е
вероятно,  остались  именно  ее  отпечатки,  можно  было  надеяться   на
результаты.
   В данный момент Гена с фонариком осматривал линолеум кухни, пытаясь в
косопадающем свете  отыскать  пригодные  следы  ног,  и,  похоже,  нашел
что-то, судя по тому, как он аккуратно, не дыша,  присел  над  квадратом
линолеума, примериваясь, как лучше зафиксировать след.
   - Если надо, будем  вырезать,  -  сказала  я  ему,  зная,  что  самое
надежное - не маяться со слепками и отпечатками, а изъять следоноситель,
тем более что хозяйка квартиры тихо дремала, сидя на  полу  в  прихожей,
рядом с опустошенным бутыльком, и ее мнение  на  этот  счет  можно  было
проигнорировать. Все равно больше, чем есть, мы бы ее не расстроили.
   Гена кивнул, встал и, подойдя ко мне, тихо попросил:
   - Покажи-ка ногу.
   Я продемонстрировала ему подошву своей  туфли,  и  он  удовлетворенно
улыбнулся:
   - Вроде бы есть следочек с каблуком, но не твой. Ну я режу тогда?
   Кужеров поманил понятых, вкратце объяснил им  суть  происходящего,  и
они, стараясь не упираться  взглядом  в  тело  и  лужу  крови  под  ним,
потрясенно  наблюдали,  как  Гена  острым  скальпелем  очертил  на  полу
квадрат, на котором вроде бы не было ничего такого интересного, и  ловко
отделил его от покрытия. Поискав глазами упаковку для изъятого предмета,
он благодарно кивнул Кужерову, когда тот подал ему пустую коробку из-под
обуви, запримеченную мной в прихожей. Квадратик линолеума был  осторожно
упакован в коробку и отложен в сторону. Нож, положение которого уже было
описано мной в протоколе, Гена тоже внимательно  осмотрел  с  фонариком,
встав перед ним на колени и почти касаясь его лбом.
   - На запах будем брать? - спросил он меня, не разгибаясь.
   - А ты советуешь?
   - В принципе, - Гена медленно разогнулся и посмотрел на меня,  -  тут
есть хороший отпечаток окровавленного пальца. Так что можно с запахом не
возиться. Если  только  не  парень  за  него  хватался.  -  Он  коснулся
фонариком скрюченного пальца трупа.
   Секунду я размышляла, потом приняла решение:
   - Давай все-таки на запах упакуем, мало ли.
   Гена покладисто достал из  своей  экспертной  сумки  рулон  фольги  и
бережно замотал ножик, стараясь не касаться его  руками,  подстилая  под
него фольгу. Следя за  его  выверенными  движениями,  я  в  который  раз
отметила, что на вид Генка чистой воды флегматик;  но  это  обманчиво  -
работает он так быстро и сноровисто, что теория  типов  темперамента  не
выдерживает никакой критики.
   Ножик в красивой серебристой  упаковке  мы  отвезем  одорологам,  они
соберут и законсервируют с него запах, а потом можно будет произвести  с
ним обычные исследования -  кровь  на  биологию,  отпечатки  пальцев  на
дактилоскопию,  сам  нож  -  физико-техникам  в  морге.  А  запах  будет
дожидаться своего часа, пока не найдется объект, с которым  можно  будет
его сравнивать. Наш объект, судя по  всему,  женского  рода,  на  острых
каблучках.
   Прикрепив к серебристому кокону бирку с  маркировкой  -  где,  кто  и
когда  изъял  это  вещественное  доказательство,  Гена  отложил  его  на
подоконник, к коробке с фрагментом линолеума, и встал на ноги.
   - Запускай, - сказал он мне, и я позвала доктора  Стеценко,  который,
натянув резиновые перчатки, уже дожидался своего часа.
   Я к этому времени уже  закончила  описание  квартиры  и  ждала,  пока
доктор Стеценко надиктует мне обычные фразы  о  местоположении  тела  по
отношению к каким-либо ориентирам.  Покончив  с  определением  положения
тела, Саша наклонился к нему и потрогал  сначала  шею,  потом  вытянутую
руку. Искоса посмотрев на меня, он спросил:
   - Это из-за него, что ли, ты шишку набила?
   Я кивнула.
   Стоя в нелепой позе - склонившись к телу  на  прямых  ногах,  он,  не
выпуская из своей руки пальцев покойника, задал еще вопрос:
   - Как ты думаешь, сколько времени он здесь лежит?
