она, смерть-то, где"  -  мелькнула  мысль,  и  в  то  же  мгновение,
инстинктивно схватив бомбочку, прапорщик швырнул ее далеко в сторону. Еще не
успев упасть, она с грохотом взорвалась в  воздухе,  оглушив  Звонарева.  Он
стремительно побежал по мосту.
   Коменданта форта поручика Фролова  Звонарев  нашел  у  входа  в  потерну,
ведущую в контрэскарпную галерею. Здесь же находились прибывший с  матросами
мичман Вася Витгефт и артиллерийский  поручик  Юницкии,  страшно  бледный  и
что-то бессвязно доказывавший Фролову, который только отмахивался от него.
   - Идите в наш каземат, выпейте водки  и  не  смейте  наводить  панику  на
людей, -  решительно  отчеканил  Фролов.  -  Привет  вам,  -  пожал  он  рук
Звонареву. - С помощью молодцов господина Витгефта мы уже отогнали  самураев
на прежнее  место  и  даже  потеснили  в  капонире.  Теперь  они  со  злости
забрасывают нас бомбочками.
   Звонарев объяснил цель своего прихода.
   - Не стоило Роману Исидоровичу так беспокоиться.
   Пока жив поручик Фролов и хоть один из его трехсот молодцов - японцам  не
видеть этого форта, как своих ушей! Пойдем  в  каземат  и  выпьем  с  мороза
стаканчик водочки, - пригласил он прапорщика.
   - Я не пью, - отказался Звонарев.
   - Я тоже вкушаю водку во благовремении и в умеренном количестве, но  ради
сегодняшней  виктории  выпью  и  стрелкам  поднесу!  Жаль,   десятка-другого
недосчитаюсь, - вздохнул он, - а ребята как на подбор - молодец  к  молодцу!
Когда я сюда прибыл, то меня предупредили, что здесь не  солдаты,  а  сброд.
Ротный бил их по мордам и оптом и в розницу, фельдфебель с унтером  вышибали
зубы, сворачивали носы  и  скулы.  На  вылазку  в  секреты  солдат  загоняли
побоями. Я все  это  отменил.  Теперь  во  все  опасные  места  идут  только
охотники. И представьте, никогда в них не бывает недостатка.
   Звонарев с  интересом  слушал  этого  веселого  и  энергичного  человека,
сжившегося со смертельной опасностью, ежеминутно  угрожавшей  ему.  Витгефт,
легко раненный в  кисть  левой  руки,  кивками  головы  как  бы  подтверждал
правдивость рассказа поручика. Зато Юницкий мрачно слушал коменданта форта.
   - Вы бы,  Георгий  Петрович,  полюбопытствовали,  как  ваши  артиллеристы
установили свои пушки, - обернулся к нему Фролов.
   Поручик нехотя отошел от них и скрылся в проходе, ведущем  на  внутренний
дворик форта.
   - Вот уж золотце навязалось на мою голову! - кивнул вслед ему  Фролов.  -
Трус, хвастун и вдобавок ненавидит и презирает своих  солдат,  буквально  за
людей их  не  считает.  А  гонору-то  сколько!  "Мы,  Юницкие,  -  старинный
дворянский род, если бы не бедность, я бы мог служить хоть в кавалергардах",
- передразнил Фролов пошловатый презрительный тон Юницкого.
   Офицеры прошли в каземат. Звонарев из приличия выпил с  четверть  стакана
водки и закусил тягучей, как резина, старой кониной.
   - С завтрашнего дня я  перебираюсь  к  вам  с  командой  артиллеристов  и
матросов-минеров, - объявил он.
   - Превосходно! Мы втроем с вами и  мичманом  покажем  японцам,  где  раки
зимуют. Я дам вам письмецо прямо к вашему генералу, пусть поскорее  забирает
Юницкого.
   Осмотрев  затем  весь  форт,  Звонарев  уже  при  относительно  спокойной
обстановке вернулся в штаб, где ею ожидали с большим  нетерпением.  Выслушав
доклад, Кондратенко поблагодарил  прапорщика,  затем  Белый,  Кондратенко  и
Звонарев в экипаже отправились с докладом к Стесселю, куда уже раньше  уехал
Никитин.
   Вера Алексеевна встретила гостей в прихожей и тотчас же пригласила  их  в
столовую, где уже был накрыт стол для ужина. После мороза и  ветра  накрытый
стол выглядел особенно соблазнительно.  Даже  Кондратенко  позабыл  о  своей
болезни и оживился.
   Освободившись от верхней одежды,  все  направились  к  Никитину,  который
священнодействовал у буфета с выпивками и закусками.
