ксперт-трассолог.
   - Вы бы хоть перчатки резиновые надели, - брезгливо сказал  Кораблев,
следивший за моими манипуляциями.
   - Да я сейчас схожу руки помою, - отозвалась я. Кораблев презрительно
фыркнул.
   - Только меня теперь не трогайте, - предупредил он,  втягивая  живот,
пока я проходила  мимо  него  по  кабинету,  причем  на  приличествующем
расстоянии.
   - Успокойся, обниматься с тобой не буду.
   - Вы руки-то как следует вымойте, как следует! - донеслось мне вслед.
   Вернувшись из умывальника, я поставила Леню перед фактом:  мы  сейчас
поедем к криминалистам, отдадим ботинки и слепок...
   - Опять?! - заорал Кораблев.  -  Опять  эти  вонючие  башмаки  в  мою
чистенькую машинку? Не позволю! Везите на трамвае!
   - А потом съездим в  больницу  к  Скородумову,  -  продолжала  я,  не
обращая на его крики внимания.
   - Зачем?! - тут же воспротивился Кораблев. - Что там делать, он еще в
реанимации, все равно туда к нему не пустят.
   - Ну что тебе, жалко, что ли, - настаивала я. -  Я  хочу  с  доктором
поговорить, в конце концов, мне справку надо получить  о  прогнозах  его
выздоровления. У меня же материал вылеживается и  срок  по  нему  течет,
надо хоть справками обставиться на случай  пропуска  срока.  Иди  машину
заводи, я сейчас подойду. Ну давай, давай!
   - Давай-давай! - передразнил он меня.
   Ворча,  Кораблев  пошел  вниз.  Я  тоже  стала  собираться;   телефон
зазвонил, когда я уже надевала куртку. Медовым голосом  Василий  Кузьмич
осведомлялся о моем самочувствии и планах и нижайше  просил  по  пути  к
криминалистам заглянуть к нему в РУБОП.
   - Машечка, жду, чайничек ставлю...
   - Трогай, шеф, - сказала я, открыв дверцу Ленькиной машины  и  бросая
на сиденье сумку. - К вам заедем, Кузьмич ждет.
   - Вот-вот, - тут же  заворчал  Кораблев.  -  Вы  меня  как  извозчика
используете. Между прочим, у нас в РУБОПе работают штатные водители. А я
бы на вашем месте носил бы юбку поскромнее, а то ваши коленки  отвлекают
от дорожной обстановки. В следующий раз сядете на заднее сиденье.
   - Ленечка! Ты еще и коленки  замечаешь?  -  изумилась  я.  -  А  я-то
думала, что ты видишь во мне одни недостатки.
   - А что, такие коленки - достоинство, что ли? Для серьезной  женщины,
занимающей ответственное должностное положение,  это  недостаток.  Я  бы
даже сказал, порок.
   - Ладно, Леня, сделаю пластическую операцию, поменяю форму коленей. А
если ты соскучился по оперативной работе,  запроси-ка  мне  сведения  на
Пруткина - нет ли на него каких разработок.
   - Зачем вам это? Какие  разработки  на  неудачливого  вора,  кому  он
нужен?
   - Вот ты сразу  его  неудачливым  заклеймил!  А  может,  он  как  раз
удачливый...
   - Ну да, четыре раза за кражи присел.
   - А сколько  раз  не  присел?  А  в  последний  раз  из-под  убийства
выскочил, знаешь, срок за убийство и срок за кражи  -  это  две  большие
разницы.
   - Хотите его чем-нибудь пошантажировать?
   - Да не пошантажировать  я  его  хочу.  У  меня  такое  чувство,  что
какая-то связь  в  розыске  у  него  есть.  Он  не  просто  так  получал
символические сроки, и в хозобслуге не просто так остался. Ты же порядок
знаешь! Если ты на него запросишь сведения, может, его  человек  на  нас
выйдет.
   - И что?
   - Может, вместе разговорим его.
   - Сомневаюсь. А где он первый раз залетел,  в  каком  районе  у  него
судимость?
   - Первый раз, кстати,  в  нашем  районе.  Он,  между  прочим,  тут  и
родился. Он пятьдесят девятого года, первый раз осужден  в  восемнадцать
лет, только-только ему исполнилось. Получил год, освободился по сроку.
   - Кража?
   - Кража. Второй раз осужден тоже у нас в районе, - полез в квартиру с
сигнализацией, тогда это еще было  экзотикой,  прихватили  его  прямо  в
квартире.
   - Судя по этому, Пруткин уже тогда в случайные хаты не лазал, работал
по наводке?
