Моя роль свелась к отдаче двух-трех приказаний. Солдаты  сами  отбивали
штурмы, выкуривали японцев и вообще проявляли массу инициативы.
   - Ваша скромность мне известна, Сергей Владимирович. Одна  молодая  особа
решительно требовала, чтобы  я  разрешил  ей  побывать  здесь,  -  улыбнулся
Кондратенко. - Я только тем ее и успокоил, что обещал доставить  к  ней  вас
лично в целости и сохранности.
   Звонарев хотел было улыбнуться, но у него так закружилась голова, что  он
едва устоял на ногах.
   - Что с вами, вы нездоровы? - успел подхватить его Рашевский.
   - Вчера меня слегка контузило, - тихо проговорил прапорщик.
   - Их благородие более двух часов лежали без сознания, а как японец  полез
на штурму, вышли с помощью двух  стрелков  и  всем  командовали,  -  доложил
Гнедых.
   Кондратенко с чувством пожал руку  Звонареву,  Рашевский  последовал  его
примеру.
   - Я хотел просить ваше превосходительство оставить меня здесь и дальше.
   - О нет, на это я не согласен. Вы нужны и в других местах.  Теперь  прошу
показать нам укрепление, - попросил Кондратенко.
   Прапорщик повел генерала через потерну в капонир. Кондратенко то  и  дело
останавливался, расспрашивая солдат. Многих он знал в лицо и по фамилии.
   - Откуда вы их знаете, ваше превосходительство? - удивился Звонарев.
   - Шметилловских-то стрелков? Они у меня  одни  во  всей  дивизии,  других
таких  героев  нет.  Когда  в  штабе  крепости  узнали  о   смерти   Игнатия
Брониславовича, то решили, что часы укрепления сочтены. Смирнов  уже  спешно
разрабатывал тысяча сто первый вариант отражения, японской атаки. Я  же  был
настолько уверен в шметилловцах, что рискнул отправиться сюда только  вдвоем
с Сергеем -  Александровичем,  не  дожидаясь  подхода  резервных  частей,  -
говорил Кондратенко, неторопливо двигаясь по потерне.
   У места гибели Шметилло генерал снял фуражку и перекрестился.
   - Мир его праху. Жил и умер честным солдатом.
   В капонире Звонарев указал на  крайне  плохое  качество  бетона,  который
оказался мягче, чем окружающая скалистая почва.
   - Была бы моя воля, я посадил бы сюда Бармина и  заставил  ожидать,  пока
японцы  не  взорвут  капонир  снаружи,  -  заметил  Кондратенко.  -  Как  вы
предполагаете укрепить капонир? - справился он у Рашевского.
   - Никак. Этот дефект сейчас устранить не можем.
   - Тогда капонир надо оставить, забив  его  бутовым  камнем  на  цементной
кладке Пробив свод, японцы окажутся перед необходимостью разрушить стену  до
основания, чтобы проникнуть в ров.  Потерну  тоже  придется  заложить  в  ее
передней части. Ров же будем фланкировать из горжи, возведя там брустверы из
мешков, и установим мелкие скорострельные  морские  пушки  и  многоствольные
митральезы,  -  продолжал  генерал.  -  Прошу  вас,   Сергей   Владимирович,
немедленно произвести забивку всего капонира до самого верха. Надо, чтобы  к
завтрашнему утру это было выполнено.
   - Слушаюсь, ваше превосходительство, - вытянулся Звонарев
   Затем генерал обошел все брустверы, понаблюдал  в  бинокль  за  японскими
работами и хотел уйти. Но в  этот  момент  неподалеку  упала  и  разорвалась
небольшая японская бомбочка.  Звонарев  со  стоном  схватился  за  голову  и
медленно опустился на землю  Кондратенко  бросился  к  нему.  Прапорщик  был
бледен и долго не подавал признаков жизни,
   - Что с ним случилось? - взволнованно спросил генерал. - Пустяковый взрыв
- и такая реакция на него?