   - Милости прошу по рюмашке коньячку, - угощал он, входя в роль  любезного
хозяина, - а затем попробуйте вот эти рыжики в маринаде  изготовления  самой
Веры Алексеевны. Так и тают во рту. Вот балычок от Чурина,  швейцарский  сыр
со слезой, не угодно ли отведать?
   Генералы  дружно  чокались,  выпивали,  крякая  от  удовольствия,   и   с
наслаждением закусывали. Звонарев скромно стоял в стороне.  Стессель  и  его
жена,  казалось,  не  замечали   прапорщика,   все   свое   внимание   отдав
превосходительным гостям.
   Заметив неловкое положение Звонарева, Копдратенко с подчеркнутой теплотой
поднял свою рюмку за здоровье "храброго юноши, только что смело  рискнувшего
своей жизнью для установления связи  с  атакованным  фортом".  Белый  тотчас
присоединился к нему. Расчувствовавшийся  Никитин  не  замедлил  со  слезами
облобызать прапорщика... Супругам Стессель ничего не оставалось, как, в свою
очередь, поздравить Звонарева с боевым успехом. Вера Алексеевна  все  же  не
преминула заметить,  что  почтительность  к  старшим  является  неотъемлемой
частью хорошего воспитания молодых людей,
   За закусками последовал сытный и обильный ужин. Проголодавшийся  Звонарев
отдал должное кулинарному  искусству  Веры  Алексеевны.  Слегка  отяжелев  и
опьянев от вина и сытной еды, он стал наблюдать за происходящим.
   Шел оживленный разговор. Ничто не напоминало ни об  осаде,  ни  о  войне,
голоде, цинге, тифе и  десятках  тысяч  раненых,  страдающих  в  госпиталях.
Сквозь  плотно  закрытые  двери  едва  доносились  глухие  удары   орудийных
выстрелов.
   - Слыхал, Василий Федорович, как сегодня отличились твои друзья самотопы?
- проговорил Стессель.  -  Оказывается,  еще  месяц  тому  назад  Григорович
получил сведения о предполагаемом на сегодня прибытии одного из пароходов  с
боевыми припасами и продовольствием, который  должен  был  прорвать  морскую
блокаду. Он и появился у Голубиной бухты около полудня. Твои артиллеристы об
этом ничего не знали и, когда пароход стал подавать сигналы, обстреляли его,
решив, что он дает знаки японцам. Он отошел от берега, а тут к нему подлетел
японский миноносец и увел с собой на виду у нас! Самотопы же появились  лишь
значительно позже. Так и пропали наши снаряды, а их там было несколько тысяч
и сто тысяч пудов продовольствия.
   - Арестуй немедленно, Анатолий Михайлович, всех адмиралов и перевешай как
изменников, -  вскочил  с  места  Никитин.  -  Иначе  я  собственноручно  их
перестреляю.
   -  История  столь  невероятна,  что  заставляет  меня  сомневаться  в  ее
правдивости,  -  отозвался  Белый.  -  Моряки  мне  не  рассказывали  ничего
подобного.
   - Мы получили об этом подробное донесение от
   Романовского, - подтвердил Рейс.
   - Я запросил адмиралов, - продолжал Стессель. - Представьте -  они  имели
наглость обвинить во всем артиллеристов! Пароход,  мол,  должен  был  прийти
вечером, а днем его никто не ждал, и крепости  давно  пора  усвоить  морскую
сигнализацию.
   - Во всяком случае, они должны были заблаговременно предупредить хотя  бы
Василия Федоровича, если это уж так секретно, - вмешалась Вера Алексеевна. -
Теперь ты, Анатоль, можешь потребовать, чтобы  они  поделились  с  крепостью
своими запасами.
   - Добром они этого не сделают, а применить силу - значит, начать в Артуре
междоусобную войну, - ответил Стессель.
   - Да, так или иначе, прозевали снаряды и продовольствие, которые  помогли
бы нам продержаться, по крайней  мере,  лишний  месяц,  если  не  больше,  -
грустно проговорил Кондратенко.
   - Тем лучше! Расстреляем все снаряды, кончится продовольствие,  а  с  ним
кончится для Артура и война, - живо проговорила генеральша.
   - Ваши  запасы,  Вера  Алексеевна,  судя  по  сегодняшнему  лукулловскому
пиршеству, еще так обильны, что их  хватит  надолго,  -  заметил  с  улыбкой
Кондратенко. - Вы уже отменили, Анатолий Михайлович, распоряжение  Субботина
о совместном размещении инфекционных больных и раненых?  -  обернулся  он  к
Стесселю.
