ся наладить брачно-семейные отношения.
     Я равнодушно пожала плечами.
     - Пейте.
     - А ты? - спросил Синцов с интонацией любовницы, оттасканной женой за волосы в той же ситуации.
     Я снова пожала плечами.
     - Я с утра чая не хочу. Ренегаты переглянулись.
     - Можешь радоваться, - мужественно сказал Горчаков. - Никого мы задерживать не будем.
     - А что так? Испугались? Все-таки сотрудник администрации президента?
     - Хуже, - мрачно ответил Синцов. - Он в Питер не прилетел.
     - Да-а? А как же так? Он что, из аэропорта вернулся?
     - Если бы. Он вообще пропал.
     Я не удержалась и хихикнула:
     - Потеряли?
     Синцов обреченно кивнул.
     - Привет от Годзиллы, - радостно сказала я.
     - При чем тут Годзилла? - искренне удивился Синцов.
     - Я тебе потом объясню, - поспешно заверил его Горчаков. Я еще раз хихикнула. Лешка-то меня понял. Мы вместе водили детей в "Кристалл-палас", когда шел американский фильм "Годзилла", про жуткого динозавра-мутанта невероятных размеров, который выполз из океанских глубин и стал крушить Нью-Йорк. Фильм, в общем-то, на меня большого впечатления не произвел, за исключением одного момента. Мы с Лешкой, к удивлению наших детей, ржали так, что нас чуть не вывели из кинотеатра. Там Годзилла шлялся по Нью-Йорку, кончиком хвоста сокрушая целые небоскребы, а за ним летал армейский вертолет, пилот которого регулярно докладывал в штаб борьбы с Годзиллой сведения о его местонахождении. А Годзилла, не будь дурак, взял и нырнул в метро, скрывшись от глаз военных летчиков. И пилот в растерянности докладывает командующему в штаб:
     "Сэр, мы его потеряли..." - "Что?!" - ревет сэр. "Мы его потеряли", - лепечет летчик к нашей вящей радости, заключающейся в том, что не одна наша "наружка" умеет терять человека, которого в принципе видно за версту. Я как-то допрашивала злодея, ушедшего в свое время от наружного наблюдения; опера рассказали мне леденящую душу историю про то, как злодей спустился по пожарной лестнице с пятнадцатого этажа. А сам злодей, будучи позже пойманным, рассказал мне совсем другую историю: про то, как спустившись вниз на лифте, он даже постучал по стеклу белой "шестерки" с кассетными номерами, и ушел, насвистывая, и погони не боялся, так как в пресловутой "шестерке" все крепко спали, скорее всего, алкогольным сном.
     - И что теперь? - отсмеявшись, спросила я.
     - А ничего, - грустно ответил Синцов, наливая мне чай, вопреки моим заверениям, что я сыта по горло утренним чаепитием, и заботливо раскладывая на тарелочке пирожные. Чай я по зрелому размышлению решила все-таки выпить, а сласти отодвинула сразу.
     - Спасибо, я пирожные не ем.
     - Почему?
     - Я где-то читала, что характером человека объясняются его вкусовые пристрастия.
     - То есть?
     - Ну, мягкие и добрые люди любят сладкое, сдобное, а желчные и мерзкие - соленое и острое.
     - Понятно, Маша, - осторожно поглядывая на меня, не удержался Синцов, - тебе, значит, селедочки или соленых огурчиков в самый раз?
     - Угу, - кивнула я. - В следующий раз имей в виду.
     Я умышленно не упоминала в разговоре Антоничева, хотя ожидала, что это сделают сами Лешка с Андреем. Они начали переговариваться между собой, обсуждая, где искать пропавшего сотрудника администрации президента. Конечно, я не выдержала и тоже включилась в обсуждение.
     - Скажите мне для начала: он из Москвы не выехал или в Петербург не въехал? Оба дружно вздохнули.
     - Понимаешь, он на своей машине, с охраной, поехал в аэропорт, - начал Синцов.
     - Ну?
     - Москвичи его довели до аэропорта и уехали, мне отзвонились, что посадили в самолет.
     - А они хоть проверили, он зарегистрировался?
     - Ни фига они не проверили, но дело не в этом.
     - То есть?
     - То есть это я уже здесь проверил, когда он из самолета не вышел.
