вую  позицию,
и только задранные вверх  дула  орудий,  повернутых  в  сторону  сухопутного
фронта, напоминали о войне.
   Батарея  была  загружена  выздоравливающими  солдатами  самых   различных
полков. Тут же мелькали черные бушлаты  матросов  с  броненосца  "Пересвет",
обслуживающих пушки.
   В офицерском флигеле  Звонарев  застал  нового  командира  Электрического
Утеса, капитана Николая Николаевича Андреева. Высокого роста,  широкоплечий,
с расчесанной надвое скобелевской бородой, он имел бы представительный  вид,
если бы не беспрерывно трясущиеся после  контузии  голова  и  руки.  Тут  же
находился  командовавший  матросами  лейтенант  Любимов,  коренастый  шатен,
младший врач крепостной артиллерии Зорин и Варина сестра  -  Катя.  Звонарев
застал их всех за столом. Хозяйничала Катя.
   Отказавшись от обеда, Звонарев вместе с Катей отправился на розыски своих
чемоданов. Он не сразу узнал свою бывшую комнату.  Заново  оклеенная  новыми
обоями, чистенькая, аккуратно прибранная, она превратилась в  очаровательную
девичью светелку. Катя осматривала белье.
   - Я сейчас заштопаю, - взялась она за иголку.
   Звонарев начал смущенно ее благодарить и отказываться.
   - Пустяки! Я думаю, Варя давно отучила  вас  от  условностей,  называемых
приличиями. Она и раньше не очень-то соблюдала их, а теперь и вовсе ни с чем
не считается. Давно вы ее видели?
   Прапорщик рассказал об утренней встрече.
   - До вас ей никто не нравился, а вы сразу  покорили  ее  суровое  сердце.
Сейчас, кроме вас и хирургии, она ничем не интересуется. Не знаю,  отвечаете
ли вы ей взаимностью, если нет - то придется пожалеть  мою  взбалмошную,  но
все же очень милую сестрицу.
   - Мы с Варей большие друзья...
   Катя внимательно посмотрела на него и чуть заметно улыбнулась.
   Выйдя на  крыльцо,  Звонарев  увидел  перед  казармой  странное  зрелище.
Человек двадцать раненых и перевязанных солдат стояли под  винтовками.  Один
держал костыль под правой рукой, а на левом плече у  него  лежало  ружье,  у
другого винтовка была на правом плече, так как левая рука была на  перевязи,
у третьего была забинтована вся голова, и он ее  наклонял  набок,  чтобы  не
задеть за винтовку. У крайнего были перевязаны обе руки, и все  же  винтовка
каким-то образом держалась на плече. Перед  наказанными  расхаживал  Чиж  и,
площадно ругаясь, тыкал солдат кулаками то в живот, то в лицо.
   - Я вас приведу в христианский вид!  Не  поможет  винтовка  -  испробуете
розг, а там - на фронт,  коль  ноги  носят!  Фельдфебель,  кто  у  тебя  еще
значится  провинившимся?  -  обернулся  он  к  подбежавшему  к  нему  рысцой
Назаренко.
   Вытащив из-за обшлага бумагу, фельдфебель зачитал несколько фамилий.
   - Всем по десять часов, а эту сволочь завтра через одного  перепороть,  -
распорядился Чиж, отходя от солдат.
   Поодаль группа матросов угрюмо  следила  за  происходившим.  К  Звонареву
подошел Любимов и, взяв его под руку, отвел в сторону.
   - Чиж, по-моему, сумасшедший маньяк, садист, ненавидящий  солдат.  Добром
это не кончится. В один прекрасный день не эти калеки, так мои  матросы  его
прикончат.
   - Не думаю, чтобы это многих опечалило.
   - Это верно, но ведь пойдет суд, расстрелы, что может вызвать новый бунт,
в котором и мы с вами можем пострадать.
   Прапорщик пообещал обо всем  этом  довести  до  сведения  артиллерийского
начальства. В это время к нему подошла старая фельдфебельша,  мать  Шуры,  и
низко поклонилась.
   - До вашей милости, Сергей Владимирович, - проговорила она.
   - Здравствуйте, Саввична, как живете?
   - Бог грехи терпит, носит еще земля. Хотела я спросить вас о дочке своей:
что она - жива, цела? Умом кляну ее, а сердце все же тоскует. Одно ведь дите
у меня на свете...
   - Жива и здорова, вчера была на Залитерной.
   - И не одумается, не бросит его, окаянного!.. Сбил с пути  глупую  девку,
опозорил, а потом бросит. Кому она такая будет нужна? Другой раз  думаю,  уж
лучше бы убило ее... - вздохнула Саввична. - Коль увидите, передайте ей  мое
родительское благословение.
