нь: если ты тащишь труп, кто-то должен держать дверь. Иначе ты не пройдешь.
     - Думаешь, их было двое? - Я задумалась, а Синцов уже обшаривал парадную.
     Я присоединилась к нему. Мы прочесали весь первый этаж, завернули даже на второй, но следов крови не нашли нигде. Выйдя на улицу, мы переглянулись.
     - Несли труп в покрывале? - предположил Синцов.
     - Или заманили в подвал и там убили, - откликнулась я. - В деле есть осмотр пальто Черкасовой. Оно практически не запачкано кровью. Если бы ее убили где-то в другом месте и переносили труп, кровь бы текла из раны и пропитала все пальто.
     - Так заманили или затащили?
     - Ты экспертизу трупа смотрел? Кроме резаной раны на шее, у нее никаких повреждений. Синяков на руках нет, побоев на лице нет.
     - Могли угрожать чем-то.
     - Могли.
     - Ну что, пойдем?
     - Подожди.
     Я вытащила из сумки обзорную справку с фототаблицей к осмотру трупа Черкасовой.
     - Почему при осмотре места обнаружения трупа не сделали слепок со следа ноги? И в протоколе он не описан.
     Синцов заглянул мне через плечо.
     - Может, этот след оставили уже потом? Кто-то из тех, кто толокся на месте происшествия?
     - Нет, на фототаблице он есть. Значит, на момент осмотра уже был. Ты же знаешь, первым проходит эксперт и фотографирует место, потом пускает всех остальных.
     - Маша, не обольщайся, - остудил меня Синцов. - А сколько народа тут пронеслось до эксперта? Сначала бомжи тут были, потом опера пришли, постовые место охраняли - всех не перечислишь.
     - Андрей, давай рассуждать логически. Если хочешь, можем вернуться к месту обнаружения трупа. Смотри: труп лежит у стены, между ним и стеной не больше десяти сантиметров. Те, кто обнаружили труп и потом его осматривали, могли подойти к нему только с одной стороны. Пока труп не увезли, сюда ступить никто не мог, если только перешагивать через труп. Но зачем?
     - А на фото, пока труп еще лежит, этот след уже есть, - кивнул головой Синцов. - А чего ж тогда слепок не сделали?
     - Ну, мы сделаем, долго ли умеючи. Сейчас подвал запрем, а завтра приедем с экспертом.
     Мы вернулись в парадную, Синцов старательно навесил на дверь подвала железную скобу и запер замок.
     По дороге в жилконтору мы обсуждали возможные версии убийства Черкасовой.
     - Послушай, - сказала я, - если Женя была такой домашней девочкой, почему не осмотрели ее вещи дома?
     - А что бы ты хотела найти в ее вещах, если ее убили вне дома?
     - Не знаю, но это напрашивается. Архив ее нужно посмотреть, найти записные книжки, письма, если есть, посмотреть компьютер. Надо искать ее контакты, неизвестные родителям и подругам. Может, на место убийства бомжихи съездим завтра, а сейчас рванем домой к Жене?
     Андрей пожал плечами. Дойдя до жилконторы, мы отдали ключ от подвала и попросили разрешения позвонить. Я набрала номер телефона Жениной квартиры. Мать у нее не работает, значит, должна быть дома. И правда, она откликнулась слабым голосом. Я представилась и, сто раз извинившись, объяснила, что хочу заехать посмотреть на вещи Жени. Никаких возражений не последовало, и через полчаса мы с Андреем входили в квартиру хозяина мебельного салона.
     Отца дома не было. Мама Жени Черкасовой оказалась очень красивой женщиной средних лет, которую не испортило даже горе. У нее была очень мягкая манера общения, и хотя глаза ее постоянно наполнялись слезами, она старалась, чтобы это не мешало разговору.
     В комнате, куда нас провели, стоял большой карандашный портрет Жени, с черной траурной лентой на уголке. Хозяйка объяснила, что это автопортрет дочери, нарисованный ею год назад.
     - Хотя вообще-то Женечка портретами не увлекалась. Ей больше нравились натюрморты. Она так изящно выписывала детали, что все педагоги отмечали ее именно за это.
     - Раиса Григорьевна, а можно посмотреть Женины рисунки? - спросил Синцов, и я присоединилась к этой просьбе. Собственно, за этим мы сюда и ехали.
