трел  на  сына,  так   напоминавшего   своей
наружностью покойную жену. Те же карие живые  глаза,  яркие  пухлые  губы  и
женственно-мягкий овал лица.
   Адмирал припоминал долгую супружескую жизнь и  вдруг  неожиданно  перевел
разговор на семью. Подробно рассказал сыну о своем сватовстве к его  матери,
о  появлении  на  свет  Васи,  вспоминал  его  детство.  Затем   перешел   к
наставлениям. Это было давно продуманное им до деталей духовное завещание,
   - Почему, папа, ты говоришь так, как будто уверен в своей скорой  смерти?
- пытался было перебить мичман.
   - Я и вызвал тебя так поздно, чтобы попрощаться. Все в руках божьих, но у
меня предчувствие, что я погибну в завтрашнем бою.
   Незаметно за разговорами пролетела ночь, и,  благословив  сына  образком,
Витгефт простился с ним и долго смотрел ему вслед, пока шлюпка не исчезла  в
предрассветном тумане...
   Как только корабли начали выходить на рейд, адмирал поднялся на мостик  и
больше уже не сходил с него. Он безучастно следил, как медленно выходила  на
внешний рейд эскадра, предоставив всем распоряжаться Матусевичу.
   Матусевич, прекрасно выспавшийся, был в приподнятом настроении, суетился,
тормошил своих подчиненных,  "фитилил"  замешкавшихся  командиров  и  весело
напевал любимую арию из  "Прекрасной  Елены".  Весь  штаб  постепенно  начал
обращаться к нему за всеми распоряжениями, а Витгефт лишь одобрительно кивал
головой на все указания Матусевича.
   Когда эскадра тронулась за тральщиками, Витгефт  сел  в  принесенное  для
него на мостик  мягкое  кресло  и  стал  молчаливо  разглядывать  в  бинокль
горизонт и идущую за "Цесаревичем" эскадру.  Он  подолгу  останавливал  свой
взгляд на шедшем четвертым от головы "Пересвете", как бы надеясь увидеть  на
нем своего сына.
   При появлении на горизонте отряда японских броненосцев адмирал отпустил в
Артур  тральщики  и  приказал  "Новику"  стать  на  свое  место.  Но   когда
"Цесаревич" вследствие порчи машины выкатился из строя, Витгефт сразу  вышел
из  своей  апатии  и  в  резких  выражениях  начал  выговаривать   командиру
броненосца капитану первого  ранга  Иванову.  Изумленный  непривычным  тоном
адмирала,  командир  попытался  было  возражать,  но  Витгефт  приказал  ему
замолчать и озаботиться немедленным исправлением машины.
   Чины адмиральского штаба  с  удивлением  посматривали  на  своего  всегда
кроткого  и  спокойного  адмирала.  Матусевич  даже  перестал   напевать   и
одобрительно заметил:
   - Хотя и не стоит сердиться из-за пустяков, но  все  же  это  лучше,  чем
сидеть в мрачном раздумье.  Вот  увидите,  Вильгельм  Карлович,  мы  сегодня
побьем японцев, - подбадривал он командующего.
   - Тьфу, тьфу, не сглазьте,  Николай  Александрович,  -  суеверно  сплюнул
через плечо адмирал.
   Настроение адмирала не могло не отразиться на чинах его  штаба,  а  через
них и на всех офицерах броненосцев. Даже легкомысленная молодежь приуныла  и
мрачно поглядывала на идущий напересечку курса русской  эскадры  броненосный
отряд адмирала Того. Ясно видимые японские корабли шли, как на параде. Точно
соблюдая дистанцию и строго следуя в струе  мателота,  чуть  поблескивая  на
солнце стальными дулами орудий, японцы быстро приближались.
   Командир носовой двенадцатидюймовой башни мичман Сполатбог, сидя в  своем
грибе над башней, наблюдал в щель за приближением японцев и  удивлялся,  что
так долго адмирал не отдает  приказа  об  открытии  огня.  Правда,  уже  оба
орудийных комендора-хозяина возились около своих пушек и проверяли  действия
всех механизмов.
   - Смотри, Гаркуша, не  осрамись  сегодня,  -  говорил  комендор,  первого
орудия, обращаясь  к  соседу.  -  Проверь  как  следует  действие  подъемных
механизмов, чтобы в самый главный момент не заело.
   - Небось, Федя, все будет в исправности, если только японец не повредит.
   - Алексей Васильевич! - окликнул Сполатбога подошедший  к  башне  старший
артиллерист броненосца лейтенант Ненюков. - Помни,  огонь  открывать  только
тогда, когда противник будет ясно виден, и зря снарядов не бросать.