   Я задумалась, подсчитывая. Сбежал он пять дней назад, наверняка сразу
же добрался до этой квартиры. Ему не надо было ловить  машину  или  идти
сюда многолюдными улицами, достаточно  было  нырнуть  в  заросли  кустов
жасмина на задворках больницы  и  вынырнуть  прямо  у  арки,  ведущей  к
парадной. Вот почему патрулирование и опросы аборигенов ничего не  дали,
вот почему он решился на этот побег с раздробленными пятками и гипсом на
ногах.
   - Дня три, как минимум, - наконец ответила  я,  прикинув,  что  Ольга
Коростелева забрала тело своего мнимого  мужа  как  раз  в  день  побега
киллера, значит, не больше, чем через два дня она  должна  была  куда-то
увезти тело "Коростелева" и похоронить.
   Из того же нелепого положения Стеценко  снова  покосился  на  меня  и
проговорил:
   - По всем канонам судебной медицины он должен был окоченеть.
   - И что? - спросила я, еще не понимая,  куда  он  клонит.  Если  труп
лежит тут не три, а пять дней, то трупное окоченение  уже  вполне  могло
разрешиться.
   Не ответив, Сашка повернул голову  киллера  и  всмотрелся  в  зрачки.
После этого движения его стали резкими: он  рывком  перевернул  тело  на
спину, бегло осмотрел рану на животе, в просвете распахнувшейся фуфайки,
надетой на голый торс, и замер, приложив пальцы к впадинке под горлом. Я
успела сосчитать до десяти, когда Сашка резко распрямился и бросил мне:
   - Вызывай "скорую", он жив.
   От неожиданности я привстала с тумбочки, и протокол свалился у меня с
колен на пол.
   - Маша, я сказал, вызывай врачей, - отрывисто проговорил Александр. -
Я сам не понимаю, как это может быть,  у  него  глубочайшая  проникающая
рана, да он элементарно кровью должен был истечь, но он жив.
   За моей спиной раздался топот - это опер Кужеров, подхватив понятого,
ринулся через площадку звонить.

***

   Окончательно я пришла  в  себя  только  в  купе  поезда,  неторопливо
везущего нас с Кужеровым в командировку.  И  только  эта  неторопливость
рельсового пути слегка меня отрезвила. В купе мы  были  вдвоем.  Сережка
Кужеров разложил на столе провизию, заботливо собранную ему женой на два
дня пути,  и  методично  ее  уничтожал,  время  от  времени  говоря  мне
что-нибудь дежурно-успокаивающее. А я, закрыв глаза,  пыталась  привести
свои мысли в порядок.
   Этот  чудовищный  день  вместил  в  себя,   помимо   всего   прочего,
расставание с Пьетро.
   - Прости меня, пожалуйста, - упрашивала я его, - что я не смогу  тебя
проводить. Мне надо ехать в командировку. Ты же  видишь,  какие  события
разворачиваются... Это работа, не обижайся, ты же должен понять.
   - Зачем ты оправдываешься, Мария, - грустно отвечал  Пьетро,  -  один
день в нашей жизни ничего не изменит. Ты не полюбишь меня за этот  день,
и я не забуду тебя за этот день. Так что до встречи где-нибудь там, - он
показал на небо, - лет через сто.
   Мы стояли в проходном дворе,  рядом  с  машиной  "скорой  помощи",  и
наблюдали, как санитары снесли вниз носилки с телом раненого,  задвинули
их в машину и закрыли задние дверцы. Следом  за  реанимобилем  двинулась
дежурная машина РУВД с тремя милиционерами, вооруженными  автоматами.  Я
машинально отметила, что серьезность охраны  этого  субъекта  возрастает
обратно пропорционально его состоянию здоровья. Пока  он  был  крепок  и
силен, к его охране отнеслись, прямо скажем,  наплевательски.  Далее,  у
его койки в травматологическом отделении больницы дежурили двое. Сейчас,
когда он без сознания, и неизвестно, выживет ли, его будут караулить уже
трое с автоматами. Мигулько пообещал мне  лично  контролировать  несение
службы постовыми. Кроме того, он поклялся мне страшной клятвой, что если
киллера удастся  спасти,  он  сразу  и  лично  отвезет  его  в  тюремную
больницу.
   - Ладно, Мария, - Пьетро через силу улыбнулся, - я тебя благословляю.
И очень хочу, чтобы ты была счастлива с Александром. Дай тебе Бог...