   - Должно быть, их благородие опять ударило воздухом в  голову,  -  сказал
подбежавший Гнедых и с помощью стрелков снес прапорщика в казарму.
   - До подхода резервов я приму на себя командование  укреплением,  а  вас,
Сергей  Александрович,  попрошу  заняться   забивкой   капонира,   -   решил
Кондратенко.
   Прошло больше часа, пока подошли вновь назначенные на укрепление роты.  С
ними прибыл и новый комендант,  штабс-капитан  Ржевский.  Когда  Кондратенко
уходил с укрепления, фельдфебель подошел к нему.
   - Мы уже  месяц  находимся  здесь  без  смены,  ваше  превосходительство,
обовшивели все  и  от  грязи  заросли  коростой.  Дозвольте  хоть  в  баньке
помыться.
   - Ладно, даю вам неделю отдыха, а затем верну па позиции.
   - Покорнейше благодарим, - радостно ответил солдат.
   С темнотой шметилловцы, забрав почти все свои трофеи,  двинулись  в  тыл,
неся на носилках Звонарева.
   - Теперь нам надо самим присмотреть себе командира, к нему и  подаваться,
- проговорил Гнедых.
   - Идите к поручику Енджеевскому. Он на батарее литеры  Б,  -  посоветовал
Звонарев,  которого  бережно  несли  на  носилках  четыре  стрелка.  -  И  я
поблизости буду, на Залитерной.
   - Про него мы слыхали много хорошего от покойного капитана. Пошлем к нему
ходоков, может, и возьмет к себе, - отозвались в толпе.
   Они донесли Звонарева до  штаба  Восточного  фронта,  где  он  и  остался
ночевать.
 
 
   Глава четвертая
 
   Звонарева поместили в одном блиндаже с Надеиным. Старик, пробыв два дня в
городе, не утерпел и вернулся а штаб, чтобы  быть  поближе  к  позициям.  Он
упросил  Горбатовского  разрешить  ему  расположиться  в   одном   небольшом
блиндажике на отлете, чтобы никому  не  мешать  своим  присутствием.  Верный
Капитоныч с помощью денщика, как  мог,  привел  блиндаж  в  порядок.  Надеин
развесил по стенам иконы и на столе тоже водрузил складень из трех икон.
   В помещении было холодно, сильно дуло с пота, заливала  вода  при  дожде,
плохо горела печка.  Но  старик  терпеливо  переносил  все  эти  неудобства.
Капитоныч недовольно бурчал, но не покидал своего барина, хотя ничем не  был
с ним формально связан.
   Для контуженного прапорщика стрелки устроили кровать из досок, наложенных
на козлы.  Бережно  опустив  Звонарева  на  постель,  стрелки  пожелали  ему
скорейшего выздоровления и удалились.
   - Шлавные у наш шолдатики! Никогда швоего офицера в беде  не  оштавят,  -
прошамкал Надеин, наблюдая за этой  сценой.  Затем  он  подробно  расспросил
Звонарева обо всем случившемся на укреплении номер три и  принял  прапорщика
под свое покровительство.
   У прапорщика все время кружилась голова, и он никак не  мог  уследить  за
ходом разговора. Иногда сознание на несколько мгновений совсем покидало его.
Во всем теле чувствовалась необычайная тяжесть, не хотелось ни двигаться, ни
думать. Где-то в подсознании всплыл образ Вари Белой, и он  не  мог  понять,
бред это или действительность. Полное безразличие  к  окружающей  обстановке
казалось ему преддверием смерти, но мысль о ней не пугала его.
   - Вы меня не слышите? Ответьте мне, миленький, хоть одно слово, - шепотом
упрашивала Варя, наклонившись к самому уху прапорщика, сознание  которого  в
этот миг несколько прояснилось.
