ь я. -  Твое-то  какое  собачье
дело?!
   - О-о, пошли оскорбления! Я так и знал, что вы долго не  выдержите  и
ваша гнусная сущность проявится в потоке оскорблений!
   - Все! Мое терпение лопнуло! Я звоню начальнику РУОПа...
   - РУБОПа. А зачем?
   - На тебя буду жаловаться.
   - Ах, вы так? Да нате, подавитесь! -  Ленечка  эффектно  выхватил  из
кармана куртки бумаги в пластиковой папочке и видеокассету и бросил  все
это мне на стол. - Вот вам разрешение на Пруткина, вот видеокассета.  Да
я еще вчера мог вам это привезти, только вас не было вечером.
   - Я была на происшествии, - сказала я, медленно  приходя  в  себя.  -
Извини, Леня. Но  ты  что,  сразу  сказать  не  мог?  Нарочно,  что  ли,
испытывал мое терпение?
   - Испытывал. Его у вас мало. К  людям  надо  помягше,  а  на  вопросы
смотреть ширше... Все-все-все!
   Он  увернулся  от  пластиковой  папочки  с  документами,  которой   я
попыталась его треснуть, и выскочил в коридор.
   - Мария Сергеевна, я пока здесь... Если чего надо, скажите сразу.
   Я  обмахнулась  папочкой  и   попыталась   успокоиться.   До   визита
Скородумова оставалось еще пятнадцать минут  и  надо  было  решить  свои
личные проблемы.
   Отдав шефу материалы свежевозбужденного мной уголовного дела по факту
умышленного    убийства    неустановленными    преступниками    депутата
Государственной Думы Бисягина и его водителя Гольчина, я  отпросилась  с
обеда - устроить больного ребенка.
   - Больничный будете брать? - спросил шеф.
   - Нет, я просто его отвезу к бабушке.
   - Ну ладно... Если надо, я вас буду отпускать с полдня, с ним побыть,
только вы уж матерьяльчик по Денщикову под сукно не кладите.
   - Нет-нет, у меня на сегодня уже вызван заявитель. Все сделаю.
   - Хорошо, дело  по  взрыву  мы,  конечно,  направляем  в  прокуратуру
города...
   - Сейчас-то чего уж говорить, только почему  бы  в  таком  случае  им
самим было не осмотреть? - не удержалась я.
   И вправду было досадно, поработала на  чужого  дядю,  полдня  и  ночь
вычеркнуты из жизни, и еще  дня  три-четыре  буду  восстанавливаться.  И
потом, ведь кто-то же дежурил  в  следственной  части.  Почему  дежурный
следователь не стал осматривать? Вряд  ли  в  городе  было  происшествие
серьезнее, чем убийство депутата Госдумы...
   - Мария Сергеевна, каюсь, это была моя идея, - шеф меня  ошарашил.  -
Это я подсказал прокурору города,  что  лучше  вас  вряд  ли  кто-нибудь
произведет осмотр.
   Думаю, для вас не секрет, что в прокуратуре города  к  вам  отношение
неоднозначное. Я счел не лишним напомнить прокурору города, что вы очень
квалифицированный и добросовестный работник.
   Ну что тут скажешь? Спасибо, конечно, шефу за  заботу,  только  очень
хочется спать...
   - Спасибо, Владимир Иванович, - сказала я вслух.
   - И как видите, я был прав: кто, кроме вас, нашел бы место наблюдения
на чердаке?
   - Ну, положим, это еще не факт. Может  быть,  этот  чердак  никак  не
связан со взрывом...
   - Но согласитесь, что для совпадения это слишком  навязчиво.  Как  бы
там ни было, вы это место обнаружили, осмотрели и зафиксировали следовую
обстановку, а относится оно к происшествию или  нет,  выяснится  в  ходе
следствия.
   - А кроме того, с чердаком - это не моя  идея.  Это  генерал  Голицын
подсказал.
