л   своей
артиллерии, к которой присоединился и обстрел с моря. Все батареи  оказались
под перекрестным огнем снарядов, летевших и слева и справа и засыпавших  всю
площадь позиции.
   Варя с Родионовым едва успели укрыться в  блиндаже  Тринадцатой  батареи.
Звонарев, наблюдавший за происходящим близким разрывом снаряда, был  сброшен
с бруствера и на несколько мгновений оглох и ослеп.
   Варя с криком бросилась к нему.
   - Что с вами? Вы ранены? - нагнулась она к лежащему на земле прапорщику.
   Ее лицо выражало страшный испуг, в глазах стояли слезы, и она, сама  того
не замечая, начала ласково гладить Звонарева по лицу.
   За Варей поспешили к прапорщику Мельников и несколько солдат с носилками.
   - Мне уже лучше, - с трудом проговорил Звонарев и с помощью солдат  встал
на ноги.
   - Идите в блиндаж и не смейте больше  оттуда  выходить!  -  распорядилась
Варя.
   - Идите-ка вы все на перевязочный пункт, - ответил прапорщик, - а я мигом
очухаюсь и без вас! Смотрите, сколько опять раненых на батареях.
   Когда обстрел несколько утих, Звонарев пошел посмотреть, что  делается  у
Блохина и Грязнова. Первого из них он нашел у четвертого  орудия,  -  Блохин
вытаскивал из-под земли полузасыпанного наводчика.
   - Потише, потише, братцы, видать, ноги у меня сильно попорчены!  -  молил
раненый.
   Блохин с неожиданной ловкостью подхватил его на руки и уложил на носилки.
   - Где Гайдай? - спросил Звонарев.
   - Рядом в блиндаже, его в голову ранило, - сообщил Блохин.
   В полутьме блиндажа прапорщик не сразу разглядел фигуру сидящего на  полу
Гайдая. Он обеими руками держался за голову и тихо  стонал.  Сквозь  грязный
платок у левого виска просачивалась кровь и текла вниз по щеке.
   Звонарев вытащил один из бинтов и хотел было его перебинтовать, но Гайдай
отстранил его и, взяв бинт, сам стал осторожно бинтовать свою голову.
   Звонарев  пожалел,  что  не  взял  с  собой  Мельникова  с   перевязочным
материалом.
   - Тебе очень больно? - спросил он у Гайдая.
   - Очень! Так и гудет в голове, ровно колокол на пожаре! Пропаду я  здесь.
Нутром чувствую, - жалобно проговорил Гайдай. - Не видать мне больше  родной
Вкраины!
   - Чего зря ноешь! Утром героем был, а  теперь  панихиду  по  себе  раньше
времени поешь! - упрекнул его Звонарев. - Малость зацепило, а ты  и  раскис.
Родионов посерьезнее тебя ранен, а вернулся в строй.
   Гайдай замолк и продолжал держаться за голову.
   Японцы постепенно ослабили огонь по всему участку.
   Напряженность боя явно падала.
   Со всех батарей потянулись в тыл  легкораненые;  тяжелораненых  несли  на
носилках; часть солдат сносила трупы к Пятнадцатой батарее, где  в  яме,  на
месте  порохового  погреба,  решено  было  устроить  братскую   могилу   для
артиллеристов.
   Несколько человек было  отправлено  в  кухню  за  обедом.  Батареи  сразу
опустели.
   Обойдя все батареи, Звонарев нашел всего одиннадцать  годных  орудий.  Из
них пять старых китайских, к которым не было снарядов. К полевым  же  пушкам
нашлось около  сотни  снарядов.  Этим  и  исчерпывались  все  артиллерийские
средства обороны на левом фланге позиции.
   - В центре японец тоже разбил все батареи,  пушек  всюду  осталось  очень
мало, а снарядов и вовсе  нет.  Только  на  правом  фланге,  на  Известковой
батарее, еще стреляют, но и то совсем редко. Против сотни японских выстрелов
и десятка наших нет! - сообщили солдаты, ходившие за обедом.
   На позиции стало совсем  тихо,  и  Звонарев  решил  воспользоваться  этим
обстоятельством и  сходить  к  Высоких  Для  выяснения  общей  обстановки  и
получения  дальнейших  указаний.  Оставив  Родионова  за  старшего,  он  от"
правился на центральные батареи. Первое, что он здесь увидел, была  подбитая
морская пушка Канэ, которую так и  не  успели  установить.  Снаряд  попал  в
установочную тумбу и совершенно ее исковеркал. На всех батареях  осталось  в
целости по одному-два орудия. Брустверы были  срыты,  блиндажи  и  пороховые
погреба завалены, позиция была сильно разрушена.
