й  не  прекращали  шляться  по
комнате и лапать все, что попадалось под руку. Я с трудом  сдерживалась,
представляя  возможную  реакцию  на  мои  замечания.  Так  я  хоть  могу
наблюдать за обстановкой, а если  меня  попросят  отсюда  под  предлогом
того, что я из другого района, здесь - никто и вообще  свидетель,  а  на
самом деле, чтобы пасть не раскрывала, - процесс станет неуправляемым.
   Наконец-то возвестили о прибытии дежурного  медика.  Когда  в  дверях
возникла пухлая фигура Бори Панова, я не смогла удержаться от ликования.
Отведя Борю в сторону, я вкратце обрисовала ему ситуацию.
   - И чего ты от меня хочешь? - скептически вопросил дежурный медик.  -
Чтобы я заявил, что твой жмурик прошит автоматной очередью?
   - Боря, заяви, что хочешь;  мне  нужно,  чтобы  составили  нормальный
протокол. А если ты  скажешь,  что  здесь  алкогольная  интоксикация,  и
убудешь, то на этот труп все плюнут, оставят участкового писать  в  меру
его разумения, и привет.
   - А ты что, думаешь, что здесь не все чисто? Что здесь не алкогольная
интоксикация?
   - Боренька, может, и алкогольная. Меня интересует, с  кем  он  пил  и
что.
   Надо, чтобы пальцы тут взяли и бутылочки упаковали, как следует...
   - А ты, конечно, считаешь,  что  ты  одна  во  всем  городе  способна
работать?
   - Ну, местные-то по данному трупу работать не жаждут.
   - Ладно, пойдем глянем, а то на нас уже косятся. - Панов повлек  меня
к трупу.
   Надо отдать  Панову  должное,  над  трупом  он  повозился  по  полной
программе. Пока он производил свои малоприятные манипуляции, я отошла  к
окну, стараясь не смотреть в его сторону. Одно дело  выезжать  на  трупы
незнакомых тебе людей,  которые  действительно  можно  воспринимать  как
материал. А вот труп человека, с которым ты не так давно разговаривал, -
дело совсем другое. Ты помнишь, как он улыбался, как дергал головой, - а
за твоей спиной судебный медик колет ему в глаза пилокарпин  и  выясняет
степень выраженности трупного окоченения, уж  не  говорю  про  измерение
ректальной температуры...
   Закончив  возиться,  Панов  перевернул  тело-я  услышала,   как   оно
перевалилось на спину, - и подошел ко мне.
   - Хоть на куски меня режь, Марья, - пропыхтел  он,  снимая  резиновые
перчатки, - пережрал  он  водки.  Ни  одного  синячка  на  нем,  никаких
повреждений на слизистой рта - это уж я, из уважения к тебе,  посмотрел,
не вливали ли ему насильно. Забудь.
   - И правда, Маша, что ты на нем  зациклилась,  -  подхватил  неслышно
подошедший Крушенков. - Ты же слышала, он  был  запойный,  соседка  шума
никакого не слышала. Да и мотива, извини, не вижу.
   - Ну как же? Он же должен был мне сказать,  что  Трубецкой  слил  ему
информацию про похищение жены Масловского...
   Крушенков подался вперед и издевательски приложил мне ко лбу ладонь.
   - Дорогая, ты перегрелась; про то, что он должен  был  тебе  сказать,
никто, кроме тебя, не знает. Какие у тебя планы на вечер? Ты, кажется, в
театр собиралась? Вот и сходи, развейся, я тебя с удовольствием подвезу.
   - Ну что ты, правда, Машка, -  подхватил  Панов,  которому  вовсе  не
улыбалось торчать тут до прибытия дежурного  следователя,  а  потом  еще
заново описывать трупные явления, - в Джеймса Бонда заигралась? Кому  он
нужен, этот алкаш?
   Они так на меня насели, что я устыдилась своей шпиономании.
   Действительно, что это я зациклилась  на  этом  Скачкове.  Зато  есть
повод позвонить Энгардт. Набрав номер ее телефона, я сказала про  смерть
ее коллеги.
   Конечно,  Елизавета  расстроилась,  как  любой  нормальный   человек,
несмотря на то что пьяницу Скачкова она явно недолюбливала. Я  не  стала
по телефону спрашивать у нее адрес оператора Васечкина, не желая  смерти
и  ему,  хотя  сама  над  собой  в  душе  посмеивалась.  Мы  с   Энгардт
договорились встретиться без десяти семь у входа в театр.  Я  с  грустью
подумала, что заехать домой переодеться я не успеваю, и Крушенков  повез
меня на Театральную площадь. По дороге он позвонил Царицыну и  порадовал
его новостью о гибели потенциального свидетеля.  Царицын  посочувствовал
нам, но тут же похвастался,  что  на  завтра  вызвал  мне  Трубецкого  в
прокуратуру.