   - История об этом  умалчивает.  А  вот  третий  срок  получил  уже  в
пригородном районе, за кражи из  оставленных  дач.  Аппаратура,  одежда,
продукты.
   - Как его туда занесло?
   - В нашем районе он жил в коммуналке с матерью, это есть в  одном  из
приговоров. После первой отсидки вернулся к ней, а потом мать, наверное,
умерла, и после второго приговора он свою жилплощадь  потерял,  -  тогда
еще выписывали, если срок  больше  шести  месяцев;  отсутствуешь  больше
шести месяцев, теряешь право на жилье. А в пригороде у них дача  была  -
так, хибара какая-то, времяночка, не чвановский  дом,  конечно.  Вот  он
туда и рванул, когда освободился по второму приговору. Там  и  жил,  без
прописки, естественно. Леня, а как на него вышли по убийству Чванова, ты
не в курсе, случайно?
   - Мы-то отрабатывали версию о бандитских разборках, с учетом угроз  в
адрес Чванова. А местные считали,  что  кто-то  пришел  хату  бомбануть.
Искали потихонечку специалистов, а вот он - специалист -  на  расстоянии
вытянутой руки, три остановки на автобусе. Пришли его спрашивать, а он -
бац! - явку с повинной. В печке ножичек, на курточке кровь, все в цвет.
   Белое, черное, алое...
   - Бац! Явку-то с повинной он,  наверное,  не  сразу?  Местные  с  ним
немножко поработали?
   - Может быть. Но когда я  подключился,  он  охотно  рассказывал,  как
пришел кражу совершать и что из этого вышло. И следов побоев я на нем не
видел. Если он чей-нибудь человек, я могу проще узнать.
   - Интересно, каким образом?
   - Все равно все сведения об агентах в компьютер загоняются.
   - А кто тебе их даст?
   - А это уже мои проблемы. Все, приехали!
   Василий Кузьмич пожелал меня видеть  по  своим  скорбным  делам.  Как
воинственный Катилина при каждом удобном случае напоминал, что  Карфаген
должен быть разрушен, так и добродушнейший Василий Кузьмич  начертал  на
своем знамени:
   "Вертолет должен сидеть в тюрьме!"
   Я по токсовскому трупу сделала все, что пока было  в  моих  силах,  и
ждала результата  согласований  на  высшем  уровне  по  вопросу,  кто  в
дальнейшем примет это дело к производству. По  логике  вещей,  его  надо
было объединять со взрывом в лифте и серьезно браться за  вертолетовских
бойцов, которые,  судя  по  всему,  не  были  семи  пядей  во  лбу,  раз
додумались только до того, чтобы вытащить взрывника-наблюдателя  из  его
логова на чердаке и поколоть  на  заказчика,  а  дистанционный  пульт  к
взрывному устройству отобрали и выбросили во дворе.  И  сочли,  что  тем
самым предотвратили покушение на "папу".
   В принципе, я бы и сама с удовольствием поработала по этому делу,  уж
больно красивая картинка складывалась из показаний жильца  квартиры  под
чердаком - Епанчинцева, записи вертолетовского телефонного разговора  со
своими цепными псами, рапортов, которые предоставила Федеральная  Служба
Безопасности (надо еще подумать, как превратить их в доказательства),  и
результатов осмотра трупа. Да плюс следы ботинок покойника  на  чердаке.
Да плюс еще одна запись телефонного разговора Вертолета  с  неизвестным,
который напоминал ему о годовщине. Так  что  это  дельце  в  перспективе
могло слиться с делом об убийстве Чвановых, что еще больше  подстегивало
мое нежелание выпускать этот злосчастный взрыв из рук.
   Вот по этому поводу Василий Кузьмич, как выяснилось, и собирался бить
челом.
   - Радость моя, - сообщил он,  прихлебывая  чай,  и  не  забыв  и  мне
налить, - ты знаешь, что учудил этот сукин сын, Лагидин?  Мы  его  после
обнаружения трупа так плотно взяли в наблюдение, плотнее некуда, и  даже
в квартиру микрофон воткнули, так эта сволочь  сделала  ход  конем  и  в
больницу залегла. Якобы с сердечным приступом, аж в реанимации окопался.
   - А может, у него и правда сердчишко прихватило? - со смехом  сказала
я. - Труп-то в сводку дали?
   - Ну, а как не дашь? - подтвердил Кузьмич.
   - Ну, значит, он уже в курсе, что труп нашли.
   - Ну и что? Вряд ли он в курсе, что у его бойцов  на  хвосте  комитет
висел, а мы слушали его телефон. Если про это не  знать,  попробуй  этот
труп привязать к Вертолету: где он, а где область.
