Может,
сходите туда?..
   - Не могу, - ответил он, - не могу оставить машину.
   - Ну я же здесь сижу!
   - Все равно не могу.
   Я посмотрела на  часы.  Ленька  ушел  двадцать  восемь  минут  назад.
Господи, что там с ним?! Никто  не  выходил.  Зато  к  парадной  с  воем
подъехала "скорая помощь", за ней две пожарные  машины.  Мне  оставалось
только наблюдать, потому что у меня вдруг стали ватными ноги,  я  бы  не
смогла встать. Когда в проеме двери парадной показались силуэты врачей в
белых халатах, ведущие под руки мужчину в темной куртке, я подумала, что
миновало уже несколько часов, но взгляд на собственное  запястье  убедил
меня, что не прошло и десяти минут. Вели они Леньку.  Онемение  в  ногах
прошло, я вылезла из машины и подошла к ним.
   - Леня, как ты?
   Голова у него безвольно болталась.
   - Контузия, - сказал один из врачей. - Он не слышит.
   - Это страшно?
   - Не смертельно, - ответил второй.
   Они повели его к машине "скорой помощи".
   Ну слава Богу, хоть жив... И мне вдруг так  все  надоело.  Мне  остро
захотелось другой жизни, мира, добрых  человеческих  отношений...  Стало
противно, что я стою здесь ночью одна, в темноте, на ветру, что при  мне
только что фактически послали на смерть человека, моего товарища...
   - Пошли! - крикнул мне гууровец, высунувшийся из парадной, и призывно
махнул рукой. - Осматривать пора.
   И я пошла...
   Добравшись под утро до дома, я разбудила Сашку и горько разрыдалась у
него на груди. Я рыдала из-за того, что меня  в  университете  не  учили
военным  действиям.  Я  проходила  криминалистику,  уголовное  право   и
процесс, судебную психологию,  меня  учили  обрабатывать  и  фиксировать
отпечатки пальцев, изымать  слепки  следов,  квалифицировать  преступные
деяния и составлять процессуальные документы.  Но  меня  никто  не  учил
прятать вещественные доказательства, чтобы их не  украли  мои  продажные
коллеги, и мне не рассказывали, как  нужно  отправлять  дело  зональному
прокурору, предварительно вытащив из него самые важные документы,  чтобы
их содержание не стало известно обвиняемым.
   Да что там криминалистика! Жить меня никто не учил! Я только  сейчас,
больше  десяти   лет   проработав   следователем,   стала   мало-мальски
разбираться в людях. Меня выпустили в жизнь совершенно неподготовленную,
до окончания школы держали  в  инкубаторе,  а  потом  открыли  дверцу  и
выпихнули: "Лети!"  И  -  делать  нечего  -  я  замахала  своими  куцыми
крылышками,  и  жила  как  умела,  а  теперь  оказалось,  что  я  просто
перелетела тогда в другой инкубатор. А  за  пределами  этого  инкубатора
джунгли. Я устала находиться в перманентном состоянии борьбы, я женщина,
в конце концов!
   Сашка терпеливо меня слушал, поддакивал, гладил меня по голове. Потом
спросил:
   - А что сегодня делать будешь?
   - Сегодня Денщиковым займусь, и в страховую  контору  съездить  надо,
посмотреть, какой  же  договор  они  состряпали,  хотя  я  процентов  на
восемьдесят знаю...
   - На Иванова? - спросил Сашка.
   - Ага, - кивнула я.
   - Слушай, а с крестом ты  разобралась  до  конца?  Между  прочим!  Ты
убрала крест из своего сейфа?!
   - Нет еще. А куда я его дену пока? Его надо на экспертизу направлять.
Да я и не бываю практически в своем кабинете, не волнуйся.
   - Машка, ты понимаешь, что у тебя кабинет уже заражен,  раз  у  этого
креста такое сильное излучение?! Как маленькая, прямо. Скажу  Горчакову,
чтобы он  тебя  в  твой  кабинет  не  пускал,  пока  там  не  произведут
необходимую очистку или другое помещение тебе не дадут.
   - Ага, кабинет прокурора района...
   - Все, спать.
   "Заткнули рот", - горько подумала я, устраиваясь на подушке, и тут же
заснула. Уже во сне пробормотала, что на сегодня  у  меня  запланировано
еще одно мероприятие, слышала, как Сашка поинтересовался какое.
   - Раскрыть убийство Чвановых, - еле слышно проговорила я,  всхлипывая
и ворочаясь, и отключилась.