   Сравнение внешнего вида Елизаветы  Энгардт  с  моим,  хоть  она  тоже
объявила,  что   не   успела   переодеться,   усугубило   мой   комплекс
неполноценности.
   Тем более что все, кто нас встречал на служебном входе и провожал  по
театру, Елизавету узнавали и бурно выражали по этому поводу  восторг,  а
на меня смотрели как на горничную. Но поскольку у меня был богатый  опыт
общения  с  шикарной  женщиной  Региной,  я  привычно  плелась  в   тени
рыжеволосой Энгардт,  уговаривая  себя,  что  я  пришла  сюда  спектакль
посмотреть, а не себя показать.
   Но Елизавета вела себя как настоящий интеллигентный человек. Когда мы
уселись на отведенные для нас места, кстати, неплохие, и стали  болтать,
я отдала должное ее человеческому и женскому очарованию. Для  начала  мы
перешли на "ты", по ее, кстати, инициативе.  Разговаривать  с  ней  было
удивительно легко, мы сразу нашли взаимопонимание по  совершенно  разным
вопросам.
   Когда  началась  опера,  я  со  злостью,  обращенной  к  самой  себе,
отметила,  что  даже  великолепная  музыка   и   непередаваемые   голоса
исполнителей на фоне прекрасных декораций,  не  могут  отвлечь  меня  от
дурацких мыслей о работе. Я все время виртуально возвращалась в  комнату
Скачкова и на улицу перед ювелирным магазином, где он сообщил мне  такую
важную информацию. Елизавета один раз даже пихнула меня в бок,  заметив,
что я где-то витаю. А в антракте предложила  прогуляться  до  буфета.  Я
согласилась, думая, что бокал шампанского поможет мне  расслабиться.  Но
дойдя до буфета, мы приуныли:, было похоже, что  вся  эта  толпа  заняла
очередь к  прилавку  еще  до  начала  спектакля.  Однако  переживали  мы
недолго. Кто-то тронул Елизавету за  плечо.  Мы  обернулись  обе;  сзади
стоял уже знакомый мне Трубецкой. Одет он был опять в какие-то  богемные
балахоны и стал чем-то меня раздражать в ту же  самую  секунду,  как  на
него упал мой взгляд.
   - Лизонька, голубушка, как я рад тебя видеть! - Он, так же, как  и  в
коридоре телецентра,  припал  к  ее  рукам.  Но  через  некоторое  время
соизволил отвлечься на меня. - Познакомь  меня  с  твоей  очаровательной
подругой...
   -  Мария,  -  представила   меня   Энгардт,   правда,   без   особого
удовольствия.
   - Герман. - Он посмотрел на меня  обволакивающим  взглядом  и  припал
теперь уже к моей руке. - Чудесно;  девушки,  а  не  выпить  ли  нам  за
встречу по бокальчику хорошего шампанского?  -  И  он  повлек  нас  мимо
очереди за шампанским в какие-то кулуары.
   - А ты здесь один? - успела спросить Елизавета, и Трубецкой  небрежно
кивнул куда-то себе за спину. Мы обе,  как  по  команде,  проследили  за
направлением его кивка и увидели грустно  стоявшую  у  окна  молоденькую
девушку.
   Она выглядела очень красивой, одета была в необычное длинное платье и
потрясающе причесана.
   - А-а... - заикнулись было мы с Энгардт хором, но  Трубецкой  не  дал
нам продолжить:
   - Подождет.
   - Какая красивая у вас спутница, - не удержалась я, -  и  прическа  у
нее, пожалуй, даже лучше наряда.
   -  А!  -  махнул  он  рукой.  -  Она  модель,  сегодня  -   прямо   с
парикмахерского конкурса. Сто пятьдесят шпилек в голове.
   - Бедненький, - непередаваемым тоном отозвалась Елизавета,  -  ты  до
утра будешь эти шпильки из нее выковыривать...
   - А ей завтра опять на конкурс, -  точно  таким  же  тоном  отозвался
Трубецкой, - поэтому я буду иметь ее стоя.
