заметил
с места, командир порта адмирал Григорович.
   - Было бы лучше, если бы  моряки  позаботились  об  уничтожении  японской
эскадры, - буркнул Никитин.
   - Мы делаем все,  что  в  наших  силах,  чтобы  нанести  наибольший  вред
неприятелю... - начал было снова Витгефт.
   - Поэтому-то и сидите в этой артурской луже и предпочитаете плавать не  в
Желтом море, а на берегу в море шампанского, - иронизировал Никитин.
   - Как только поврежденные корабли будут исправлены и войдут  в  строй,  с
помощью бога и покровителя моряков Николая-угодника попытаем свое счастье  в
ратном подвиге с японцами.
   - Пока что Николай-угодник, по-видимому,  помогает  больше  япошкам,  чем
вам, - заметил Рейс.
   - Довольно разговаривать, господа, - оборвал пререкания Стессель. -  Наша
эскадра еще не выполнила своего долга перед царем  и  родиной.  Тринадцатого
мая во время Цзинджоуского боя командиры "Отважного" и "Гремящего" - Лебедев
и Цвигман - приказали разобрать свои машины и не вышли в море. Я считаю  это
прямой изменой. Оба эти  преступника  мною  арестованы  и  будут  судимы  по
законам военного  времени,  как  бы  против  этого  ни  протестовал  адмирал
Витгефт. Обоих повешу на казачьем плацу! - неистовствовал Стессель. -  Всех,
кто  за  них  будет  заступаться,  я  тоже  сочту  за  изменников  со  всеми
вытекающими -  отсюда  последствиями.  Я  заставлю  флот  служить  России  и
русскому царю, а не японскому микадо! - потрясал кулаками генерал.
   - Это слишком! Я не  считаю  здесь  больше  возможным  присутствовать,  -
совсем растерялся Витгефт.
   - Вношу предложение сделать перерыв, - спокойно проговорил Кондратенко.
   Все его поддержали и с  шумом  поднялись  с  мест.  Кондратенко  и  Белый
обратились к Стесселю с просьбой быть в дальнейшем сдержанней.
   -  Не  следует  забывать,  Анатолий  Михайлович,  что  ход   сегодняшнего
совещания будет известен и наместнику, - предупреждал Белый. - Он же, как ты
знаешь, души не чает в моряках.
   - Адмирал Витгефт лишь строго проводит  в  жизнь  указания  наместника  о
необходимости,  елико  возможно,  беречь  нашу   эскадру,   -   вторил   ему
Кондратенко.
   - А вы как смотрите на это, Виктор Александрович? - обратился Стессель  к
Рейсу.
   - По-моему, ваше  превосходительство,  пусть  сперва  моряки  ответят  на
поставленные - вами вопросы, - посоветовал Рейс. - А затем" будет уже видно,
что говорить дальше.
   - Прошу занять  места,  заседание  продолжается,  -  зычным  командирским
голосом предложил Стессель. - Кто желает высказаться? -  спросил  он,  когда
все заняли свои места.
   Выступил адмирал Григорович. Поглаживая свои длинные  "штабс-капитаиские"
усы, адмирал спокойным ровным голосом, как будто ничего не произошло,  начал
свою речь.
   - Начальник Квантунского укрепленного района  генерал  Стессель  является
старшим лицом в Артуре, - по своему чину и первым ответчиком перед  царем  и
Россией за все происходящее в Артуре.  Вполне  понятны  ввиду  этого  и  его
повышенная нервозность, и известная резкость, которую он  проявил  на  нашем
заседании при обсуждении вопроса о дальнейшей судьбе Артура.  На  этих  днях
вступают в строй "Цесаревич" и "Ретвизан", неделю тому назад вышла  из  дока
"Паллада". Теперь, несмотря на явное превосходство сил противника,  особенно
в отношении миноносцев, все же можно попытать счастье в бою.
   - Когда, вы считаете, эскадра сможет выйти в море? - спросил Стессель.
   - Около первого июня: к этому времени весь ремонт на судах будет закончен
и, кроме того, будут погружены на эскадру все необходимые запасы.
   За Григоровичем выступил младший флагман эскадры адмирал князь Ухтомский.
   - Эскадре нечего и думать о выходе в море. Там ее ждет неизбежная  гибель
или от японских мин, во множестве разбросанных на внешнем рейде, или в бою с
превосходящими силами противника. Поэтому единственное разумное  решение-это
отсиживаться в Артуре, ожидая,  когда  он  будет  деблокирован  Маньчжурской
армией или когда к нам на помощь подойдет  вторая  эскадра  из  России.  Мы,
моряки, должны свою судьбу, но примеру  Севастополя,  связать  с  крепостью.