   - Решил сначала поговорить с Балашовым. Фок уверяет, что  это  совершенно
безопасно и только лодыриврачи не хотят возиться с больными.
   - Подобное рассуждение граничит с преступлением. Надо в  кратчайший  срок
исправить эту ошибку Субботина, - настаивал Кондратенко.
   - Еще вопрос, ошибка ли это?  Раз  Фок  настаивает,  значит,  здесь  дело
похуже,  чем  простая  ошибка,  -  неожиданно  отозвался  Никитин,  успевший
основательно нагрузиться коньяком и водкой.
   - Выпил ты лишнее, Владимир Николаевич, потому и несешь такие  нелепости!
- резко остановил Стессель своего приятеля.
   - Ну, пора, - встал Белый, - а то уже час не ранний.
   Все стали прощаться. Кондратенко и Науменко пешком  отправились  к  себе.
Звонарев предложил заехать за Варей в Сводный госпиталь.
   - Быть может, она свободна и пешком отправиться домой  в  такую  вьюгу  и
темень побоится.
   Генерал немного поворчал, но потом  все  же  согласился.  Варя  оказалась
занятой в операционной и появилась лишь через несколько минут. Увидев  отца,
она торжественно заявила, что сейчас ассистировала при тяжелой операции.
   - И оперированный, конечно,  умер  на  столе?  -  улыбнулся  ее  восторгу
Звонарев.
   В ответ Варя обдала его леденящим взглядом и попросила не  вмешиваться  в
ее разговор с отцом.
   - Не дури, Варвара! Прежде всего поздоровайся с Сергеем Владимировичем, -
остановил ее Белый.
   - Извините меня, пожалуйста, Сергей Владимирович. - И девушка карикатурно
низко присела, одновременно презрительно глядя на прапорщика.
   - Не можешь без глупостей? - окончательно рассвирепел Белый. -  Одевайся,
поедешь со мной домой.
   - Но, папа, я занята! У меня еще одна операция.
   - Что ты за знаменитый хирург?! И без тебя обойдутся, марш за пальто!
   Варя вспыхнула, но возражать не посмела.  Когда  размещались  в  экипаже,
генерал заставил  Варю,  несмотря  на  ее  протесты,  сесть  между  собой  и
Звонаревым.  Всю  дорогу  она  старалась  возможно  меньше   прикасаться   к
прапорщику, но, как назло,  экипаж  то  и  дело  попадал  в  ухабы,  и  Варе
волей-неволей приходилось чуть  ли  не  ежесекундно  опираться  на  молодого
человека.
   Пользуясь тем, что верх был поднят  и  в  фаэтоне  было  довольно  темно,
Звонарев несколько  раз  осмеливался  осторожно  прикоснуться  губами  то  к
розовому ушку, то к затылку,  а  то  и  к  раскрасневшейся  от  мороза  щеке
девушки. Всякий раз при этом Варя резко отклонялась в сторону и наконец,  не
выдержав, с отчаянием в голосе пожаловалась отцу.
   - Папочка, скажи ему, чтобы он не смел прикасаться ко мне.
   - Не подставляй ему свою физиономию, тогда никто такую злючку, как ты,  и
целовать не станет, - равнодушно ответил Белый и еще сильнее уткнул  лицо  в
меховой воротник своей шинели.
   Не успел экипаж остановиться около крыльца квартиры Белого, как Варя, вся
трепеща от гнева, первая выскочила из него и ринулась в дом. Звонарев  помог
выйти генералу и вместе с ним появился в передней.
   Хотя было около полуночи, но Мария Фоминична с чаем поджидала мужа. Чтобы
не обидеть ее, Звонарев и Белый выпили по стакану, в то время как Варя жадно
набросилась на еду.
   - Можно подумать, что вас в госпитале совсем не  кормят,  -  заметила  ей
мать.
   - Я сегодня не обедала, мамочка, все была занята  на  операциях.  Я  ведь
теперь операционная сестра и должна все время находиться гам.
   - Надеюсь, что  тебе-то  оперировать  не  разрешают?  -  с  беспокойством
спросила Мария Фоминична.
   - Так и позволят ей оперировать, такой вертлявой девчонке! - перебил жену
Белый. - Сейчас она жаловалась мне на Сергея Владимировича...
   - Папка, не смей говорить при нем! Я сама потом все расскажу маме, - даже
привскочила со стула от волнения девушка, густо покраснев.
   - Ей-богу, неправда! - сказал Звонарев.
   Глядя на молодую пару, старики залились громким, веселым смехом.