 
*** 
 
   Но жизнь внесла коррективы в мои  наполеоновские  планы.  Наутро  мне
пришлось заниматься  совсем  другими  делами.  Когда  я  уже  собиралась
уходить на работу, позвонил Василий Кузьмич и тревожным голосом сообщил,
что его и оперативника Гарина, который занимался  вертолетовской  темой,
вызывают к прокурору города.
   - Зачем? - удивилась я.
   - С материалами на квартиру Денщикова.
   - Да-а? А какие претензии?
   - Зачем "корки" завели на прокурорского работника без согласования  с
прокуратурой города.
   - Не поняла. А при чем тут согласование?
   - Нельзя якобы проводить оперативно-розыскные мероприятия в отношении
прокурорского работника без согласия его руководства.
   - Василий Кузьмич, ну вы же грамотный  человек.  Во-первых,  нигде  в
законе  таких  ограничений  нет,  а   во-вторых,   вы   что,   проводили
оперативно-розыскные   мероприятия?   Насколько   я   понимаю,   изъятие
документов   на   квартиру   еще   не   является   оперативно-розыскными
мероприятиями. Успокойтесь вы, ничего вы не нарушили.
   - Твоими  бы  устами,  Машечка.  Только  мой  нос  чует  ба-а-а-льшие
неприятности.
   Старый волк Кузьмич как в воду глядел. Меня тоже пригласили  на  этот
разбор полетов.  Председательствовал  Дремов,  присутствовали  начальник
отдел Будкин и разбираемые. В их числе оказалась и я.
   - Какое право вы имели? - распалялся Дуремар. - Это  же  прокурорский
работник! Так вы и за мной скоро следить начнете!
   Поскольку  Василий  Кузьмич  со  своим  подчиненным   выбрали   самую
грамотную тактику - молчать, Дуремар пытался и  меня  вовлечь  в  свару.
Свои упреки он адресовал в основном мне.
   - Да поймите же, документы, собранные РУБОПом по квартире  Денщикова,
никоим образом не  собирались  путем  оперативно-розыскных  мероприятий,
только   запросы-ответы.   Да   если   бы   даже   они    и    проводили
оперативно-розыскные мероприятия в отношении Денщикова, - закон этого не
запрещает.
   - Что значит "не запрещает"? - взвился Дремов. - Всегда так делается,
приходят к прокурору города, сообщают ему о разработках...
   Кузьмич не выдержал и  шумно  вздохнул.  Последний  раз  к  прокурору
города приходили докладывать о разработках семь лет назад, когда накрыли
на  получении  взятки  заместителя   начальника   отдела   следственного
управления  прокуратуры  города.  Только  тогда  умные  опера  пришли  к
городскому прокурору и сказали, что хотят посоветоваться:  мол,  высокий
чин из следственного управления ГУВД ими уличен  во  взяточничестве  при
таких-то обстоятельствах, как  прокурор  города  считает,  есть  состав?
Конечно, ответил прокурор города, надо возбуждать дело  и  привлекать  к
ответственности. Вот документы, сказали опера. "Как? - возопил  прокурор
города, - вы же сказали, что он из  милиции?!"  -  "Разве?  -  удивились
опера. - Мы просто оговорились, или вы нас не так поняли".
   А с тех пор, сколько ни докладывали о разработках, ни одного дела  не
возбуждалось.
   - Короче,  -  распорядился  прокурор  города,  -  вы  должны  за  это
ответить.
   Пишите объяснения, и вас,  Мария  Сергеевна,  это  касается...  Будет
приказ о наказании.
   - А мне-то почему писать? - удивилась я.
   - Вы знали про эту разработку?
   - Знала, ну и что?
   - Вот и напишите, что знали, но мер не приняли и прокурору города  не
доложили. А собранные вами документы оставьте мне.
   - Но... - решился возразить Кузьмич.
   - Никаких "но", - твердо заявил Дремов. - Папку дайте мне, - и держал
руку протянутой, пока Кузьмич не передал ему "корочки".
   Будкин все это время  молчал.  Когда  нас  отпустили,  он  остался  в
шикарном кабинете прокурора города. Шелест страниц раздался еще до того,
как за нами закрылись тяжелые двойные двери.
   Когда мы вышли в приемную, Кузьмич, шумно отдуваясь, сказал:
   - Как тебе это нравится, Машечка? Мы же еще и виноваты, что  Денщиков
взятки квартирами берет.
   - О чем  Дуремар  знает  не  хуже  вашего.  Ему  просто  бумажки  эти
захотелось посмотреть.
   - Накажут? - спросил Гарин, тот самый, который когда-то показывал мне
любовно собранный им компромат по поводу улучшения  Денщиковым  жилищных
условий.