   - Может, вы и правы, - согласилась я. - Хочу только добавить, что,  и
зная все это, Вертолета пристегнуть к убийству тоже будет проблематично.
Если только его бойцы не поплывут. Поди докажи,  что  он  давал  команду
убить. Если его припереть тем, что у нас есть, ну признает он, что велел
порасспрашивать взрывника с пристрастием, а что  те  его  грохнули,  так
извините  -  это  эксцесс  исполнителей.  Перестарались  ребята.  А   он
позаботится о том, чтобы ребятам в  зоне  не  очень  тоскливо  было.  За
недонесение по новому кодексу уже не наказывают,  нет  такой  статьи.  А
укрывательство с его  стороны  не  докажешь.  А  даже  если  докажешь  -
извольте, господин Лагидин, получить по приговору суда штраф  в  размере
пятисот минимальных размеров  оплаты  труда,  или  в  размере  вашего  \
двухмесячного  дохода.  Он  еще  и  судье  премию  приплатит  в  размере
двухлетнего дохода. Там в санкции еще  арест  есть,  от  трех  до  шести
месяцев, и лишение свободы на срок до двух лет, но  об  этом  и  мечтать
нечего. Проще ему доказать уклонение от уплаты налогов.
   - Значит, его бойцы поплывут, - уверенно сказал Кузьмич.
   - Ну, дай-то Бог.
   - Машечка, я чего хотел-то: может, пугнуть  его  немножко?  Нам-то  в
больницу лучше не соваться, а вот ты  бы  съездила,  переговорила  бы  с
лечащим врачом, справочку бы взяла, даже с ним не надо беседовать...
   - Да мне никто и не даст с  ним  беседовать,  он  в  реанимации  ведь
лежит. Я могу поговорить с врачом, только вы не боитесь,  что  он  после
этого вообще за границу сдернет?  Он  ведь  пока  что  в  лучшем  случае
свидетель, мера пресечения в отношении него не избрана,  и  свободу  его
передвижений никто пока не ограничивал.
   Сказав это, я поняла, чего добивался Кузьмич. Раз  они  так  тотально
обложили Вертолета, им надо было,  чтобы  он  зашевелился  -  что-нибудь
ляпнул под запись, какие-нибудь указания дал исполнителям  убийства  или
еще каким-то образом обнаружил свою причастность к этому.  Значит,  надо
спровоцировать его активность. Ну ладно, спровоцируем.
   - А куда он залег, в какую больницу?
   - В "четверку", в кардиологию.
   -  Да-а?  Вертолет  лежит  в  реанимации   на   соседней   койке   со
Скородумовым? - удивилась я.
   - С каким Скородумовым?
   - Ивановским охранником, отставником фээсбэшным. Еще интереснее!  Они
там друг друга не передушат?
   - Вряд ли, - успокоил меня Кузьмич. - Там вся вертолетовская  гвардия
его охраняет.
   Я улыбнулась, не подозревая, что  охрана  и  впрямь  налажена  весьма
солидно.
   Когда  мы  с  Кораблевым  подъехали  к  пандусу  приемного  отделения
больницы, встать нам оказалось, некуда.  Все  пространство  сплошь  было
заставлено  сверкающими  джипами  и  бээмвэшками.  Больничный  транспорт
сиротливо жался  по  стеночкам.  Наконец  Леня  нашел  какую-то  щель  и
приткнул свою машину туда.
   - Где тут кардиология? - спросила я Леню.
   - Реанимация кардиологическая на  пятом  этаже,  -  сейчас  на  лифте
поднимемся.
   Мы вошли в здание больницы, и первым, во что уперся мой взгляд,  были
два крепких  молодых  человека,  сидящих  на  скамеечке  возле  лифта  и
разгадывающих  кроссворд  в  каком-то  ярком  журнале.  По  мере  нашего
приближения к лифту они подобрались, сконцентрировались,  и  когда  Леня
нажал кнопку вызова кабины, один  из  них  поднялся  и,  подойдя  к  нам
вплотную, тихо спросил:
   - Извините, куда вы направляетесь?
   - В кардиологическую реанимацию, на пятый этаж, - невозмутимо ответил
Кораблев.
   - К кому? - вежливо, но настойчиво продолжал  интересоваться  молодой
человек.
   - К Лагидину, - так же невозмутимо отвечал Леня.
   - Вы договаривались?
   - С кем? - тут уже удивилась я, но  Леня  незаметно  дернул  меня  за
рукав.