   - Есть, есть. Как там Виля, все еще в похоронном настроении?
   - Малость оживился и даже зафитилил Иванову, но в общем он больше  думает
о том, как бы уклониться от боя, чем как его выиграть.
   - А Матусевнч?
   - Напевает шансонетку, рассказывает похабные анекдоты и  на  адмиральском
мостике чувствует себя, как морском собрании. Если бы не он,  дело  было  бы
окончательный гроб. Что твои, Гаркуша и Котин, чувствуют себя орлами?
   - Так точно, вашбродь. Хоть сейчас  готовы  самого  Тогу  подстрелить,  -
ответил Гаркуша.
   В  это  время  пробили  боевую  тревогу,  башня  наполнилась   матросами.
Загрохотали лебедки подачи, медленно  заворочались  дула  орудий.  Сполатбог
спустился вниз и сам проверил исправность орудий.
   - Не суетись, работай без толкотни, смотри, чтобы все было в исправности,
- предупреждал он.
   С моря донесся тяжелый звук выстрела из крупного орудия, и вскоре  справа
по носу взметнулся столб воды.
   - Началось... Господи, благослови, - сразу посерьезнели матросы.
   Сполатбог поднялся на свое место.
   За первым выстрелом последовали другие. Бой начался.
   - Убрать прислугу мелкой артиллерии и всех свободных вниз, - распорядился
Витте. - Открыть огонь по головному кораблю противника.
   Сигнальщики  бросились  набирать  нужные  флаги.  Матусевич   внимательно
разглядывал японцев.
   - Четыре броненосца и два броненосных крейсера, - проговорил он. -  Всего
двадцать  семь  крупных  и  около  пятидесяти  шестидюймовых  орудий  против
двадцати трех крупных и тридцати средних с нашей стороны.  Превосходство  не
так уж велико.
   Витгефт в ответ только тяжело вздохнул
   - Все-то вы, Николай Александрович, видите в розовом свете.
   - Зато вы, Вильгельм Карлович, уж очень мрачно смотрите на все.
   Разорвавшийся у носа корабля японский снаряд осыпал  стоящих  на  мостике
градом  осколков.  Ранило  двух  сигнальщиков.  Появились  носилки.  Витгефт
продолжал равнодушно сидеть в своем кресле, как будто ничего  не  случилось.
Зато Матусевич сразу заволновался.
   - Вы бы, Вильгельм Карлович, ушли в боевую рубку, а то  здесь,  не  ровен
час, пустяковым осколком зацепит, - предложил он.
   - В рубке и без того тесно. Уйти одному я не считаю возможным, а всем нам
все равно там не поместиться.
   - Поднимитесь хотя бы на верхний мостик, там меньше падает осколков.
   - Не все ли равно, где помирать, - мрачно отозвался командующий  эскадрой
и, отвернувшись, стал рассматривать противника.
   Матусевич пожал плечами и вполголоса выругался.
   Обе эскадры продолжали вести редкий огонь  с  дальней  дистанции.  Японцы
пересекли курс русской эскадры и пошли контркурсом.  Огонь  с  обеих  сторон
сразу усилился. "Цесаревич" грохотал всем правым бортом. В  то  же  время  в
него один за другим попало несколько крупных снарядов,  которыми  броненосцу
было нанесено несколько пробоин и разбит спардек.  Осколки  забарабанили  по
броне носовой башни.
   Уловив момент, Сполатбог  дал  залп  по  головному  японскому  броненосцу
"Микаса",
   Как только откатившиеся орудия встали на свое место и были открыты  замки
для нового заряжения,  вся  башня  наполнилась  хлынувшими  из  дула  едкими
пороховыми газами. Прислуга сразу закашляла  и  зачихала,  у  многих  начали
болеть глаза.
   - Наводить невозможно, вашбродь, - жаловался мичману Гаркуша.
   - Открыть для проветривания броневую дверь! - распорядился Сполатбог.
   Через некоторое время воздух в башне очистился, и  матросы  смогли  снова
войти в нее. При следующих выстрелах повторилось  то  же.  Быстрая  стрельба
стала  невозможной.  Матросы  жаловались  на  головную  боль  и   с   трудом
обслуживали орудие.
   Мичман вышел из башни и доложил об этом старшему артиллеристу,  стоявшему
впереди боевой рубки. Вслед за  Сполатбогом  о  том  же  сообщили  командиры
других плутонгов. Создалось неожиданное и серьезное препятствие.  Дувший  со
стороны японцев ветер мешал стрелять русским.
