пачкали шинелей, становясь  на
колени. Два раза в месяц батюшка перед ней служит молебен.
   Звонарев хотел было спросить, не чудотворная ли  эта  икона,  но  капитан
предупредил его.
   - Солдаты уверяют, что, приложившись к иконе, они получали  исцеление  от
недугов: головной боли, расстройства живота, зубной боли...
   - Этак к вам скоро начнется паломничество с других батарей, -  иронически
заметил Звонарев.
   - Вы, кажется, не особенно верующий? - подозрительно заметил Вамензон.
   - Думаю, что вы недалеки от истины.
   - Дух безверия и нигилизма, как проказа, поражает  современную  молодежь.
От интеллигенции это тлетворное течение переходит к широким народным  массам
и отравляет честные души сирых и бедных. Я ненавижу нашу  интеллигенцию  так
же, как и иудино племя. Большой вред они причиняют государству.
   - А вы себя к образованным не причисляете?
   - Я офицер, следовательно, преданный слуга царю и отечеству  и,  конечно,
враг всякого суемудрия.
   - Разрешите вызвать людей к орудиям, - попросил  Звонарев.  -  Мне  нужно
будет осмотреть стволы пушек, а также снарядные и  зарядные  камеры  орудий,
степень их разгара от стрельбы.
   - Сию минуту. - И Вамензон пронзительно засвистел.
   Тотчас из казармы начали выбегать солдаты, одеваясь на ходу, и,  подбежав
к батарее, застыли около своих орудий в уставном положении. Капитан по часам
следил за тем, через сколько времени батарея будет готова  к  бою.  Солдаты,
пробегая мимо иконы, быстро крестились, боязливо оглядываясь  на  командира.
Тех же, кто этого не делал, капитан угощал зуботычиной и заставлял  усиленно
креститься.
   - Две минуты сорок пять  секунд,  -  сообщил  Вамензон,  когда  последние
солдаты добежали до батареи. - Взводным фейерверкерам записать опоздавших  и
вечером доложить мне через фельдфебеля.
   Орудия Звонарев нашел в очень  изношенном  состоянии:  стволы  имели  уже
значительный разгар, в зарядных камерах прогорели обтюрирующие кольца, замки
туго входили в свои гнезда.
   - Вы часто стреляете? - справился он у Вамензона.
   - По нескольку раз в день. Кроме того, я люблю делать тревоги и по ночам.
Я  буду  просить  о  замене  изношенных  орудий  новыми.  Ведь  моя  батарея
особенная: она предназначена для обстрела и  моря  и  суши.  Мне  приходится
первому открывать огонь, когда японцы подходят с  севера.  Ваш  Утес  и  тот
столько не стреляет.
   - Я доложу об этом командиру артиллерии. Во всяком случае, по-моему,  вам
сейчас нельзя увеличивать пороховых зарядов,  так  как  могут  быть  большие
прорывы газов, что весьма опасно для  орудийной  прислуги,  -  сообщил  свое
мнение капитану Звонарев.
   - Если дело только в прислуге, то, по-моему, с ней особенно считаться  не
приходится: на то и война, чтобы были опасности. Другое дело, если при  этом
может пострадать казенное имущество, лафеты или самое орудие.
   - Солдаты ведь тоже, по военной терминологии, - казенное имущество.
   - Во всяком случае, не ценное: у нас, в России, его более чем достаточно.
   Покончив с осмотром батареи, Звонарев поспешил откланяться и уехать.
   - Тебя покормили? - спросил он возницу, когда двинулись в дорогу.
   - Так точно, - щи постные да каша тухлая с прогорклым маслом,  -  ответил
солдат.
   - У командира были прекрасные щи и каша!
   - Так для них же кашевар отдельно в маленьком котелке приготовляет.  Всем
известно, что у капитана Вамензона хуже, чем  во  всей  артиллерии,  кормят.
Зато у фельдфебеля ряшка всем на удивление, -  красная  да  толстая.  Промеж
себя солдаты называют эту батарею
   "наши арестантские роты". В дисциплинарном  батальоне  и  то  легче.  Тут
каждый день по  нескольку  человек  порют  да  еще  розги  в  рассоле  ночью
вымачивают, чтобы больнее было. Особливо достается тем,  кто  плохо  молится
богу: лют до молитвы капитан. Видали, быть может, под винтовкой стоял низкий
да широкий такой солдат.