   Простившись  с  Саввичной,  Звонарев  зашагал  по  береговой   дороге   в
Артиллерийский  городок.  В  Управлении  он  застал  Тахателова.   Узнав   о
возможности получить в порту электропровод, Тахателов пришел в восхищение.
   - Хитер, как муха, наш прапорщик! Кого хочешь на кривой объедет!  Недаром
Варю вокруг пальца обвел, - смеялся полковник.
   - Эка невидаль, глупой девчонке  вскружить  голову!  -  бросил  Белый.  -
Провод достать куда труднее! Загляните, пожалуйста, ко мне, жена вас  хотела
видеть, - переменил он тон.
   Мария Фоминична встретила Звонарева вопросом, где Варя и почему она давно
не была дома. Прапорщик поспешил успокоить ее, рассказав и о Варе и о Кате.
   - За Катю я никогда не беспокоюсь, она глупостей не наделает, а  вот  что
взбредет в голову Варваре - этого никто  предвидеть  не  может.  Вас-то  она
кормит?
   Звонарев поблагодарил.
   - Пока есть чем, будем вас питать, как можем. Муж считает  вас  одним  из
самых нужных офицеров в  артиллерии.  Увидите  Варю,  передайте,  чтобы  она
завтра обязательно пришла домой; поди вся грязная! Да и  мальчонку  с  собой
пусть приводит.
   Звонарев вышел. Вечерело. Стрельба по городу  прекратилась,  и  прапорщик
быстро дошел до штаба Кондратенко.
   Там  он  застал  подполковника  Рашевского,  Науменко  и  Бутусова.   Они
благодушествовали за чаем.  Прапорщику  тотчас  предложили  чай  с  лимоном,
который уже был большой редкостью в Артуре. Звонарев  доложил  Рашевскому  о
достигнутых успехах.
   - Великий вы мастер говорить с начальством. На что Григорович крепок, как
кремень, и того сумели уговорить, - заметил Рашевский.
   Звонарев рассказал о  магическом  действии  записки  Сахарова.  Все  трое
присутствующих громко расхохотались.
   - Ворон  ворону  глаз  не  выклюет,  рука  руку  моет,  -  в  один  голос
проговорили Науменко и Бутусов.
   -  Умение  со  всеми  ладить  -  драгоценнейшее  свойство   человеческого
характера, - заметил Науменко.
   - Сам Роман Исидорович является образцом такого человека. Даже  с  нашими
артурскими генералами, враждующими друг с другом, он один со всеми сохраняет
дружеские отношения.
   - Самое главное -  он  завоевал  горячие  симпатии  Веры  Алексеевны,  не
раболепствуя перед  ней  и  сохраняя  чувство  собственного  достоинства,  -
произнес Бутусов. - Я когда-то  служил  вместе  со  Стесселем  в  Ростовском
гренадерском полку. Я был прапором, а он поручиком. Он и  тогда  не  блистал
умом, хотя и был прекрасным строевиком, танцором, весельчаком и  выпить  был
не дурак. Там же в полку служил и отец Веры Алексеевны,  капитан  Иевлев.  К
пятидесяти годам  он  едва  добрался  до  капитана,  зато  обзавелся  шестью
дочерьми. Одной из них и была Вера Алексеевна.
   - Чем же ее прельстил Стессель? - поинтересовался Науменко.
   - Не век же ей  было  сидеть  у  отца  на  шее.  Девка  она  была  умная,
энергичная. Быстро раскусила своего будущего супруга и  решила  сделать  ему
карьеру. Заставила держать экзамен в Академию генерального штаба, но он  три
раза ездил и три раза провалился. Тогда по совету Куропаткина, друга детства
Стесселя, он перевелся на Дальний Восток. Служить  здесь  было  спокойнее  и
легче было выдвинуться. Так с помощью жены Стессель сделал карьеру,  получил
крест и чин генерала.
   - А помните, как в тысяча девятьсот третьем году здесь побывал Куропаткин
проездом  из  Японии?  Принимали  его  с  треском  и  помпой!  -  проговорил
Рашевский. - Тогда на маневрах Фок брал  Артур,  а  Стессель  защищал.  Фока
признали побежденным,  а  Стессель  за  особое  отличие  по  службе  получил
генерал-лейтенанта. И тут, конечно, не обошлось без Веры Алексеевны.
   - Хорошо жить за спиной такой жены, - улыбнулся
   Науменко.
   - Сам Стессель временами держится другого мнения. Не раз  пытался  удрать
от нее, но она крепко держала его на привязи, - улыбнулся Бутусов.