   Мы с Пьетро обнялись. Краем глаза я видела доктора Стеценко,  скромно
стоявшего у дверей подъезда с экспертным чемоданом. Заметив, что я из-за
плеча Пьетро поймала его взгляд, он отвернулся.
   - Мы еще увидимся, Пьетро? - спросила я сквозь слезы.
   Не выпуская меня из объятий, он покачал головой.
   - Я хотел бы увидеться с тобой, но не  скоро.  Я  готов  встретиться,
только когда ты будешь замужем за Александром, у тебя будет трое  детей,
а у меня - никакой надежды на твою любовь. Пока ты свободна, я  не  хочу
тебя видеть. Я же не железный, Ма-шен-ка. - Он с  трудом  выговорил  это
сложное слово и поцеловал меня в лоб, в синий след от шишки, который еще
немного побаливал.
   Тут я зарыдала, уже не сдерживаясь. Пьетро  бережно  усадил  меня  на
скамеечку, а сам пошел прощаться с Сашкой. Я видела, как они обнимались,
хлопали друг друга по спине, и готова была поклясться,  что  у  обоих  в
глазах тоже стояли слезы.
   Провожать меня на вокзал пришел только Сашка. Вернее, не то чтобы  он
пришел меня провожать; он привез меня на  вокзал,  перед  этим  доставив
домой, умыв, собрав и успокоив, насколько это возможно.  Я  была  ужасно
благодарна ему за то, что он  не  стал  в  этой  предотъездной  суматохе
заговаривать со мной о наших отношениях. Я  надеялась  только,  что  мое
чувство к Сашке, обнажившееся  наконец-то  из-под  шелухи  предубеждений
благодаря Пьетро, не пройдет вместе с сегодняшним настроением. Я  приеду
из командировки, и мы обо всем поговорим.
   В поезде, заметив, что я повеселела, Кужеров благодушно спросил:
   - Ну что, Маша, про мужиков своих думу думаешь?
   Я созналась, что думаю. И добавила, что жизнь, в общем-то,  короткая,
и довольно глупо разменивать ее в угоду каким-то жалким амбициям.
   - Ну и правильно, - кивнул  Кужеров.  -  Выходи  замуж  за  Сашку,  и
мировая общественность от тебя отстанет, а то только и  разговоров,  как
бы тебя пристроить.
   - Понятно, мировая общественность состоит  из  людей,  которым  очень
плохо, когда другому хорошо, - пробормотала я, но настроение у  меня  не
ухудшилось.
   Я стала думать о том, как отреагирует на новости в моей личной  жизни
Регина, какими словами обзовет из-за того, что я, по ее мнению, упустила
итальянца, и глаза у меня постепенно закрылись. Помню, что я  проснулась
на мгновение,  заботливо  уложенная  на  нижнюю  (естественно)  полку  и
укрытая  одеялом,  встретилась  глазами  с  Кужеровым,  который  умильно
смотрел на меня, словно бабушка на Красную Шапочку, и снова задремала.
   Про оставшуюся дорогу могу сказать лишь,  что  и  я,  и  мой  спутник
просыпались  только  на   полустанках,   когда   поезд   гулко   лязгал,
останавливаясь. Зато по прибытии на станцию назначения меня, выспавшуюся
на год вперед, уже лихорадило. Какие еще неожиданности готовит нам визит
в колонию, где полтора года назад умер  человек,  материализовавшийся  в
сегодняшнем дне с пистолетом в руках? Но к этим неожиданностям, мы,  уже
наученные горьким опытом, подготовились  несколько  получше.  Ребята  из
Приозерска подвезли нам переснятую с формы номер один в паспортном столе
фотографию Ольги Коростелевой. Конечно,  для  серьезного  опознания  эта
фотография не годилась, она была сделана несколько лет назад и качеством
не блистала, но для получения общего  представления  сойдет.  Кстати,  в
форме номер один  нашей  фигурантки  отсутствовала  фотография,  которая
должна быть вклеена в паспорт по достижении двадцати пяти лет,  так  что
паспорт у нее уже полгода как просрочен. В форме один  была  указана  ее
девичья фамилия - Кротова, а сведения о регистрации брака  относились  к
более давнему периоду, чем  она  сказала  мне  на  допросе.  Паспорт  на
фамилию Коростелева она поменяла не полгода назад, как она  сказала  мне
на допросе, а почти за два года до сегодняшних событий. Интересно, зачем
ей надо было врать об этом?