   Между ними проскочила такая искра,  что  я  с  трудом  удержалась  от
вопроса, не мешаю ли я им. Мы  оказались  в  администраторской,  где  не
заставили себя ждать шампанское и бутерброды с икрой. Когда  я  допивала
второй бокал, отмечая, что шампанское действительно превосходное, у меня
мелькнула мысль  допросить  Трубецкого  прямо  здесь,  но  я  эту  мысль
отогнала, поскольку его завтрашний шок по  прибытии  ко  мне  в  кабинет
может дать мне хоть какое-то преимущество.
   После третьего звонка мы отставили бокалы и двинулись в зал. Девушка,
покорно ожидавшая своего рыцаря,  вместо  того,  чтобы  врезать  ему  по
морде, вся прямо засветилась при виде  Трубецкого.  Он  приобнял  ее  за
талию и повел, нашептывая что-то на ушко, - может, извиняясь,  а  может,
говоря гадости.
   Но это  было  еще  не  все.  Поскольку  начался  спектакль,  обсудить
Трубецкого мы с Елизаветой не успели. А после спектакля Герман ждал  нас
на улице. Он махнул рукой в сторону черного джипа  и  любезно  предложил
нас подвезти, куда мы  пожелаем.  Я  было  обрадовалась,  но  тут  вдруг
взбрыкнула Елизавета. Она в довольно резкой форме  посоветовала  ему  не
перегружать свой транспорт дамами и, дернув меня за  руку,  потащила  на
проезжую часть, где в мгновение ока остановила  проезжавшую  автомашину,
запихнула меня туда, и мы так резко рванули  с  места,  что  я  даже  не
успела увидеть разочарованного Трубецкого.
   Буквально через пять минут мы остановились на  углу  Измайловского  и
Москвиной, и Елизавета вытащила меня из машины.
   - Маша, зайдем ко мне? Мне надо успокоиться, а одна я буду  на  стены
бросаться...
   Разве могла я оставить Елизавету в такую трудную минуту?  Конечно,  я
согласилась, и вскоре мы уже пили мартини на ее кухне.
   - Нет, Маша, ты не представляешь, сколько крови он у  меня  выпил,  -
жаловалась Елизавета.
   - По-моему, он до сих пор к тебе неравнодушен.
   - Да-а, неравнодушен! Это он мягко стелет, а сам  только  и  смотрит,
как бы побольнее укусить, куда бы вцепиться! Ты  не  представляешь,  что
это за змей!
   - Лиза, а ты? Почему ты не можешь спокойно к нему относиться?
   - Я?! Я не могу ему простить!.. Если бы ты знала, как он об меня ноги
вытирал!..
   - Лиза, я не могу себе представить,  чтобы  кто-то  вытирал  об  тебя
ноги!
   Вот я - это другое дело...
   - Ха! Да об меня вообще всю жизнь мужики ноги вытирают, как о половую
тряпку, - пьяным голосом пожаловалась великолепная телезвезда.
   - По-моему, ты говоришь ерунду, - не менее пьяным голосом отвечала я,
- вот об меня ноги вытирали, это да!
   Хорошо помню, что после этого состоялась  длительная  и  ожесточенная
дискуссия, кто из нас больше подвергался унижениям со стороны мужчин,  с
душераздирающими примерами. Я лично с  большим  удовольствием  вспомнила
обиды, причиненные мне всеми моими мужиками, причем  особенно  досталось
Сашке. Зато, как я добралась до дому и легла спать, я помню плохо.
   Утром я еле продрала глаза и спохватилась,  что  сегодня  мне  нельзя
опаздывать, ввиду явления важного свидетеля.
   К приходу Трубецкого я даже навела суперпорядок у себя в кабинете.
   После долгих размышлений  я  решила  его  допрашивать  в  форме.  Что
поделаешь, не  воспринимают  мужчины  женщин  на  таких  должностях.  Им
наверняка кажется, что женщина не может мыслить здраво и объективно, и в
голове у нее одни побрякушки.
   Хотя, может, и правильно. Я со смехом вспомнила случай, который  имел
место много лет назад и научил меня не заниматься своей  .внешностью  на
работе при открытых дверях.
   Я была молодым следователем и в тот день дежурила  по  району.  Утром
мне позвонили из территориального отдела милиции и порадовали  тем,  что
мне есть работа - дело по сопротивлению работнику милиции. Злодея вместе
с потерпевшим милиционером обещали привезти ко мне  в  прокуратуру,  что
было весьма удобно, но извинялись и просили подождать до обеда, так  как
машина в разгоне.