     - Ну?
     - Зарегистрировался... - сказал Синцов с таким несчастным выражением лица, что мне захотелось погладить его по голове. Я вообще человек очень отходчивый, да еще и жалостливый, несмотря на жуткие легенды о моем стервозном характере; видя их с Лешкой отчаяние, я напрочь забыла об утреннем скандале.
     - Куда ж он делся? Оба они пожали плечами.
     - Андрей, а где он обычно останавливается, когда приезжает в Питер?
     - Да не знаю я. - Синцов даже стукнул кулаком по столу. - Я думал его из аэропорта до хаты довести, посмотреть, где он остановится; все равно надо было телефон слушать, а потом обыски делать...
     - А что москвичи говорят? Соответственно его и на работе нету?
     Синцов вскинул на меня взгляд больной собаки и только молча покачал головой. Таким же взглядом посмотрел на меня Горчаков.
     - То есть вы даже не знаете, здесь он или в Москве?
     Они кивнули. На этой немой сцене нас застал журналист, бочком протиснувшийся в дверь моего кабинета.
     - Можно, Мария Сергеевна? Ребята, я вам поесть принес, хотите? - сказал он, опасливо косясь на меня, и вытащил откуда-то из недр своей невероятно вместительной кожаной куртки батон, бумажный сверток с колбасой, коробочку чая и пригоршню конфет. Ребята грустно посмотрели на него, и даже Лешка не кинулся к жратве, что указывало на полный кризис ситуации.
     - Не нашелся? - понимающе спросил журналист, из чего я сделала вывод, что он в курсе проблемы. - Давайте перекусим, а на сытый желудок лучше думается.
     Он по-хозяйски разложил провизию, нарезал булку, подвинул к каждому чашку.
     Лешка с Андреем медленно и печально взяли по бутерброду, но постепенно втянулись в процесс, и под конец трапезы у них даже лица просветлели. А я, пока они набивали брюхо, достала из сейфа дело об убийстве Риты Антоничевой и набрала телефон ее мамы.
     - Наталья Ивановна, это следователь Швецова. Скажите, пожалуйста, Сергей Иванович вам сегодня не звонил?
     - Звонил, - ответила она, ничуть не удивившись.
     - Он приехал?
     - Да, сказал, что только приехал и сразу звонит.
     - А где он остановился, вы не в курсе?
     - Нет, я же говорила, я его об этом не спрашиваю.
     Я положила трубку и сообщила общественности, что есть основания полагать, что Антоничев все-таки приехал в наш славный город.
     - Интересно, на чем? - задумался Лешка.
     - Уже понятно, что не на самолете, - ответил ему журналист, - и, похоже, не на поезде. Выехал он полседьмого, а сейчас три часа дня. На машине, скорее всего.
     - Причем на хорошей машине, - поддакнул Лешка.
     Правда, недоверчивый Синцов тут же начал созваниваться с дежурной частью ГУВД, слезно умоляя получить сведения с телефонной станции, и через некоторое время объявил, что междугородных звонков на телефон мамы Антоничевой не было.
     - А если он с трубки звонил? - остудил его Лешка.
     - Разберемся, - махнул рукой Синцов. - Ладно, братцы, я поехал; мне там должны москвичи передать, кто в охране у Антоничева, может, через них как-то его нащупаем.
     Он забросил в рот кусочек колбасы и похлопал себя по карманам, проверяя, все ли взял.
     - Андрей, - сказала я безразличным голосом, - завтра суббота.
     Андрей, не глядя на меня, промолчал.
     - Если ты меня бросаешь под танки, - продолжала я тем же тоном, - договорись хотя бы, чтобы я завтра в дежурке ГУВД посидела. Я приду в десять.
     - Хорошо, - коротко ответил он, даже не посмотрев в мою сторону, и вышел.

***

     После ухода Андрея Лешка посидел еще немного в компании журналиста, полюбовался тем, как я украшаю свой кабинет. Я вытащила из сумки снимки мест происшествий, сделанные мной за это время; из сейфа достала фотографии трупов, сделанные при осмотре, и рисунки Жени Черкасовой. Рисунки я прикрепила в центре стены напротив моего стола, а вокруг художественно разместила фотографии.
