есницами,  странных
на таком грубо вытесанном лице, плескалось страдание.
   - Не могу, - повторил он.
   - Почему?
   - Потому что тогда получится, что у меня слабая воля...
   Я не нашлась, что сказать. А Кужеров, напуганный моим молчанием, стал
теперь уже сам заглядывать мне в глаза.
   - Маш, а Маш, - позвал он, - я же не просто больницу  прогулял.  Я  в
морг съездил. Вот пальцы привез. - Он кивнул на дактилокарту, лежащую на
столе.
   - Ладно, Сережа, - вздохнув, я отвернулась, чтобы не рассмеяться  ему
в лицо. - Схожу-ка я в больницу сама. Заодно киллера проведаю. Может,  у
него уже ручки зажили. Да и соскучилась я, пора его допрашивать.  Но  за
это... - Я задумалась, что бы такое заказать отлынившему  от  исполнения
своих обязанностей Сергею. - За  это  сам  отправь  дактилокарту  в  ГИЦ
.
   Кужеров согласно кивнул.
   - И еще -  через  пару  дней  поинтересуйся,  не  приехала  ли  Ольга
Коростелева.
   - А куда она делась? - спросил Лешка.
   - Она повезла мужа хоронить в Ивановскую область.
   Я сбегала к себе в кабинет за делом Коростелева и, расположившись  за
горчаковским столом, выписала  на  бумажку  адрес  и  телефон  квартиры,
которую снимали Коростелевы. Когда  я  протянула  бумажку  Кужерову,  он
глянул в нее и отрицательно покачал головой:
   - У меня же есть все ее данные, я хозяйку квартиры опрашивал.  Ты  не
помнишь, что ли?
   - Ну как хочешь. - Я, пожав плечами, порвала бумажку.
   Мы втроем еще немножко поболтали  на  темы  борьбы  с  преступностью,
попили чаю, перебравшись в мой кабинет, а через полчаса, оставшись одна,
я не выдержала и набрала  служебный  телефон  доктора  Стеценко,  втайне
надеясь, что, несмотря на поздний час, он еще не убежал домой.  Стеценко
действительно был на работе и тут же снял трубку.
   -  Привет,  -  сказала  я,  -   что   нового   в   жанре   лирической
неопсихоаналитики?
   - Машенька, - похоже было, что Стеценко обрадовался моему  звонку,  -
как приятно, что ты позвонила.
   - Прочтешь что-нибудь из неопубликованного? - настаивала я.
   - Нет, что-то не пишется. Разве что вот:
   ...И гинеколог, как обычный врач...
   - А стоматолог, как обычный  врач?  -  спросила  я,  намекая  на  его
прошлую специализацию.
   - Я уже забыл, кто такие стоматологи и чем они  занимаются,  -  легко
ответил он. - Как ты себя чувствуешь?
   - Благодаря оказанной мне медицинской помощи... Саша, а кто  вскрывал
Белоцерковского? Это застреленный у  хлебозавода;  ты,  случайно,  не  в
курсе?
   - В курсе. Его вскрывала моя соседка по  кабинету  Маренич.  Тебе  ее
дать?
   - А она еще там? - В глубине моей души шевельнулось ревнивое  чувство
к соседке по кабинету: почему это они оба еще на работе, через три  часа
после окончания рабочего дня (доктора рано заканчивают)?
   - Где-то бегает, сейчас я ее позову.
   Стеценко положил трубку на стол,  судя  по  звуку,  и  громко  позвал
Марину. Через три секунды запыхавшаяся Маренич отозвалась:
   - Алло!
   - Мариша, это Швецова.
   - Привет! Ты по Белоцерковскому? Тебе, бедненькой, опять дело сунули?
А Горчаков ваш чем занимается?
   - У него своих дел полно, у него банда.
   - Ага, банда и еще любовница молоденькая, секретарша ваша, Зоя, так?
   - Ну-у... - протянула я, констатируя про себя, что не  одна  я  служу
объектом вселенских сплетен, Горчакову тоже досталось. В этот  момент  я
испытала к Лешке просто родственные чувства.
   - Ладно, Маш, чего ты хочешь? Заключение получишь через месяц. А  так
все ясно: четыре огнестрельных повреждения грудной клетки,  две  пули  я
извлекла, можешь забирать. Кровь и органы на химию, пальцы  ему  сегодня
откатали, чего тебе еще?
   - Мариночка, опиши, пожалуйста, подробно состояние зубного аппарата.
   - Конечно, опишу в лучшем виде, мужик ведь неустановленный, насколько
я знаю.
