вдоль  всего  внутреннего
дворика. Около каждого солдата капитан останавливался и  обменивался  с  ним
несколькими словами.
   - Золотой народ мои сибиряки! Сколько времени уже я с ними живу и все  же
не успел еще их вполне оценить. Молчаливы, грубоваты с виду, но смекалисты и
очень инициативны. Все время придумывают разные новые каверзы японцам. Вчера
выпустили на веревке одну из захваченных японских собачонок с трещоткой. Что
тут поднялось - уму непостижимо! Сначала страшная ружейная стрельба, за  ней
артиллерийская, полетели градом бомбочки. Собачонку давно уже спрятали, а те
все продолжают бить из орудий.
   Офицеры вернулись в  потерну.  Солдаты  кончали  ужинать.  Вставая  из-за
стола, они истово крестились.
   - Гнедых! - окликнул Шметилло рослого  старшего  унтер-офицера.  -  Какую
пакость на сегодня придумали японцу?
   - Думаем змея запустить с гранатами, - улыбнулся  солдат,  отдавая  честь
капитану.
   - Но только после приборки казарм и отъезда кухни и  водовоза,  чтобы  не
было напрасных потерь.
   - Не извольте беспокоиться, Игнатий Брониславович, все будет в аккурате.
   Человек десять стрелков возились с большими бумажными змеями,  привязывая
к хвостам их небольшие бомбочки с короткими запальными шнурами.
   Когда все было готово, солдаты вышли в ров. В сторону японцев дул сильный
ветер. Один за другим поджигались шнуры бомбочек, и змеи взлетали  вверх.  В
темноте  едва  были  заметны  светящиеся  точки  горящих  шнуров.  Сверху  с
брустверов "наводили" их куда надо, голосом командуя, травить ли еще веревку
или держать ее неподвижно, если змей оказывался в нужном месте.  В  небе  на
мгновение вспыхивал огонек, и бомбочка летела  вниз,  падая  в  расположение
японцев, а  змей,  козырнув,  стремительно  взмывал  вверх.  Стрелки  быстро
подтягивали  его  за  веревку   и   снова   "заряжали"   этих   своеобразных
бомбардировщиков. Японцы в полной растерянности палили в воздух,  безуспешно
стремясь сбить невидимого врага, и в отместку стали забрасывать ров  ручными
гранатами. Стрелки с веселым смехом поспешили укрыться в казармах.
   - Сейчас пустим еще гадючку, - предупредил Гнедых Звонарева.
   Японцы несколько успокоились.
   Два стрелка выползли на бруствер с небольшими ракетами в руках. К ракетам
был прикреплен белый бенгальский огонь. При взлете  ракеты  он  загорался  и
освещал местность. Ракета пускалась низко над землей, "ползла гадюкой",  как
говорили - стрелки, и, пролетев около  сорока-пятидесяти  шагов,  падала.  С
бруствера укрепления следили за "гадами" и тотчас же обстреливали залпами из
шметилловских пулеметов обнаруженные цели.
   Не успела потухнуть последняя ракета, как обозленные японцы перевели  луч
прожектора на укрепление и обстреляли его сосредоточенным  огнем  нескольких
батарей.  Стрелки,  за  исключением  часовых  у  пулеметов  и  наводчиков  у
противоштурмовых пушек, спрятались в центральной потерне.
   - Здорово мы сегодня раздразнили  японцев,  -  совсем  по-детски  смеялся
Шметилло, стоя у входа в потерну. - Будут теперь с полчаса молотить по  нас,
пока сердце отойдет.
   - Чего доброго, еще кинется в  атаку,  -  заметил  стрелковый  прапорщик,
стоявший несколько поодаль.
   - Мои артиллеристы не прозевают, пошпарят в упор картечью,  -  усмехнулся
Есаулов.
   Звона рев отошел в глубь потерны. Снаряды то и дело рвались около  входа,
и осколки залетали в самый проход. Здесь же были сложены пирамидками  ручные
бомбочки  и  пороховые  заряды  противоштурмовых  орудий  Случайное  удачное
попадание осколка - и все это взлетело бы на воздух. Но ни Шметилло, ни  два
других офицера не обращали ни малейшего внимания на эту  опасность.  Капитан
сел к с голу и крикнул, чтобы ему подали горячего чаю.
   - И мне тоже, - попросил Есаулов.
   - К вам, Сергей Владимирович? - обернулся к Звонареву Шметилло.
   При  тусклом  свете  керосиновой  лампочки  его  заросшее  щетиной   лицо
приветливо и добродушно улыбалось, как будто вокруг не летали осколки, грозя
ему ежеминутной смертью.