     Раисе Григорьевне, похоже, было даже приятно еще раз посмотреть рисунки покойной дочери в нашей компании, и она с готовностью достала большую папку-планшет.
     - Вас ведь наверняка интересуют ее последние работы? - спросила она, раскрывая папку.
     - Давайте начнем с последних, а потом посмотрим более ранние.
     Когда мать Жени открыла папку и начала перебирать рисунки, комментируя их, я поняла, что Женя была очень талантливым художником. Конечно, ей было не до глупостей, как она сама говорила. Конечно, вся ее душа уходила в рисование.
     Из-под ее руки выходили чудные картинки, которые жили своей собственной сказочной жизнью. Старинные канделябры, надкушенные яблоки, разбросанные конфеты - все это, казалось, было одушевленным, походило на сны из-под зонтика Оле-Лукойе. Очарование этих рисунков было не стряхнуть, к ним хотелось возвращаться и рассматривать, все больше и больше подпадая под их гипнотическую силу. Андрей тоже засмотрелся на них.
     - Какая талантливая девочка, - тихо сказала я, и Женина мама кивнула.
     - Мне всегда было страшно за нее, - отозвалась она глухим голосом. - С таким талантом долго не живут.
     Она перевернула еще один лист бумаги из планшета и удивилась:
     - А вот этого рисунка я еще не видела. Наверное, один из последних.
     Я глянула на рисунок и, еще до того как я осознала, что это такое, сердце у меня бешено забилось.
     - Так, - сказал за моим плечом Синцов.
     Он осторожно взял из рук Жениной мамы лист, и мы уставились на него, а после долгой паузы перевели взгляд друг на друга.
     - Удачная композиция, - тихо сказала мама Жени. - Правда, непонятно, что это?
     - Да, - машинально отозвалась я. Хотя мне было понятно, что это; и я бы дорого дала, чтобы узнать историю этого рисунка. Цветными карандашами, в очень узнаваемой Жениной манере, был изображен шелковый платок с набивкой в виде карточных королей, валетов и дам, а на нем были небрежно разбросаны разные предметы: две оборванные цепочки, одна - из белого металла, с грубыми звеньями, другая золотая, тоненькая, крупная игральная фишка-брелок и еще один предмет, в котором только подготовленный человек мог узнать железную иглу-заколку для шляпы.
     Мы, как завороженные, смотрели на рисунок до тех пор, пока мама Жени не перевернула очередной лист из планшета; взглянув на него, мы поначалу даже не поняли, чем второй рисунок отличается от первого, пока Синцов, оказавшийся более наблюдательным, чем я, не ткнул пальцем в единственное имевшееся отличие.
     На втором рисунке к композиции был добавлен еще один предмет. На том же шелковом платке те же цепочки, брелок, шляпная заколка - и пуговица от Жениного пальто.

***

     Кроме интригующих рисунков, мы забрали Женину электронную записную книжку и радиотелефон. Рисунки я взяла с собой, а Синцов получил остальное, ему предстояло проверить все содержащиеся в записной книжке и в памяти телефона сведения. Меня слегка мучили угрызения совести по поводу того, что я иду домой, а он продолжает работать.
     Прибежав домой, я оперативно поджарила лук и сделала тесто для блинов.
     Мясо в бульоне было отварено еще вчера, молоть лучше уже остывшее. Пока ребенок делал уроки, я приготовила блины; оставалось только смолоть отварное мясо, смешать его с жареным луком и завернуть в блинчики. Порадовавшись, что я не забыла купить сметану, я развернула мясорубку и охнула: конечно же, она была из магазина и вся в солидоле. Отмывать составные части мясорубки от солидола - долго, а главное - противно. Надо попробовать спихнуть эту приятную работенку на сына.
     - Гоша, - позвала я его на кухню. Ребенок явился незамедлительно, наивно полагая, что я зову его ужинать.
     - Гошенька, - ласково сказала я ему, - ты хочешь блинчиков с мясом? Он радостно кивнул.
     - Тогда помой мясорубку, - коварно сказала я. - Видишь, она в солидоле.
     Надо сначала спичкой выковырять солидол, потом протереть бумажной салфеткой, потом помыть горячей водой с мылом.