   А поскольку на  день  дежурства  я,  уже  наученная  горьким  опытом,
никаких дел не назначала и свидетелей не вызывала  (по  закону  подлости
можно все свое дежурство просидеть в прокуратуре, изнывая от  отсутствия
происшествий; но если уж ты решил кого-то вызвать и допросить,  уж  будь
уверен, что происшествия посыплются, как из рога изобилия, еще до  того,
как ты утром переступил порог  прокуратуры),  до  обеда  мне  предстояло
промаяться от безделья. И я решила заняться тем, на что мне дома времени
не  хватало:  накрасить  ногти.  Сняв   заранее   припасенным   ацетоном
облупившийся лак, я аккуратно покрасила ногти  свежим,  для  сушки  лака
растопырила пальцы над девственно чистым столом, подготовленным к работе
по дежурному материалу, и как раз в этот момент  распахнулась  дверь,  и
два милиционера ввели сопротивленца  -  машина  нашлась  гораздо  раньше
обеда.  Я  извинилась  и,  размазывая  непросохший  лак,  приступила   к
выполнению следственных действий.
   Возбудив дело, я взяла со злодея  подписку  о  невыезде,  выдала  ему
запрос на работу и велела через неделю принести характеристику.
   А на следующий день я разбирала вешдоки и  сковырнула  лак  с  ногтя.
Благо флакончик с лаком был под рукой  и  я  никого  из  посетителей  не
ждала, я уселась за стол, подкрасила дефектный  ноготь  и  стала  ждать,
когда лак высохнет.
   И надо  же  было  такому  случиться,  что  сопротивленец  прибежал  в
прокуратуру с характеристикой не через  неделю,  как  договаривались,  а
именно в тот день. Он,  нежданный,  распахнул  дверь  моего  кабинета  и
увидел следователя,  сидящего  все  в  той  же  позе,  с  растопыренными
пальцами, с высыхающим лаком на ногтях. Что он должен был  подумать  про
такого следователя? Разумеется, только одно: что я  целыми  днями  крашу
ногти вместо того, чтобы расследовать дела.
   Конечно, после этого красить ногти  на  работе  я  не  перестала,  но
приучилась для маникюра запираться в кабинете.
   Зная со слов Антона Старосельцева, как Трубецкой относится к  женской
карьере, и  особенно  наслушавшись  Елизаветиных  страшилок,  я  заранее
приготовилась к его колкостям и представила, как он будет пытаться  меня
унизить. Но не могла отказать себе в удовольствии похихикать над тем,  в
какой шок он впадет, обнаружив, что обгаженная им в  прессе  следователь
Швецова - та самая Машенька, с которой он был столь галантен в опере.
   И вот в дверь постучали, и, дождавшись моего  разрешения,  в  кабинет
вошел Герман Трубецкой собственной персоной. И я  поразилась,  насколько
одежда меняет человека. На нем  был  прекрасно  сшитый  строгий  костюм,
белая рубашка, галстук с каким-то изысканным рисунком, и по тому, как он
прошел от двери до стола, протянул мне свой паспорт и присел напротив, я
увидела, что он умеет носить такие костюмы и носит их с удовольствием.
   При этом Трубецкой выиграл не только первый, но и  второй  раунд,  ни
жестом, ни взглядом не показав, что мы с ним где-то встречались. Ну  что
ж, я тоже решила не признаваться в нашем  знакомстве  и  надеялась,  что
хотя бы этим, в свою очередь, его разочаровала.
   Открыв его паспорт, я для начала отметила, что там указана фамилия  -
Трусов, а потом внимательно просмотрела все до единой страницы, проверив
наличие фотографий, штампа о регистрации, и не смогла  отказать  себе  в
удовольствии рассмотреть печати загсов  -  о  браке  и  разводе.  Нового
штампа о браке, после развода с Энгардт, не было.
   Трубецкой терпеливо ждал,  пока  я  изучу  его  документ.  Я  достала
протокол допроса и,  глядя  в  паспорт,  заполнила  графы  с  данными  о
личности.   Потом   огласила   текст   предупреждения    об    уголовной
ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу ложных показаний  и
содержание статьи пятьдесят первой Конституции, о том, что он вправе  не
свидетельствовать  против  себя  и  своих  близких.  Трубецкой  послушно
расписался в указанных мной  местах  по-прежнему  не  говоря  ни  слова,
отложил ручку и стал смотреть мне в глаза с выражением пай-мальчика.
   - Вам рассказали, зачем я  вас  вызвала?  -  спросила  я  Трубецкого,
придвигая к себе протокол.
   - Рассказали, - кивнул он, - и если честно,  я  удивлен,  что  вы  не
отменили вызов.
   - Интересно, почему я должна была отменить вызов? -  поддалась  я  на
провокацию. А надо было приступать  к  допросу,  без  всяких  лирических
отступлений.