   Фотография,  изъятая  Кужеровым  из  личного  дела   бывшего   токаря
Коростелева, в принципе, могла  изображать  кого  угодно,  по  ней  было
неясно даже, мужчина на ней или женщина. Но опять же на  безрыбье...  По
поводу фотографий мы с Кужеровым  дружно  послали  проклятия  труженикам
вылетающей птички. Я  ему  рассказала,  как  сама  фотографировалась  на
заграничный паспорт. Фотография  мне  нужна  была  срочно,  я  заплатила
ощутимую  для  моего  следовательского  бюджета  сумму   и   пришла   за
результатом  через  три  часа.  Фотограф  предложил  мне  снимки  некоей
женщины, в которой угадывались бы мои черты, если бы через всю  щеку  не
пролегала здоровущая черная тень.
   - Что это? - спросила я фотографа.
   - Это? Родимое пятно, - не моргнув глазом, ответил фотограф,  который
в  принципе  не  мог  не  понимать,  что  за  этими   снимками   явилась
изображенная на них, собственной персоной.
   Стараясь не потерять самообладания, я уведомила его,  что  без  звука
заберу фотографии, если ему удастся отыскать это самое пятно у  меня  на
лице. Поскольку миссия оказалась невыполнима, он со скрипом  вернул  мне
деньги, и я обратилась в конкурирующую фирму.
   Кужеров мне тоже рассказал, как он в жизни натерпелся от  фотографов.
Мы сошлись на том, что оба доверяем только одному фотографу на  свете  -
нашему криминалисту Геночке Федорчуку. Гена, кстати,  сфотографировал  и
раненого киллера, когда того уже погрузили на носилки, и даже  успел  до
нашего отъезда проявить и отпечатать снимки, но, отнюдь не по вине Гены,
на этих изображениях киллера не узнала бы и родная мать. Под эти  снимки
так и просилась подпись типа "Краше в гроб кладут"...
   Стеценко, кстати, пока раненого киллера не увезли в больницу, по моей
просьбе заглянул под бинты на его руках; и подтвердил, что  о  получении
отпечатков рук пока не может быть и речи.
   Выйдя из поезда, я  с  удивлением  осознала,  что  климат  Мурманска,
оказывается,  существенно  отличается  от  климата  Петербурга   периода
бабьего лета. Плохо я в школе учила географию,  иначе  я  сообразила  бы
раньше,  что  Мурманск   значительно   севернее   Петербурга.   Кужеров,
убедившись, что я, как полная дура, не  взяла  с  собой  никаких  теплых
вещей, укоризненно покачал головой, снял с себя куртку и накинул мне  на
плечи. Но у меня все равно зуб  на  зуб  не  попадал  под  пронизывающим
ветром, сдувающим с деревьев остатки бурой листвы.
   Автобуса, который должен  был  довезти  нас  до  нужного  населенного
пункта,  мы  дожидались  около  трех  часов,  несмотря  на  изображенное
крупными литерами расписание, нагло обещавшее автобус  через  пятнадцать
минут.
   Наконец жуткого вида колымага, видимо, в  этой  местности  проходящая
под кодовым названием "автобус", причалила к остановке, и мы погрузились
в нее, заплатив водителю  по  его  требованию,  как  за  поезд  дальнего
следования. Правда, Кужеров, рассчитывавший в этой поездке сэкономить на
командировочных, попытался было поерепениться,  угрожая,  что  сойдет  и
дождется следующего  автобуса,  на  что  водитель  звонко  рассмеялся  и
спросил, а знаем ли мы, когда следующий автобус.
   - Ну и когда же? - попался на удочку Кужеров.
   - А весной! - радостно объявил водитель, и вместе  с  ним  захохотали
все пассажиры из местных.
   Зато по прибытии в колонию мы были  с  лихвой  вознаграждены  за  все
трудности пути. Встретил нас лично начальник колонии, которому позвонили
из Главного управления исполнения наказаний; оказалось, что для нас  уже
накрыт  обед  в   отдельной   столовой   для   руководства.   Когда   же
предусмотрительный Кужеров вытащил из своего вещмешка бутылку  "Русского
стандарта", гостеприимный начальник колонии полюбил нас еще больше.
   Стол в этом богоугодном заведении был хорош настолько, что  полностью
затмил даже барашка под розмариновым соусом, отведанного мною  во  время
поездки в Англию. Собственно, ничего удивительного  в  этом  не  было  -
наверняка  в  этой  колонии  непыльно  отбывал  наказание   какой-нибудь
замечательный повар. Сервировка, кстати, тоже была на уровне, вплоть  до
рыбных ножей и специальных  щипчиков  для  выжимания  лимона  к  рыбному
блюду,  и  это  окончательно  убедило  меня  в  том,   что   повар   тут
профессиональный, работавший до посадки в солидном ресторане.