   - Сергей Сергеевич? Он ведь начинал в нашем районе, двадцать пять лет
назад. Оперативником был классным, я еще его помню.
   - Он и сейчас классный оперативник.
   - Ну ладно, вчера вы хорошо поработали, занимайтесь своими делами.
   Вещдоков много изъяли?
   - Прилично, три коробки.
   - Как же их отправлять? - задумался шеф. - Наша машина  встала,  надо
или в милиции  просить,  или  с  городской  договариваться,  пусть  свою
присылают.
   Черт, я расстроилась, поскольку собиралась поклянчить у  шефа  машину
отвезти Гошку к бабушке. Не тащить же  его,  больного,  на  общественном
транспорте, а на такси я пока не заработала.
   Невеселая, я вышла от шефа. Ни Леньки, ни купальников в коридоре  уже
не было. Я прислушалась: его громкий голос слышался из  кабинета  Ларисы
Кочетовой.
   Заглянув туда, я обнаружила, что  Лариска  вертится  перед  зеркалом,
прикладывая к себе красный в черную полоску купальник,  а  Ленечка,  как
был, в куртке, обмотанный шарфом, развалился, конечно же,  в  Ларискином
кресле и, положив ногу на край стола, надраивает  маленькой  Щеточкой  и
без того блестящий ботинок.
   - Ну что, Мария Сергеевна, какие будут поручения? - не  отрываясь  от
своего занятия, вопросил он. - В тюрьму-то сегодня  не  поедете?  Зря  я
старался, а?
   - Будут поручения, - неожиданно для себя сказала я. - Ты  на  машине?
Мне ребенка надо отвезти к бабушке.
   - О, вот это другое дело. На это  я  всегда  готов.  Бензин,  правда,
дорогой...
   - Я тебе оплачу бензин. Только потом, после зарплаты.
   - Нет, не надо, лучше обедом меня покормите. А то я  привык  питаться
правильно, не всухомятку, как вы тут.  Желудок  беречь  надо,  и  вообще
здоровье дороже всего. Всю работу не переделаешь, а я у себя один.
   - Леня, а ты подождать можешь? Я человека опрошу, и поедем.
   - Да я-то могу подождать, я же не как вы - не  суечусь  по  пустякам,
веду себя спокойно, с достоинством...
   Возле моего кабинета уже сидел немолодой мужчина с  седоватым  ежиком
волос.
   С первого взгляда он показался мне простоватым, но когда он  поднялся
мне навстречу и я вгляделась в него, меня поразили умные, проницательные
ярко-голубые глаза на обветренном лице.
   - Олег Петрович? Заходите, - пригласила я его, открывая кабинет.
   Он попросил разрешения повесить куртку на вешалку и сел к столу.
   - Очень приятно познакомиться, Мария Сергеевна.  Вынужден  извиниться
перед вами за то, что при нашем телефонном разговоре немного схулиганил.
Вы, наверное, ломали голову, как это я вас с ходу опознал?
   - Подумаешь, бином Ньютона, - как можно  небрежнее  сказала  я,  мило
улыбаясь. - За пять минут до моего звонка вы интересовались в канцелярии
прокуратуры, кто рассматривает ваше  заявление,  и  получили  мой  номер
телефона, имя, отчество и фамилию. А на телефонном аппарате у вас  стоит
определитель  номера,  это  слышно  при  соединении.  Когда   на   вашем
определителе  высветился  мой  номер,  который  вы  только  перед   этим
записали, и женский голос раздался в трубке, вы рискнули назвать меня по
имени-отчеству. Для этого не надо даже быть офицером контрразведки.
   - В отставке, - мягко поправил меня Скородумов, тоже улыбаясь.
   - Наверное, "контрразведчик в отставке"  -  такое  же  иррациональное
понятие, как "бывший граф"? Профессионал - он и в отставке профессионал.
   - Вы так считаете?