   Вдруг ослепительный яркий огненный столб вырос  совсем  рядом.  Звонарева
оглушило и так сильно обо что-то ударило, что он потерял сознание.
   Он не мог определить, прошло ли пять минут или два часа,  когда  сознание
медленно стало возвращаться к нему. В ушах звенело, все  тело  ныло,  дышать
было трудно, руки и ноги казались страшно тяжелыми и  не  повиновались  ему.
Мрак  перед  глазами  постепенно  рассеивался.  Наконец  Звонарев   разобрал
наклонившееся над ним бородатое лицо ротного фельдшера и почувствовал острое
раздражение в носу.
   - Приходит в себя, - расслышал он хрипловатый низкий голос.
   Звонарев чихнул, почувствовав при этом острую боль в голове, и застонал.
   Фельдшер убрал нашатырный спирт и влил в рот Звонареву лекарство.
   - Вашбродь, принимайте команду, - сказал он.
   - А капитан? - с трудом выговаривал слова, спросил прапорщик.
   - Их разорвало на  куски  вместе  с  артиллерийским  офицером,  а  нашему
прапорщику раздробило ногу. Так что  вы  остались  за  старшего,  -  ответил
фельдшер.
   - У меня сильно болит голова.
   - Малость оконтузило вас, а так все цело, я уже осмотрел.
   Звонарев чуть приподнялся и увидел, что лежит  полураздетым  на  нарах  в
казарме. Он попытался было встать на ноги, но голова закружилась так сильно,
что  он  едва  опять  не  потерял  сознания.  Кое-как  одевшись,  с  помощью
поддерживавших его под руки стрелков прапорщик вышел в  потерну.  По  дороге
его окликнул раненый стрелковый офицер.
   - Умоляю вас, отправьте меня в перевязочный пункт.
   Я умру здесь от потери крови, - просил он. -  Ваше  счастье,  что  вы  не
подошли к Шметилло, когда он вас спросил. Взорвались бомбочки как раз  рядом
с ним. Я успел отскочить, и все же мне повредило ногу, иначе и меня разнесло
бы в клочья.
   Обстрел постепенно  стихал.  Солдаты  столпились  возле  останков  своего
капитана. Они были удручены гибелью любимого начальника.
   Прапорщик взглянул на обгорелые щепки стола, за которым  сидел  Шметилло,
уже засыпанные землей лужи крови на полу и велел убрать в  потерну  подальше
взрывчатые вещества. Неожиданный  треск  шметилловских  пулеметов  и  грохот
противоштурмовых орудий заставил Звонарева выйти во двор.
   - Японец лезет, - сообщил стрелок.
   - В ружье!  Первый  взвод  направо,  второй  налево,  третий  в  капонир.
Четвертому оставаться здесь  в  резерве,  -  приказал  Звонарев,  и  десятки
голосов тотчас разнесли  это  распоряжение  по  всему  укреплению.  Солдаты,
расхватывая на ходу винтовки, бросились по указанным местам.
   Артиллерийский огонь прекратился, зато градом сыпались ручные бомбочки. К
счастью, большинство из них не долетало и падало в бруствер или около  него.
Стрелки с необычайным проворством выкидывали их обратно в ров.
   - Банзай, банзай! - неслось со стороны японцев.
   При свете русских прожекторов Звонарев увидел,  как  японцы,  добежав  до
рвов, быстро прилаживали бамбуковые лестницы и по ним спускались вниз.
   -  Усилить  огонь  из  капониров,  четвертому  взводу  из  горжевого  рва
атаковать японцев, - приказал Звонарев.
   - Бей их бомбочками! - вопил рядом артеллерист.
   В темноте трудно было разобрать, где находились стрелки,  и  еще  труднее
командовать ими. Но солдаты действовали  сами,  сообразуясь  с  обстановкой.
Унтера  или  просто  рядовые  бросали  отрывистые   фразы,   объясняя   свои
предположения и намерения. Остальные их понимали с полуслова.  Па  Звонарева
стрелки почти не обращали внимания, часто не замечая его в темноте.
   - Отобьем японцев, не впервой нам  это!  -  спокойно  говорил  прапорщику
стрелок, поддерживая под руку все еще не вполне оправившегося  Звонарева.  -
Вы, вашбродь, присядьте в проходе потерны, а вам туда будут докладывать, что
где деется, - посоветовал он.
   Прапорщик последовал этому совету. Вскоре прибежали из капонира сообщить,
что японцы забрасывают казематы ручными  гранатами  и  пытаются  пролезть  в
амбразуры. Звонарев поспешил туда. При слабом  свете  нескольких  свечей  он
разглядел  стрелков,  которые,  стоя  у  бойниц,  вели  частую  перестрелку.
