в негодность. Выпустят японцы
сотню-другую снарядов и успокоятся.
   - Одиннадцатидюймовая батарея Золотой горы сделала уже по  нескольку  сот
выстрелов из каждого орудия и  все  же  продолжает  стрелять,  -  проговорил
Белый.
   - Но как? Большая часть ее снарядов попадает на  город  и  наши  позиции.
Если японцы начнут так же бомбардировать нас, им же будет хуже!  Пойдемте-ка
к столу и выпьем за здоровье именинницы, которую даже японцы почтили салютом
из своих новых пушек.
   Вернувшись за полночь в свою квартиру, Кондратенко снял с  себя  парадный
мундир и, вынув бумажку с расчетами Звонарева, внимательно проверил их.  Все
оказалось правильным. Встав из-за стола, генерал в задумчивости  заходил  по
кабинету. Полученные на днях сведения о  поражении  русских  под  Ляоянэм  и
отходе Куропаткина к Мукдену настроили его на мрачные  размышления.  Надежда
на скорую деблокаду крепости со стороны суши становилась с каждым  днем  все
более призрачной. Балтийская  эскадра  продолжала  находиться  в  России  и,
следовательно, могла прибыть в Артур не  раньше  января.  Появление  тяжелых
осадных мортир предрешало падение крепости  в  течение  ближайших  двух-трех
месяцев и неминуемо влекло за собой гибель всей эскадры. Даже  своевременное
прибытие эскадры Рожественского не могло спасти Артур. Плачевный исход войны
казался Роману Исидоровичу неизбежным. Жгучий  стыд  за  опозоренную  родину
сменялся вспышками гнева на  бездарное  правительство,  приведшее  к  такому
позорному концу.
   Невольно ему вспоминалась  собственная  жизнь.  Сын  старого  кавказского
солдата, после полувековой службы получившего прапорщичий чин, он учился  на
медные деньги. Трудовая жизнь  началась  для  него  рано.  Мальчиком  он  на
тифлисских базарах продавал искусственные цветы и другие мелкие  безделушки,
которые делали его сестра и мать-белошвейка.  С  третьего  класса  маленький
Рома уже дает уроки своим более состоятельным товарищам  и  этим  не  только
содержит себя, но и  помогает  родным.  Наконец  счастье  улыбнулось  -  ему
удалось поступить в военно-инженерное училище, а затем в  академию,  которые
он окончил блестяще. Молодой  инженер  направляется  на  родной  Кавказ,  на
строительство Батумской-Михайловской, как она тогда называлась, -  крепости.
И тут лицом к лицу сталкивается с продажностью и казнокрадством инженеров  и
подрядчиков. Он попытался бороться с этим. Очень быстро произошел конфликт -
на предложенную ему взятку он ответил пощечиной.  Начался  длинный  судебный
процесс, в котором он  явился  подсудимым.  В  результате  Роман  Исидорович
навсегда решил бросить инженерную деятельность.
   Не желая расставаться с любимым и родным ему военным делом, он поступил в
Академию генерального  штаба,  которую  также  окончил  с  отличием.  Дальше
началась  служба  в  строю,  которая  раскрыла  перед  ним  картину   полной
неподготовленности русской армии к войне, где  боевое  обучение  подменялось
шагистикой и парадами. Невежество, некультурность и  казнокрадство  офицеров
делали невозможным освоение  современной  техники  войны.  После  нескольких
выступлений  на  эту  тему  за  Кондратенко  прочно  установилась  репутация
беспокойного, неуживчивого командира От него поспешили  избавиться,  сплавив
его на Дальний Восток.
   Сюда он попал к моменту возвращения русских войск из  китайского  похода.
Трезво оценивая состояние частей, он пришел к выводу, что этот поход "только
понизил боеспособность и развратил их, приучив к легким  победам  над  почти
безоружным противником".
   В  Артуре  его  встретили  недружелюбно.  Фок  откровенно  завидовал  его
карьере, Стессель смотрел свысока на "слишком ученого"  генерала.  Но  Роман
Исидорович прекрасно знал, что,  кроме  генералов,  еще  существует  русский
народ, одетый в серые солдатские шинели, из которого вышел он сам и  кровную
связь с которым он постоянно чувствовал. Не раз  он  видел,  как  каверзы  и
прямое  предательство  завистливых  генералов   разбивались   о   солдатскую
преданность родине.