Свезти на берег свои орудия, списать в десант возможно большее число  людей,
образовав из него подвижный резерв крепости и этим усилить оборону Артура, а
там что бог и Николай-угодник дадут, то и будет.
   - Что ваше сиятельство предполагает делать с  флотом,  если  Артур  будет
вплотную обложен с суши и эскадре будет угрожать опасность быть  потопленной
на внутреннем рейде Артура? - спросил Рейс.
   - Оставаться в нем до последней возможности...
   - ...а затем затонуть в этой луже... - перебил Стессель.
   - ...и вновь воскреснуть под японским флагом, - вставил Никитин.
   - Мы, моряки, считаем, что Артур никогда сдан  не  будет.  Следовательно,
если даже допустить возможность потопления кораблей на внутреннем рейде,  то
воскреснут они после войны опять под русским, а не под  японским  флагом,  -
возразил Никитину Витгефт. - Поэтому предложение князя,  по-моему,  является
наиболее целесообразным.
   - Флот всю осаду камнем будет висеть на нашей шее! - кипятился Никитин. -
Пусть-ка он лучше убирается поскорее на все четыре стороны из Артура, а свое
продовольствие оставит для нужд гарнизона.
   - Помимо продовольствия, нам нужно  получить  от  моряков  еще  орудия  и
снаряды к, ним, - вставил Белый.
   - С чем же мы тогда выйдем в море, где нас ждет бой с японцами? - спросил
Витгефт.
   - Я лично думаю,  что  мнение  князя  Ухтомского  о  необходимости  флоту
остаться в Артуре в наших условиях самое правильное, - ответил Белый.
   - Вопрос ясен, - резюмировал Стессель. - Моряки в море выходить не хотят,
а мы, сухопутные, считаем, что они должны возможно скорее оставить  Артур  и
выполнить свое прямое назначение - попытаться с боем овладеть  морем  или  с
честью погибнуть.
   В дальнейшем все сухопутные генералы, за исключением Белого,  высказались
за выход эскадры в море, а моряки, кроме  Григоровича,  Эссена  и  командира
"Баяна" Вирена, за ее оставление в Артуре.
   Стессель презрительно усмехнулся.
   - Из опроса мнений господ моряков ясно, что они забывают о  своей  прямой
обязанности - помогать не только Артуру, но и Маньчжурской армии. Без победы
на  море  победа  на  сухопутном  фронте  будет  крайне  затруднительна.  И,
наоборот, при нашем господстве  или  даже  простом  равенстве  сил  на  море
быстрая победа  на  суше  обеспечена.  Поэтому  я  еще  раз  от  лица  армии
категорически требую выхода эскадры в море для уничтожения японского  флота.
Отказ от выполнения этой задачи буду рассматривать как измену долгу  присяги
и своей родине! - стуча кулаком по столу, угрожал генерал.
   - Вы забываете, что флот вам не подчинен,  -  выкрикнул  в  ответ  тонким
фальцетом Витгефт, - и вы не имеете права отдавать флоту никаких приказов!
   - Если эскадра  не  выйдет  в  море,  я  запрещу  морякам  появляться  на
территории укрепленного района. Рассыплю стрелковые цепи по берегу и  обнесу
порт колючей  проволокой.  Варитесь  тогда  в  собственном  соку!  -  кричал
Стессель.
   По знаку Рейса Стессель опять объявил перерыв и, выйдя из-за стола,  стал
громко выговаривать Белому.
   - Тебе бы, Василий Федорович, во флоте служить. Ты  всегда  руку  моряков
держишь, - упрекал он начальника артиллерии.
   - Я ответствен за артиллерийскую оборону крепости, а без пушек и снарядов
защищать Артур не могу, - возразил Белый и отошел к морякам.
   Никитин, окруженный младшими  морскими  офицерами,  обвинял  адмиралов  в
трусости.
   - Будь моя воля, - бубнил он, -  всех  бы  ваших  адмиралов  и  капитанов
первого  ранга  разогнал,  а  вас,  лейтенантов  и  мичманов,  поставил   бы
командовать броненосцами. Поди вы с ними справились бы не хуже адмиралов?
   - Справились бы, ваше превосходительство. Мигом бы японцам нос утерли,  -
хором отвечали мичманы и лейтенанты.
   - Где бы у вас тут малость горло промочить, а то больно пересохло оно  от
всей этой болтовни.
   - Сельтерской прикажете, ваше превосходительство?
   - Я не дама в положении и не кисейная барышня, - обиделся генерал.