   - Слышу, милая Варюша, но я очень слаб, и мне трудно говорить.
   - Я сейчас достану рикшу с носилками и лично отвезу вас в госпиталь.
   - Я никуда не поеду, мне тяжело двигаться, и я хочу спать.
   - Выпейте бульона. - Варя сунула ему в рот  носик  чайника,  наполненного
теплым бульоном. - Ведь вы уже три дни как следует не ели.
   Выпив бульон, прапорщик почувствовал себя значительно лучше и тут  только
понял, как изголодался за последнее время. Глядя на озабоченное, осунувшееся
личико Вари, он улыбнулся.
   - Все-то вы обо мне думаете, а сами на что стали похожи. Один нос остался
на лице. - И Звонарев нежно поцеловал руку девушке. Варя  просияла,  ласково
погладила прапорщика по голове.
   - Во всем виноваты вы! Сидели бы смирно на Залитерной, как раньше, и я бы
не беспокоилась.  На  вас  очень  зла  Вера  Алексеевна  за  то,  что  вы  в
ироническом тоне рассказывали о ранении Стесселя.
   - Откуда она это знает?
   - У нее везде есть свои  люди.  Вчера  она  встретила  меня  на  улице  и
заявила, что вы самый неблагодарный человек, какого ей пришлось встречать  в
жизни. Я ей  ответила,  что  про  вас  насплетничали,  а  она  назвала  меня
невоспитанной девчонкой, которая не умеет разговаривать со старшими.  И  это
все происходит потому, что я дружу с учительницами и с вами.
   - Надо думать, что последнее слово все же осталось за вами?
   - Конечно. Я ей сказала: "Вполне понятно, что я бываю в обществе  молодых
людей, так как не успела еще состариться".
   Звонарев захохотал, несмотря на острую боль в голове.
   - Воображаю, какая при этом у нее была физиономия!
   - А вот такая. - Варя разинула рот, вытаращила  глаза  и  придала  своему
лицу растерянно-глупый вид.
   Это было так смешно, что даже молчаливо сидевший на своей койке Надеин не
мог удержаться от смеха.
   Накормив и напоив прапорщика, Варя приказала ему немедленно заснуть.
   - Я тихонько посижу рядом, пока вы не уснете, - объявила  она  и  села  у
изголовья Звонарева.
   Через минуту и Звонарев и Варя спали крепким сном.
   Надеин с помощью Капитоныча осторожно уложил  девушку  на  свою  постель,
затем, кряхтя, стал укладываться на полу, рядом с Капитонычем. Старики долго
ворочались, кряхтели, шептали молитвы и наконец заснули.
   Варя проснулась от холода уже на рассвете и сразу не могла вспомнить, где
она и как сюда попала. Затем, соскочив с  постели,  она  нагнулась  к  мерно
дышавшему Звонареву и, быстро оглянувшись на спавших Надеина с  Капитонычем,
осторожно поцеловала прапорщика, после чего  выскользнула  из  блиндажа,  на
ходу надевая пальто. Через минуту она уже скрылась в  густом  предрассветном
тумане.
   Через день Звонарев настолько поправился, что уже смог  пройти  до  форта
номер три. Артиллеристы и матросы встретили его, как выходца с того света.
   - Нам сказали, что вас разорвало на куски на укреплении. Мы  и  не  ждали
вас видеть живым! - обступили они прапорщика. - Жалели  вас,  думали:  зазря
пропал наш Сергей Владимирович. Пошел на полчаса и сложил  там  свою  буйную
голову...
   Прапорщик осмотрел почти законченную сооружением прожекторную установку.
   - Этой ночью начнем светить, - уверял  Братовский.  -  Будет  теперь  наш
третий форт со светом. Япошка не сможет уже незаметно подбираться. Да  и  на
третье укрепление дадим свет.
   - Приготовьтесь  к  обстрелу,  неприятель  постарается  тотчас  же  сбить
прожектор, - предупредил Звонарев.