   Перед его мысленным взором одна  за  другой  проходили  картины  мрачного
будущего,  ожидающего  Артур.  Он  ясно  сознавал,  что  дальнейшая  оборона
крепости повлечет огромные, ненужные жертвы среди гарнизона и особенно среди
солдат. Спасти их от напрасной гибели, избавить родину от позора могло  лишь
быстрейшее окончание войны. Но трудно было рассчитывать, чтобы в  Петербурге
вняли голосу благоразумия и поспешили с заключением мира.
   "Остается одно последнее средство - обратиться  непосредственно  к  царю,
через головы наместника,  министров  и  придворной  камарильи,  -  размышлял
Кондратенко, - и сделать это может и должен Стессель, как  генерал-адъютант,
имеющий право обращаться непосредственно к монарху. Нужно только убедить его
в необходимости такого шага".
   После долгих колебаний Кондратенко  решил  изложить  свои  соображения  в
письменной форме, чтобы в истории остался след от его попытки спасти  родину
от грозящего ей неминуемого позора, а солдат - от бесцельной гибели.
   Роман Исидорович сел за стол и начал быстро писать:
   "Ваше превосходительство, многоуважаемый Анатолий Михайлович!
   В настоящее время, пока  Порт-Артур  держится,  наши  неудачи  на  других
театрах войны нельзя считать особенно унизительными. Но если к потере Ляояна
и к другим поражениям присоединится падение  Артура  и  гибель  находящегося
здесь флота, то, в сущности,  кампания  будет  безвозвратно  проиграна.  Наш
военный неуспех примет унизительные для русского достоинства размеры.
   Рассчитывать  на  своевременную  выручку  Порт-Артура  нашей  беспрерывно
отступающей на север армией или все еще  находящимся  в  Кронштадте  флотом,
по-моему, невозможно. Единственным  почетным  выходом  из  такого  положения
является поэтому заключение  немедленного,  до  падения  Порт-Артура,  мира,
который, несомненно, можно (до сдачи Артура)  установить  на  неунизительных
для народного самолюбия условиях (свободного пропуска гарнизона с оружием  и
знаменами  к  Маньчжурской  армии  и  флота  -  во   Владивосток,   денежная
компенсация за уступку Артура японцам и т.п.).
   Очень вероятно, что государю  доносят  о  военных  событиях  неправильно,
искажая существующую действительность. Истинное, правдивое  донесение  может
устранить большую беду для нашей родины.
   Поэтому, как высший представитель здесь государственной  власти  и  лицо,
облеченное  царским  доверием,  не  сочтете  ли  Вы  возможным   шифрованною
телеграммой на имя государя донести о действительном положении дел здесь, на
Дальнем Востоке.
   Настоящее  письмо  мною  написано  ввиду  моей  глубокой  уверенности   в
необходимости  такого  шага  для  блага  моей  родины  и  Вашего  сердечного
отношения ко мне.
   Вашего превосходительства покорный слуга
   Р. Кондратенко".
   Прочитав письмо еще раз. Роман Исидорович разбудил денщика и приказал ему
с утра доставить его к Стесселю.
   В окнах уже серел туманный рассвет. С чувством честно исполненного  долга
Кондратенко разделся и лег спать.
   Встав, как всегда, в семь часов утра, Стессель собирался  совершить  свою
обычную утреннюю прогулку верхом по берегу моря,  когда  ему  подали  письмо
Кондратенко.
   Удивленный генерал вскрыл конверт и быстро прочитал написанное.  На  лице
его выразились растерянность и изумление. Как во всех трудных случаях жизни,
он поспешил за советом к своей супруге,
   Генеральша, утомленная именинными хлопотами, еще  нежилась  в  постели  и
была сильно недовольна появлением мужа.
   Стессель прочитал послание Кондратенко.
   - Как, по-твоему, я должен реагировать на это?
   - Прежде всего необходимо сохранить письмо. Оно может  очень  пригодиться
впоследствии. Писать царю, конечно, нельзя, иначе выйдет, что  Куропаткин  и
Алексеев обманывают его, а ты  их  выводить  на  чистую  воду,  -  рассудила
генеральша.
   - Кондратенко, ввиду явного упадка его духа, пожалуй, придется заменить в
должности  начальника  сухопутной  обороны  Фоком,  -  не  совсем   уверенно
проговорил генерал-адъютант.
   - И не думай об этом! Фок через два дня сдаст Артур, а  отвечать  за  это
будешь ты, а не он. Вечером ты поговори  с  Кондратенко  и  объясни,  почему
невозможно сделать так, как он предлагает. Остальным, даже Рейсу, об этом ни
слова! - предупредила совсем уже проснувшаяся Вера Алексеевна.