   - Вот именно. А наш опер сегодня ему  в  рот  заглядывал  и  усмотрел
какие-то необычные пломбы...
   - А-а, это и я заметила, что пломба грубая, из необычного  материала,
сплав какой-то незнакомый. Я даже с  Александром  консультировалась,  он
авторитетно заявил, что в нашей официальной стоматологии такие пломбы не
применялись.  А  для  зарубежной  -  работа  слишком   топорная,   такое
впечатление, что не бором обрабатывали зуб под пломбу, а стамеской.
   - Да, оказывается, в зоне такие пломбы делают из щегольства.
   - А что, клиент с прошлым?
   - Вполне возможно. Как насчет шариков?
   - Увы, Маша, ни шариков, ни кубиков.  -  Мы  с  Мариной  рассмеялись,
вспомнив  широко  известный  в   судебно-медицинских   кругах   протокол
наружного осмотра трупа, произведенного молодым  следователем.  Он  счел
труп некриминальным, от услуг судебно-медицинского  эксперта  отказался,
однако осмотр стал производить в соответствии с рекомендациями  учебника
по криминалистике  и  так  старался,  что  осмотрел  даже  половой  член
умершего и нащупал там посторонние тела, которые модно было вшивать  под
кожу пениса. Правда, обычно вшивали шарики. А милиционер, сбитый с толку
нетрадиционной формой этих имплантантов, записал в протоколе: "Под кожей
полового члена шарики в виде кубиков"...
   Мы  с  Мариной  обсудили  данные,  полученные  при   вскрытии   трупа
"Белоцерковского", и пока мы говорили, я  вдруг  вспомнила,  что  еще  в
глаза  не  видела  вещи,  которые  были  в  джипе  убитого.   Быстренько
распрощавшись с экспертом Маренич, причем она даже не спросила, нужен ли
мне еще на проводе доктор Стеценко, я  побежала  в  соседний  кабинет  к
Лешке.
   - Леша, а где личные вещи потерпевшего? У тебя?
   - У меня, - оторвался он от толстого тома заключений экспертиз, -  но
я их еще не смотрел как следует. Возьми в сейфе, там все, кроме паспорта
и прав, их я на экспертизу  отдал.  Да,  еще  и  кредитки  я  в  розыске
оставил, они запрашивали по  владельцам.  Я  залезла  к  Лешке  в  сейф,
вытащила барсетку с присохшей  каплей  крови  и  вынула  ее  содержимое,
разложив у Лешки на столе. Содержимого осталось не  так  много:  ставшая
бесполезной электронная записная книжка, несколько чеков - из гастронома
"Литейный", из компьютерной фирмы "Кей"  -  скорее  всего,  как  раз  на
электронную  книжку,  еще  из  каких-то   магазинов.   Надо   будет   их
проанализировать, может, очертим круг передвижений потерпевшего. Чеки  я
аккуратно собрала в кожаный бумажник, денег  там  оказалось  прилично  -
триста  долларов  сотнями  и  десять  тысяч  пятисотенными  и  тысячными
купюрами, не считая мелочи. И наконец я извлекла  из  бумажника  главный
трофей - телефонную карту.
   -  Отдай  ее  Кужерову,  пусть  запросит   телефонную   компанию,   -
посоветовал Лешка, снова утыкаясь в уголовное дело.
   - А ты не в курсе, Кужеров к себе пошел или куда глаза глядят?
   - Собирался возвращаться в РУВД. Пойдешь?
   - Забегу по дороге домой. Не хочется  в  метро  спускаться,  лучше  я
прогуляюсь.
   Созвонившись с Мигулько и убедившись, что Кужеров будет  ждать  меня,
сколько  надо,  я  собралась  и  отправилась  в  милицию.  По  дороге  я
собиралась прикупить продуктов, но обнаружила, что наш  продуктовый  уже
закрылся, а это означало, что на часах - восемь вечера. Ничего  себе!  А
что  сделано  за  весь  день?  Правда,  я  троих  человек  допросила,  и
внушительные протоколы украсят уголовные дела в случае проверки; но,  по
сути, расследование не сдвинулось ни на шаг. Слава Богу, ребенок сегодня
поехал к бабушке, и меня не  гложет  совесть  за  то,  что  я  занимаюсь
неизвестно  чем,  пока  мое  брошенное  дитя  скучает   в   одиночестве.