   - Судя по тому,  что  изложено  в  вашем  заявлении,  действовали  вы
достаточно профессионально, за исключением одного момента - обращения  в
милицию.
   - И это говорит сотрудник прокуратуры? - деланно удивился Скородумов.
   -  Это  говорит  человек  не  слепой  и  не  глухой,  который  трезво
оценивает, что творится вокруг.
   - Может быть, вы и правы, я, безусловно, мог  бы  решить  проблему  с
сыном моего знакомого другим путем,  обратившись  не  к  государственным
служащим, - он тонко усмехнулся, - но я привык  действовать  по  закону.
Как это ни смешно...
   Именно поэтому я и в прокуратуру написал. Неужели теперь  так  делать
неприлично?
   Речь у него была правильной, с едва уловимым прибалтийским  акцентом;
он ведь русский по рождению, подумала я, неужели  долгие  годы  жизни  в
Прибалтике еще в те времена, когда там охотно  говорили  по-русски,  так
повлияли на его манеру говорить?
   - Ну, так что, - поинтересовалась я, доставая из сейфа его заявление,
- вы еще не раздумали правду искать?
   - Нет, напротив,  укрепился  в  этой  мысли.  И  сейчас  объясню  вам
причину. Мне почему-то кажется, что мы с вами говорим на одном  языке  и
понимаем друг друга.
   Пусть  вам  то,  что  я   скажу,   не   покажется   симптомом   мании
преследования,  но  у  меня  есть  основания  полагать,  что   сотрудник
городской прокуратуры Денщиков проявляет ко мне интерес не только  из-за
того, что боится быть уличенным в шантаже...  Год  назад  был  убит  мой
работодатель, генеральный директор фирмы "Фамилия"  Дмитрий  Чванов;  по
этому  факту  было  возбуждено  уголовное  дело,  какой-то  человек  был
привлечен к ответственности, но через суд дело не прошло, его  отправили
на дополнительное расследование, и похоже,  оно  тихо  умерло  где-то  в
кулуарах правоохранительной системы...
   - Не знаю, обрадует вас или огорчит тот факт, что дело  не  умерло  и
находится у меня в производстве, - деликатно перебила я Скородумова.
   При этих словах по его лицу пробежала неуловимая гримаса, почти  тик,
и я действительно не поняла, огорчило его это  или  обрадовало;  одно  я
могла бы сказать с уверенностью - это его озадачило. Некоторое время  он
молчал, потом, явно собравшись с силами, продолжил:
   - Ну что ж, прекрасно, тем лучше, значит,  мне  не  надо  вам  многое
рассказывать...
   И опять замолчал. Мне  показалось,  он  прикидывает,  что  можно  мне
сказать, а что не следует.
   - Вы считаете, что действия Денщикова в отношении вас как-то  связаны
с делом об убийстве Чванова?
   Но его уже что-то спугнуло, я так и не поняла, что именно.
   - Мария Сергеевна, -  глухо  сказал  он,  -  давайте  пока  не  будем
касаться убийства Дмитрия, я еще обдумаю всю эту ситуацию,  может  быть,
окажется, что я погорячился, и мне не хотелось бы создавать у вас ложное
мнение или хотя бы способствовать каким-то вашим заблуждениям.
   В глазах его появилось прямо-таки мученическое выражение, и я поняла,
что ему плохо физически. Его смуглое, обветренное лицо  посерело,  и  он
как-то обмяк на стуле. Я встревожилась:
   - Олег Петрович, вы нормально себя чувствуете?
   - Сейчас, сейчас, - еле слышно пробормотал он,  сделав  успокаивающий
жест рукой, и начал сползать со стула...