   Не встретив сочувствия у Стесселя,  Кондратенко  не  стал  настаивать  на
своем предложении и с удвоенной энергией принялся за развитие  и  воспитание
боевых качеств солдат и офицеров.
 
 
   Часть четвертая
 
   Глава первая
 
   Вследствие болезни Жуковского Звонарей перешел с  Залитерной  на  батарею
литеры Б.
   В одну из ночей он был разбужен взрывом тяжелого снаряда. Шипение и свист
новой бомбы заставили его вскочить с походной кровати и отпрыгнуть к дальней
стене каземата. Но взрыва  на  этот  раз  не  последовало.  Звонарев  ощупью
пробрался к выходу и приоткрыл дверь. В лицо ему пахнула ночная свежесть.  С
батареи доносился неясный гул встревоженных солдатских голосов.
   - Сергей Владимирович, вы не спите? - окликнули его из темноты. По голосу
прапорщик узнал Гудиму.
   - Тут и мертвые проснутся, не то что живые... В чем дело?
   - Ночной салют одиннадцатидюймовых осадных мортир. Два снаряда  легли  за
батареей.
   Со стороны японцев мягко донеслись выстрелы и почти тотчас же  послышался
рев приближающихся снарядов.
   - Закройсь! - крикнул солдатам Звонарев и юркнул в каземат.
   От взрыва бетонный пол заходил под ногами, с потолка посыпалась известка.
В дверь сильно ударил не то осколок,  не  то  камень,  отброшенный  взрывом.
Выждав несколько секунд, прапорщик выглянул наружу. Места падения снаряда не
было видно, но солдаты бежали к траверсу между третьим и четвертым орудиями.
Звонарев поспешил за ними. В темноте он с трудом  рассмотрел  кучу  бетонных
осколков, валявшихся на земле.
   - Зарядный погреб завалило, - доложил взводный Лепехин.
   - Хорошо, что порох не взорвался.
   - Принесите-ка свет, - распорядился  вынырнувший  из  темноты  Гудима.  -
Пострадавшие есть?
   - Никак нет. После первых снарядов все дневальные и  часовые  попрятались
по бетонным казематам и уцелели.
   Принесли несколько фонарей. При их слабом свею разглядели, что  разрушены
лишь край бруствера да небольшая часть порохового погреба. Торчали в  разные
стороны изогнутые рельсы.
   -  Ну  и  сила  же  в  этих  бомбах!  -  изумлялся  Гудима,  рассматривая
разрушения.
   - Ничего себе: снаряд - двадцать пудов,  разрывной  заряд  -  пять  пудов
шимозы - японского мелинита;  а  тут  попало  сразу  две  бомбы,  -  пояснил
Звонарев.
   - Летит! - вдруг не своим голосом заорал кго-то, и солдаты  сломя  голову
ринулись к укрыгиям. На месте остались лишь Гудима, Звонарев и Лепехин.
   - Спасайся! - толкнул Лепехина прапорщик.
   Фейерверкер тряхнул головой, расчесал пальцами свою жиденькую бороденку и
спокойно отвегил:
   - Бог не без милости, вашбродь, а  чему  быть,  того  не  миновать.  -  И
остался на месте.
   Все трое нервно вслушивались в стремительно нараставший  свист.  Звонарев
чувствовал, как холодный пот выступил у него на лбу. В сознании остро билась
одна мысль, одно желание - бежать, укрыться, пока не поздно Но вместо  этого
он громко зевнул и срывающимся голосом спросил, который час.
   - Сейчас посмотрю, - глухо ответил Гудима,  и  в  этот  момент  над  ними
пронесся со свистом снаряд и упал далеко за батареей.
   - Слава тебе господи! - сняв шапку, закрестился Лепехин. -  Чуток  прицел
поменьше, и в аккурат было бы по нас.
   - Без четверти три, -  наконец  разглядел  стрелку  часов  Гудима.  -  До
рассвета ничего разбирать не стоит, пойдемте-ка по домам.
   Выпустив несколько снарядов, японцы замолкли.
   - Это вам, Сергей Владимирович, не Залитерная, на которую  с  августа  не
залетело ни одного снаряда, - обернулся штабс-капитан к Звонареву.  -  Здесь
редкая ночь проходит спокойно.
   Жизнь на батарее литера оказалась гораздо беспокойнее, чем на Залитерной.
- сказывалось ее расположение в первой линии обороны. В течение дня  батарея
по нескольку  раз  открывала  огонь  и  сама  часто  подвергалась  обстрелу.