     - Сюрреализм, - отметил журналист, и Лешка согласно кивнул. После этого они, расслабившись, стали изощряться в остроумии по поводу моего "ноу-хау" в области раскрытия преступлений, с реминисценциями из американских триллеров и язвительными репликами насчет болезненного стремления некоторых женщин к оригинальности любой ценой. Я краем уха слушала это словоблудие, отмечая, как, однако, осмелел журналист. Правда, он все время деликатно оговаривался, что никоим образом не хочет меня обидеть, а просто обозначает определенные жизненные закономерности, но я и не обижалась. Пусть они упражняются, а я пока, вовсе не думая об оригинальности, пыталась сообразить: есть шесть убийств, они явно замыслены одним преступным мозгом, пусть даже исполнены разными руками.
     Должен быть почерк преступника, должно быть что-то, ради чего совершаются эти убийства. И наверняка это "что-то" можно заметить, анализируя обстановку каждого из этих убийств. Но вот что? Похищение фетишей с каждого трупа еще не почерк; это, насколько я понимаю, укладывается в "модус операнди". А в чем тогда заключается почерк? Меня не покидало ощущение, что нужно только найти правильный угол зрения, и я увижу эту примету почерка. Для этого я и развесила картинки, чтобы мои глаза привыкли объединять их и воспринимать, как единую картину; может быть, потом из этой общей картины выплывет какая-то деталь...
     Завтра получу остальные фотографии, сделанные во время моего путешествия с Кораблевым, и пристрою сюда же. Интересно, имеет отношение к убийству пустая кассета от фотоаппарата "Полароид"? Вот в чем сложность осмотров в общественных местах - никогда не знаешь, что изымать. В первые часы после обнаружения трупа, как правило, непонятно, что валяется на месте происшествия просто так и потом будет загромождать дело, а что из кажущегося ненужным потом пригодится как воздух. В итоге получается, что под конец следствия, когда обстановка места происшествия изменена безвозвратно, кусаешь локти - не изъято именно то, что имеет самое важное доказательственное значение. Через два месяца после возбуждения уголовного дела появляется подозреваемый и выясняется, что для того, чтобы доказать его вину, позарез необходим окурок из-под стола, на который, фигурально говоря, наплевали при осмотре, поскольку замучились описывать и упаковывать пустые бутылки, никому не пригодившиеся... А в квартире уже сделан капитальный ремонт и живут другие люди...
     - Леша, - спросила я, прерывая оживленное обсуждение особенностей сюрреалистического искусства, на которое плавно свернула их беседа, - а Синцов не говорил, он получил данные по телефонным разговорам Черкасовой?
     - Наверное, ничего интересного, раз он не говорил, - отозвался Лешка.
     - А дом-то он проверил, где нашли труп Черкасовой? Что там по жильцам?
     Лешка пожал плечами.
     - Ладно, - я поднялась с места, - покараульте кабинет, я к шефу схожу.
     Зайдя к прокурору, я попросила его позвонить начальнику ГУВД, которого он, помнится, по-дружески именовал Гришей, и спросить, как получилось, что в день убийства Риты Антоничевой он привозил ее отца на место происшествия. Меня интересовало, как Антоничев узнал о смерти дочери, откуда его забирал начальник главка и куда отвез потом. Мне только странно было, что Синцов сам еще не выяснил этого у себя в ГУВД.
     Шеф послушно велел Зое соединить его с приемной начальника главка и через три минуты отчитался о содержании разговора, во время которого я, честно говоря, не прислушивалась к репликам шефа, а просто отключилась, погрузившись в свои мысли о почерке преступника. Я уже практически не сомневалась, что есть преступник, который замышляет и организовывает все эти убийства, а его подручные исполняют преступления. Интересно, кого же заказал Антоничев, если он действительно заказал убийцу дочери? Исполнителя он заказал или организатора?
     - Мария Сергеевна, вы слушаете? - деликатно позвал шеф, выведя меня из транса.
     - Да, конечно, - очнулась я, - слушаю, Владимир Иванович.
     Прокурор добросовестно передал мне сведения, полученные от "Гриши": около семнадцати часов в субботу генерала, мирно отдыхающего дома, нашла дежурная часть и передала настойчивое пожелание администрации президента выйти на связь.