Справедливости  ради  надо  признать,  что  дитя  мое   не   скучает   в
одиночестве, он вполне самодостаточен, но мне и самой хочется общаться с
ним как можно больше. Проходя мимо вокзала, я не удержалась от искушения
заглянуть на книжные и газетные  развалы,  и  от  траты  денег  на  себя
удержалась, зато  купила  Хрюндику  журнал  "Плейстейшн",  вспомнив  его
восторги по поводу этого  издания  и  сетования  на  то,  что  жить  без
компьютера невозможно и незачем.
   - Интересно, а как я жила  без  компьютера?  -  задала  я  ему  тогда
вопрос.
   - Не представляю, ма. А чем ты занималась?
   - Читала.
   - Но это же скучно - все время читать...
   - А по-моему, скучно весь день играть в компьютер.
   - Ты что! - Ребенок так на меня набросился, что  старина  Тургенев  с
его проблемой отцов и детей наверняка перевернулся в гробу.
   Открыв журнал на разделе переписки с читателями, я с ходу  наткнулась
на фразу: "Ты на  кого  пингуешь,  ломо  недопатченное?",  ужаснулась  и
поскорее захлопнула его.
   До РУВД я добралась к девяти. За стеклом дежурной  части  затурканный
Слава Ромашкин что-то отправлял по телетайпу, над  душой  у  него  стоял
милицейский следователь, размахивая материалом и, судя по всему,  требуя
немедленной регистрации этого  материала  в  книге  учета  происшествий.
Плечом Слава прижимал к уху телефонную трубку и в паузах даже  что-то  в
нее  говорил,  одновременно  левой  рукой  перелистывая   журнал   учета
информации, поступившей по телефону.
   Проходя мимо, к лестнице, ведущей на второй этаж в убойный  отдел,  я
помахала взмыленному Славе рукой,  и  он  приветливо  кивнул  мне.  Я  в
который раз поразилась  высокому  профессионализму  и  филантропическому
складу характера дежурного Ромашкина - в этом сумасшедшем  доме  он  еще
умудряется ч приветливо улыбаться, - и взялась было за ручку  двери,  но
тут за моей спиной хлопнула входная дверь. Я оглянулась, и две  вошедшие
вслед за мной в РУВД фигуры заставили меня притормозить.
   Ошибиться  было  невозможно  -  дежурную   часть   нашего   районного
управления внутренних дел посетил известный  певец,  танцор  и  еще  Бог
знает каких  талантов  артист,  когда-то  начинавший  в  подтанцовках  у
поп-звезд, а потом и сам  ставший  поп-звездой  в  прямом  и  переносном
смыслах. По крайней мере, его светло-малиновый хохолок  на  выстриженной
голове  не  позволял  спутать  его  с  другими  поп-звездами.  А  сильно
накрашенные глаза и  бордовые  ногти  вкупе  с  серьгами  в  обоих  ушах
подчеркивали то, что сам певец нисколько не  скрывал,  а  именно  -  его
принадлежность к  гей-культуре.  Не  скрывал  он  этого  настолько,  что
недавно  позволил  себе  появиться  в  известной  телепередаче  "Дамские
истории" в  качестве  героя,  или  героини,  я  уж  даже  не  знаю,  как
правильно.
   Сопровождал знаменитого певца мужчина вполне традиционной  внешности,
об ориентации высказываться не  берусь.  Оба  робко  остановились  перед
стеклом с надписью "Дежурная  часть"  и  стали  ожидать,  когда  на  них
обратят внимание.
   Естественно, что мне захотелось, во-первых, помочь людям искусства, а
во-вторых, элементарно поглазеть на певца Бориса Блюза.  Кроме  того,  я
мучительно пыталась определить, что за духи у певца, пах он пленительно.
Я свернула с заранее намеченного курса и  прошла  в  помещение  дежурной
части, уже предполагая, что случилось, -  на  территории  нашего  района
находился большой концертный зал, откуда регулярно что-то воровали.
   Оба визитера переминались с ноги на  ногу  до  тех  пор,  пока  я  не
подошла к Славе Ромашкину, который за  это  время  успел  еще  пощелкать
рычажками на своем пульте, и не пихнула его в плечо, указав  глазами  на
представителей  богемы,  ожидавших  за  стеклом.  Слава  поднял  на  них
воспаленные глаза, и спутник Блюза,  нагнувшись  к  окошечку  в  стекле,
проговорил:
   - Здравствуйте... Я - директор и продюсер программы известного певца,
заслуженного артиста России Бориса Блюза.
   Стоявший за его спиной Борис Блюз находился  вне  пределов  видимости
Славы Ромашкина, поэтому Слава среагировал не на малиновый хохолок, а на
магические слова "заслуженный артист России". Подозреваю, что и  фамилия
артиста Славе ничего не сказала, мало ли их выступает в нашем концертном
зале...  Слава  бросил  пульт,  телетайп  и  книгу  учета  происшествий,
развернулся к директору-продюсеру и участливо спросил, что случилось?