   - Если накажут, считай, что поработал ты на славу.  Василий  Кузьмич,
теперь  моя  очередь  экспроприировать  ваши  сокровища.  Пленку,  -   я
протянула руку совсем как прокурор города.
   - Да, молодец, что напомнила. - Василий  Кузьмич  достал  из  толстой
кожаной папки, с которой ходил по начальству, кассету. - Это копия,  нам
с прослушки переписали.
   - Отлично.
   Я спрятала кассету в сумку. Там у меня уже лежала фотография  Нателлы
Редничук в обнимку с мужчиной на фоне  районного  управления  внутренних
дел и ксерокопия странички прокурорского журнала за 1971 год,  где  было
написано,  кому  поручена  профилактика  поведения   освободившейся   из
заключения Редничук.  Еще  там  лежали  протокол  допроса  старой  зэчки
Ардашевой  и  показания  Анджелы  Ленедан.  А  также  запрошенная   мной
заблаговременно распечатка телефонных переговоров  с  одного  мобильного
телефона.
   А еще там ждали  своего  часа  показания  женщины,  с  которой  Ольга
Чванова лежала в одной  палате  роддома,  когда  у  нее  родился  второй
ребенок. Я втихомолку гордилась, что раскопала эту женщину. Очень  долго
я пыталась придумать,  с  кем  могла  Ольга  Чванова  поделиться  своими
проблемами. Ведь было  что-то,  из-за  чего  она  начала  глушить  тоску
алкоголем.  Женщины  просто  так  не  спиваются,  особенно  от  хорошей,
обеспеченной жизни с любящим и любимым мужем, - тут ни у  кого  сомнений
не было, что Ольга замуж выходила по любви. А вот кому она  свои  печали
могла  поведать?  С  подругами  отношения   уже   не   поддерживала.   В
парикмахерскую не ходила, зубы не лечила. Солярий не посещала. В  другие
города не ездила, так что попутчики тоже отпали. В последний раз Чванова
была, можно сказать, в обществе, когда лежала  в  четырехместной  палате
роддома. Я втихаря нашла всех ее соседок,  и  две  из  них,  поглощенные
своими собственными заботами, еле-еле вспомнили такую. А  вот  последняя
рассказала мне очень много интересного, можно  сказать,  расставила  все
точки над "i".
   Эта женщина, тоже Ольга, Лопатина, была  ровесницей  Ольги  Чвановой,
тоже родила второго ребенка, в один день с Чвановой, и тоже девочку, при
наличии старшего сына. Их с Ольгой кровати стояли  голова  к  голове,  и
каждый вечер они шептались о своем, о девичьем. Лопатина рассказала, что
у их девочек на третий день одновременно  резко  подскочил  билирубин  в
крови, и они поэтому провели в родильном доме не четыре положенных  дня,
а полторы недели. Две их соседки выписались в срок, и  неделю  они  были
вообще вдвоем в палате. Пока их было четверо, Ольга  Чванова  ничего  не
рассказывала о себе, только слушала Лопатину да отделывалась  ничего  не
значащими замечаниями. Но потом та разговорила ее.
   Лопатину   удивляла   какая-то   внутренняя   подавленность    внешне
благополучной женщины, -  дети  здоровые,  муж  красивый,  внимательный,
обеспеченный, чего она комплексует?
   И только когда на третий их вечер вдвоем  Ольга  Лопатина,  повинуясь
внезапному порыву, - так бывает, когда в помещении полумрак,  дети  спят
себе в детском отделении, а женские души рвутся к любимым,  и  это  надо
обязательно обсудить, - Лопатина вдруг рассказала, как давно, в  юности,
была изнасилована в лесочке  на  даче,  -  только  после  этого  Чванова
сказала ей: "Как я тебя понимаю!"
   И ее словно прорвало.  Лопатина  слушала  и  не  верила  своим  ушам.
Конечно, она читала  иногда  продвинутую  прессу  типа  "СПИД-инфо",  но
такого она даже представить себе не могла: чтобы женщину изнасиловал  не
кто-нибудь, а собственная свекровь!
   Чванова говорила захлебываясь, и это было понятно: никогда и  никому,
ни единой живой душе она не могла рассказать о том, что с ней случилось.