   Высоких находился в блиндаже Шестой батареи. Он был перевязан и все время
тихонько стонал. Увидев Звонарева, он очень обрадовался.
   - Слава богу, хоть вы целы, а я и не чаял видеть вас в живых, глядя,  что
разделывают японцы! Что у вас осталось пригодного для дальнейшего боя?
   Прапорщик подробно сообщил ему обо всем.
   - У меня положение  не  лучше,  хотя  потерь,  конечно,  меньше.  По  нас
стреляли не суда, а только полевые батареи, но зато в огромном числе. Должно
быть, у них было до сотни орудий. Но мы тоже не одну сотню японцев отправили
на тот свет, -  рассказывал  Высоких.  -  Я  попрошу  вас  сейчас  дойти  до
Двенадцатой батареи, знаете - последняя постройка, рядом с Третьей батареей,
и доложить Третьякову о положении у нас.
   Звонарев немедленно направился к командиру полка.
   Выслушав его доклад, полковник  разразился  самой  непечатной  бранью  по
адресу Фока и Стесселя, которые, по его мнению, были виноваты в  сегодняшнем
разгроме.
   - Я сам сапер, за своим делом слежу и знаю, что в наше  время  артиллерию
надо ставить по возможности укрыто или, во всяком случае, замаскировав.  Они
же приказали все батареи, по старинке, поставить на горе, ибо, по их мнению,
артиллерии стыдно "прятаться" от противника! И  вот  результат!  Японцы  "не
постыдились спрятаться" и разгромили нас за несколько часов. Без  артиллерии
я защищать позицию не могу,  а  у  вас  почти  нет  орудий  и  снарядов,  и,
следовательно, помочь вы мне не можете! Не в службу, а в дружбу,  я  попрошу
вас сейчас съездить к генералу Надеину, начальнику передового отряда, с моим
донесением. Я прикажу вам подать одну из моих верховых лошадей.
   Когда Звонарев уже сидел на лошади, Третьяков еще раз повторил  ему  свои
соображения по вопросу дальнейшей обороны цзинджоуских позиций.
   - Ввиду отсутствия снарядов мне нужна  самая  энергичная  помощь  полевых
батарей, которые должны стать здесь, а не за  пять  верст,  на  Тафаншинских
высотах. Затем мне необходим резерв не менее двух батальонов  для  борьбы  с
возможным прорывом японцев в тыл позиции. У меня остались в  резерве  только
музыкантская команда и знаменный взвод. Генерала Надеина найдете  у  станции
Тафаншин, на высоте тридцать два. Да она отсюда видна простым глазом: видите
группу людей на сопке? Там и находится генерал.
   Звонареву  пришлось   ехать   по   открытой   дороге,   довольно   сильно
обстреливаемой японцами.
   Добравшись с трудом до нужного  места,  прапорщик  соскочил  с  лошади  и
спросил:
   - Где тут найти генерала Надеина?
   - Вон там на стуле сидит! - указал ему один из солдат.
   Шагах в двенадцати от  них,  на  самой  вершине  сопки,  поросшей  густой
зеленой травой, на складном стуле  сидел  широкоплечий  старик,  похожий  на
рождественского деда, для шутки одетого в генеральскую форму.
   Генерал дремал, греясь на солнышке. Белая фуражка  с  огромным  козырьком
мерно покачивалась вместе с генеральской головой. Длинный, до колен,  китель
мешком сидел на его сухощавой фигуре.  На  коленях  генерала  лежал  большой
старинный бинокль, больше похожий на две спаренные подзорные трубы.
   -  Донесение  вашему  превосходительству  от  полковника  Третьякова!   -
отрапортовал прапорщик.
   - А? Что? - вскинулся  генерал.  -  От  Третьякова?  Ну,  что  он  пишет?
Прочтите шами, а то я беж очков не вижу! - прошамкал Надеин. -  Напрашно  он
панику ражводит! Японцы уже отштупают по вшему фронту. Я об этом уже  пошлал
телеграмму в Артур, - проворчал недовольно генерал, когда Звонарев  прочитал
ему третьяковское послание.
   - Шам пишет, что  японцы  перештали  штрелять,  и  тут  же  требует  шебе
артиллерию и режервы. Ничего я ему не дам.  Пушть  выкручиваетша  шам.  -  И
генерал опять погрузился в приятную дремоту. Прапорщик в недоумении топтался
на месте, не зная, что ему предпринять дальше. -  В  Шеваштополе  куда  хуже
бывало, и то помощи не прошили, - вдруг заговорил опять генерал, не открывая
зажмуренных глаз. - На четвертом  баштионе  по  дешять  -  двадцать  человек
оштавалошь  и  то  отбивалишь  шами  от  францужов,  и  от  англичан,  и  от
итальянцев.