   - Видите ли, - начал продюсер, - сегодня из гримуборной  заслуженного
артиста украли весь его  сценический  гардероб  стоимостью  сорок  тысяч
долларов...
   Он хотел продолжить, но непосредственный Слава уже понял, что  грядут
большие неприятности. И в справедливом негодовании  хлопнул  кулаком  по
пульту, в сердцах воскликнув:
   - Обокрали! Заслуженного артиста! Вот педерасты!
   Продюсер дернулся, а стоявший за его спиной Борис  Блюз  цветом  лица
стал значительно ярче своего хохолка. Однако, собравшись  и  всем  своим
видом показывая, что он и не рассчитывал на особую деликатность милиции,
продюсер мужественно перечислил потери:
   - Понимаете, пропали расшитые пайетками колготки, их делали в Италии,
украдены  инкрустированные  драгоценными  камнями  бюстгальтеры,   боди,
четыре нижних юбки из мастерской Донателлы  Версаче  и  два  пеньюара  с
перьями...
   На лице Ромашкина отразилось недоумение. И только услышав  совершенно
неприличное ржание  милицейского  следователя,  который,  в  отличие  от
Славы, знал, кто такой Борис Блюз, Ромашкин начал осознавать,  какую  он
проявил бестактность.
   Я не стала дожидаться развития событий  -  мне  уже  было  все  ясно.
Окинув последним взглядом нарумяненные щеки заслуженного артиста России,
я отправилась в убойный отдел, к настоящим мужикам.
   Следующий рабочий день начался у меня с посещения больницы.  Войдя  в
старинные чугунные ворота  с  затейливой  решеткой,  я  снова  поддалась
очарованию запущенного больничного сада. Путь мой пролегал мимо отдельно
стоящего  здания  морга,  и  я  решила  заглянуть  туда,  спросить   про
Коростелева.
   Бродивший по секционной санитар средних лет, в весьма опрятном  белом
халате, сообщил мне, что труп Коростелева забрали еще вчера.
   - Жена у него такая молоденькая фифочка,  да?  Она  очень  суетилась,
скорей-скорей. - Он сделал такое неопределенное движение  рукой,  и  мне
стало понятно,  что  Ольга  Васильевна  еще  и  приплатила  санитару  за
скорость.
   Утро было  дивное,  прозрачный  воздух  пронизывали  солнечные  лучи,
легкий ветерочек шевелил начавшие желтеть  листья  вековых  деревьев.  Я
подняла глаза на открытое окно второго этажа основного корпуса больницы.
В нем виднелся милиционер в  форме,  облокотившийся  на  подоконник;  он
курил, мечтательно закрыв глаза, наверное, слушая утренний птичий щебет.
"Вот туда мне и надо", - подумала я, направляясь ко входу в больницу.
   Преодолев преграды в виде наглухо запертых дверей отделения,  полного
отсутствия персонала в коридорах и пустующей ординаторской, я,  наконец,
отловила  какого-то  молоденького  субъекта  в  белом  халате,   который
одинаково  тянул  и  на  врача,  и  на  медбрата,  и  на   родственника,
допущенного к постели больного, и  вцепилась  в  него  мертвой  хваткой.
Парень вынужден был признаться, что он и есть лечащий врач неизвестного,
охраняемого милицией.
   - Историю болезни мы оформили как на Петрова, - предупредил он меня.
   - Как его состояние?
   - Состояние удовлетворительное, у него  раздроблены  пяточные  кости,
большого труда стоило их сложить, как  полагается.  С  какого  этажа  он
сиганул?
   - Со второго.
   - Всего лишь? - удивился доктор. - Я  так  посчитал,  что  минимум  с
третьего, слишком обширные повреждения.
   - Он не сгруппировался.
   - Ну, возможно. Ходить он не сможет еще недели две-три,  а  может,  и
больше. Так что охрану можете снимать. - Доктор улыбнулся.
   - Пусть поохраняют, хуже не будет, - заверила я его. - Как я  поняла,
допрашивать его можно?
   - Да, вполне. Я вам нужен?
   - Без нужды вас отвлекать не буду, но на всякий случай  скажите,  где
вас искать?
   - Обращайтесь, - повеселев, бросил мне доктор, - я в  столовой,  -  и
намеревался было поскакать дальше, но я остановила его.
   - Доктор, а что у него с руками? Нам нужно его дактилоскопировать.