   - Вызвать вторую смену из людей от мелкой артиллерии. Пусть после каждого
вые грела  чередуются  и  выходят  наружу  из  башен,  прячась  за  ними,  -
распорядился командир броненосца.
   Стрельба  продолжалась.  При  каждом  попадании  неприятельского  снаряда
стоящие  открыто  матросы  бросались  за  укрытия,  спасаясь  от   осколков.
Большинство успевало укрыться, но некоторых  вес  же  задевало.  То  и  дело
раздавался громкий крик: "Носилки". Это  бегание  матросов  вносило  большой
беспорядок.
   Витгефт молчаливо созерцал картину боя.
   Японцы, вначале усиленно обстреливавшие  "Цесаревича",  теперь  перенесли
огонь на концевые корабли.  Когда  крейсера  ловким  маневром  вышли  из-под
обстрела, ни все - зааплодировали. Даже Витгефт начал улыбаться  и  приказал
выразить крейсерам свое удовольствие.
   Между тем японцы, продолжая идти прежним курсом, вскоре почти скрылись за
горизонтом. Над поверхностью  моря  виднелись  только  трубы  и  мачты.  Бой
прекратился. Русская эскадра, развив ход  до  пятнадцати  узлов,  шла  двумя
колоннами к Корейскому проливу. На судах пробили отбой и велели команде пить
чай.
   На  адмиральском  мостике  собрался  весь  штаб,   командир   и   старшие
специалисты   броненосца.   Началось   оживленное   обсуждение   создавшейся
обстановки. Запросили суда о повреждениях. Они оказались незначительными.
   - Японцы, очевидно, сильно  пострадали,  так  как  оторвались  от  нас  и
сейчас, наверное, занимаются починкой, - уверял всех Матусевич. -  Я  своими
глазами видел несколько попаданий в "Микасу" и "Ниссин", На  последнем  даже
вспыхнул пожар.
   Флаг-офицер Эллис и Кувшинников подтвердили, что почти на  всех  японских
кораблях были видны значительные пробоины.
   -  Пока  Того  зализывает  свои  раны,  мы  успеем  уйти  подальше  и   с
наступлением темноты сможем и вовсе скрыться от него,  -  вторил  Матусевичу
флагманский штурман лейтенант Азарьев.
   - Ночью мы сможем скрыться от японцев ложными  поворотами,  -  неожиданно
оживился Витгефт.
   Было видно, что и у него появилась надежда на  благополучный  исход  боя.
Эскадра продолжала идти в полном порядке, сохранив  после  первого  боя  всю
свою боеспособность.
   - Выпьем за наш успех, - предложил Матусевич и приказал подать на  мостик
завтрак  себе  и  командующему  эскадрой,  отпустив  остальных,  офицеров  в
кают-компанию.
   Старший офицер броненосца капитан второго ранга Шумов  доложил  Витгефту,
что одним из снарядов разрушено адмиральское помещение.
   - Бог с  ним  совсем,  лишь  бы  нам  благополучно  вырваться  отсюда,  -
отозвался адмирал. - Пошлите ко мне моего вестового, - попросил он.
   Когда вестовой пришел, Витгефт приказал узнать, сохранился ли портрет его
покойной жены, стоявший на письменном столике, и если он уцелел, то принести
ему.
   Подали завтрак. Матусевич с обычным аппетитом смаковал каждое блюдо.
   Изысканный завтрак пришелся по вкусу и Витгефту.  Он  заметно  повеселел,
пробуя различные закуски.
   - Не  потребовав  ли  нам  флакон  Мумма,  -  предложил  Матусевич  после
завтрака.
   - Нет,  уж  шампанское  будем  пить,  когда  попадем  во  Владивосток,  -
отказался адмирал.
   Перевалило за полдень, солнце начало  склоняться  к  западу.  По-прежнему
стояла хорошая погода. Позавтракав,  Витгефт  сел  поудобнее  и,  нежась  на
солнце, задремал.
   Матусевич  спустился  с  мостика  и  начал  вместе  с  командиром   обход
броненосца. Матросы бодро вытягивались при виде начальства и бойко  отвечали
на все вопросы адмирала.
   - Сколько японцев сегодня убил? - обратился Марсевич  к  стоявшему  около
башни Гаркуше.
   - Трех офицеров и десятка два матросов,  ваше  превосходительство,  -  не
сморгнув, ответил комендор. - Да еще один снаряд не разглядел  в  прицельную
трубу. Думается, как бы не в самого ихнего адмирала угодил.
   - Молодчина, врешь и не краснеешь! Спасибо за службу. А этот  что  у  вас
делает? - обернулся адмирал к Котину, который усердно протирал глаза.