   - Коньяку, рому, виски? - продолжали предлагать моряки.
   - Наконец-то догадались! Чего хотите, но чтобы было покрепче.
   Через четверть часа воинственный генерал  уже  пил  брудершафт  со  всеми
мичманами и лейтенантами. На заседание он больше не пошел,  а  вместо  этого
прочно окопался в кают-компании, откуда затем  был  переправлен  в  одну  из
офицерских кают, где мирно опочил.
   После  вторичного  перерыва  прения  приняли  наконец   более   спокойный
характер. Моряки признали, что эскадре все же необходимо попробовать выйти в
море и попытаться, не ввязываясь в  бой,  прорваться  во  Владивосток.  Хотя
Вирен и Эссен настойчиво указывали  на  абсурдность  этого  предложения  при
наличии чуть ли не всего японского флота под Артуром, большинство все же  не
согласилось с ними. Затем договорились о возвращении из  крепости  некоторой
части орудий среднего калибра, наметили время  выхода  в  море  примерно  на
пятое  июня,  и  на  этом  окончилось  заседание.  Стессель   отказался   от
предложенного Витгефтом обеда и уехал вместе "в Рейсом, Водягой и Сахаровым,
а Смирнов, Кондратенко и Белый остались у адмирала.
   После  отъезда  Стесселя  атмосфера  сразу  резко   изменилась.   Исчезла
натянутость, все оживились и весело заговорили друг с другом.
   За длительным обедом, сопровождавшимся обильной выпивкой,  все  участники
окончательно настроились на мирный лад,  многократно  лобызались  и  уверяли
друг друга во взаимной любви.
   Вернувшись домой, Стессель начал было хвастливо  повествовать  супруге  о
своих победах над моряками, но Вера Алексеевна, разделявшая с мужем нелюбовь
к морякам, на этот раз, против обыкновения, слушала его довольно равнодушно.
Это  обстоятельство  заставило  генерала   насторожиться:   за   многолетнюю
супружескую жизнь он хорошо усвоил, что после  столь  холодного  приема  ему
предстоит выдержать хорошую головомойку. Он не ошибся в своих предложениях и
на этот раз. Едва кончился обед и генерал удалился в  свой  кабинет,  как  к
нему вошла Вера Алексеевна. Предвкушая неприятный разговор,  генерал  нервно
заерзал на своем диване.
   - Что у тебя, Анатоль, произошло вчера на "Этажерке"  с  Варей  Белой?  -
сразу задала вопрос Вера Алексеевна.
   - Когда я проезжал мимо "Этажерки", она напялила на  себя  фуражку  этого
прапора, что всегда с ней бывает, и начала отдавать мне честь,  в  то  время
как он стоял с ней рядом болван болваном.  Я  указал  ей  на  недопустимость
такого отношения к офицерскому головному убору, - вот и все.
   - Почему же она со слезами жаловалась на тебя своей  матери,  что  ты  ее
публично оскорбил?
   - Я, кажется, ничего особенного не  сказал,  только  напомнил,  для  чего
служит женский пол.
   - И это, по-твоему, ничего? Порядочной девушке публично сказать, что  она
существует для деторождения! Ты, Анатоль, забыл, что "Этажерка" не  казарма,
а Варя не солдат, и твои солдатские  шуточки  с  ней  совершенно  неуместны.
Мария Фоминична, конечно, в обиде на тебя за дочку. Надо  тебе  будет  перед
ней хорошенько извиниться и Варе подарить что-нибудь.
   - Чего ради я стану еще извиняться, коль я ничего обидного не  сказал?  И
не подумаю.
   - Если ты сам не понимаешь своей грубости, то  я  прекрасно  это  сознаю.
Нечего тебе думать или не думать. Раз я тебе говорю, значит, так и надо.  Ты
пойдешь к Белым и извинишься за свою грубость перед Марией Фоминичной, а  не
пойдешь, я вместо тебя отправлюсь с извинениями, - пригрозила генеральша.
   - Ладно уж! Так и быть, съезжу к Белым завтра, что ли. У них бывают такие
вкусные блинчики к кофе, что пальчики оближешь, да и узнать надо, до чего же
договорился Белый с самотопами, - сдался генерал.
   -  Потом  ты  до  сих  пор  не  утвердил  награждение  артиллеристов   за
Цзинджоуский бой.
   - И не утвержу! Пусть на будущее время  знают,  что  за  потерю  пушек  я
наград не даю.
   - Но в этом списке есть и Варя Белая. Она-то не виновата в том, что  были
оставлены пушки.