     Когда он созвонился с Москвой, безымянный сотрудник администрации (вернее, он как-то неразборчиво представился, генерал и не вникал), сообщил, что на вверенной генералу территории города Питера убита дочь высокопоставленного чиновника. При этом известии генералу стало худо, поскольку он был абсолютно не в курсе, дежурная часть и не подумала ему докладывать о рядовом обнаружении трупа девочки из коммунальной квартиры. Поинтересовавшись, чем он может быть полезен, генерал получил указание сопроводить на место происшествия отца девочки. Генерал побрился, срочно влез в форму (общая боевая юность нашего прокурора и "ихнего" генерала позволила выяснить даже такие интимные подробности) и отправился в главк. Через некоторое время к главку подъехала машина отца потерпевшей, и генерал сопроводил его на место. Оттуда генерал поехал в ГУВД, а отец девочки - в направлении, которым генерал не интересовался. Вот и все.
     Что ж, из этой информации можно было выловить несколько интересных моментов: Антоничев узнал о смерти дочери не у милиции и не от бывшей жены, это раз. Вопрос, откуда? Кроме того, приехав на место происшествия, он не пошел к своей бывшей жене, матери Риты, и впоследствии не пошел на похороны, хотя их оплатил. Вопрос, почему? Так и напрашивается предположение, что он чувствовал свою вину в смерти дочери. Но каким образом он оказался в этом виноват? Ничего не понимаю, подумала я.
     В задумчивости я вошла к себе в тот самый момент, когда журналист снял трубку с надрывавшегося телефона и протянул мне. Из трубки раздался голос Хрюндика:
     - Ма, привет.
     - Привет, мой котеночек, как ты там без меня?
     - Нормально, - ответил этот свиненок, как будто не он третьего дня плакал, что ему не хватает общения со мной. - Я тебе знаешь, что хочу сказать? Если нельзя собаку, можно, я жабу куплю?
     - Кого? - растерялась я.
     - Ну, жабу. Они такие хорошенькие! И недорого, всего семьдесят рублей.
     - Хорошо, конечно, - продолжая пребывать в растерянности, ответила я. - А где она будет жить?
     - А мы ей террариум купим, он недорогой, всего сто восемьдесят рублей...
     - Хорошо, котик. А что жабы едят? Травку?
     - Нет, я узнавал, они едят зоофобусов.
     - Кого?
     - Это черви такие, толстые и с ногами. Хорошенькие!
     - Гоша, я червей боюсь, - зачем-то сказала я, выходя из состояния растерянности и впадая в оцепенение.
     - Ма, они же не кусаются. Они толстенькие такие, им можно пузико пощекотать. И потом, трупов ты не боишься, а червей боишься? Что в них страшного?
     - Все, - честно призналась я. - Я боюсь всего, что шевелится. Червей боюсь смертельно, а если они еще и с ногами...
     - Ма, ты не бойся, я сам буду ее кормить. Жабы едят редко, всего два раза в неделю.
     - Это успокаивает, - пробормотала я и стала постепенно привыкать к мысли о появлении жабы в нашем жилище.
     Задав ребенку несколько дежурных вопросов про учебу и поведение, и поняв по заскучавшему голосу, что вот теперь он наговорился с мамой, я еще немножко посюсюкала с ним, давая выход тщательно скрываемым материнским чувствам, как любил поязвить мой бывший муж, и попрощалась.
     До конца рабочего дня мне предстояло хоть чуть-чуть разобраться с заброшенными мною старыми делами. Лешка давно отбыл к себе и начал активно перезваниваться с Синцовым, поскольку я его попросила довести до сведения последнего результаты проведенного шефом развед-опроса начальника главка.
     Созвонившись, он зачем-то убежал в РУВД.