   - Японец на меня, ваше превосходительство, больно рассерчал,  как  я  его
двенадцатидюймовкой угостил, и со злости запорошил мне глаза, - улыбнулся  в
ответ матрос.
   На спардеке на скорую руку  приводили  что  можно  в  порядок.  У  правой
кормовой шестидюймовой башни матросы, пользуясь перерывом, играли в  орла  и
решку. Заметив начальство, они вскочили.
   - Продолжай играть, - разрешил адмирал, - только смотрите, чтобы в игре с
японцами нам выпал орел, а не решка.
   - Если нам, ваше превосходительство, и выпадет решка, мы адмирала  Тогова
обжулим и перевернем орлом вверх, - ответил один из играющих.
   - Молодцы, ребята! - похвалил Матусевич.
   Спустившись затем вниз, он посетил раненых матросов. Судовой лазарет  был
разрушен одним из снарядов, и раненых  временно  поместили  Б  кондукторской
каюткомпании. Многие из раненых были в сознании  и,  увидя  адмирала,  стали
задавать ему вопросы о ходе боя.
   - Подсыпали, значит, малость перцу японцам, коль они  так  скоро  от  нас
отстали, - радовались матросы. - Пусть теперь будут поосторожнее в драке!
   - Веселый адмирал, - заметил один из раненых, - он,  сказывают,  и  морду
бьет тоже весело, с прибаутками.
   - Вот бы его заместо Витгефта. Тот с самого  Артура  сидит,  как  сыч,  в
кресле, - сокрушенно заметил один из флагманских сигнальщиков.
   - Да. Нашему командующему настоятелем в монастыре быть, а  не  адмиралом.
Все вздыхает да крестится. На него посмотришь - и на самого тоска нападает.
   - Даже женину карточку ему вестовой принес, так он ее при всех  поцеловал
и в карман, как иконку, спрятал.
   - Японцы с левого борта нас нагоняют, - сообщил вошедший фельдшер.
   - Значит, еще будет драка, - угрюмо заметил сигнальщик.
   В начале пятого эскадра адмирала Того, идя параллельным курсом с  русской
на расстоянии пятидесяти  -  шестидесяти  кабельтовых,  начала  ее  медленно
нагонять. С каждой минутой становилось очевидней, что новый бои неизбежен.
   На  адмиральском  мостике  оба  адмирала  с  командиром  "Цесаревича"   и
флагманскими  специалистами  разбирали  различные   способы   маневрирования
эскадры, чтобы поставить неприятеля в невыгодное положение.
   Начавшаяся перестрелка прервала  совещание.  Русская  эскадра  продолжала
идти прежним курсом в  кильватерной  колонне,  увеличив  ход  до  пятнадцати
узлов.
   Японцы начали  стрельбу  с  сильных  перелетов  по  флагманским  кораблям
"Цесаревич" и "Пересвет". Но затем постепенно пристрелялись и стали засыпать
русских снарядами. Русские очень энергично  отвечали,  так  что  бой  шел  с
равным успехом для обеих сторон.
   После пяти часов вечера в  "Цесаревича"  стало  попадать  особенно  много
снарядов. Воздух был буквально  насыщен  свистящими  осколками.  Но  Витгефт
упрямо продолжал оставаться на открытом  нижнем  боевом  мостике.  Поскольку
здесь находился адмирал, рядом с ним поместился и весь штаб.  Лица  почти  у
всех побледнели и приняли то особенное, сосредоточенное  выражение,  которое
бывает у людей, подвергающихся смертельной опасности.
   Даже Матусевич  перестал  напевать  и,  стоя  на  правом  крыле  мостика,
внимательно наблюдал за тем, что происходит на японской эскадре. Флаг-офицер
мичман Эллис украдкой крестился  при  каждом  новом  попадании.  У  Азарьева
тряслись от волнения руки. Оба сигнальщика испуганно  шарахались  в  сторону
при близких разрывах Один Витгефт продолжал спокойно  стоять,  облокотившись
на спинку своего  кресла.  Временами  он  в  бинокль  смотрел  на  шедшие  в
кильватер "Цесаревичу" броненосцы. Но тучи дыма,  окутывавшие  всю  эскадру,
мешали что-либо разглядеть как следует. Видны были лишь облака черного дыма,
сквозь который иногда проступали трубы и мачты.
   Адмирал отошел к левому  крылу  мостика  и  погрузился  в  наблюдение  за
происходившим на "Пересвете". Броненосец  был  опоясан  зеленоватыми  огнями
выстрелов.