   Когда мы, отдуваясь с  непривычки,  доползли  до  десерта,  начальник
любезно заметил, что вот теперь можно и о делах поговорить.  С  нами  за
столом сидел допущенный к трапезе начальник оперчасти. Начальник колонии
кивнул на него и заверил нас, что Михаил Николаевич  полностью  в  курсе
интересующей нас проблемы, чего нельзя сказать про него самого, так  как
он тут руководит всего полгода.
   По лицу Михаила Николаевича было видно,  что  он  пересидел  в  своем
жестком кресле уже не одного начальника колонии и,  по  всей  видимости,
намерен пересидеть еще пару-тройку боссов, если уложится  до  пенсии.  Я
специально наводила справки в ГУИНе, эта колония пользовалась  не  самой
плохой репутацией и с точки  зрения  сотрудников  Управления  исполнения
наказаний, и с точки зрения зеков. А то у нас на Севере  есть  несколько
таких  колоний,  которые  вызывают  судороги  даже   у   видавших   виды
уголовников. Например, одна зона с коротким  названием  в  Архангельской
области  имеет  такую  славу,  что   старые   рецидивисты   предпочитают
повеситься в камере, вместо того,  чтобы  ехать  на  эту  зону  отбывать
наказание.
   На сладкое был  подан  клюквенный  мусс,  отведав  который  создатели
новомодных йогуртов сдохли бы от профессиональной  зависти.  Мало  того,
что этот продукт обладал божественным вкусом, он еще был дивен  на  вид,
рубиново  светился  и  пах  осенним  лесом.   Зачерпнув   ложечкой   это
произведение кулинарного искусства, Михаил Николаевич сам начал разговор
на интересующую нас тему.
   - Как я понял, у вас где-то всплыли отпечатки пальцев Коростелева?  -
осторожно спросил он.
   Я так же осторожно подтвердила это, не вдаваясь в подробности.
   - Вы его помните? - спросила я.
   - А-а как же, - растягивая гласные, начал Михаил Николаевич. - Парень
он был видный и сидел по необычному обвинению.  После  обеда  посмотрите
его личное дело, там приговор...
   - А вы разве его в  архив  не  списали?  -  удивился  Кужеров.  -  За
смертью-то...
   - Списал, - легко кивнул начальник оперчасти. - А  к  вашему  приезду
запросил обратно. Короче, мое главное впечатление о Коростелеве  -  если
бы он не умер, он бы обязательно сбежал.
   - А что, были попытки? - спросила я.
   - Нет, при мне он не пытался бежать. Но от него волна шла... Не знаю,
понимаете ли вы меня, - начальник оперчасти покрутил в воздухе пальцами,
- но есть такие люди, от них прямо волна опасности идет,  спиной  к  ним
лучше не поворачиваться.
   Я кивнула. На своем веку я достаточно повидала субъектов, от  которых
пахло опасностью. И могла голову  дать  на  отсечение,  что  наш  беглец
принадлежал к числу именно таких людей.
   А Михаил Николаевич продолжал:
   - На зоне он был одиночкой, ни с кем особо не сошелся, поэтому я  был
относительно спокоен насчет него - одному  бежать  труднее,  обычно  наш
контингент, склонный к побегу, сбивается в кучки.
   - А Шорохов? - спросила я.
   - Что Шорохов? -  удивился  начальник  оперчасти.  -  Вы  в  связи  с
Коростелевым спрашиваете? Я бы не сказал, что они дружили,  даже  близко
не общались. Напротив, смотрели друг на друга волком. Шорохов вообще был
та еще рыбина. У нас зона для осужденных за тяжкие преступления, Шорохов
к моменту поступления Коростелева свой срок практически отбыл, готовился
к освобождению. Но они с Коростелевым были  совершенно  разные.  Шорохов
сидел за изнасилование плюс изготовление огнестрельного оружия. Но  дело
даже не в этом. Редкостной он был гнидой. В отряде его не  любили,  чуть
не  опустили,  но  он  так  был  народу  противен,  что  даже   мараться
побрезговали.
   - А Коростелев за что сидел? - подал голос Кужеров.
   - Коростелев? Ну приговор потом посмотрите, а  в  двух  словах  -  за
убийство.
   - Кого убил? - уточнил Кужеров.
   - Кого? - переспросил Михаил Николаевич. - Жену и дочку маленькую.
   Кужеров прис