Ружейные пули почти  беспрерывно  посвистывали  над  головой,  до  передовых
японских траншей было меньше тысячи шагов.
   Звонарев усердно занялся исправлением разрушенных казематов  и  траверса.
Работать приходилось урывками:  днем  японцы  внимательно  следили  за  всем
происходившим на батарее.  Дело  подвигалось  медленно.  Солдаты  второго  и
третьего взводов работали вяло, неохотно.
   -  Спешить-то  некуда,  вашбродь,  -  оправдывался   Лепехин.   -   Лучше
повременим, пока японец успокоится, не то все равно разнесет снарядами...
   Японцы с каждым днем усиливали обстрел. Не  зная,  что  еще  предпринять,
чтобы ускорить работы, Звонарев позвонил по телефону к Борейко и попросил  у
него совета.
   - Позови-ка к  телефону  Лепехина  и  Жиганова,  я  с  ними  поговорю,  -
предложил поручик.
   Оба взводные пришли несколько растерянные и  смущенные.  Борейко  говорил
коротко, но внушительно, фейерверкеры сбивчиво оправдывались, затем обещали,
что сегодня же все будет исполнено.
   - Чем ты  им  пригрозил,  что  они  так  завертелись?  -  поинтересовался
прапорщик.
   - Сказал, что вечером побываю на батарее и оторву им головы, если  ремонт
не будет закончен. А что смотрит Гудима, ведь он у вас за старшего?
   - Занят Шуркой, перископами и своим дневником.
   Едва начало темнеть, как солдаты  дружно  принялись  за  работу.  Лепехин
усердно подгонял своих бородачей.
   - Чего вы так испугались? - спросил Звонарев.
   - Так ведь поручик обещал у всех бороды  выдрать  по  волоску,  -  весело
ответил взводный.
   В третьем взводе работа тоже кипела.
   - Днем обязательно, грит, до вас дотопаю и, ежели не  все  будет  готово,
задеру насмерть. Так и ревет в телефон, - рассказывал взводный Жиганов.
   - Он могет! Не потрафишь -  башку  сорвет,  потрафишь-водки  поднесет!  С
таким и работать весело, - говорили солдаты.
   Довольный успешным ходом работ, прапорщик вернулся в каземат. Вскоре туда
пришел Гудима - он был недоволен тем, что Звонарев обратился не к нему, а  к
его заместителю.
   - Я не люблю ссор,  Сергей  Владимирович,  и  не  хочу  нарушать  хорошие
отношения с вами, но все же вам следует помнить, что командую батареей я,  -
поднялся Гудима.
   Звонарев промолчал и отправился в стрелковые окопы, к капитану  Шметилло.
Капитана он  застал  спящим  в  блиндаже.  Харитина  возилась  около  входа,
перетирая посуду.
   Прапорщик поздоровался с ней и пошел  вдоль  окопов.  Стрелки  почти  все
спали в укрытиях, и только несколько  часовых  через  самодельные  перископы
наблюдали за врагом. До японцев было не больше ста шагов. Слева они  подошли
местами  почти  вплотную  к  проволоке  перед  Китайской  стенкой;   справа,
пользуясь оврагом, они стремились обойти батарею литеры Б с фланга.
   - Не спит, не ест японец, все роет, как крот, -  обернулся  к  прапорщику
часовой. - Нет у нас маленькой пушки, чтобы до него хоть бомбочку добросить.
Мы пробовали приспособить ружья;  приделаем  к  бомбочке  деревянную  палку,
засунем ее в дуло и стреляем. Бывает, летит  шагов  на  пятьдесят,  а  то  и
более, а другая тут же и рвется. Двоих уже ранило...
   - Мы поставим у нас пару минометов для обстрела японцев. Ты не из команды
поручика Енджеевского? - спросил Звонарев.
   - Так точно, и вас во время боев на перевалах видел.
   Дозвольте узнать, как вы догадались, что я оттуда?
   - По твоей изобретательности.
   - Евстахий Казимирович нас всегда учили думать над своим делом, и капитан
Шметилло тоже очень одобряют солдатские выдумки, награждают.
   - Чем же?
   - Разно бывает. Кому консервы дают, кому чай и сахар, кому  новые  сапоги
либо шинель.
   Прапорщик попросил показать подходящие  для  установки  минометов  места.
Стрелок охотно повел его по окопу. Звонарев наметил прекрасные  укрытия  для
людей и мин. Тут же удобно было установить и минометы.
   - Мы не знаем только размеров площадки, а  то  приготовили  бы  и  ее,  -
пояснил солдат.