Помещение было полно дыма.
   -  Вашбродие,  прикажите  забросать  японцев  сверху  бомбочками,  а   мы
попробуем поджечь лестницы паклей, смоченной в керосине, - предложил один из
стрелков  и,  не  дожидаясь  одобрения  офицера,  побежал  отдавать   нужные
распоряжения.
   В крайнем каземате через амбразуру просунули длинный шест  с  укрепленной
на нем  горящей  паклей  и  этим  своеобразным  факелом  подожгли  штурмовые
лестницы. Сухой бамбук вспыхнул, как порох, ярко освещая ров.
   Заметив, что путь отступления отрезан, японцы ринулись к  горжевой  части
укрепления, надеясь здесь найти выход, но тут их поджидал  четвертый  взвод,
бросившийся в штыки. В тесном пространстве глубокого рва завязалась  свалка.
По собственной инициативе стрелки начали  спрыгивать  с  брустверов  вниз  и
затем с тылу напали на японцев. Звонареву оставалось  лишь  освещать  своими
факелами место боя.
   - Туши, - прокричал в амбразуру один из стрелков. - С  японцами  кончили,
ни один живым не ушел.
   Наступило затишье. Прапорщик прошел в казарму,  куда  сносили  раненых  и
убитых.
   Как только упало возбуждение, вызванное боем, Звонарев опять почувствовал
себя настолько скверно, что принужден был лечь.
   - Отдохните малость, вашбродь. Теперь японцы до утра будут  сидеть  тихо.
Мы часовых расставим, переведем  дежурный  взвод  в  потерну,  а  сами  тоже
полягаем спать, - дружелюбно советовали прапорщику стрелки.
   Остаток ночи прошел спокойно. Наступило туманное  утро.  На  фронте  было
тихо. Звонарев, хорошо отоспавшийся, почувствовал себя лучше. Когда он вышел
из-за занавески, которая  отгораживала  офицерское  помещение  от  остальной
казармы, то первое, что бросилось ему в глаза, была  куча  различных  вещей,
снятых  с  убитых  японцев.  Гнедых,  исполнявший  обязанности  фельдфебеля,
внимательно  пересматривал  их,  отбирая  то,  что,  по  его  мнению,  могло
пригодиться в роте, - теплые зимние японские шинели с широченными поповскими
рукавами и меховыми воротниками,  ремни,  манерки,  фляги,  ботинки,  теплое
белье. Галеты же и другие съестные припасы складывались  отдельно.  Солдаты,
стоявшие вокруг, помогали своему фельдфебелю.
   - Первый взвод, подходи, - скомандовал Гнедых. - Вот  вам  пара  шинелей,
ботинки, галеты и консервы, - наделил он взводного. За первым  потянулись  и
остальные взводы. Оставшееся имущество Гнедых велел спрятать.
   Звонарев с интересом наблюдал за  этой  картиной.  На  Залитерной  такого
дележа не  было.  Там  каждый  считал  своей  собственностью  все,  что  ему
удавалось достать.
   - Что вы делаете? - спросил он.
   - Дуван дуваним, вашбродь, - бойко ответило несколько солдат.
   - Покойный капитан Шметилло, царство ему небесное, хотя он и был поляцкой
веры, завел такой порядок, чтобы промеж солдат не было зависти и  споров,  -
добавил Гнедых. - А это вам, вашбродь. - И он указал на аккуратно  сложенные
отдельно офицерские сумки с картами и  бумагами.  Тут  же  лежал  прекрасный
бинокль, компас, короткая шашка и несколько банок консервов.
   - Так я же на японцев в штыки не ходил, - удивился прапорщик.
   - Вы, вашбродь, хоть на ногах почти не стояли, а вместе с  нами  были  на
бруствере и капонире, опасность  с  нами  делили  и  очень  даже  прекрасную
команду всем нам подавали, - торжественно, запинаясь от волнения, проговорил
Гнедых.
   Звонарев  понял,  что  отказом  обидит  солдат,  и,  поблагодарив,   взял
выделенное ему имущество.
   Вернувшись к себе, прапорщик стал разбирать захваченные планы  и  бумаги.
Все они были исписаны иероглифами, на планах аккуратно были нанесены русские
форты и батареи, передовые линии японских окопов, которые и так были  хорошо
известны. Ни батарей, ни тыловых учреждений японцев на картах не было.