   - Блохин.
   - Он самый. Почитай уже месяц его под винтовкой держат да через  день  на
кобыле дерут за то, что перед иконами на батарее  не  хочет  снимать  шапку.
Забьет его капитан до смерти, даром что силища в Блохине большущая.
   - Ты земляк с ним, что ли?
   - Никак нет, в новобранстве вместе были. Он из рабочих,  медницкому  делу
обучен. Сперва в мастерских работал, а потом его оттуда выгнали за пьянство,
что ли. Попал он на Двадцать вторую батарею, теперь и мучается.  Или  сбежит
со службы, или помрет, не выдержать ему.
   В Управлении артиллерии прапорщик никого не застал и прошел  на  квартиру
Гобято.
   - Каковы ваши сегодняшние успехи? - спросил его капитан.
   Звонарев подробно доложил обо всем.
   - Я предполагал, что дело обстоит приблизительно так, как  вы  сообщаете.
На Двадцать второй батарее надо будет сменить орудия.  Хотя  батарея  только
что построена, но на вооружение были поставлены старые орудия, других  тогда
не было. Теперь мы получили тридцать новых пушек и сможем произвести  замену
у Вамензона.
   -  Я  вас  хотел  попросить:  нельзя  ли  будет   с   батареи   Вамензона
откомандировать в мастерскую Блохина, он медник по специальности.
   - Он сам вас об этом просил? - удивился Гобято.
   - Нет, он ничего мне не говорил, я прошу за него, так как был свидетелем,
как его избивал Вамензон.
   - Если всех избитых Вамензоном откомандировывать с батареи, так там скоро
не останется ни одного. Блохин же туда попал от нас за пьянство, и  едва  ли
стоит его брать обратно. У Вамензона не распьянствуешься. Был  Блохин  и  на
Электрическом,  пропил  казенное  имущество,  пошел  под  суд,   да   дешево
отделался: Борейко на суде спас его от арестантских рот, только  в  штрафные
его перевели да выпороли.
   - Как бы он там Вамензона не убил.
   - Убьют Вамензона - плакать не будем.
   - Зато погибнет ведь и Блохин, и другие солдаты пойдут под суд. Их жалко!
   - Больно вы, Сергей Владимирович, жалостливый человек. Всех все равно  не
пережалеешь, а Блохина жалеть и не  стоит,  -  все  равно  рано  или  поздно
сопьется и умрет под забором! Пойдемте-ка сейчас с докладом к Белому,  чтобы
завтра с утра приняться за работу.
   Перед квартирой Белого стоял парадный экипаж, на  козлах  которого  сидел
кучер-матрос.
   - Кого привез? - спросил его Гобято.
   -  Командующего  флотом  адмирала  Макарова  и  флаг-офицера   лейтенанта
Дукельского.
   -  Вот  и  отлично,  заодно  договоримся  и  о  работе  на  Ляотешане,  -
обрадовался капитан.
   В гостиной они  застали  Макарова  в  полной  парадной  форме,  очевидно,
приехавшего с визитом к Белым.
   Макаров приветливо с ними поздоровался и продолжал  беседу.  Сам  генерал
был занят разговором с Агапеевым и Дукельским. Гобято со Звонаревым  подсели
к ним.
   - Прекрасную прогулку совершили мы сегодня в море, - рассказывал Агапеев.
- Вышли еще на рассвете  и  только  час  тому  назад  вернулись.  Море  было
чудесное - ясно, тихо, солнечно. Японцев даже на горизонте  не  было  видно.
После   вчерашней   бомбардировки   скрылись   куда-то.   Адмирал    проявил
исключительную энергию. Сперва был  на  тральщиках  и  показывал,  как  надо
тралить, потом на катере подъехал к одной из вытравленных мин, осмотрел ее и
приказал тут же разрядить. Как ни уговаривали его поберечься, не ушел,  пока
не были вывинчены ударные  приспособления.  Затем  на  "Новике"  обошел  всю
эскадру и проделал  целый  ряд  перестроений,  указывая  каждому  судну  его
ошибки. И, наконец, когда вернулись в гавань, лично проверил,  как  корабли"
становятся на  якорь.  Такая  подвижность,  такая  неутомимость,  что  можно
подумать, что ему не пятьдесят пять лет, а тридцать. С  таким  адмиралом  мы
смело можем потягаться с японцами, - восхищался полковник.