   - Молодцами отбиваются, - вполголоса  проговорил  подошедший  к  адмиралу
Эллис.
   - Сегодня наша эскадра ведет стрельбу более выдержанно, чем  японцы.  Они
явно нервничают и зря бросают много снарядов,  -  заметил  стоявший  тут  же
лейтенант Азарьев.
   - Через  час  начнет  темнеть,  и  если  мы  продержимся,  то  это  будет
равноценно выигранному бою, - произнес Витгефт.
   - Конечно, продержимся! Смотрите, "Микаса" горит и стреляет все реже,  на
"Асаме" пожар, "Якумо" на время совсем вышел из строя. Адмирал Того,  верно,
чувствует себя весьма неважно, - ответил Эллис.
   Вдруг двенадцатидюймовый снаряд разорвался  над  мостиком,  ударившись  в
середину фок-мачты. Вслед за оглушительным грохотом все  заволоклось  густым
дымом.
   Сила взрыва была так велика, что даже матросы, стоявшие на верхней палубе
около носовой башни, были сбиты с ног. Командир "Цесаревича", находившийся в
этот момент впереди боевой рубки, воздушной волной был отброшен в сторону  и
потерял сознание. В самой боевой рубке сорвало с рельсов левый  дальномер  и
сильно всех оглушило.  У  стоявшего  около  входа  горниста  Зубова  лопнула
барабанная перепонка в правом ухе.  Решив,  что  его  ударил  кто-нибудь  из
офицеров, он вскрикнул от боли и тотчас же скороговоркой проговорил:
   - Виноват, вашбродь, сейчас отойду в сторону!
   Как только первый испуг миновал, все находившиеся в боевой рубке кинулись
наружу.  На  мостике  они  увидели  потрясающую  картину.  Вся  палуба  была
забрызгана кровью. На ней вперемешку лежали тела  офицеров  и  матросов,  но
Витгефта среди них не было. Матусевич, отброшенный к  рубке,  был  придавлен
другими. Он пытался приподняться, по, обессиленный полученными ранами, падал
снова. Когда его освободили, он прежде всего спросил, где Витгефт, и потерял
сознание. Его снесли на перевязочный  пункт.  Неподалеку  подавали  признаки
жизни еще несколько человек.
   - Но где же адмирал?! - испуганно озирался подошедший  в  это  время  уже
оправившийся командир "Цесаревича" Иванов.
   - Вот, - хрипло  проговорил  один  из  матросов,  с  ужасом  указывая  на
валявшийся далеко на палубе окровавленный кусок мяса с  болтавшимся  на  нем
адмиральским погоном.
   Бросились разбирать валявшиеся трупы и между  ними  нашли  оторванную  по
бедро ногу. По метке на белье определили, что она принадлежит Витгефту.  Тут
же лежали обезглавленные трупы Эллиса и Азарьева
   Тела убитых унесли вниз и окатили палубу водой.
   Памятуя о той растерянности в эскадре, которая произошла во время  гибели
адмирала Макарова на "Петропавловске", когда командование было передано тому
же адмиралу Ухтомскому, командир "Цесаревича" решил идти прежним курсом,  не
сообщая о гибели адмирала.
   Между тем японцы, несколько обогнав русскую эскадру, стали охватывать  их
голову и отжимать  ее  к  северу.  Чтобы  избежать  этого,  Иванов  приказал
положить право руля, повернув на два румба влево.
   В это время двенадцатидюймовый снаряд ударился о верхний передний  мостик
и осыпал осколками боевую рубку.  Часть  из  них  попала  в  прорезь  рубки,
имеющую ширину около фута, переранила всех находившихся в рубке и уничтожила
все  приборы.  Иванову  перебило  руку,  и  от  боли  он  потерял  сознание.
Положенный направо руль так и остался  в  этом  положении,  вследствие  чего
никем  не  управляемый  броненосец  стремительно  покатился  влево  и   стал
описывать циркуляцию.
   Никто из находившихся вблизи рубки не заметил происшедшего в ней,  и  все
решили, что  эскадра  по  каким-то  причинам  меняет  курс.  Но  когда  крен
броненосца достиг опасного предела, то матросы в  ужасе  стали  выбегать  от
внутренних помещений на палубу и кинулись к  борту.  Было  очевидно,  что  с
кораблем что-то неладно. Офицеры бросились в рубку. Они увидели лежащего  на
палубе  командира  броненосца.  Рядом,  с  развороченной  грудью  хрипел   в
предсмертной  агонии  старший  судовой  штурман  лейтенант  Никшич.  Тут  же
вперемешку лежали ранены