   "Скорая помощь" приехала на удивление быстро, две молодые  женщины  в
белых халатах - врач и фельдшер, - только взглянув  на  больного,  сразу
помрачнели, попросили меня выйти, а через десять минут  врач  распахнула
двери моего кабинета и спросила, есть ли в учреждении  мужчины,  которые
могут помочь спустить вниз носилки. Позвав мужчин, я зашла в кабинет; на
моем столе, на листе  белой  бумаги,  было  оставлено  несколько  пустых
ампул; Скородумов лежал  на  носилках  с  закрытыми  глазами,  мне  даже
показалось, что он не дышал.
   - С ним можно поговорить? - шепотом обратилась я к врачу.
   Та кивнула головой, не поднимая глаз от карты выезда, в  которой  она
что-то строчила с бешеной скоростью.
   - Олег Петрович, - тихо позвала я. Веки у Скородумова дрогнули, и  он
чуть приподнял кисть правой руки, безвольно лежавшей на носилках.
   - Олег Петрович, у вас есть родственники? Кому сообщить?
   Скородумов, не открывая глаз, отрицательно  качнул  головой.  Губы  у
него были совершенно синие и сухие. Он с трудом приподнял правую руку  и
положил ее себе на грудь.
   - Оставьте у себя... пусть у вас будет... - еле слышно произнес он.
   - Что? Что оставить?
   Он шевельнул пальцами руки, лежащей на груди.
   - Часы?
   Он опять отрицательно качнул  головой.  Было  заметно,  что  все  эти
простые движения даются ему с огромным трудом и  доставляют  мучительную
боль. Не понимая, чего он хочет, я дотронулась до отворота его  пиджака,
и он прижал мою руку к своей груди; я почувствовала, что  во  внутреннем
кармане пиджака Скородумова что-то лежит.  Он  настойчиво  прижимал  мою
руку к этому месту, и я решилась: отвернув полу его пиджака,  я  достала
из внутреннего кармана толстый, какой-то нестандартно большой  бумажник.
Скородумов удовлетворенно вздохнул и оттолкнул мою руку с бумажником.
   - Пусть у вас... - чуть слышно сказал он.
   "Только этого мне не хватало", - расстроенно  подумала  я.  Черт  его
знает,  что  в  бумажнике;  провокаций  я  на  своем  следственном  веку
натерпелась  достаточно.   Хоть   Скородумов   и   производит   приятное
впечатление, но я его вижу в первый раз, скажет потом, что  у  него  там
был миллион долларов, а я буду доказывать, что я не верблюд...
   Я вытащила из ящика стола большой конверт,  положила  туда  бумажник,
заклеила, опечатала и попросила расписаться на нем обеих  докторш.  Они,
видимо, поняли мои сомнения и без звука расписались в  нужном  месте.  Я
убрала конверт в сейф, и Лешка  Горчаков  вместе  с  Кораблевым  понесли
носилки в машину.
   - Куда вы его повезете? - спросила я доктора.
   - В "четверку", - ответила она, -  в  кардиологию.  У  него  инфаркт,
причем не первый.
   - Да, я знаю, что он около года назад лежал в больнице с  сердцем,  -
припомнила я слова Кораблева.
   - Дай Бог, чтобы удалось его довезти,  сюда  вызывать  реанимационную
бригаду я не стала, попробуем довезти до стационара.
   Доктор закрыла свою сумку и попрощалась со мной.
 
*** 
 
   "Что ж мне так не везет со вчерашнего дня? - обреченно подумала я.  -
Нет уж, хватит на сегодня. Надо ехать домой и заниматься ребенком".
   В кабинет зашел Кораблев и сел на стул, где еще  недавно  сидел  Олег
Петрович. У меня вдруг даже сердце защемило от  жалости  к  Скородумову.
Кораблев, наверное, заметил, что у  меня  изменилось  лицо,  потому  что
обеспокоенно спросил:
   - Вам-то доктора не надо?
   Я помотала головой, и он тут же успокоился.
   - Ну что, довели дяденьку Скородумова? - спросил он.
   - Как тебе не стыдно!
   - Ну ладно, ладно! Чего он хорошего успел сказать?