   - Вы же юрист, Мария Сергеевна. Вы  должны  были  предвидеть,  что  я
заявлю вам отвод. Ведь между нами  неприязненные  отношения  из-за  моей
публикации о вас.
   - Герман Витальевич, - покачала я головой,  -  вы  ведь  тоже  юрист.
Разве вы не знаете, что  свидетели  у  нас  не  обладают  правом  отвода
следователя?
   - Хорошо, я давно уже не занимался юридической  практикой  и  неверно
сформулировал. Вы сами должны заявить о невозможности допрашивать меня в
связи с тем, что между нами неприязненные отношения.
   - То есть вы хотите сказать, что испытываете ко мне неприязнь?
   - Я? Упаси Боже... - рассмеялся Трубецкой, запрокинув голову, и я  не
могла не отметить, насколько он все же обаятелен.
   - Значит, вы ко мне неприязни не испытываете, - констатировала  я.  -
Но и я к вам неприязни не испытываю. Тогда о каком отводе речь?
   - Вы не испытываете ко мне неприязни? - Трубецкой даже крутанулся  на
стуле. - Может быть, вы не читали мою статью?
   - Читала, Герман Витальевич.
   - И спокойно ее восприняли?
   - Нет, очень расстроилась.
   - Вот именно. Значит, все-таки обозлились на меня.
   - Нет.
   - Я вам не верю!
   - Это ваше личное дело.
   Трубецкой уставился на меня с недоверием:
   - То есть вы на меня не обиделись?! Как такое может быть?
   - Послушайте, Герман Витальевич, у вас что, был заказ  меня  обидеть,
когда вы писали эту статью? Что вы так негодуете? Не обиделась я, потому
что считаю, что вы абсолютно  правы.  Я  по  своей  вине  попала  в  эту
ситуацию, и гневаться на вас было бы по-детски.
   - Но статья написана в таком тоне... Меня позабавило,  что  он  вроде
как начал уже извиняться.
   - Да, тон, конечно, неласковый,  но  для  критической  статьи  вполне
допустимый.
   - Ну что ж, один-ноль в вашу  пользу,  -  Трубецкой  развел  руки.  -
Допрашивайте.
   - Собственно, у меня только один вопрос: откуда вы узнали о похищении
жены Масловского?
   - Из вечерней  программы  городской  информационной  службы,  из  уст
Лизоньки Энгардт, как вам известно - моей бывшей жены, - мило  улыбаясь,
отчеканил Трубецкой.
   - Да? А вот журналист, делавший репортаж  с  набережной,  утверждает,
что ему об этом происшествии сообщили вы. - Говоря это, я уже  понимала,
что проиграла.
   - И вы можете предъявить мне показания этого журналиста? -  как  я  и
ожидала, парировал Трубецкой. Я бы его уважать перестала, . если  бы  он
этого не спросил.
   - Я вам не обязана предъявлять какие-либо показания, - сопротивлялась
я, скорее из приличия.
   - А можно полюбопытствовать, что это за журналист?
   - Ну-у, Герман Витальевич, осечка, - протянула я,  -  как  же  вы  не
помните, что это за журналист, если  вы  смотрели  новости,  из  которых
узнали о похищении?
   - Никакой осечки, - спокойно ответил Трубецкой. - Я до сих пор  нежно
отношусь к Лизе, и если она ведет программу, смотрю только на нее. А кто
делал репортаж, мне и ни к чему...
   Черт! Черт, черт! Мне надо было это предвидеть!  Почему  я  была  так
уверена, что Трубецкой мне сдаст все свои источники  информации?  Теперь
надо осторожно выяснять, знает ли он уже о смерти Скачкова.
   Я вытащила из ящика стола бланк протокола  очной  ставки  и  положила
перед собой.
   - Герман Витальевич, вы  готовы  к  очной  ставке  с  журналистом?  -
спросила я, заполняя "шапку" протокола: дату, место и  время  проведения
следственного действия, и свою фамилию.
   Герман Витальевич и глазом не моргнул:
   - А почему я должен возражать?
   - Потому что он вам в глаза скажет, что вы лукавите.
   - А почему вы так уверены? - прищурился Трубецкой. - Может  быть,  он
признается, что наговорил на меня.
   - А какой смысл?
   - Чтобы скрыть свои источники информации...
   Дальше играть в пятнашки было  бессмысленно.  Занеся  над  протоколом
шариковую ручку, я проговорила:
   - Ну что ж, я вас предупредила об ответственности за ложь.
   Трубецкой по