     Ребенок сразу скуксился.
     - А почему я? - недовольно спросил он.
     - А почему я? - ответила я вопросом на вопрос.
     - Потому что ты - мама, а я еще маленький.
     - А ешь, как большой.
     - Тебе жалко? - тут же парировал ребенок. Я с грустью отметила развивающиеся задатки демагога.
     - А тебе меня не жалко?
     - Мамуля, - сменил он тактику и стал ластиться. - Я понимаю, что ты очень устаешь, поэтому предлагаю разделение труда: ты моешь мясорубку и готовишь блинчики, а я, так и быть, их ем. Заметь, я беру на себя самое трудное.
     - Боже мой, кого я воспитала! Какого трутня!
     - Да ладно, ма, - скромно потупился мой сыночек. - Не такой уж я и трудень. Так, помогаю, чем могу.
     - Кто? - Я рассмеялась, долго сердиться на этого юмориста я не могла. - До "трудня", как ты выражаешься, тебе далеко.
     После недолгого препирательства была заключена сделка: я мою мясорубку, а Гоша - всю грязную посуду, которая образуется до вечера.
     До самого последнего момента я не могла приступить к трудному разговору. И только запихав ребенка в постель, я набралась храбрости и сказала ему, что завтра он из школы поедет к бабушке. Но вопреки моим опасениям, Гошка не очень расстроился или, по крайней мере, не показал мне, что расстроился. Роли наши поменялись. Не я стала успокаивать его, а он меня, почувствовав мое внутреннее напряжение.
     - Ма, - сказал он, ухватив меня за руку, - у тебя что-то случилось?
     - Почему ты так решил, малыш? - спросила я, вынужденно улыбаясь.
     - Ну что я, по уши деревянный, что ли? Тебя же колотит. Вот, смотри! - И он потряс меня за плечо. - И потом, ты же не просто так хочешь от меня избавиться?
     - Почему избавиться, котик? - запротестовала я, но он меня прервал.
     - Опять работа? Что-то важное? Если важное, я готов потерпеть. А когда ты освободишься?
     - Постараюсь как можно раньше. Я же буду по тебе скучать.
     - И я по тебе. - Он обнял меня, подышал мне в ухо, потом лег на подушку и велел:
     - Все. Гаси свет. Спокойной ночи.
     Закрыв дверь к нему в комнату, я пошла на кухню и некоторое время сидела, тупо глядя на телефонный аппарат. А когда тоска стала невыносимой, я набрала домашний телефон Стеценко. Трубку он снял после первого гудка, как будто тоже сидел возле телефона и караулил, когда я позвоню.
     - Привет, - оригинально начала я.
     - Привет, - откликнулся Сашка.
     - Как дела?
     - Спасибо. Мы помолчали.
     - У меня к тебе будет несколько вопросов по экспертизам, - прервала я паузу.
     - Приезжай, завтра я на месте, - ответил он.
     - Хорошо.
     Мы опять замолчали. Два упрямых урода, как два барана на мосту, ни один из которых не желает первым признать, что не прав, и сделать шаг навстречу.
     - Пока, - наконец сказала я.
     - Пока, - отозвался Сашка. Но мы продолжали молчать и дышать в трубку, пока я не спросила, почему он не отъединяется.
     - А ты? - спросил Сашка.
     - Хочешь, чтобы я первая? - разозлилась я и бросила трубку. Невидяще глядя на телефон, я еще некоторое время сидела, кипя негодованием. Чего ждать от этой особи мужского пола, если предполагается, что инициативу всегда должна проявлять я?! И ведь так всегда было, с самого начала. Все всегда решала я. Да, он хороший, добрый человек, очень внимательный, только совершенно неинициативный. Мы прожили вместе несколько лет. И если бы я сказала: "Ап!
     Вставай с дивана и пошли в загс!", - он бы послушно встал и пошел. А поскольку я такого не сказала, мы до загса и не дошли. Да примеров тому куча...