   Возвращаясь  в  штаб,  он  увидел  идущих  впереди  по  шоссе  Надеина  и
Капитоныча. Последний с трудом  ковылял  на  своей  деревяшке,  опираясь  на
палку.  Дорога  обстреливалась  редким  шрапнельным  огнем,  но  старики  не
обращали на это никакого внимания. Уже согнутый годами, но все еще  высокий.
Надеин неторопливо шагал впереди, то и дело оборачиваясь на своего спутника.
   - Шовшем штар ты штал, Капитоныч, ноги тебя уже не ношят, - услышал голос
генерала подошедший Звонарев.
   - Нога-то у меня, Митрофан Александрович, осталась только одна, да  и  та
на Малаховом кургане прострелена, а у вас все же две. Вестимо, мне  за  вами
не угнаться.
   В  это  время  навстречу  показался  молоденький  солдат-стрелок.  Завидя
генерала, он подтянулся и по-уставному, за четыре шага, четко стал во фронт.
   - Здорово, молодчик! - ласково приветствовал его генерал.
   - Здравия желаю вашему превосходительству! - заорал  в  ответ  стрелок  и
затем уже обычным голосом добавил: - Разрешите приложиться к вашей иконе.
   - Изволь, братец, - остановился Надеин.
   Солдат снял  папаху,  несколько  раз  истово  перекрестился  и  поцеловал
висевший на груди генерала сверх пальто образ Спаса  Нерукотворного.  Надеин
обнял его за шею и добродушно стал расспрашивать, какого срока службы, женат
ли, есть ли дети.
   Стрелок, позабыв официальный гон, ответил, что  всего  на  службе  первый
год, дома оставил жену и двух ребят.
   - Как твое имя-то? - справился генерал.
   - Егор Николаев.
   - Ну, штупай ш богом, раб божий Егор, вечером помолюшь, чтобы гошподь бог
шохранил тебя целым и  невредимым  вернул  твоей  жене,  -  потрепал  Надеин
растроганного солдата по плечу и пошел дальше.
   Все трое шли молча. Звонарев, почти не думавший последнее время  о  своих
родных, вспомнил сестер и брата и невольно вздохнул.
   - Хорошо вам, гошподин прапорщик,  коль  ваша  невешта  каждый  день  ваш
навещает, - обернулся к нему генерал.
   - Мадемуазель Белая всего лишь моя хорошая знакомая.
   - Которая целует ваш в темноте, когда вы шпите.
   Звонарев вспыхнул.
   - Когда это было?
   - Шпрошите у нее, пушть она шама вам рашшкажет, - мое дело шторона.
   Так прапорщик больше ничего и не добился от упрямого старика.
   К вечеру погода прояснилась,  выглянуло  солнышко,  и  совсем  по-летнему
потянуло теплом с моря. Поджидая обычного визита Вари, Звонарев сидел  около
штабного блиндажа и наблюдал, как по всем дорогам тянулись к  фортам  кухни,
водовозы, маленькие рикши с носилками.
   На закате солнца Капитоныч вынес из блиндажа табуретку, поставил  на  нее
окладной образ, постелил на землю коврик и пошел доложить Надеину.
   Вскоре из блиндажа вышел генерал с непокрытой головой, в  одном  сюртуке,
но с неизменным образом на груди. Он стал на коврик и перекрестился  на  все
четыре стороны. Его  высокая  фигура  с  длинной  седой  бородой  и  густыми
всклокоченными  волосами  четко  вырисовывалась  на  фоне  вечернего   неба.
Оглянувшись вокруг, Надеин опустился  на  колени.  Воздев  кверху  руки,  он
громким голосом начал читать молитвы.
   Завидя молящегося генерала, десятка два солдат подошли к нему и,  обнажив
головы, гоже стали на колени. Постепенно число их  увеличивалось,  и  вскоре
вокруг Надеина образовалась толпа.