     Забравшись к себе в сейф, я с ужасом обнаружила, что по двум делам, слава Богу, не арестантским, завтра срок. Придется незаконно приостанавливать; когда разберемся с маньяком, прокурор отменит мои постановления и возобновит производство. Раз уж журналист болтается в прокуратуре, надо использовать его энергию в мирных целях, и я посадила его заполнять протоколы ознакомления обвиняемых с заключениями экспертиз. На следующей неделе мне предстояло ознакомить шестерых бандитов с кучей экспертных заключений, общим числом около двадцати. Соответственно, нужно было заполнить - шестью двадцать - сто двадцать протоколов, указав в них дату назначения экспертизы и специализацию экспертов, а сами обвиняемые потом напишут в протоколах свои замечания, если они у них будут; эту рутинную работу я собиралась спихнуть на выпрошенного в РУВД милиционера, засадив его с понедельника в тюрьму знакомить клиентов с бумажками. Журналисту я объяснила, что это незначительная плата за возможность прикоснуться к раскрытию преступлений века. К тому же предстоит работа почти по специальности - с пером и бумагой.
     Журналист бодренько взялся за упомянутые орудия производства - перо и бумагу, заявив, что когда-то мечтал стать следователем. На пятидесятом протоколе он застонал, а на восьмидесятом сломался, спросив, не надо ли перебрать шесть мешков риса от шести мешков пшена и посадить двенадцать розовых кустов или, в крайнем случае, вытащить из затопленного подвала разложившийся труп.
     Он согласен на любую работу, кроме этого бездарного переписывания одинакового текста, от которого свихнется даже человек, не имеющий мозгов. Я только посмеивалась. В итоге он бросил ручку и признался, что следственная работа его нисколько не привлекает, ему гораздо больше импонирует оперативно-розыскная деятельность.
     - Когда будем маньяка брать? - спросил он меня, потягиваясь.
     - Когда ваши друзья-сыщики прекратят ерундой заниматься и найдут его.
     - Да?
     - Да.
     За окнами уже стемнело, и я зажгла настольную лампу. Старосельцев встал и, разминая затекший позвоночник, раскачиваясь в разные стороны, выключил верхний свет. В кабинете стало уютно и интимно.
     - Мария Сергеевна, хотите, я вас протестирую? - предложил Антон, присаживаясь на стул рядом со мной. - Это удивительный тест. Вы все узнаете про себя, как на духу.
     Поскольку я не возражала вслух, он приступил к делу.
     - Значит, так. Представьте, что вы идете по пустыне. Какой она вам представляется? Я честно задумалась.
     - Ну-у... Бежевый песок до горизонта.
     - А комфортно или нет?
     - Пожалуй, что комфортно. Тепло, песок мягкий, дует жаркий ветер, но это даже приятно.
     - Так. Это означает, что жить вам комфортно, но вам не хватает тепла, вы нуждаетесь в душевном пристанище. Поехали дальше.
     - По пустыне?
     - По пустыне. Вы видите оазис, а в нем озерцо. Ваши действия?
     - Хм. Я подойду и потрогаю воду рукой.
     - А не залезете в озерцо?
     - Наверное, нет.
     - Вы боитесь близких отношений. Вы приветливы и дружелюбны, но очень тяжело сходитесь с новыми знакомыми. Теперь...
     - Антон, - прервала я его, - согласитесь, что ваша интерпретация моих ответов - это просто ваше субъективное восприятие моего характера, с которым вы уже успели познакомиться, плюс знание некоторых деталей моей личной жизни. А?
     - Не соглашусь, - ответил Старосельцев, почесывая затылок. -Я дипломированный психолог...
     - Вы же говорили, что вы дипломированный сценарист.
     - У меня несколько дипломов, я заканчивал курсы психологов и сам лекции читаю по психологии...
     - Антон... - Я положила голову на руки и смотрела на журналиста искоса. - Давайте лучше я вас протестирую. Мой тест - глубоко научный и, в отличие от вашего, полностью исключает возможность субъективной трактовки его результатов.
     Осечек он еще никогда не давал.
     - Да? - с сомнением уточнил Антон. - Такое бывает?
     - Судите сами. Ну что?
     - Валяйте.
     - Он очень короткий. Всего из одного вопроса. Трое бегут стометровку: алкоголик, бабник и карьерист. Быстро, не думая, отвечайте, кто прибежит первым?
     - Быстро? - переспросил журналист. - Тогда - бабник.
     - Понятно.
     - И какой же ключ к тесту?
     - Элементарный. Каждый болеет за свою команду.
     - Как? - рассмеялся журналист. - Значит, я - бабник?
     - Значит, так, - вздохнула я. - Во всяком случае, не алкоголик и не карьерист. А других мужских генотипов природа еще не создала.
     - Ну уж? - усом