   - Можешь и не говорить, Федорович!  Я  и  так  понимаю,  в  чем  дело,  -
произнесла наконец Мария Фоминична.
   - Совсем, совсем не так, как ты, мамочка, думаешь, - уверяла Варя.
   - Ладно уж,  чай,  и  я  не  всегда  была  старухой!  Приготовишь  Сергею
Владимировичу постель в кабинете, - распорядилась Мария Фоминична, когда чай
был окончен.
   Звонарев поднялся из-за стола вместе с Варей и  хотел  идти  за  ней,  но
девушка так свирепо взглянула на него, что он отказался от своего намерения.
   Побыв еще немного с Белым в столовой, он  направился  в  кабинет.  Сквозь
неплотно притворенную дверь Звонарев увидел, как  девушка  сердито,  рывками
накрывала кушетку простынями, небрежно бросила на  нее  подушки  и  с  силой
ударила по ним кулаками.
   - Можно подумать, Варя, что вы и меня хотели бы угостить такими тумаками,
- проговорил прапорщик, входя в кабинет.
   - С сегодняшнего дня я вам не Варя, а Варвара Васильевна или даже  никто!
Я не желаю иметь с вами ничего  общего  после  той  наглости  и  нахальства,
которые вы себе позволили в экипаже, господин Звонарев.
   - Если я повинен лишь в том, что поцеловал вас недостаточно крепко, то  я
готов немедленно исправить свою ошибку, - улыбнулся  Звонарев  и,  шагнув  к
девушке, хотел было обнять ее. В то же мгновение он получил  оплеуху.  Охнув
от удивления, прапорщик на мгновение зажмурился, а когда  открыл  глаза,  то
увидел, как Варя с торжествующим видом выпорхнула из комнаты.
   Расправившись с Звонаревым, Варя ласково попрощалась с  родителями  перед
сном и тоже улеглась в постель. Как ни устала она  за  день"  но  уснуть  ей
скоро все же не удалось. Она вновь  переживала  все  нанесенные  ей  сегодня
Звонаревым обиды. Оказался он виновен и в замечании, сделанном  ей  отцом  в
госпитале, и в шутках родителей, не  говоря  уже  о  предерзких  поцелуях  в
экипаже и попыток обнять в кабинете.  Одним  словом,  прапорщик  был  кругом
виноват перед нею и вполне заслужил постигшую его кару. И все же  Варя  была
недовольна собой. В глубине души она признавалась, что не так  уж  неприятны
были звонаревокие поцелуи и сам он не меньше ее  был  смущен  подтруниванием
отца и матери. Пожалуй, можно было бы обойтись и без пощечины,  ограничиться
лишь холодной вежливостью и ледяным презрением. Варя ярко представила  себе,
какой неприступный вид был бы у нее в этом случае.
   "Быть может, он, бедняжечка, от огорчения тоже не спит, - вздохнула  Варя
и вспомнила рассказ отца об опасном путешествии  прапорщика  на  форт.  -  И
зачем только он всегда норовит попасть в такие места! Не дай  бог,  случится
еще с ним что-нибудь! - уже с  волнением  подумала  Варя.  -  Тогда  я  себе
никогда не прощу сегодняшней пощечины".
   Накинув затем шаль на плечи, она осторожно пробралась к  двери  кабинета,
желая убедиться, спит ли прапорщик. Каково же было ее  разочарование,  когда
из-за двери до нее донесся храп крепко уснувшего Звонарева. Это было для нее
новой обидой. Добравшись до своей постели, она решительным движением  сунула
голову под подушку и мгновенно уснула.
   Утром Звонарев не встретил Варю - она убежала  в  госпиталь.  Получив  от
Белого  различные  указания  служебного  характера,  прапорщик   побывал   в
Управлении артиллерии, в порту, а затем направился в штаб Кондратенко.
   Уже темнело. Солнечный день сменился холодным,  туманным  вечером.  Артур
заволокся густыми облаками.
   Генерала он застал лежащим в постели, с высокой  температурой.  Вчерашняя
прогулка в штаб Горбатовского не прошла даром. Тем не менее Роман Исидорович
тотчас же принял прапорщика и, подробно расспросив о  результатах  посещения
моряков, дал ряд указаний о спуске мины.
   - Помните, что вы остались единственным специалистом по опусканию шаровых
мин. Горский болен и не скоро оправится. Значит, на вас ложится вся  тяжесть
руководства минно-шаровым делом. Главное же -  не  рисковать  зря  людьми  и
собой, - проговорил генерал.