   - Неудобно наградить ее одну, а других не награждать.
   - Пустяки ты говоришь. Варя прежде всего генеральская дочь, поехала  туда
по своей охоте, чуть не погибла там, а ты ее равняешь со всеми остальными.
   - Там была еще какая-то другая, такая же сумасшедшая девчонка. Надо и  ее
тогда наградить.
   - Отчего же не наградить, если она этого заслужила?
   - По-моему, бабы не могут совершать никаких  подвигов,  разве  что  родят
сразу тройню или четверню.
   - Бабы! Грубиян! Ты-то сам, герой, как и за что свой "Георгий" получил  и
к нему генеральский чин в придачу?
   - Мне подвезло...
   - Ты прекрасно знаешь, что, не будь меня, и везения  этого  бы  не  было.
Лучше без разговоров утверди-ка эти награды. Я  приказала  писарям  принести
нужные наградные листы и на них зачеркнула твою резолюцию об отказе.
   - Но в нем ведь что-то около ста человек.
   - Я отобрала только те листы, где есть Варя Белая.  В  них  всего  десять
человек с Утеса. Они с начала войны не получали ни одной награды!
   - Утесовцам еще куда ни шло! - И генерал  лениво  подписал  поданную  ему
женою бумагу.
   - Я сегодня получила письмо от Лилье. Бедняжка под арестом.  Его  посадил
за какие-то пустяки Кондрателко.
   - Раз Кондратенко посадил, значит, за дело: Лилье твой большой жулик.
   - Я думаю, что Лилье можно отпустить с гауптвахты, посидел  он  денек,  и
хватит с него.
   - Маловато больно. Его на сколько посадил Кондратенко?
   - На две недели. Я от твоего имени написала Роману Исидоровичу  письмо  с
просьбой, если можно, освободить Лилье и  поручить  ему  постройку  хотя  бы
нашего блиндажа, а я за ним сама присмотрю.
   - Много ты в этом понимаешь!
   - Попрошу Сахарова помочь мне - недаром же он целый Дальний выстроил.
   - Причем половину денег украл.
   - Не  пойман  -  не  вор!  Все  инженеры  -  воры.  Подпиши-ка  письмо  к
Кондратенко. В нем  ты  не  настаиваешь  на  освобождении  Лилье,  а  только
просишь, если он найдет это возможным. Понял?
   Генерал махнул рукой и кряхтя черкнул какую-то закорючку на бумаге.
   - Еще что? - спросил он.
   - Еще тут нужна твоя подпись, - ткнула генеральша пальцем в бумагу.
   - О чем она?
   - Об отсрочке до конца войны платежей по налогам с имущества Тифонтая.
   - Это меля не касается. Пусть  обращаются  к  градоначальнику,  он  этими
делами ведает.
   - Он отказал, поэтому обращаются к тебе.
   - Где сам Тифонтай? Поди к японцам обежал?
   - Что  ты,  Анатоль!  Он  из  Дальнего  успел  уехать  на  север  в  штаб
наместника, а Сахарову выдал доверенность на ведение  всех  своих  артурских
дел.
   Стессель подписал и эту бумагу.
   - Теперь можешь спокойно спать. - И генеральша ласково поцеловала мужа  в
лоб.
   Стессель сладко зевнул и повернулся на  бок.  Вера  Алексеевна  вышла  из
комнаты, тихонько прикрыв за собою дверь.
   В столовой ее ждал Сахаров.
   - Все подписано; Василий Васильевич,  -  обратилась  к  нему  генеральша,
протягивая бумагу.
   - Не знаю, как мне вас и  благодарить,  Вера  Алексеевна,  -  расшаркался
капитан, целуя руку превосходительной хозяйки.
   - У меня к вам будет небольшая просьба. Мне нужны хорошие золотые серьги,
желательно с бриллиантами, хотя можно и с рубинами, не  особенно  дорогие  -
рублей на пятьдесят, - проговорила Вера Алексеевна.
   - Приложу все  свои  усилия,  чтобы  достать  их.  У  меня  осталось  еще
несколько старых знакомых среди ювелиров-китайцев.  Они  большие  знатоки  в
таких вещах и, конечно, не откажут мне, - уверил капитан. - Как только найду
что-либо подходящее, тотчас же доставлю вам.
   - Буду вам крайне признательна. Серьги мне нужны для  свадебного  подарка
дочери Белого, - пояснила генеральша, прощаясь с Сахаровым.
   Через час, сидя в своем небольшом,  но  очень  уютном  особняке  в  Новом
городе, Сахаров бесцветными чернилами условным шифром писал письмо Тифонтаю.