   Она рассказала, что, когда  познакомилась  с  будущей  свекровью,  та
очаровала ее. Ольга готова  была  ловить  каждый  ее  взгляд,  движение,
старалась подражать ей в манере одеваться, говорить, двигаться,  так  ей
нравилась эта женщина. И первые годы все было прекрасно, а потом,  когда
уже  был  маленький  Эльдар,  свекровь  как-то  подловила  ее.  Приехала
вечером, когда Дмитрий был  в  недолгом  отъезде,  сын  был  еще  совсем
малышом, ей и самой было скучновато дома, а  тут  любимая  свекровь,  не
женщина, а пышный праздник. Ольга уложила Эльдара  и  накрыла  ужин  при
свечах. После того как они со свекровью пригубили  токайского,  свекровь
сказала ей открытым текстом, чего она от Ольги хочет. А Ольга, размякнув
от романтического огня свечей и легкого хмеля токайского, поначалу  даже
не испугалась; удивилась, но не возмутилась. И  не  оттолкнула  Нателлу,
когда та обняла ее и поцеловала в губы, раздвигая их кончиком языка.  Но
вот когда  ласки  стали  настойчивее,  а  особенно  когда  руки  Нателлы
причинили ей боль, и  она  осознала,  что  Нателла  умышленно  старается
доставить  ей  страдание,  она  стала  молча  вырываться:  кричать  было
бесполезно, в квартире больше никого не было, соседи не прибежали бы, да
и сына она не хотела будить... Но было поздно.
   Такого гадливого ощущения Ольга  не  испытывала  никогда.  Омерзение,
ужас, боль, стыд. Нателла наполнила  их  бокалы  токайским  и  протянула
Ольге  ее  бокал.  Но  Ольга,  не  в  силах  справиться  с  отвращением,
оттолкнула руку Нателлы,  державшую  богемское  стекло.  Вино  пролилось
Нателле на ногу, и в следующую секунду бокал  полетел  в  голову  Ольге.
Нателла деловито избила ее, повалив на пол и пиная ногами. А  потом  еще
раз изнасиловала уже на полу. Ольга отплевывалась кровью.
   Она понимала, что никому  никогда  не  сможет  сказать  про  то,  что
пережила, ни единого слова.
   "Почему ты не можешь сказать мужу?" - допытывалась Лопатина.
   "Не  могу,  Ольга.  Во-первых,  он  не  поверит   мне.   Во-вторых...
Во-вторых, не могу. Я очень его люблю и не знаю, как он будет относиться
ко мне после того, как узнает, что меня изнасиловали".
   "Глупая, ведь это было с женщиной, а не с мужчиной! Он поймет".
   "Нет, Оля, я не смогу. Как ты думаешь, что он должен чувствовать  при
мысли, что над его женой надругалась его мать? Я никогда  не  смогу  ему
заложить его собственную мать. Он же ее из своей жизни не вычеркнет.  Он
будет разрываться между нами, пытаться поверить и мне, и  ей,  и  должен
будет в конце концов потерять либо меня, либо ее. Неужели я создам такую
ситуацию?"
   А  ситуация  усугублялась  тем,  что  эти  отношения   со   свекровью
продолжались и развивались. Свекровь стала приезжать  довольно  часто  в
отсутствие Дмитрия, и через  некоторое  время  Ольга  всерьез  собралась
повеситься. Но  когда  все  уже  было  приготовлено,  заплакал  ребенок,
маленький Эльдар, и  она  не  смогла,  бросилась  к  сыну.  И  отчетливо
осознала, что окончательного шага в потусторонний мир сделать не  сможет
никогда. Выход был один - молча терпеть. Правда, был еще один выход.
   Ольга перестала за собой следить, не мылась, не причесывалась, ходила
в потрепанных джинсах и рваном свитере; сначала - в  надежде  оттолкнуть
этим свекровь, но та прекрасно понимала ее детские уловки и  на  них  не
покупалась.
   Потом Ольга втянулась, пила все больше, и  на  душе  становилось  все
спокойнее...
   Никакие подруги больше к ней не заходили,  и  она  нигде  не  бывала.
Особенно после намеков Нателлы, что втроем еще интереснее  и  хорошо  бы
попробовать всем вместе, еще с двумя Ольгиными подружками,  которые  ей,
Нателле, понравились. Ольгу после этих слов обуял  ужас  и  с  подругами
было покончено.
   Так продолжалось несколько лет. Нателла не понимала отказов  и  молча
избивала Ольгу, делала что хотела.
   Когда Ольга и Дмитрий решили завести второго  ребенка,  в  отсутствие
Дмитрия приехала Нателла. Ольга впервые проявила  твердость  и  с  силой
оттолкнула свекровь. В этот  раз  она  была  избита  так,  что  потеряла
ребенка. После этого она больше не пыталась сопротивляться и все  глубже
погружалась в алкогольный дурман, а муж относил это на счет  психической
травмы из-за выкидыша. Много раз Нателла говорила ей  -  когда-нибудь  я
тебя убью, если ты скажешь мне "нет".