   Звонарев с удивлением издали наблюдал за этим своеобразным  богослужением
Солдаты, крестясь и вздыхая, медленно расходились, совсем как в церкви после
вечерни или обедни.
   Стоявшие  поодаль  матросы  десантной  роты  с   "Пересвета"   иронически
поглядывали на это моление, перебрасываясь между собой шутками.
   - Ишь колдует дедок! Только не пойму, к добру это или нет?
   - Ворожит, чтобы японские пули да снаряды никого из  солдат  не  убивали,
вроде как бы заговаривает весь артурский гарнизон.
   - Жаль, его с нами не было в бою двадцать восьмого июля. Околдовал бы  он
адмирала Тогова,  чтобы  у  ого  глаза  позастилало.  Сидели  бы  сейчас  во
Владивостоке да с русскими бабочками прохлаждались...
   Вскоре появилась Варя и увела Звонарева в блиндаж обедать.
   В конце  обеда  Звонарева  неожиданно  вызвали  к  начальнику  артиллерии
Восточного фронта обороны полковнику Мехмандарову. Варя пошла с ним.
   Мехмандаров, пожилой мужчина, с лицом, заросшим  по  самые  глаза  густой
черной бородой, сквозь которую проступал большой горбатый нос, с недоумением
посмотрел на появившуюся перед ним парочку.
   - Мне нужен прапорщик Звонарев, а не его жена.
   - Да он мне совсем и не  муж,  только  знакомый,  -  несколько  смутилась
девушка.
   - Сейчас сообщили, что на батарее  литеры  Б  одиннадцатндюймовый  снаряд
попал в офицерский каземат...
   - И Жуковский убит? - в ужасе воскликнула
   Варя.
   - Никто не убит! Все живы, только ранены Жуковский и Гудима.  На  батарее
не осталось ни одного офицера...
   - ...И вы хотите послать туда Сереж... Сергея Владимировича? Но он совсем
больной и едва стоит на ногах!
   - Ва! - досадливо сморщился Мехмандаров. - Если он болен,  то  от  вашего
присутствия, сударыня. Без вас он совсем здоровый, ходил сегодня  на  третий
форт. Но посылать его на литеру Б я не собираюсь.  Он  еще  чином  не  вышел
командовать  такой  батареей.  Туда  отправится  высокий  поручик,  что   на
Залитерной...
   - Борейко, - подсказал Звонарев.
   - Он самый, а вас направим на Залитерную. Там осталось всего  две  пушки,
так что и офицер не нужен, но,  поскольку  вы  контужены,  пробудете  там  с
неделю и отдохнете. Только чтобы вы, сударыня, туда не  смели  показывать  и
носа,  иначе  прапорщик  никогда  не  поправится...  -  И  полковник  громко
захохотал.
   - Когда прикажете отправиться на Залитерную? - спросил Звонарев.
   - Чем скорей, тем лучше.
   Распрощавшись с Варей, прапорщик шагал по  дороге  к  Залитерной.  Стояла
темная, но теплая ночь. С моря дул мягкий,  влажный  ветер.  На  безоблачном
небе сверкали звезды Навстречу Звонареву шли роты моряков.
   Прошло добрых полтора часа, пока Звонарев наконец добрался до Залитерной.
Борейко там уже не оказалось. Он ушел на батарею литеры Б, захватив с  собою
половину солдат. За старшего на батарее остался Ярцев, который уже выписался
из госпиталя.
   Звонарев был удивлен переменой, происшедшей с  ним.  Сказочник  пополнел,
был чисто выбрит, аккуратно  одет,  щеголял  в  новой  рубахе  и  до  блеска
начищенных сапогах. При  виде  прапорщика  физиономия  Ярцева  расплылась  в
широчайшую улыбку.