В нем он  подробно  сообщал  об  окончании  ремонта  поврежденных  судов,  о
предстоящем выходе эскадры для прорыва во Владивосток, о розни между  флотом
и армией, о ходе работ по укреплению сухопутного  фронта.  В  заключение  он
уведомлял об освобождении до конца войны  от  налоговых  платежей  всех  его
предприятий в Артуре и просил выслать просимые генеральшей серьги. "Цена  по
вашему усмотрению, - заканчивал Сахаров свое послание. - Налогов сложено  на
сумму около 50 000 рублей. Полагаю, что серьги могут стоить от 3 до 5 тысяч,
так как в них очень заинтересована артурская Юнона".
   Окончив письмо, Сахаров еще раз проверил шифр, скатал послание  в  тонкую
трубочку и хлопнул в ладоши. Вошел старый нищий. Сахаров выслал денщика и  с
удивлением взглянул  на  нищего,  который  сразу  распрямился  и  насмешливо
взглянул на Сахарова.
   - Мистер Сахаров, по-видимому, не ожидал меня  видеть  здесь  и  в  таком
виде? - спросил он.
   - Вы очень сильно рискуете, ваше превосходительство, появляясь в Артуре.
   - Война является сплошным риском. Мы, военные, к нему  привыкли.  Я  буду
изредка, когда найду нужным, появляться у  вас.  О  моем  здесь  пребывании,
конечно, никому не должно быть известно.
   Сахаров только почтительно слушал своего собеседника и  кивал  головой  в
знак  полного  согласия.  Затем  японец  взял  письмо,  ознакомился  с   его
содержанием,  униженно  кланяясь  капитану,  бесшумно  вышел   из   комнаты.
Оставшись один, Сахаров разразился целым потоком брани по адресу Томлинсона,
Смита и Танаки.
   "Мертвой хваткой держат меня за горло, и я бессилен перед ними. Выдать их
невыгодно и крайне опасно. И я и моя семья могут погибнуть от  руки  наемных
убийц", - с горечью думал капитан, шагая по своему кабинету.
   В этот же вечер у Ривы собралась  не  очень  многочисленная,  но  дружная
компания.  Праздновались  сразу  два  события:  свадьба  Андрея  с  Ривой  и
получение им наград за свои боевые подвиги.
   Еще засветло пришли Желтова с Олей Селениной  и  Леля  Лобина  со  Стахом
Енджеевским.  Они  поднесли  Риве  большой  столовый  сервиз  из  китайского
фарфора. Самый характер этого подарка  говорил  о  том,  что  связь  Ривы  с
Андрюшей они рассматривали как настоящее супружество.
   - Мне  даже  неловко  принимать  от  вас  такие  подарки,  -  сконфуженно
протестовала Рива.
   - Берите, дарим от чистого сердца, - ответила Желтова, целуя  девушку.  -
Вам в семье он очень пригодится.
   Моряки поднесли Риве цветы, а Андрюше -  кортик  в  позолоченной  оправе.
Прибывшие позже Борейко и Звонарев с трудом втащили в комнату огромную, чуть
ли не в сажень высотой, бутылку, наполненную водкой.  На  ней  честь  честью
красовалась этикетка Петра Смирнова  с  указанием  емкости  -  десять  ведер
сорокаградусного хлебного вина.  Головка  бутылки  была  опечатана  казенным
белым сургучом, толстым слоем покрывавшим  дюймовую  пробку.  В  отличие  от
бутылок обычного типа в нижней части был  устроен  небольшой  краник,  через
который можно было цедить водку.
   - Наше с Сережей тебе искреннее пожелание, Андрюша, - чтобы у  тебя  было
столько же счастья в жизни, сколько водки в этой бутылке, и чтобы жизнь твоя
всегда была полна любви и счастья, как эта бутыль водкой, -  сказал  Борейко
прочувствованным голосом.
   - Откуда вы достали это чудище? - спросила его Рива.
   - Осталась в качестве сувенира  о  пребывании  в  Артуре  великих  князей
Кирилла и  Бориса.  Она  была  приготовлена  специально  по  их  заказу,  но
мартовская катастрофа помешала ее использовать по назначению. Я узнал о  ней
случайно, и мы решили преподнести ее вам с Андрюшей в знак нашей любви.
   - Надеюсь, вы не собираетесь выпить водку в один присест? -  осведомилась
Рива не без тревоги.
   - Не беспокойтесь, мы ее будем пить долго-долго.
   Чтобы не раздавить обеденный стол гигантской  бутылью,  ее  поместили  на
специальной дубовой подставке. Борейк