   Опять последовала пауза.
   - Генерал Фок не прикажал давать режерв. Он на жавтра  понадобитша.  -  И
генерал окончательно замолчал.
   Звонарев отошел в сторону и стал наблюдать  за  картиной  боя  на  правом
фланге. На светлом фоне залива Хунуэнеза был отчетливо виден силуэт  русской
канонерской лодки "Бобр",  которая  громила  левый  японский  фланг  и  тыл.
Большие столбы дыма от  разрыва  крупных  морских  снарядов  взлетали  около
занятой противником деревни. Вскоре деревня загорелась. Японцы стали  быстро
выбегать  из  нее,  скрываясь  в  тылу.  Прапорщик  сообщил  генералу   свои
наблюдения.
   - Я же вам говорил, что японцы  отштупают.  Шкоро  они  побегут  по  вшей
линии, - не поднимая головы, равнодушным тоном отозвался генерал.
   В это время справа показалась  выезжающая  на  позицию  полевая  батарея.
Звонарев залюбовался, глядя на то, как на широком галопе она строго  держала
равнение и дистанцию  между  орудиями.  Впереди  на  вороной  лошади  скакал
командир,  сопровождаемый  трубачом  на  традиционном  в  артиллерии   белом
жеребце.  Как  только  батарея  вылетела  на  хребет,  в  воздухе   блеснула
командирская шашка, и тотчас,  совершив  на  полном  галопе  заезд,  батарея
снялась с передков, а упряжка двинулась в тыл. В следующее мгновение  первое
орудие уже дало выстрел, а за ним, нагоняя друг друга,  загрохотали  и  семь
остальных.
   - Очередь! - донеслась команда с батареи.
   - Не правда ли, лихо? - проговорил очнувшийся Надеин. - Люблю шмотреть на
артиллерийшкую штрельбу. Шердше радуетша.
   Но не  успела  батарея  выпустить  и  нескольких  очередей,  как  на  нее
обрушились десятки  японских  снарядов.  Огонь  батареи  сразу  ослабел,  ее
заволокло дымом и пылью, сквозь которые были видны падающие на  землю  люди,
перевернутые зарядные ящики и опрокинутые подбитые орудия.
   Не прошло и пяти минут, как прислуга начала торопливо на руках  скатывать
вниз уцелевшие два-три орудия. Еще немного, и на позиции батареи  никого  не
осталось, кроме белеющих на зеленом  фоне  травы  рубах  убитых  и  раненых.
Батарея прекратила свое существование.
   Звонарев был потрясен.
   - Царштво им небешное! Не повежло им шегодня, - прошамкал генерал и, сняв
фуражку, перекрестился размашистым крестом.
   - Что прикажете  доложить  полковнику  Третьякову?  -  осмелился  наконец
спросить прапорщик.
   - Ах, вы еще ждете? - откликнулся генерал. -  Там  под  горкой  в  куштах
шидит капитан Романовшкий. Пожовите его ко мне, я с ним хочу посоветоваться.
   Звонарев подошел к указанному месту и нашел лежащего  на  бурке  молодого
капитана генерального штаба.
   - Вас просит к себе генерал Надеин, - обратился к нему Звонарев.
   - Что? Надеин? Что еще надо этому старому!.. - нехотя отозвался  капитан,
лениво поднимаясь на ноги.
   Надеин рассказал Романовскому о просьбе Третьякова.
   - По-моему, вполне  основательные  требования,  ваше  превосходительство.
Если японцы начнут отступать, то эти батальоны  с  артиллерией  можно  будет
бросить  в  преследование,  а  если  опять  будут  атаковать,  они   помогут
Третьякову отбить атаку, - с апломбом проговорил капитан.
   - А что шкажет потом Фок?
   - Едва ли он скоро появится здесь, - усмехнулся капитан.
   - Да, и Фок, и Штешшель не любят штрельбы. Еще в шеяьдешят шедьмом  году,
когда они у меня в роте шубалтернами были, то как подниметша  штрельба,  так
оба и норовят в обож уехать, - оживился генерал. - И оба  крешты  жа  других
получили. Фок на Шипке и не был, а крешт жа нее  имеет.  Штешшель  в  шорока
верштах от Тяньджиня был, когда его брали, и тоже умудрилша  получить  крешт
жа его вжятие, вше по протекции. Хорошо тому, у кого рука  наверху  ешть,  -
вздохнул генерал.