     Выпив валерьянки, я разложила на столе экспертизы по трупам. Завтра я поеду в морг, соберу экспертов, производивших вскрытия, и попрошу их определить, с антропологической точки зрения, могли ли все эти убийства быть совершены одним человеком. Скажем, если человек держит нож определенным образом, то раны, нанесенные им в спину жертвам, теоретически должны располагаться на одном уровне от пола. Если эти данные сопоставить с направлением раневого канала в теле жертвы, то в зависимости от того, вверх шел раневой канал, вниз или располагался горизонтально, можно сделать определенные допущения на тему, как преступник держал нож: зажав его в кулаке клинком вниз, к мизинцу, или наоборот, клинком к большому пальцу. Это косвенно укажет на его рост и степень физического развития. Потом надо будет определиться с орудием убийства. Ни на одном месте происшествия орудия не нашли. Убийца уносит с собой нож, который использует при следующих преступлениях? Или выбрасывает, отойдя от места совершения преступления на безопасное расстояние? Рядом с местами преступлений никто наверняка окровавленных ножей не искал.
     Что скажут физико-техники? Может, на орудии есть какие-то индивидуальные признаки - шероховатости и микрозазубрины лезвия, сколы или канавки на металле, которые позволят при исследовании ран сделать вывод, что хотя бы некоторые из интересующих нас убийств совершены одним и тем же ножом?
     Я стала перелистывать заключения экспертиз. Вот, на трупах Погосян, Ивановой и неустановленной женщины ножом повреждены хрящи, а значит, можно рассчитывать на то, что на срезах хрящей отобразился микрорельеф орудия. Судя по характеру ран на трупе Риты Антоничевой, экспертиза по которой еще не готова, там тоже перерезаны хрящи, а может, и ребра. И это - дополнительный материал для умозаключений.
     Телефон зазвонил так громко и резко, что я испугалась. Кто это еще на ночь глядя, подумала я, с бьющимся сердцем хватая трубку.
     - Мария Сергеевна? - спросил приятный мужской голос.
     - Да.
     - Извините, что беспокою вас так поздно, да еще и дома, но застать вас на работе не смог. Я - из газеты "Любимый город". Антон Старосельцев.
     - Слушаю вас.
     - Я бы хотел побеседовать с вами...
     - По поводу?
     - О-о! До нас дошли слухи, что вы расследуете серию очень интересных преступлений, убийств женщин в разных районах города, и у меня есть задумка...
     - Извините, - прервала я его. - Я бы не хотела иметь дел с вашей газетой.
     - Почему?
     - Потому что мне не нравится позиция вашего коллеги, который незаслуженно охаял на страницах вашего издания моего коллегу.
     - Вы имеете в виду Льва Сребренникова, его статьи о захвате Дома моделей?
     - Совершенно верно. Он оклеветал моего друга, честного следователя.
     - Но ведь это же он, а не я, автор не понравившихся вам статей? - возразил журналист.
     - Да, но их публиковала газета, в которой вы работаете. Значит, это позиция издания.
     - А вы не допускаете, что моя позиция может не совпадать с позицией издания?
     - Но вы же представляете вашу газету? А я не хочу сотрудничать с вашей газетой.
     - Хорошо, - не сдавался журналист. - Я пишу еще для "Мегаполиса". Это московское издание. Давайте сделаем материал туда.
     - Извините, но я не собираюсь делать никакого материала.
     - Мария Сергеевна, - помолчав, проникновенно произнес журналист. - Ведь и в прокуратуре бывают разные следователи, но это не значит, что вся прокуратура или плохая, или хорошая. Я хочу вам помочь...
     - Да что вы? Пока что я не упомню случая, чтобы журналисты помогали расследованию. Вот мешали - сколько угодно.
     - Да я в душе следователь, - журналист рассмеялся, смех у него был приятный, располагающий. И чем-то мне знакомый. - К тому же я бывший пограничник. Чем черт не шутит, может, я и вправду вам чем-нибудь помогу? Вам же нужен общественный помощник?
     - Хорошо, - решилась я. - Давайте пообщаемся. - Я рассудила, что лучше держать руку на пульсе, чем потом расхлебывать бредовые домыслы.
     - Я знал, что вы разумный человек, - радостно ответил журналист. - Куда мне подъехать и когда?
     - Завтра в девять утра я буду в городском морге. Приезжайте туда. Знаете, где это?
     - Еще бы. Я уже давно пишу на криминальные темы.
     - Отлично. В вестибюле. А как мы друг друга узнаем?