   Раскупорив  японским  штыком  банку  консервов,  Звонарев  нашел  в   ней
прекрасное сгущенное молоко, которое съел  с  галетами.  Появился  Гнедых  с
полубутылкой плохонького  коньяку,  пахнувшего  клопами,  и  пачкой  дешевых
сигареток.
   - Садись, Гаврилыч, - вспомнил отчесгво Гнедых Звонарев, - вместе  выпьем
и поедим.
   Фельдфебель снял папаху, набожно  перекрестился,  достал  ломоть  черного
хлеба и неторопливо принялся за еду. Попутно он рассказал, что  еще  полгода
назад был рядовым стрелком и за  боевые  отличия  получил  нашивки,  но  "не
загордился и солдат уважает": без дела не бьет и не ругает, по начальству не
ябедничает; поэтому стрелки тоже хорошо  относятся  к  нему  и  зовут  своим
"атаманом". В мирное время он бродил по тайге с артелью  старателей  и  там,
несмотря на свою молодость, тоже  был  за  атамана.  С  теплыл  чувством  он
вспомянул Шметилло, выругал раненого прапорщика, который, по его мнению, был
"не самостоятельный" и при опасности первый спешил под укрытие.
   - Вы бы, вашбродь, - имя-отчества вашего не знаю, - остались  насовсем  у
нас за командира. И покойный Игнатий Брониславович вас хвалили.  На  всякие,
говорит, выдумки они  горазды.  И  вчерась  вы  понравились  стрелкам  своею
храбростью...
   - Начальство пришлет нового командира, постарше меня чином.
   Подкрепившись, Звонарев и Гнедых направились
   Б капонир.
   Пользуясь затишьем, солдаты  продолжали  спать,  кто  где  придется  -  в
казарме на нарах, в потерне прямо на полу, вдоль стен.
   Минные работы шли полным ходом.  Преодолевая  некоторый  страх,  Звонарев
полез  в  галерею.  После  того  как  он  был  засыпан,  у   него   осталась
инстинктивная боязнь подземелья. Добравшись до конца, прапорщик прислушался.
Все было тихо.
   - Отдыхает японец, умаялся за эти дни, - проговорил сапер.
   В левой галерее была та же картина. Звонарев  недоумевал,  почему  японцы
прекратили свои минные работы.
   Но они сами поспешили разъяснить ему  свои  намерения.  Едва  туман  стал
расходиться, как начались новые атаки укрепления. Передняя цепь  залегла  на
самом краю рва, а последующие, добежав до этого места, кидали  вниз  большие
мешки с тряпьем и убегали назад. Стрелки закидали врага бомбочками,  но  эго
не смутило японцев. Цепь за цепью  они  продолжали  сбрасывать  тюки,  скоро
покрыв ими почти сплошь дно рва.
   Звонарев, следивший за этим из бойницы капонира,  никак  не  мог  понять,
зачем это делается. Стрелки тоже строили самые разнообразные  предположения.
Забросав ров, японцы отошли в свои окопы. Вызванные охотники вытащили из рва
несколько мешков, наполненных старым, никуда не годным тряпьем.
   Пока Звонарев со стрелками разглядывал мешки, японцы неожиданно бросились
в атаку. На этот раз они не останавливались на краю рва, а с размаху прыгали
с трехсаженной высоты  на  мягкие  тюки,  которые,  очевидно,  для  этого  и
предназначались. В несколько мину г ров был  заполнен  японскими  солдатами,
которые, приставив  бамбуковые  лестницы  к  внутренней  стенке  рва,  стали
взбираться  на  бруствер.  Укрепление  сразу  же  оказалось  в   критическом
положении: не меньше двух батальонов обрушилось на одну роту  Звонарева.  Но
стрелки  не  растерялись.  Пользуясь  безмолвием  японской  артиллерии,  они
встретили штурмующие колонны залпами в  упор,  а  затем  кинулись  в  штыки,
сбрасывая врага в ров. Гнедых с двумя стрелками выволок на бруствер  большую
деревянную бочку с керосином и сбросил ее вниз. Она разбилась  при  падении.
Керосин облил далеко вокруг  мешки  с  тряпьем,  затем  несколькими  ручными
гранатами их подожгли, и вскоре весь ров был охвачен огнем.
   Густые облака дыма поднялись высоко в  воздух,  создав  защитную  завесу.
Обезумевшие от ужаса японцы заметались во рву, расстреливаемые из пулеметов.
   То же было проделано и в другом  боковом  рву.  Солдаты  с  остервенением
забрасывали бомбочками беспомощно бегавших по дну рва  японцев.  Беспрерывно
строчили капонирные пулеметы, а четвертый взвод в горже добивал  всех,  кому
удавалось вырваться живым из моря огня, бушевавшего в боковых рвах.