   - Мы вас, вашбродь, совсем уже похоронили. Поручик  даже  в  помин  вашей
души стакан водки выпили, хоть последнее время на нее и смотреть не хотели.
   - Тебе женитьба, видать, пошла впрок! Где Харитина-то?
   - На кухне с бельем возится. Сейчас я ее пришлю.
   - Подожди, расскажи, что случилось с командиром и Гудимой?
   - Бомба попала в каземат, капитана ранило  в  голову,  спину  и  ноги,  а
штабс-капитану повредило правою руку и бок.  Их  отправили  на  Утес,  -  на
квартиру.
   - А Шура уцелела?
   - Ее в те поры в казематов не было, потому и осталась  невредима,  уехала
тоже на Утес; а Мельникова поручик забрали на "литербу", у нас же за фершала
осталась Харитина. - И солдат прыснул со смеху.
   - Чего ты хохочешь?
   - Наши канониры все к ней пошли с разной хворобой, кто что выдумал, а она
давай их лечить... ухватом! Живо все поправились! - опять закатился Ярцев.
   - И тебя поди она им угощает под сердитую руку?
   - Никак нет. Она меня уважает как мужа и свое  бабье  место  знает,  -  с
достоинством проговорил сказочник.
   В дверь постучали. Вошла Харитина. Она была в женском платье,  с  платком
на стриженой голове.
   - Здравствуйте, Сергей Владимирович, с прибытием вас! -  певучим  голосом
приветствовала она Звонарева. - Не откушаете ли чайку со свежими  шанежками?
Только сейчас испекла. Мы как раз садимся за стол. Пойдем-ка, Егор Иванович,
- обратилась она к мужу.
   - И я с вами отужинаю, - поднялся Звонарев.
   - Милости просим, - радушно и просто, по-хозяйски пригласила Харитина.
   Вернувшись в блиндаж, Звонарев позвонил по телефону Борейко.
   - Здорово! Жив еще курилка? -  спросил  поручик.  -  Николай  Васильевич,
бедняга, сильно пострадал, к тому же  он  еще  не  совсем  поправился  после
дизентерии, может  и,  не  вытянуть.  Гудима  отделался  легкими  ранениями,
отправился  больше  отдыхать,  чем  лечиться.  Завтра  приходи  сюда,   есть
кое-какие дела. Стах кланяется. Его вчера ранило в четвертый раз, но  легко,
и он остался в строю.
   В предрассветном сумраке замелькали  первые  вспышки  выстрелов  японских
батарей. Интенсивность огня возрастала с каждой минутой, вскоре грохот сотен
орудий слился в один протяжный гул. Снаряды сплошной лавиной  обрушились  на
русские позиции  от  батареи  литеры  Б  до  укрепления  номер  три.  Бомбы,
шрапнели, сегментные снаряды, бризантные гранаты всех калибров дождем падали
на Залитерную.
   - Японец штурм готовит, вашбродь, - сообщил Звонареву Ярцев.
   Один из снарядов разорвался близко от блиндажа, и осколки забарабанили  в
дверь. Застегиваясь на ходу,  Звонарев  выскочил  наружу.  Батарея  казалась
вымершей, солдаты попрятались. Облако дыма и пыли, не расходясь, стояло  над
Залитерной.
   Прапорщик поспешил нырнуть обратно в  блиндаж  и  попытался  по  телефону
вызвать батарею литеры Б, чтобы узнать обстановку на фронте, но провода были
перебиты, и Залитерная оказалась отрезанной. Звонарев понял,  что,  несмотря
на этот смертоносный вихрь, ему нужно идти посмотреть, что делается на линии
Китайской стенки.
   - Дай-ка мне бинокль; с наблюдательного пункта,  вероятно,  хорошо  видно
наше и японское расположение, - обернулся он к Ярцеву.
   - Вы бы, Сергей Владимирович, малость обождали, может, стрельба  утихнет,
- посоветовал солдат.
   - Тогда будет поздно,