   - Адмирал производит симпатичное впечатление, - заметил Гобято.
   - Тебя вчера намечали послать на  Ляотешань  для  установки  там  тяжелых
орудий, - обратился к Звонареву Дукельский.
   - Хочу отказаться от этой работы; плохой я еще артиллерист.
   - Ничего, справишься.  Помогут  другие,  если  в  чем  будет  заминка,  -
успокоил лейтенант.
   - Что это за амазонка скачет по улице? - спросил Макаров, глядя в окно.
   Все обернулись к окнам. Варя красивым курц-галопом обскакала вокруг дома,
подъехав к крыльцу, соскочила с лошади и нежно поцеловала ее в разгоряченную
морду.
   - Это наша младшая дочь Варя.  Она  очень  увлекается  верховой  ездой  и
готова целый день не сходить с лошади, - пояснила Мария Фоминична.
   - Казацкая кровь сказывается, - заметил Гобято.
   - Вы казак? - удивился Макаров, обернувшись к Белому.
   - Да, мы с женой с Кубани, - ответил генерал.
   В комнату влетела в запыленном платье, с  плеткой  в  руках  растрепанная
Варя. Увидев Макарова, она смутилась и мгновенно исчезла.
   - Резвая она у вас, - улыбнулся адмирал.
   - Даже чересчур, - заметила сердито мать и вышла.
   Когда мужчины остались одни, Макаров предложил в деталях выяснить  вопрос
об укреплениях Ляотешаня.  Белый  принес  план  крепости,  и  все  принялись
обсуждать порядок намеченных работ. Решено было, что силами гарнизона  будет
проведена дорога до самой вершины Ляотешаня: моряки брали на себя  установку
двадцативосьмисантиметровой пушки, артиллеристы, в случае нужды, - постройку
и вооружение батареи.
   Когда через полчаса в гостиной появилась Варя в сопровождении матери, все
деловые разговоры были уже окончены. Девушка, успевшая переодеться,  умыться
и причесаться, розовая от смущения, подошла с подносом к Макарову и  сделала
ему реверанс.
   Адмирал, улыбаясь, смотрел на смущенно стоявшую перед ним девушку.
   - Так вот вы какая лихая амазонка!  Оказывается,  не  только  скакать  на
лошади умеете, но и хозяйничать мастерица. Дай бог вам женишка  хорошего,  -
мягко проговорил он.
   - Рано ей еще о замужестве думать,  -  вмешалась  мать,  -  пусть  сперва
старшие сестры выйдут.
   - У вас, значит, строго по казачьему укладу:  дочерей  по  порядку  замуж
выдаете?
   - По старинке живем, - старшая уже замужем, средняя заневестилась, а  она
еще свободна.
   - Не беспокойтесь, Мария Фоминична, она у вас долго не засидится, - шутил
Макаров.
   Вскоре гости стали  прощаться.  В  передней  снова  появилась  Варя.  Она
восхищенно смотрела на Макарова.
   - Как бы я хотела иметь  такого  дедушку,  как  вы,  -  совсем  по-детски
проговорила она.
   - Я тоже не отказался бы от такой внучки, - приветливо ответил адмирал.
   - Вот и отлично - отныне вы будете моим дедушкой, а я  вашей  внучкой!  -
захлопала в ладоши Варя.
   - Всего доброго, - раскланялся со всеми Макаров, направляясь к двери.
   - До свидания, дедушка! - И Варя, вскинув ему руки  на  шею,  крепко  его
поцеловала.
   - Варя! Как тебе не стыдно! - остолбенела мать.
   - Отчего же мне своего дедушку не поцеловать?  -  с  деланной  наивностью
ответила девушка.
   - Вы уж извините нашу дурочку, - обратилась мать к адмиралу. - Не  успела
по молодости еще ума набраться.
   - Я очень тронут таким вниманием вашей дочери, -  растроганно  проговорил
Макаров.
   - Может, вы и меня поцелуете? - шепнул девушке на ухо Звонарев.
   - Нахал! Я с вами больше не знакома,  -  одним  духом,  так  же  шепотом,
выпалила Варя и отошла.