   - Представьтесь, пожалуйста, - попросил молодой человек.
   Кораблев, не выражая  никаких  эмоций,  вытащил  свое  удостоверение,
раскрыл его и поднес к носу молодого человека.
   - А вы? - обернулся он ко мне.
   Я тоже без звука  достала  свое  удостоверение  и  показала  молодому
человеку в развернутом виде. Меня это начало забавлять.
   Страж лифта переписал в блокнотик  наши  данные,  достал  из  кармана
мобильный телефон и коротко и приглушенно переговорил  с  кем-то.  Сунув
трубку обратно в карман, он разрешил:
   - Пожалуйста, проходите.
   Мы воспользовались любезным разрешением и вошли в просторный грузовой
лифт. На третьем этаже лифт затормозил и  в  кабину  въехала  тележка  с
лекарствами, сопровождаемая пожилой женщиной в белом халате и косынке.
   - Вы на какой этаж, ребятки? - дружелюбно спросила она.
   - На пятый, - ответила я.
   - На пятый? - женщина посерьезнела. - А туда нельзя.
   - Как это нельзя? - удивилась я.
   - Вы в реанимацию?
   - Да.
   - Так вы туда не пройдете.
   Как раз в этот момент двери лифта раскрылись напротив  большой  цифры
5, нарисованной на стене этажа. Под цифрой 5  стояла  кушеточка,  обитая
дерматином, а на ней восседали два молодца, гораздо более  внушительного
телосложения, чем те, которые караулили внизу. Вокруг кушеточки на  полу
валялись пустые жестяные банки из-под джина-тоника. Мы  вышли  прямо  на
них. Медсестра с тележкой лекарств выкатилась следом за нами и стала  не
торопясь поправлять  на  тележке  упавшие  скляночки,  явно  намереваясь
посмотреть, как нас отправят обратно.
   Один из молодцов, наиболее крупный, с трудом поднялся с  кушеточки  и
спросил, куда мы направляемся. Узнав, что в реанимацию, он прохрипел:
   - Фамилии!
   Мы без слов предъявили ему свои удостоверения; он сверился  со  своим
блокнотиком и кивнул на дверь под кодовым  замком.  Женщина  с  тележкой
заулыбалась и сказала:
   - Ах, ну раз ребята разрешили, тогда пожалуйста! Вот сюда в  звоночек
позвоните! - и удалилась по коридору, погромыхивая тележкой.
   - Паноптикум какой-то! - успела я сказать Леньке,  пока  он  послушно
звонил в дверь реанимационного отделения.
   За  дверью  слышался  какой-то  неясный  шум.  Раздались  шаги,   они
приблизились к двери, дверь  открылась.  Путь  нам  преградил  невысокий
мужчина, отличавшийся от предыдущих стражей не только комплекцией, но  и
стилем одежды, - он явно предпочитал консервативный костюм  с  галстуком
спортивному.  Ему  мы  предъявились  сразу,  без  напоминаний.  Там,  за
пределами отделения, сидели на стреме рядовые  бойцы,  а  это,  судя  по
всему, был один из близких. Человек того же уровня.
   Он  внимательно  рассмотрел  наши  удостоверения  и  позволил  войти.
Посреди коридора  реанимационного  отделения  стояла  огромных  размеров
видеодвойка.  На  экране  под  оглушительную  тревожную  музыку   бегали
какие-то импортные зубодробители в камуфляжах, трещали автоматы,  где-то
что-то пылало. Перед экраном сидели, развалясь в креслах, трое парней  в
спортивных костюмах, на коленях у них лежали помповые ружья.  Разрешения
на них, безусловно, имелись, можно было не сомневаться. Двери  в  палаты
по коридору были распахнуты, а может,  этих  дверей  и  вообще  не  было
предусмотрено, в дверные проемы видны были койки с  прикованными  к  ним
страждущими пациентами.  По  коридору  нервно  расхаживала  разодетая  и
раскрашенная женщина, в  каких-то  немыслимых  блестящих  брючках  и  не
совсем уместном в больничной обстановке облегающем джемпере прямо-таки с
бальным декольте. Впрочем, осуждать ее язык не  поворачивался:  ей  было
что показать.
   - Вертолетша! - шепнул мне на ухо Кораблев.
   Наш сопровождающий в костюме вежливым и тихим голосом сообщил, что  с
Романом Артемьевичем поговорить не удастся, он в тяжелом  состоянии,  но
мы можем пройти к лечащему врачу, и изящным жестом  указал  на  дверь  в
конце коридора. Мы прошли именно туда.