   - Как ни странно, а несомненно судьба Артура в какой-то  степени  зависит
от капризов пусть не глупой, но все же женщины, совершенно не  разбирающейся
в военном деле, - задумчиво бросил Рашевский.
   - Пока ее продовольственные запасы не иссякнут, она не  будет  настаивать
на немедленной капитуляции. Сейчас она загребает  большие  деньги,  продавая
свою живность по умопомрачительным ценам, - отозвался Бутусов.
   - Мы должны быть готовыми ко всяким случайностям. Никто не знает,  о  чем
думает и о чем не думает госпожа Стессель, - иронически заметил Рашевский.
   - Одна надежда на Романа Исидоровича. Он сумеет в нужную минуту  повлиять
на Стесселя и его жену, - отозвался Науменко.
   Денщик пригласил всех на другую половину дома к Кондратенко.
   Отдохнувший генерал приветливо поздоровался  с  ними  и  выслушал  доклад
Рашевского. Одобрив намеченные мероприятия по сооружению  минных  галерей  и
сделав несколько замечаний, Кондратенко перешел на артурские темы.
   - Сегодня видел Анатолия Михайловича. Он клятвенно  уверял  меня,  что  в
течение октября Куропаткин обязательно перейдет в наступление  и  к  ноябрю,
самое  позднее  к  началу   декабря,   Артур   будет   освобожден.   Эскадра
Рожественского уже вышла из Либавы и,  следовательно,  в  январе  -  феврале
будет здесь. Тогда превосходство на море будет на нашей стороне,  и  к  лету
будущего года война закончится, - сообщил генерал.
   - Значит, надо ждать очередного японского штурма, - резюмировал Науменко.
   - Это почему? - удивился Кондратенко.
   - Во-первых, если правда, что Куропаткин действительно  будет  наступать,
то вполне естественно, что японцы приложат все силы, чтобы  возможно  скорее
освободить свою осадную армию, взяв Артур, и, во-вторых,  подобные  известия
исходят из штаба района каждый раз, когда получаются сведения об  увеличении
осадной армии.
   - Пожалуй, вы правы, Евгений  Николаевич,  -  отозвался  Рашевский.  -  В
куропаткннскую победу я не верю. После Тюренчена, Вафангоу и  Ляояна  трудно
рассчитывать на быстрый успех. К весне, быть может, и  удастся  Маньчжурской
армии перейти в наступление, но едва ли Артур доживет до того времени.
   - Вы, Сергей Александрович, чрезмерный пессимист! Наступление Куропаткина
тотчас же заставит японце" оттянуть часть своих сил от Артура,  что  сделает
невозможными новые штурмы, а без них мы сможем протянуть до весны. В этом-то
и  заключается  взаимодействие  полевой  армии   и   крепости,   -   пояснил
Кондратенко.
   - Дотянем до  весны,  если  только  Вера  Алексеевна  не  сдрейфит  и  не
капитулирует, - шутливо заметил Науменко.
   -  В  Артуре  преувеличивают  влияние  мадам  Стессель  на  мужа.  Дальше
распределения наград она не идет, - запротестовал генерал.
   - Сильно ошибаетесь, Роман Исидорович, недавно я узнал от  самого  Рейса,
что Вера Алексеевна  заступалась  за  вас  перед  мужем,  когда  вы  в  июле
самовольно уехали на передовые позиции на Зеленых горах, - ответил Науменко.
   - Все это  сплетни,  которые  я  не  хочу  даже  слушать!  -  рассердился
Кондратенко и встал.
   Офицеры поспешили откланяться. Звонарев направился  к  Пушкинской  школе.
Уже совсем стемнело, лучи японских прожекторов скользили по вершинам гор. На
улицах началось обычное ночное движение по направлению к фортам и обратно.
   Выспавшаяся за день Варя с распущенными волосами расхаживала по небольшой
гостиной. В углу, в качалке, с рукоделием в руках сидела Мария Петровна,  на
диване примостилась Леля, за роялем наигрывала чтото Оля.
   - Вы мне прожужжали уши, твердя о женском равноправии, - кипятилась Варя,
- почему же я должна ждать, пока мне сделают предложение,  а  не  могу  сама
предложить жениться на мне?
   - Это будет нескромно с твоей стороны, - возразила Мария Петровна. -  Как
ты будешь чувствовать себя, если получишь отказ? Скажут, что ты вешалась  на
шею и была отвергнута?
   - И что же из того? Раз мужчинам не стыдно получать отказы, то, значит, и
мне этого нечего стыдиться, - не уступала Варя.