   После выписки  из  родильного  дома  Лопатина  пыталась  поддерживать
отношения с тезкой, но та в корне пресекла попытки видеться, приезжать и
звонить. В сентябре прошлого года Лопатина все-таки  нарушила  запрет  и
приехала к Ольге в загородный дом. Она была поражена, увидев, как  Ольга
постарела и опустилась.
   Ольга уже  с  трудом  поддерживала  разговор,  с  трудом  следила  за
ускользающей мыслью - и вдруг оживилась.
   - Ты знаешь, скоро кончатся мои мучения. Мы все умрем, - сказала  она
вроде бы даже с удовольствием. "Алкогольный бред", - подумала Лопатина.
   - Вчера она опять приезжала, - продолжала Чванова. - А я знаешь,  что
сделала? Я все, что она говорила, записала  на  диктофон.  Мне  его  дал
Димкин охранник, Олег Петрович. Я ведь ему все рассказала. Он мне  хочет
помочь, но вряд ли у него получится. Она безумно хитрая и  уже  сказала,
что убьет меня, но сделает это так, что ее никто не заподозрит.  Знаешь,
что? Хочешь, я дам тебе эту кассету? Может, когда-нибудь пригодится,..
   Ольга Лопатина была журналисткой. Она  давно  хотела  обработать  эту
историю, а тут такая фактура, в виде записи нецензурных угроз  убийством
из уст уважаемой бизнес-леди и в прошлом -  звезды  модельного  бизнеса!
Конечно, она ухватилась за эту кассету (и при допросе моментально выдала
ее мне, оставив, как я подозревала, себе копию),  но  не  могла  же  она
предать подругу, разгласив все это и покрыв Ольгу Иванову позором!
   Уехав от Чвановой  в  подавленном  состоянии,  Лопатина  после  этого
несколько раз звонила ей, но никто не отвечал, и та  звонить  перестала.
Когда я вызвала ее к себе  и  рассказала  о  смерти  Ольги  и  ее  мужа,
Лопатина была потрясена. Она,  конечно,  всерьез  воспринимала  рассказы
Чвановой, но в самое страшное все-таки отказывалась верить.
   Василий Кузьмич обещал мне содействие в доступе к технике, на которой
можно скородумовские кассеты прослушать и просмотреть, а это было не так
просто. Рубоповские спецы сразу  сказали,  что  они  такой  техникой  не
располагают, это  экзотика,  надо  искать  в  ФСБ.  Я  снарядила  искать
Кузьмича,  и  -  отдавая  мне  кассету  с  записью  звонка  неизвестного
Вертолету в день взрыва - он сказал, что может организовать  просмотр  и
прослушивание хоть сейчас.
   - Поехали, - сказала я.
   И мы поехали в царство экзотической техники, куда нам  потребовалось,
кроме провожатого, еще три пропуска и мой паспорт, одного  удостоверения
не хватило.
   Устроившись в  комнате  с  аппаратурой,  мы  послушали,  без  всякого
сомнения, голос Нателлы Редничук, спрашивающий у невестки, хорошо ли она
подумала, и после утвердительного ответа Ольги спокойно  обещающий  той,
что та подохнет. В том же разговоре Ольга вдруг  парировала  эту  угрозу
словами: "Кто знает? Может, ты подохнешь раньше нас или опять  сядешь  в
тюрьму. Как же я тебя ненавижу". У меня даже  сердце  сжалось,  с  такой
тоской это было сказано; спокойно, без  истерики,  без  восклицательного
знака. После этого на пленке грохот, звон стекла, Ольгин стон.  И  голос
Нателлы: "Я тебе обещаю, что ты сдохнешь, ты теперь думай - когда".
   Две следующие кассеты относились  к  шантажу.  Аудиозапись  содержала
разговор шантажиста по телефону с жертвой,  видеофонограмма  фиксировала
передачу денег потерпевшим Денщикову.
   Включив следующую аудиозапись, не на микро-, а на обычной кассете, мы
услышали четкий, с легким прибалтайским акцентом, голос Олега  Петровича
Скородумова. Впрочем, он назвал свою фамилию и  объяснил,  что,  являясь
сотрудником фирмы "Фамилия"  и  обеспечивая  безопасность  своего  шефа,
Дмитрия Чванова, провел некоторые розыскные мероприятия.  Их  результаты
он  перечислял