   - Да практически ничего, ему сразу плохо стало.
   - Куда его?
   - В "четверку". У меня к тебе  просьба:  я  у  шефа  отпросилась,  на
работу сегодня уже не вернусь, а ты позвони в больницу  вечером,  узнай,
как он.
   - Ну вот! Да я не знаю, где я вечером буду...
   - Леня! Опять?!
   - Ну, Мария Сергеевна, ну не могу я  сразу  согласиться,  характер  у
меня такой. Ну, позвоню,  позвоню.  За  ребенком-то  поедем?  Вы,  между
прочим, тоже плохо выглядите.
   - Ночь не спала.
   - Да, стареете. Как Альтов говорит: в  двадцать  лет  всю  ночь  пил,
гулял, на следующее утро - никаких следов, выглядишь так, будто всю ночь
спал в своей постели; в тридцать лет  -  всю  ночь  пил,  гулял,  наутро
выглядишь так, как будто всю ночь пил и гулял; в сорок лет  -  всю  ночь
спал в своей постели, а  наутро  выглядишь  так,  будто  всю  ночь  пил,
гулял...
   - Добрый ты... Мог бы и промолчать. Ну, поехали.
   Всю дорогу Ленька развлекал меня прибаутками, но на душе было погано.
   Голова гудела от недосыпа, одолевало чувство вины перед сыном,  перед
глазами стояло посеревшее лицо Скородумова.
   Ленькина машина была выдраена и блестела так же, как и  его  ботинки.
На первом же  перекрестке  мы  встали  в  пробке.  Мимо  вереницы  машин
прохаживались  продавцы  газет,  малолетние  мойщики  стекол  и  ковылял
молодой парень в  камуфляжной  форме  с  подвернутой  до  колена  пустой
штаниной.  Поравнявшись  с  нашей  машиной  и  заметив,  что  у   Леньки
приоткрыто стекло, парень наклонился и стал говорить  хнычущим  голосом,
протягивая перед собой армейскую шапку:
   - Помогите ветерану афганской войны...
   Ленька опустил стекло  до  упора  и,  высунувшись  в  окошко,  сказал
ветерану:
   - Слышь, парень, тут, на углу,  у  вокзала,  есть  вакансия  в  будке
сапожной, хочешь, я тебя сапожником устрою? Прямо сейчас? А что,  верный
заработок, и тепло в будке, а подметки прибивать - дело нехитрое, и  без
ноги можно.
   Ветеран выпрямился и прошипел:
   - Да пошел ты... - и через полминуты уже совал свою  шапку  в  окошко
другой машины.
   - Вот, - прокомментировал Кораблев, закрывая окно и трогаясь с места,
- не хочет. Лучше с шапкой будет побираться, чем работать. Причем  он  в
Афгане, скорей всего, и не бывал, и даже не знает, где это.
   - Неужели это русская душа такая? - поддакнула я. - Вот я  зимой  шла
по площади перед вокзалом, нищие там, безногие, безрукие, сидят, просят,
и вдруг какая-то  бабенка,  лет  тридцати  на  вид,  испитая  вся,  рожа
одутловатая, но коренастенькая, в брючках,  и  глотка  луженая,  снимает
задрипанную шляпку, протягивает ее к прохожим и  кричит:  "Люди  добрые,
подайте!" А какой-то дядька, мимо проходя, ей говорит:  "Ведь  на  водку
просишь". Она же подбоченилась  и  заявляет  во  всеуслышание:  "Да!  На
водку! Ведь если на лечение просить буду, никто мне  не  поверит  -  вон
какая у меня рожа красная! Поэтому честно говорю, люди  добрые,  подайте
на бутылку!" И что ты думаешь - ей за пять минут полную шапку  накидали,
за  честность,  наверное;  остальные  нищие  только  зубами  щелкали  от
зависти.