   Лечащий врач, худенький парнишка в коротком  белом  халате,  сидел  в
ординаторской за столом и вдумчиво заполнял истории болезни.
   Мы представились в очередной раз, и доктор оторвался от бумажек  и  с
интересом взглянул на нас. Дверь в ординаторскую мы плотно прикрывать не
стали, и доктор это явно заметил, но никак не прокомментировал. Стараясь
говорить не слишком тихо и спрашивая себя, не заглушает ли шум войны  на
экране видика мои вопросы и докторские  ответы,  я  выяснила,  насколько
тяжело состояние больного  Лагидина.  Лечащий  врач  мне  объяснил,  что
нахождение больного в реанимации пока не вызывается тяжестью  состояния,
но обусловлено тактикой лечения, а также удобством наблюдения его именно
в условиях отделения реанимации, так как обследование еще не  закончено,
а состояние в любой момент может ухудшиться.
   Совсем не заботясь о том, что мои слова могут больно  ранить  близких
больного, я позволила себе замечание, что в тюремной больнице прекрасные
врачи, и там он наверняка быстро пойдет на поправку.  Доктор  отнесся  к
этому моему замечанию на удивление безразлично; мне даже показалось, что
он был бы рад  избавиться  от  такого  хлопотного  пациента.  Он  только
спросил:
   - Вы ничего не путаете? Я слышал, что это на него было покушение.
   - Нет, никто ничего не путает, - заверила я его. - Когда с  Лагидиным
можно  будет  проводить  следственные  действия?  Он   подозревается   в
убийстве, и я вас прошу сообщить в прокуратуру,  как  только  его  можно
будет допросить и перевезти в тюремную больницу. Кстати, как вы  терпите
этот бардак в реанимационном отделении?
   - Мы не в состоянии своими силами обеспечить безопасность больных,  -
вздохнул врач. - А разборки в палатах нам совершенно не нужны.  Вы  ведь
слышали, наверное, что весной у нас имело место ЧП: привезли  мужчину  с
огнестрельным ранением, положили в реанимацию, он уже шел  на  поправку,
как вдруг прямо белым днем  пришел  человек  в  маске,  с  автоматом,  и
расстрелял нашего больного. Добил, что называется. Вы знаете, было очень
неприятно. Мы уж лучше потерпим временно некоторые неудобства...
   - Вот я и говорю, в тюремной больнице ему будет куда безопаснее, туда
уж точно никто с автоматом не заявится, - заметила я. - А что  конкретно
за заболевание у Лагидина? С каким диагнозом он госпитализирован?
   Доктор вздохнул и полез в кипу историй болезни. Выудив самую толстую,
он раскрыл ее и вздохнул еще раз.
   - У него  заболевание  неясной  этиологии.  Поступил  с  жалобами  на
тошноту, слабость, боли в сердце, болезненность  лимфатических  узлов...
Кардиограмма    показала    функциональное    расстройство     сердечной
деятельности,  но  одновременно  мы  выявили...  Как  бы  вам  объяснить
попонятнее?  В  общем,  у  него  изменения  состава  крови,  и   похоже,
необратимые. Резкое увеличение количества белых кровяных телец.  Причем,
вы  знаете,  несмотря   на   проводимые   мероприятия,   его   состояние
ухудшается...
   Заметив мой недоверчивый взгляд, доктор торопливо добавил:
   - На понедельник мы назначили костно-мозговую пункцию.  Поверьте,  он
действительно болен.
   - Разумеется, иначе бы вы его тут не  держали,  -  усмехнулась  я.  -
Напишите мне, пожалуйста, справочку о состоянии Лагидина.
   С этими словами я достала из сумки листок бумаги и ручку и,  написав:
"Где Г. Г. Пискун?", подвинула записку к доктору. Тот понимающе кивнул и
нацарапал под моим вопросом: "2-й этаж, каб. 8". Потом написал на бланке
с угловым штампом больницы справку  о  том,  что  в  настоящее  время  с
больным Лагидиным Р. А. проводить следственные действия не рекомендуется
в связи с состоянием его здоровья, и, вручив мне бумажку, громко сказал:
   - Поставьте на эту справку печать в восьмом кабинете на втором этаже.
   Мы  поблагодарили  доктора  и  распрощались.   Нас   беспрепятственно
выпустили из реанимационного отделения и позволили добраться до  второго
этажа. Там мы оказались предоставленными  сами  себе,  без  труда  нашли
восьмой кабинет и получили возможность  без  лишних  ушей  пообщаться  с
Галиной Георгиевной Пискун.
   Мы без труда вспомнили друг друга: когда-то она лечила одного из моих
потерпе