   Звонарев указал. Вдвоем со стрелком они разметили землю.
   Вернувшись к блиндажу Шметилло, прапорщик застал его уже одетым. Харитина
хлопотала, накрывая стол.
   - Прошу чайку с ромом, - пригласил капитан.
   Звонарев сообщил о выборе места для минометов.
   - С наступлением же темноты хочу осмотреть проволочные заграждения, чтобы
обдумать, как через них лучше пропустить электрический ток.
   - Это предприятие опасное. От проволоки до  японцев  всего  сорок  шагов.
Только в дождь и туман можно проползти вдоль нее и осмотреть.
   - Я провожу их благородие,  -  отозвалась  Харитина.  -  С  неделю  назад
облазила без малого весь участок, когда подбирала наших раненых.
   - А верно. Она вам может очень пригодиться - ползает, как змея.  Где  она
так научилась - и не знаю!
   - Белку в Сибири добывала, а она, чуть  где  шорох  или  треск,  -  сразу
уходит. На охоте и наловчилась стрелять и неслышно подкрадываться.
   Пока офицеры, обсуждая детали, пили  чай,  Харитина  расположилась  возле
блиндажа стирать белье. Разорвавшийся поблизости снаряд обдал ее землей.
   - Который день начинаю стирку, а он не  дает!  -  пожаловалась  Харитина,
входя в блиндаж.
   -  Заметь,  откуда  стреляют,  а  мы  попросим  артиллеристов  уничтожить
батарею.
   - Да справа, за двойной горой, где дерево растет.  В  аккурат  за  ним  и
будет.
   Звонарев и Шметилло вышли наружу. Из ближайшей  бойницы  капитан  показал
предполагаемое место расположения батареи.
   - Наша цель номер пять, - узнал прапорщик, - сегодня же займемся ею.
   Прощаясь, Звонарев предложил Харитине стирать белье в бане на Залитерной.
   - Заодно и сами помоетесь.
   - Как же я пойду вместе с мужиками? - покраснела Харитина.
   - Выгоните их, а если одной страшно, возьмите с собой  за  компанию  Шуру
Назаренко, - вдвоем веселее будет.
   На батарее литеры Б  Шура  сообщила  прапорщику,  что  Гудиму  вызвали  в
Управление артиллерии и что он, Звонарев, оставлен за старшего на батарее.
   Было  за  полдень,  когда  Звонарев  увидел  неторопливо  приближавшегося
Борейко в сопровождении Блохина. Поручик тряхнул  прапорщику  руку,  ласково
погладил по голове Шуру и пошел вдоль фронта орудий. Завидя его, кое-кто  из
солдат не спеша поднимался навстречу, другие  продолжали  сидеть  на  земле.
Борейко нахмурился.
   - Жратвы, что ль, много в брюхе, что  никак  с  земли  не  подыметесь?  -
сердито спросил он. - Встать!
   Солдаты вскочили и вытянулись.
   - Садись! Встать! Садись! -  командовал  поручик,  пока  лица  солдат  не
покрылись потом. - То-то же, черти клетчатые, а то зажирели здесь без  меня!
- уже добродушно сказал он.
   В третьем взводе Борейко обратил внимание на хмурые, сонные лица солдат.
   - Жиган, - окликнул он взводного, - почему твой  народ  невеселый?  Харчи
плохи или вошь заела?
   - Никак нет! Мы все с одного котла едим и не жалуемся, и в  баню  на  той
неделе ходили, помылись, обстирались.
   - Они, вашбродь, по вас скучают, - вставил Блохин.
   - Я их сейчас повеселю. Гармонь с тобой, Жиганов?
   - Так точно!
   - Тащи.
   Через минуту взводный  уселся  и  л  бетонном  обломке  и  растянул  свою
"тальянку".
   - Барыню! - скомандовал Борейко
   Блохин с присвистом пошел вприсядку. Солдаты сгрудились вокруг, но  никто
не выходил на середину.
   - А ну, Лепеха-воха! Покажи, как кержаки пляшут, -  подтолкнул  взводного
поручик.
   - Я, вашбродь, не умею, да и беса тешить не хочу, - отнекивался солдат.
   - Он над вами, дурнями бородатыми, и так день и  ночь  потешается.  Можно
подумать что ты и на свет божий появился с Библией в руках.
   Солдаты захохотали. Лепехин досадливо оглянулся на  них  и,  не  встретив
сочувствия, швырнул фуражку на землю и пошел за Блохиным.
   - Ай да Лепе