   Мы  поехали  по  тихим  улочкам  центра.  Тормознув  перед  очередным
светофором, Кораблев заметил бомжа  с  бородой  как  веник,  грязного  и
оборванного,  и  с  интересом  наблюдал,  как  бомж  сделал  стойку   на
сверкающую Ленькину машинку и прямым курсом направился к  ней,  на  ходу
уже вытягивая руку горстью вверх.
   Кораблев высунулся в окно и заорал бомжу:
   - Дай сто рублей!
   Бомж вздрогнул и заковылял обратно к тротуару, испуганно оглядываясь.
   - Вот вы подумайте!  По  городу  из-за  этих  нищих  не  проехать!  В
новостройках  одна   бабуля   ушлая,   знаете,   чем   промышляла?   Она
околачивалась  возле   перекрестка,   высматривала   дорогие   иномарки,
выжидала, когда они притормозят, и бросалась под колеса.  Ну,  там  люди
выбегают, бабку поднимают, она  охает,  плачет.  Почти  все  ее  жалели,
деньги ей давали, на хлеб с маслом хватало.
   - Ну и?..
   - Чего "и"? Как-то не рассчитала, задавили ее...
   - Вот здесь, Леня, затормози, а то тебе не встать будет ближе к  моей
парадной.
   - Ага, значит, вот где вы живете, - констатировал Леня, поднимаясь за
мной по лестнице. - А квартирку свою, значит, бывшему муженьку оставили?
   - Господи, все-то ты знаешь.
   - Дак сам ваш муженек ходит по главку, треплется.  Мне  рассказывали,
что он и ребенка приводил: нас, мол, мама бросила...
   - Что, правда? - у меня сразу заныло сердце.
   А ведь Гошка мне про это не говорил. Да он вообще меня бережет и  про
отца в разговорах со мной даже не упоминает, обходит эту тему.
   -  Да  не  расстраивайтесь  вы  так!  Я  народу  сказал:  не   судите
поверхностно, я лично знаю, что она ребенка в  школу  возит  и  забирает
оттуда...
   Грохот в квартире стоял такой, что с лестничной площадки было слышно.
   Открыв дверь, я поняла, в чем дело: больной и доктор носились друг за
другом по квартире, топоча, как слоны, и теряя тапочки.
   - Что, уже полегче? - спросила  я,  когда  ребенок  выбежал  на  звук
открываемой двери.
   Он скорчил трагическую мину и без слов показал на  замотанное  горло,
но не выдержал, засмеялся и понесся обратно. Вышел Сашка и взял  у  меня
пальто.
   - Ну что, может, его не везти к бабушке? Познакомься, это мой коллега
Леня Кораблев.
   - Очень приятно, проходите пожалуйста. Александр, - он протянул  Лене
руку.
   - Маш, я бы все-таки завтра его в школу не пускал.  Так  что  смотри.
Ну, я побежал, до вечера! С  вами  я  еще  увижусь?  -  обратился  он  к
Кораблеву.
   - Не исключено...
   Ленечка стоял перед зеркалом  и  приглаживал  поредевшие  на  макушке
волосы.
   - Проходи, Леня.
   Я машинально отметила, что мой бывший муж  фиг  бы  ушел  на  работу,
когда в доме посторонний мужчина, а  если  бы  все-таки  пришлось  уйти,
наверняка понатыкал бы всюду микрофонов, чтобы потом установить,  чем  я
тут без него занималась. Да чего там микрофоны, он  сушилку  для  посуды
каждый раз исследовал - если там две чашки или, не дай Бог,  две  рюмки:
"Кто был?! Кого угощала?!"
   Вытащив из сумки кассету с записью следственных действий по Пруткину,
я показала Лене, куда идти.
   - А это что, вы домой кассету пруткинскую взяли? Вот  женщины  всегда
так: работу тащат домой, а дом - на работу...
   - Хватит брюзжать. Я хоть дома посмотрю ее спокойно, у нас в  конторе