   - Больше всего надо вам самим беречься, ваше превосходительство.  Меня  и
солдат легко можно заменить, вас же заменить некем! Между тем вы  совсем  не
бережетесь, о чем свидетельствует ваше здоровье.
   В ответ Кондратенко громко рассмеялся.
   - Первый раз в жизни слышу, чтобы прапорщик читал нотации генералу!
   - Я не хотел вас обидеть... - смутился Звонарев.
   - Прекрасно это понимаю. Меня заменить легко, и, быть может,  давно  пора
это сделать. Оборона крепости  отличается  крайней  пассивностью.  Ни  одной
вылазки за три с половиной месяца тесной блокады! Это ли не возмутительно! В
первые дни осады мы легко могли прорвать расположение японцев, выйти в  тыл,
захватить их артиллерию, а главное - так необходимые нам  снаряды,  порох  и
продовольствие.  По  этому  одному  можно  судить,  насколько  хорош  я  как
руководитель сухопутной обороны.
   - Вы тут ни при чем. Стессель, Фок и Рейс никогда не допустили бы  такого
образа действий с вашей стороны. Вылазки были  запрещены  Стесселем.  Фок  и
Рейс все время мешали активизации обороны.
   - Какой же я военный, если не сумел отстоять своего мнения перед  высшими
начальниками?
   - Зная Стесселя и его окружение, нетрудно понять, что тут играет роль  не
ваша мягкость, а твердокаменное упрямство высшего артурского начальства. Мне
не совсем понятна роль Смирнова.  Комендант  крепости  по  должности  мог  и
должен был возглавить оборону Артура, не  уступать  своего  места  Стесселю.
Фактическим комендантом является генерал-адъютант, Смирнов  же  играет  роль
коменданта без крепости.
   - Хрен, говорят, не слаще редьки! Если  бы  фактически  во  главе  Артура
стоял Смирнов, то, возможно, мы были бы свидетелями еще более "оригинальных"
деяний, чем теперь. Комендант крепости  хочет  предвидеть  все  возможное  и
невозможное. Ему совершенно  непонятна  та  простая  истина,  что  всего  не
предусмотришь и, следовательно, должна  быть  сохранена  инициатива  младших
начальников. Нет, знаете, не хотел бы я  видеть  Смирнова  в  роли  старшего
начальника в Артуре. У него нет необходимой для  этого  широты  взглядов,  -
задумчиво закончил Кондратенко.
   -  Мнение  огромного   большинства   артурского   гарнизона,   что   ваше
превосходительство являетесь наиболее подходящим комендантом для Артура.
   - Начальство в Питере и Маньчжурии держится  иного  мнения,  да  и  здесь
некоторые весьма влиятельные лица находят, что я приношу больше  вреда,  чем
пользы, - с горечью проговорил генерал.
   - А кто же такие эти глупцы, выражаясь мягко? - возмутился Звонарев.
   - Прочтите, - протянул ему Кондратенко одну из бумаг, лежащих на столе.
   Это была напечатанная на машинке записка Фока  под  заглавием  "Некоторые
соображения  об  артурской  обороне".  Адресовалась  она  Стесселю  и   всем
генералам и  командирам  отдельных  частей.  Наверху  имелась  надпись:  "Не
подлежит оглашению". Прапорщик уже был знаком с литературными произведениями
Фока и сразу понял, что перед ним очередной пасквиль на Кондратенко.
   - Стоило ли читать эту чепуху? - повернулся он к генералу.
   - Хотя она и "не подлежит оглашению", но ее читают все писари, вплоть  до
ротных, и, конечно, знакомят с ее  содержанием  солдат.  Это,  так  сказать,
артурекая литература для народа. Все равно вам придется с нею познакомиться.
   Звонарев принялся за чтение.
   - "Я уже не раз указывал,  что  излишнее  переполнение  передовых  окопов
стрелками и матросами ведет только к ненужным, ничем не оправданным потерям.
Но генерал Кондратенко, который воображает  себя  самым  умным  человеком  в
Артуре, конечно, не пожелает снизойти до этих соображений.  С  ученым  видом
всезнайки он по-прежнему будет напрасно проливать реками  солдатскую  кровь,
твердо веря, что это принесет ему славу героя, чины и ордена".
   - Как допускает Стессель появление подобных произведений? -  не  выдержал
Звонарев. - Ведь это не только  подрыв  вашего  авторитета  среди  солдат  и
матросов, но прямое натравливание их на вас!
   - "Известный всему Артуру своими длинными  усами  генерал  недавно  прямо
заявил мне, что он гораздо больше беспокоится о снарядах, которых мало,  чем
о людях. По его мнению, солдат в крепости  гора