     - Я буду держать в руке свою газету, - заявил журналист.
     - Хорошо, а я тогда - Уголовный кодекс.
     Чем-то он меня развеселил, и, положив трубку, я подумала, что если парень окажется нормальным человеком, то его можно будет использовать на посылках.
     Может, и проблему профилактики через него осторожненько порешаем. А вот кто ему стукнул про серию убийств, о которой я сама узнала два дня назад, я у него завтра выпытаю. Надеюсь, это не провокация заместителя прокурора города с целью добиться моего увольнения; он же меня предупреждал - никаких контактов с прессой...
     Значит, завтра я в морге, отступать уже некуда. С Синцовым мы договорились, что он отрабатывает Женю Черкасову, начиная с момента первого убийства и до ее собственной смерти. Нам нужно знать о ее знакомствах и передвижениях все, буквально по минутам. Рисунки, изъятые у нее дома, прямо указывают на то, что она общалась с убийцей. Только у убийцы она могла видеть весь набор мелочей, которые были похищены у разных женщин, оказавшихся жертвами преступника. Конечно, нельзя исключать возможность того, что Женя сама могла быть причастна к убийствам. Совершать их в одиночку она вряд ли могла, поскольку уже после ее смерти была убита Рита Антоничева. Хотя кто-то мог уже после убийства Жени сработать под ее почерк. Но это допущение, слегка притянутое за уши.
     На следующий день, запихав ребенка в школу, ровно в девять утра я входила в вестибюль городского морга, держа в руках тоненькую книжечку Уголовного кодекса. Навстречу мне поднялся невысокий, коротко стриженный молодой человек.
     Даже если бы у него в руках не было газеты, я все равно узнала бы в нем журналиста. Тем более что свое удостоверение он мне уже показывал - в метро, предлагая поднести тяжелую сумочку. Так вот откуда мне был знаком его смех!
     Журналист, улыбаясь, пошел мне навстречу.
     - Мария Сергеевна? Видите, я не ошибся тогда. И имя правильно назвал, и профессию.
     - Антон Старосельцев? - спросила я. - А как вас по отчеству?
     - Да зачем вам отчество? Просто Антон. Можно и на "ты".
     - Дело в том, что я для вас - не просто Мария, а "тыкать" в одностороннем порядке я не привыкла. Итак?
     - Александрович, - вздохнув, произнес журналист. - Если это так необходимо...
     - Абсолютно, - жестко ответила я. - А теперь давайте договоримся. Я буду общаться с вами и сообщу интересующую вас информацию, только если вы дадите мне честное слово, что без моего разрешения никакая публикация не появится. Кроме того, шаг влево, шаг вправо с вашей стороны, любая самодеятельность, несанкционированные мной попытки что-нибудь разнюхать - будут караться немедленным лишением аккредитации. Присядем, вот здесь распишитесь, пожалуйста.
     - Что это? - растерянно спросил журналист, глядя на листочек бумаги, который я вытащила из Уголовного кодекса.
     - Это подписка о неразглашении данных предварительного следствия. Вот здесь распишитесь и ознакомьтесь со статьей 310: арест до трех месяцев, исправработы до двух лет, штраф до двухсот МРОТ.
     Журналист взял у меня из рук Кодекс, внимательно прочитал, какое наказание может быть назначено за разглашение данных предварительного расследования лицом, предупрежденным в установленном законом порядке о недопустимости их разглашения, если оно совершено без согласия прокурора, следователя или лица, производящего дознание, после чего вытащил из кармана кожаной куртки ручку и молча расписался в указанном мной месте.
     - Это не шутка, - предупредила я на всякий случай, убирая подписку в сумку.
     - Я понял. Конечно, это осложнит мне жизнь, но опыта прибавит. Ну что, пошли?
     - Минуточку. Пойдем мы только после того, как вы мне скажете, откуда вам стало известно про серию.
     - Мария Сергеевна! - Отаросельцев развел руки. - Источники сдавать не принято. Уж извините.
     - Ну, тогда и вы извините. До свидания, приятно было познакомиться.
     Я решительно встала и, не оборачиваясь, направилась к двери, ведущей в танатологическое отделение бюро судебно-медицинской экспертизы.
     - Мария Сергеевна! - отчаянно крикнул за моей спиной журналист.