   Романовский быстро набросал на полевой книжке ответ  Третьякову  и  подал
Надеину для подписи.
   Звонарев уже собирался ехать назад, когда неожиданно  к  ним  подъехал  с
большой свитой Фок.
   -  Как  дела,  Митрофан  Александрович?  -  обратился   он   к   Надеину,
поднявшемуся со стула ему навстречу.
   - Японцы  отштупают,  а  Третьяков  прошит  помощи!  -  ответил  генерал,
указывая на Звонарева.
   - Передайте полковнику Третьякову, что он не  командир  полка,  а  дерьмо
собачье! - крикнул Звонареву сразу вскипевший Фок. - Больше  ничего,  можете
ехать.
   Прапорщику  ничего  не  оставалось  как  повиноваться,  и  он   пошел   к
ординарцам, которые валялись на земле около своих лошадей.
   Через четверть часа Звонарев уже был у Третьякова и передал ему на словах
ответ Фока.
   - О чем они думают? Японцы не только не отступают, но, наоборот, усиленно
накапливаются против нашего левого фланга у деревни Сидай и против центра  -
за Цзинджоу! На левый фланг я  отправил  последний  резерв.  Теперь  у  меня
остались только штабные ординарцы, - возмущался полковник. - Потом  меня  же
винить будут, если японцы прорвутся и займут позицию.
   Прапорщик отправился к своим батареям.
   Вскоре бой возобновился  по  всей  линии.  Теперь  японцы  обрушились  на
стрелковые  окопы.  Эти  окопы  вовсе  не  имели   бетонных   блиндажей,   а
прикрывались  лишь  легонькими   деревянными   козырьками,   которые   могли
предохранить только от ружейных и шрапнельных пуль, но не от артиллерийского
огня.
   Траншеи наполнялись ранеными и убитыми. Вскоре на задние аппарели  окопов
стали выбрасывать трупы, которые мешали передвижению в траншеях.
   Белые рубахи убитых образовали за окопами четко видимую  японцами  кайму,
чем еще больше облегчали им пристрелку.
   На море появились ушедшие было японские суда  и  начали  фланговым  огнем
обстреливать стрелковые траншеи.  Мощные  взрывы  морских  снарядов  сносили
сразу по нескольку  саженей  окопов  и  проволочных  заграждений.  Положение
пехоты стало критическим. Звонарев с волнением наблюдал за  развертывающейся
перед ним драмой, не имея возможности ничем помочь стрелкам.
   - Ваше благородие, японец лезет на наши окопы! - показал пальцем Купин на
цепи противника, быстро приближавшиеся со стороны деревни Сидай.
   - Прямой наводкой шрапнелью! - скомандовал прапорщик, и  несколько  белых
разрывов появились над неприятельскими цепями.
   Японцы сразу остановились и  припали  к  земле,  скрываясь  за  малейшими
укрытиями на местности.
   Звонарев еще раз удивился тому, насколько хорошо сливалась  с  местностью
их защитная одежда.
   Вскоре  губительный  артиллерийский  огонь  заставил  стрелков   очистить
передовые окопы и отойти на  вторую  линию.  Батареи  наполнились  ранеными,
искавшими укрытия в бетонных блиндажах.
   На перевязочном пункте не хватало рук, и  все  артиллеристы,  не  занятые
около орудий, превратились в санитаров, наскоро оказывающих помощь раненым.
   Артиллерийские  позиции  все  больше   наполнялись   стрелками,   которые
постепенно уходили из совершенно уже разрушенных окопов.
   - Ваше благородие, - спросил Звонарева стрелковый унтер-офицер, -  кто  у
вас тут за старшего будет?
   - По артиллерийской части - я. А где ваши офицеры?
   - Кого побило, кто убег, -  спокойно  ответил  солдат.  -  Мы  не  знаем,
отступать ли нам дальше, и если отступать, то куда?
   - Попытаемся еще продержаться здесь, пока есть снаряды, может, помощь  из
резерва подойдет.
   - Не видать ее что-то, ваше благородие, должно,  весь  резерв  на  другие
участки израсходовали. Так я, ваше благородие, пока  пушки  будут  стрелять,
людей задержу здесь, - ответил унтер и поспешил к своим стрелкам.
   Между тем после многих тщетных усилий японцам удалось захватить передовые
окопы, и по ним они быстро начали распространяться в обе стороны,  обходя  с
тыла и флангов. Одновременно неприятельская артиллерия вновь  обрушилась  на
русские батареи.