   - Одним словом, ты собираешься объясниться в любви  Сереже  Звонареву?  -
заметила Оля.
   - Я ему на шею не вешаюсь, как ты Борейко.
   - Что за вульгарный тон у тебя,  Варя!  Я  просто  люблю  этого  большого
младенца и не скрываю этого от него. Быть может, со временем мы и поженимся,
а может, и разойдемся, - задумчиво ответила маленькая учительница.
   Стук в наружную дверь прервал разговор. Варя поспешила скрыться в  другую
комнату. Вошел Борейко со свертком.
   - Привет честной компании! Разжился ослятиной и занес вам, -  положил  он
сверток на стол.
   - И совершенно напрасно. Вам самому  надо  питаться,  -  возразила  Мария
Петровна.
   - Мы на позициях изредка  постреляем,  а  вы  тут  в  тылу  работаете  не
покладая рук, вам поэтому и есть надо больше, - уверял поручик. - Не  был  у
вас сегодня Звонарев?
   - Варя, где твой Сережа? - крикнула Леля в соседнюю комнату.
   - Мой он не больше, чем твой, - появилась Варя, заплетая на ходу косу,  -
обещал вечером зайти из штаба. А  вы  почему,  господин  Медведь,  удрали  с
батареи?
   - Там остался Жуковский, а меня отпустил в город.
   - Какие новости, Борис Дмитриевич? - справилась Мария Петровна.
   - Простите, я еще не успел их придумать, - с невозмутимым видом отозвался
поручик.
   - Вот и Сережа, легок  на  помине,  -  вскочила  с  места  Леля  и  пошла
открывать дверь Звонареву.
   Борейко поместился около Оли у рояля. Она  открыла  ноты  с  романсами  и
стала наигрывать одной рукой.
   - Спойте что-нибудь дуэтом, - попросила Мария Петровна.  -  После  целого
дня тяжелой работы в госпитале приятно послушать пение.
   Когда прапорщик со всеми поздоровался и уселся на диване  между  Варей  и
Лелей, Оля взяла несколько аккордов и запела:
   Не искушай меня без нужды...
   - Не искушай... - подхватил поручик, и голоса их красиво сплелись.
   Звонарев внимательно слушал. Свет  лампы,  стоящей  на  рояле,  падал  на
разгоревшееся, радостное лицо Оли. Уголком  глаза  Оля  косилась  на  своего
партнера и улыбалась ему. Борейко не сводил с девушки восхищенных глаз. Было
видно, что они поют друг для друга и ничего не замечают вокруг себя.
   За первым романсом последовал второй. Все, за  исключением  Вари,  громко
аплодировали певцам.
   - Ну, хватит! - наконец решила Оля  и,  захлопнув  крышку,  встала  из-за
рояля. - Пусть теперь сыграет или споет кто-нибудь другой, например Варя.
   Сев за рояль, Варя заиграла, напевая вполголоса:
   Иль мне правду сказали,
   Что будто моя лебединая песня пропета...
   - Чушь-то какая невероятная! - остановилась она. -
   И есть же дураки и дуры, которым это нравится! То ли  дело  Кармен.  -  И
девушка бойко заиграла  хабанеру.  Пальцы  ее  сразу  приобрели  быстроту  и
четкость, лицо разгорелось, глаза заблестели.
   Меня не любишь, но люблю я,
   Так берегись любви моей!
   - Слушай, Сережа, и наматывай себе на ус, - не преминул заметить поручик.
   - Я и так уж забрался на второй форт, спасая свою жизнь...
   Варя свирепо поглядела на прапорщика и вдруг заиграла "Варшавянку".
   Мария Петровна тревожно посмотрела на окно и поплотнее захлопнула ставни.
   - Нам пора и до дому, Сережа, - поднялся Борейко.
   - Сейчас подадим чай, а до тех пор вас не отпустим, - встала с места  Оля
и вышла из комнаты. За ней последовала Варя.
   Выпив по стакану чая, офицеры стали одеваться.
   В это время раздался стук в дверь, и звонкий детский голос прокричал:
   - Тетя Варя у вас?
   - Вася прислан за мной из госпиталя, - догадалась Варя, открывая дверь.
   - Дохтур главный Протопопов просит вас  приютить.  Сейчас  принесли  двух
тяжелых, а хирургической сестрицы нет, - одним  духом  выпалил  запыхавшийся
мальчик.
   - Ладно уж, приду, - вздохнула девушка. - Ты ел? Садись пить чай.