   Не понимая, что произошло в укреплении, все новые и новые  японские  цепи
подходили ко рву, но в ужасе останавливались  перед  огненной  преградой,  в
упор сметаемые с валов  огнем  шметилловских  пулеметов  и  противоштурмовых
пушек.
   Крепостные батареи, видя объятое пламенем и дымом укрепление, решили, что
наступают его последние минуты,  и  обрушились  на  японцев  сосредоточенным
огнем  десятков  орудий.  Устилая  землю  своими  телами,  японцы  в  панике
бросились наутек.
   Задыхаясь от смрадного густого дыма, Звонарев то руководил огнем стрелков
на бруствере, то появлялся в капонире, где  полуживые  от  дыма  пулеметчики
продолжали беспощадно истреблять врага, то бежал к горжевой  казарме,  чтобы
удостовериться в безопасности тыла. Приученные Шметилло к самостоятельности,
стрелки работали уверенно, ни одной пули не выпуская  мимо  цели,  ни  одной
бомбочки не бросая безрезультатно. Раненые не хотели до конца штурма идти на
перевязку, убитых же, к счастью, было немного.
   Уничтожив врага, солдаты, как после трудной, но удачной работы,  вытирали
пот с лица и радостно улыбались.
   - Знатно мы справили поминки по нашему капитану, - никто живым не ушел...
   - Да, дюже воняет жареным японцем, - повел носом Гнедых,  шагая  рядом  с
Звонаревым.
   Прапорщик велел выставить часовых, а остальных людей отвел  в  казармы  и
потерны. Воспользовавшись дымовой  завесой,  развели  огонь  и  кухне,  чего
обычно днем не делали. Вскоре бак с водой закипел, и  стрелки  потянулись  к
нему с чайниками и кружками.
   Звонарева вызвал по телефону генерал Горбатовский и справился о положении
на укреплении. Прапорщик подробно доложил ему обо всем.
   - Немедленно прекратить пожар и впредь этого не допускать,  -  неожиданно
распорядился генерал.
   Прапорщик,  считая,  что  Горбатовский  его  не  расслышал,  вновь   стал
объяснять причину возникновения огня.
   - Мы уничтожили таким образом целый батальон японцев, - доказывал он.
   - Категорически запрещаю впредь делать это, - отрезал генерал.
   - Что? Запрещаете уничтожать японцев? - переспросил Звонарев.
   -  Уничтожать  приказываю,  разводить  огонь  запрещаю,   -   упорствовал
начальник  обороны  Восточного  фронта.  -   Дальнейшие   разговоры   считаю
излишними. - И его превосходительство дал отбой.
   - Круглый идиот! - выругался Звонарев и повесил трубку.
   - Кто это, вашбродь, - полюбопытствовал телефонист.
   - Один мой знакомый, - улыбнулся прапорщик и отошел.
   Начался обычный методический обстрел укреплений артиллерийским  огнем.  С
ревом проносились одиннадцатидюймовые снаряды, сотрясая  землю  при  взрыве,
пронзительно визжали  стодвадцатимиллиметровки,  рикошетируя  после  взрыва,
глухо бухали шестидюймовки.
   Погода совсем прояснилась, выглянуло солнце, ярко осветив все  вокруг,  и
только многострадальное укрепление номер три все еще было окутано  дымом  от
пожара. Но жизнь в  нем  била  ключом.  Стрелки  раздобыли  гармошку  и  под
аккомпанемент  взрывов  лихо  отплясывали  в  потерне.  Звонарев  с  улыбкой
прислушивался к этому, строча в своем углу длиннейшее донесение о  вчерашних
и сегодняшних штурмах. Сидевший рядом Гнедых называл  ему  фамилии  особенно
отличившихся солдат, скромно умалчивая о своей персоне.
   Покончив с  донесением,  прапорщик  прилег  на  нары.  Голова  продолжала
мучительно болеть, поташнивало, глаза слипались от усталости.  Он  задремал.
Разбужен  он  был  громким  возгласом   солдат:   "Здравия   желаем   вашему
превосходительству!"
   Не успел Звонарев подняться, как из-за занавески показался Кондратенко  в
сопровождении Рашевского.
   - Так это вы и являетесь комендантом укрепления! - воскликнул генерал.  -
Я все ломаю себе голову, кто так успешно руководит его обороной. Оно со всех
сторон охвачено огнем и дымом. Кажется, вот-вот его возьмут, а вместо  этого
японцы бегут от него во все стороны.
   -