   Выглянув из-за бруствера, Звонарев увидел, как захватившие передние окопы
японцы добивали штыками русских раненых. Он  видел,  как  некоторые  из  них
пытались бежать от озверевших  японцев,  но  падали,  пронзенные  штыками  и
пулями. Вне себя от возмущения, прапорщик бросился к орудиям.
   -  Вали  картечью,  Купин!  -  крикнул  Звонарев   стоявшему   неподалеку
наводчику, но вблизи разорвался снаряд, и прапорщик  увидел  вместо  солдата
только кровавые куски мяса да один сапог, который, высоко взлетев в  воздух,
упал на бруствер. Около орудий не осталось больше артиллеристов.
   - Помогите мне пушку навести! - попросил  Звонарев  нескольких  стрелков,
еще продолжавших отстреливаться из-за брустверов батарей.
   Оставив винтовки, солдаты  сейчас  же  бросились  ему  помогать.  Наскоро
зарядив пушку картечью,  прапорщик  грубо  навел  ее  на  переполнивших  ход
сообщения японцев и выстрелил.
   Стрелки с жадным любопытством кинулись  к  брустверу.  Картечь  с  визгом
врезалась в толпу  японцев,  опрокинула  и  смяла  их,  и  только  несколько
уцелевших человек,  побросав  в  ужасе  винтовки,  выскочили  из  траншей  и
стремительно бросились в тыл.
   Дав еще два-три выстрела, батареи замолкли, расстреляв все свои снаряды.
   - Отходи! - скомандовал Звонарев  стрелкам  и  бросился  к  перевязочному
пункту.
   Тут он увидел бледную, трясущуюся Варю. Она молча показывала на то место,
где  только  что  был  перевязочный  пункт.  Попавшие  в  него  одновременно
несколько снарядов совершенно разрушили блиндаж  и  погребли  под  ним  всех
раненых.
   - Шурка где? - отрывисто спросил у нее прапорщик.
   В это время выброшенная взрывом земля в одном месте  зашевелилась,  и  на
поверхности показалась голова девушки.  Вскочив  на  ноги,  Шурка  с  криком
опрометью бросилась бежать.
   - Уходить надо, ваше благородие! Совсем окружил нас японец, -  с  разбегу
подлетел к ним Блохин, и все трое устремились за Шуркой.  -  Стой,  -  вдруг
остановился солдат, - забыл в блиндаже свой вещевой мешок. Я мигом обернусь.
- И он кинулся обратно к батарее.
   - Куда ты, дурья голова? - окликнул Звонарев, с ужасом глядя ему вслед.
   Но Блохин уже исчез в блиндаже и тотчас появился опять с  вещевым  мешком
за плечами. Японцы были уже  на  батарее.  Один  из  них,  вскинув  винтовку
наперевес, бросился на Блохина, но тот с размаху упал ему под ноги, так  что
японец, запнувшись об него, полетел кувырком. В следующее  мгновение  Блохин
был уже на ногах, выхватил у японца винтовку, ткнул его  штыком  и  бросился
бежать за Звонаревым, потрясая в воздухе захваченным трофеем.
   Около центральных батарей им навстречу  с  винтовками  в  руках  выбежали
Лебедкин, Белоногов и Заяц.
   - Уходи! - на бегу махнул им Звонарев.
   - Нас послал за вами, ваше благородие, Софрон  Тимофеевич,  они  внизу  у
кухни со всеми нашими, - ответил Лебедкин, и все устремились дальше.
   Около кухни было относительно тихо, снаряды сюда почти не залетали. Здесь
вокруг Родионова собрались все утесовцы.  Тут  же,  сидя  на  земле,  рыдала
Шурка.
   - Пошли дальше, - скомандовал Родионов, едва к ним присоединился Звонарев
с другими солдатами.
   - Дай передохнуть-то им, Софрон Тимофеевич, - сказал Ярцев.
   - Не до отдыха сейчас, тикать надо, а то японцу в лапы как раз угодим!
   Сзади  затрещали  частые  ружейные  выстрелы.  Солдаты  бросились  бежать
дальше. Плачущую Шурку Назаренко волокли под руки Белоногов и Ярцев.
   К узкому проходу через окопы и проволочные  заграждения  со  всех  сторон
стекались стрелки, на ходу отстреливаясь от наседавших японцев.
   Проскочить через проход сразу большому числу людей было почти невозможно,
но тут  помогла  японская  артиллерия,  которая,  преследуя  русских  огнем,
обстреляла свои же цепи. Спасаясь от обстрела, японцы кинулись в  сторону  и
остановились. Это дало  возможность  русским  вырваться  из  рокового  круга
окопов и проволочных заграждений. Но  впереди  еще  предстояло  пробежать  с
версту по открытой местности до выемки желез