру,  с
учетом того обстоятельства, что в последнее время канцелярия переехала в
кабинет следователя Горчакова и Зою можно было найти только  там.  Ничем
меня родная прокуратура не порадовала, транспорта, как всегда, не  было,
но добрый Горчаков успокоил тем, что если я нигде машину  не  найду,  то
он, так уж и быть, приедет на трамвае и поможет мне тащить изъятые  мной
бумажки.
   - А вообще чего тебя туда понесло? - добавил он, понизив голос.  -  У
тебя же дело прекращено?
   - А у меня же похищение Масловской в производстве, ты что, забыл?
   - Не вижу связи.
   - Балда, Востряков лечил Масловскую.
   Повесив  трубку,  я  подумала,  что  невредно  бы   допросить   вдову
Вострякова по этому поводу и вложить протокол в дело Масловской.
   В поисках машины я обзвонила все наше милицейское начальство, которое
посочувствовало мне, но  вежливо  отказало.  Пришлось  искать  чекистов.
Крушенкова на месте не было, а Царицын тут же изъявил желание приехать.
   - Буду через двадцать минут, - заверил он. Эти  двадцать  минут  я  с
толком использовала, кратенько допросив Розу Петровну.
   Приехавший Царицын был обаятелен, как всегда, от чая отказался, резво
снес коробочку в машину и быстренько домчал меня до прокуратуры. А вот в
мое кабинете возжелал чаю в качестве компенсации за  тяжелый  физический
труд.  И  попросил  объяснений  -  над  какой  это  коробочкой  он   так
надрывался? Я в  двух  словах  рассказала  ему  про  трагическую  гибель
гинеколога и его пациентки, и про то, что покойный доктор лечил и  мадам
Масловскую.
   -  Вот,  хочу  порыться  в  меддокументах,  может,  чего   интересное
высмотрю.
   А ты не в курсе случайно, Масловские вернулись из-за границы или  там
отсиживаются?
   - По моим данным, отсиживаются. И никуда не собираются.
   - Как можно расследовать дело без показаний потерпевших?  Может,  мне
международное отдельное поручение послать? О допросе Масловских по месту
их нахождения?
   - Тогда сразу продлевайся до полугода, - резонно посоветовал Царицын.
- Насколько я понимаю, ты направляешь свое поручение в Генеральную,  они
- в МИД...
   - Еще сколько времени оно будет идти до  Генеральной  и  сколько  там
лежать, - добавила я.
   -  Вот-вот,  МИД  обращается  в  Министерство  иностранных  дел  того
государства, откуда ты просишь помощи,  их  МИД  -  в  свою  Генеральную
прокуратуру, там спускают на место, а ты сидишь и ждешь.
   - Ты можешь предложить что-нибудь более быстрое?
   - Конечно. Меня в командировку послать.
   - Да ради Бога, если .твое руководство не будет возражать.
   - Руководство само захочет поехать.
   - Нет, Юра, к сожалению, это будет  незаконно.  Ты  не  имеешь  права
проводить следственные действия на территории другого государства.  Вон,
наши ребята после развала Союза поехали в командировку на Украину. Стали
там обыски проводить, местным властям не сказавши, людей допрашивать, по
старой памяти, как это бывало при  Союзе.  А  через  два  дня  нагрянула
служба Беспеки Украины - коллеги ваши, и всех наших  оперов  в  кутузку.
Хорошо еще, что не осудили там, а сразу депортировали.
   Когда Царицын ушел, я спохватилась, что совершенно забыла спросить  у
Востряковой, откуда она знала родителей погибшей девушки  и  правда  ли,
что это она посоветовала им обратиться к Вострякову.  Но  потом  решила,
что, поскольку дело об аборте прекращено,  смысла  в  этом  вопросе  все
равно не было.
   На следующее утро мне  позвонил  начальник  из  Управления  по  делам
несовершеннолетних.
   - Мария Сергеевна, вы кой-чего просили,  -  сказал  он,  -  сейчас  я
трубочку передам...
   - Алло, Мария Сергеевна, - зазвучал в трубке приятный голос  женщины,
судя по всему,  средних  лет,  -  инспектор  Ковалева  Нина  Васильевна.
Анатолий Дмитрич сказал, что  вас  интересовали  подростки,  которые  до
оружия сами не свои. .Был у меня такой парень, долго на  учете  состоял.
Родители приличные, мама - доцент в  педагогическом  институте,  папа  в
Военно-медицинской академии работал.
   Ребенок дома музей артиллерии устроил. Один раз папа с мамой  у  него
под подушкой противотанковую мину нашли,  саперов  вызвали.  Сколько  он
патронов в костер перебросал, одному Богу известно...
   - А травмы у него были из-за этого?
   - А как же! Так жалко мальчишку. Разбирал найденную  гранату,  она  у
него рванула в руках. Все лицо ему разворотило. Челюсть ему по  кусочкам
собрали, а пластику не сделать было. Так он и остался со шрамом  во  всю
физиономию, и шрам такой неприятный, багровый, ужас. И  кусочки  металла
въелись, еще и пятна черные по этому шраму.
   - А когда это было? - спросила я просто для очистки совести.
   - Сейчас скажу, - Ковалева задумалась. - Так, рвануло  его  семь  лет
назад, тогда ему было тринадцать. Сейчас уже двадцать ему.  Но  Пальцевы
несколько лет назад переехали, да его и по возрасту с учета сняли...
   - Пальцевы? - Я уже все поняла и была разочарова