   Доктор остановился.
   - О-о! С руками, конечно, получше, чем с ногами, но пока  не  выйдет.
Он,  похоже,  на  руки  приземлился.  Там  все  расколочено,  ладошки  в
лохмотьях.
   "Ну что ж, пойду хоть полюбуюсь на клиента", - подумала я.
   В палате царила тишь, гладь и Божья благодать. Больной лежал,  задрав
ноги на доску, приспособленную к спинке кровати под углом, и  дремал.  А
может,  притворялся,  что  дремлет,  наблюдая  за   обстановкой   сквозь
полуприкрытые веки. Один постовой сидел на подоконнике и курил, даже  не
обернувшись на звук  открывающейся  двери;  второй,  лежа  на  свободной
кровати, просматривал журнал с голой теткой на обложке.
   -  Здравствуйте,  -  сказала  я  довольно  агрессивно,  но  никто  из
присутствующих даже не пошевелился.
   В палате было жарко, больной валялся на койке без одеяла,  в  трусах,
ноги  были   загипсованы,   руки   перевязаны.   В   углу   мой   острый
следовательский глаз зафиксировал четыре  пустые  бутылки  из-под  пива.
Здорово! Хорошо, что не из-под водки.
   Я подошла и присела на табуретку возле кровати больного. Он приоткрыл
один глаз, посмотрел на меня и снова сделал вид, что дремлет.
   Не обращая внимания на постовых, я спросила загипсованного беглеца:
   - Говорить будете?
   Выждав  минуты  три  в  полном  безмолвии,  я   вытащила   из   сумки
постановление  "О  привлечении  "Петрова  Игоря  Юрьевича"  к  уголовной
ответственности за  умышленное  убийство  неустановленного  гражданина",
прочитала его вслух с выражением, затем достала бланк протокола допроса,
быстро заполнила нужные графы и сделала запись о том, что  подозреваемый
отказывается от дачи показаний. Поскольку обе руки  допрашиваемого  были
забинтованы, и он не смог бы расписаться  в  документах,  даже  если  бы
захотел, я добавила в протокол  соответствующую  запись,  встала  и,  не
попрощавшись,  пошла  искать  доктора,  чтобы  он  тоже   расписался   в
протоколе, удостоверив факт отказа от подписи и  невозможность  учинения
таковой. Колоть эту забинтованную мумию именно сейчас, в этой обстановке
мне совершенно не хотелось. На табуретке  я  оставила  санкционированное
прокурором постановление о его аресте.
   По  дороге  в  прокуратуру  во  мне  все  кипело  от  негодования  на
охранников, как я ни успокаивала себя тем, что сбежать клиент все  равно
не сможет по объективным причинам: с раздробленными  пятками  далеко  не
убежишь. А если придут соучастники? Черт его знает,  может,  он  -  член
глубоко законспирированной террористической  организации,  которого  уже
идут выручать такие же отмороженные террористы?
   Но чем ближе я подходила к прокуратуре, тем спокойнее я  становилась,
пока меня не охватило полнейшее безразличие. В конце концов, мне  что  -
больше всех надо? Все, что от  меня  зависит,  я  сделаю.  Но  самолично
охранять  этого  опасного  преступника  я  не  могу.  Пусть  завтра  его
отправляют в тюремную больницу. Если с ним случится что-нибудь здесь,  я
уж точно отвечать не буду. Хватит того, что мне  сегодня  еще  предстоит
отписываться по  поводу  бегства  задержанного  из  РУВД,  поскольку  до
городской все-таки докатились слухи. Получу еще одно взыскание, как пить
дать, и любимый шеф  меня  не  отмажет,  хотя  понимает,  что  последний
человек, которого можно обвинять в случившемся, - это я.
   Войдя в прокуратуру с твердым убеждением, что отныне  вопросы  охраны
арестованного целиком и полностью находятся в компетенции РУВД,  а  меня
мало волнуют, я тем не менее сняла трубку и позвонила Косте Мигулько.
   - Костя, я сегодня предъявила обвинение киллеру, сейчас с почтой  вам
отправлю копию постановления об аресте, и давайте, не тяните, снаряжайте
его в тюремную больницу, пока он не сбежал.
   - Ты что, Маша, его два человека охраняют, у него пятки  раздроблены,
куда он сбежит?
   - А ты сам видел, как они его охраняют? Да его можно вместе с  койкой
вынести, охрана даже головы не повернет.
   - Маша, ну сама посуди, как он может сбежать, весь в бинтах, в гипсе?
Не забивай себе голову ерундой.