   Мария Петровна взяла мальчика под свое покровительство, наделила огромным
куском хлеба, намазанным вареньем, и налила  чаю.  Через  пять  минут  Варя,
Борейко и Звонарев уже шагали по темным  улицам,  ежеминутно  спотыкаясь  по
дороге. В конце концов офицеры подхватили девушку под руки и  довели  ее  до
госпиталя. Вася торопливо шагал за ними.
   - Итак, до скорого свидания, - пожала руки своим спутникам девушка. -  За
вашу сегодняшнюю  любезность  прощаю  вам,  Медведище,  многие  передо  мной
прегрешения!
   Прапорщик проснулся.  Рядом  на  складной  кровати  храпел  неопрятный  и
трусоватый Рязанов. От него шел густой запах давно не  мытого  человеческого
тела и водочного перегара. У окна посапывали Дебогорий-Мокрневич  и  младший
офицер стрелковой роты, глуповатый и пошловатый Карамышев. На  столе  чадила
сильно прикрученная керосиновая лампа. Было темно и холодно. Снаружи изредка
доносились глухие звуки не то артиллерийской стрельбы, не то взрывов  ручных
бомб.
   Прапорщик, спавший одетым,  встал  и  поднял  фитиль  лампы.  Его  слегка
лихорадило. За девять месяцев войны он привык к опасностям и почти не  думал
о них. Ему вспомнилось, как вначале, еще на Электрическом Утесе, при  каждом
появлении на море японской эскадры страх закрадывался в его  душу,  сковывая
движения и путая  мысли.  Постепенно  он  научился  владеть  собою.  Сегодня
впервые им овладел безотчетный,  неопределенный  страх.  Звонарев  попытался
стряхнуть с себя это гнетущее чувство и не смог.
   "Предчувствие? - подумал он, и тотчас же его трезвый ум запротестовал.  -
Устал, сдают нервы", - решил он, но, достав из-под  подушки  листок  бумаги,
неожиданно для себя написал письмо Варе.
   "Милая Варенька, плохо себя чувствую. Что-то давит душу.  Думаю  -  убьют
меня скоро. Если это случится - не горюйте. Вы в Артуре  самый  близкий  мне
человек, поэтому я к вам и обращаюсь в минуту душевной слабости. Не плачьте,
если это вообще разрешается амазонкам и валькириям. Ваш  С.  Пожалуй,  можно
ограничиться и одной первой буквой. Как вы думаете, госпожа Брунегильда?"
   Заклеив письмо в конверт и написав адрес, прапорщик сунул  его  в  папку,
где  хранились  его  расчеты  и  чертежи,  и  задумался.  На  столе   лежали
неоконченные проекты минных галерей. Надо было работать.
   Со времени пребывания на форту внешний  мир  Звонарева  страшно  сузился,
ограничиваясь подземными работами и событиями вокруг. Форт стал ему казаться
уединенным от всего мира островом, окруженным вражеской стихией -  японцами.
Все интересы, разговоры, мысли, действия исчерпывались тем, что  делают  или
собираются  делать   японцы   и   как   этому   противодействовать.   Артур,
Электрический Утес, даже Залитерная стали  чемто  далеким  и  неощутимым.  О
Борейко, Варе, учительницах прапорщик вспоминал как о людях, находившихся за
тысячу верст от форта  номер  два.  Их  заботы,  треволнения  перестали  его
интересовать, поскольку они  не  были  связаны  с  происходившим  здесь,  на
окруженном  с  трех  сторон  и  сильно  пострадавшем  передовом   укреплении
осажденной крепости.
   Прапорщик старательно вычерчивал карандашом  наличные  минные  галереи  и
намечаемое в дальнейшем их развитие. От этого занятия  его  оторвал  хриплый
голос Дебогория-Мокриевича, спрашивавшего, который час.
   - Пять часов двадцать минут утра, - ответил Звонарев, взглянув на часы. -
Сейчас японцы будут сменяться, надо пойти послушать, что у них делается.
   - Не мешает, - отозвался саперный поручик и, повернувшись на другой  бок,
опять захрапел.
   Звонарев отложил чертежи,  потянулся,  сложил  свои  бумаги  и  вышел  из
каземата. Сразу же его охватила  ночная  сырость,  и  он  поспешил  войти  в
казарму. Едва он отворил дверь,  как  ему  в  нос  ударил  тяжелый,  спертый
воздух. Сказывалось полное отсутствие вентиляции. Больше сотни  людей  спало
на двухъярусных нарах. Дневальные сидели на табуретках  или  расхаживали  по
проходу. Завидя Звонарева, дежурный по роте подскочил с рапортом.
   - Где спят мои артиллеристы? - спросил Звонарев у дежурного.
   - Все уже вышедши на работу и с ними два плотника.
   Миновав казарму, прап