   На следующее утро Звонарев и Гобято вместе с Белым поехали на  катере  на
Ляотешань. От пристани  Артиллерийского  городка  они  направились  в  глубь
западной части гавани, где был расположен Минный городок морского ведомства.
В многочисленных сараях, разбросанных,  по  берегу,  хранились  незаряженные
мины, а в крутых склонах горы, прямо в скалах, были высечены глубокие склады
для пороха, пироксилина и мелинита, которыми заряжались мины.
   Неподалеку,  за  небольшим  холмом,  помещались  казармы  для   матросов,
обслуживающих минный склад.
   У маленького деревянного пирса стоял катер с "Аскольда" под  адмиральским
флагом. Макаров обходил склады, и артиллеристам пришлось подождать, пока  он
подошел к ним в сопровождении флагманского артиллериста лейтенанта  Мякишева
и неизменного  Дукельского.  В  это  время  подъехал  верхом  с  несколькими
офицерами и Кондратенко.
   Ляотешань   представлял   собою   скалистый   массив,   почти    лишенный
растительности. Среди скал и камней вилась  петлистая  узенькая  тропинка  в
гору, по которой все двинулись гуськом.
   Саперные офицеры на ходу докладывали адмиралу и Белому свои соображения о
трассировке будущей дороги и о местах,  наиболее  подходящих  для  установки
орудий. С вершины Ляотешаня, возвышавшейся на  двести  саженей  над  уровнем
моря,  открывалась  огромная  панорама.  Побережье  Ляодунского  полуострова
отсюда было видно от Дальнего - на востоке и до бухты Луизы - на западе,  то
есть примерно на тридцать верст в обе  стороны.  С  трех  сторон  до  самого
горизонта расстилалась гладь моря, а сзади как на ладони виднелась гавань  и
Порт-Артур.
   - Вот это так наблюдательный пункт! На десятки верст все вокруг видно.  И
как было сразу не занять его! - восхищался Макаров.
   - Этому мешали  трудности  по  прокладке  дороги  и  почти  невозможность
доставки сюда грузов, а главное-отсутствие воды, - пояснил Белый.
   - Все это можно и должно преодолеть, и чем скорее, тем лучше.
   - Артиллерийский наблюдатель с "Ретвизана" находится на соседней вершине,
- указал Мякишев вправо, там, где сопка была несколько ниже, но с нее  лучше
была видна западная часть берега и моря.
   Все  двинулись  на  соседнюю  вершину.  Идти  приходилось   прямо   через
кустарники и камни, и все запыхались и испачкались, пока  наконец  добрались
до наблюдательного пункта. Матросы уже успели вырубить здесь в скале яму для
будущего  блиндажа  и  выровнять  около  нее  небольшую  площадку.   Молодой
лейтенант, руководивший работами, доложил о них Макарову, который одобрил  и
выбор места, и намеченное сооружение.
   - В седловинке можно  будет  поставить  нашу  двадцативосьмисантиметровую
пушку, а по западным  склонам,  ближе  к  Чайной  долине,  разместим  другие
орудия, - решил Макаров.
   Кондратенко  и  Белый  согласились  с  этим  предложением,  и,   отдохнув
несколько минут, все вернулись обратно другой, более легкой дорогой.
   Вернувшись с Ляотешаня, Макаров немедленно собрал на "Аскольде" совещание
флагманов и командиров. Не привыкшие  к  столь  срочным  вызовам,  некоторые
адмиралы, младшие  флагманы  и  командиры  судов  первого  и  второго  ранга
опоздали к назначенному сроку, за что  получили  замечание  от  командующего
флотом.
   - Я собрал вас, господа, чтобы объявить о предстоящем завтра на  рассвете
выходе всей эскадры в море. С утренней высокой водой мы  выйдем  на  внешний
рейд, день пробудем в море, посмотрим ближайшие к  Артуру  острова,  попутно
займемся эволюциями на походе и к заходу солнца  по  вечерней  высокой  воде
вернемся в Артур, - открыл совещание Макаров.
   - С момента занятий Артура нашим флотом не было еще случая, чтобы эскадра
за одну высокую воду входила  или  выходила  на  внешний  рейд,  -  возразил
адмирал князь Ухтомский.
   - Теперь так будет каждый раз, как  эскадра  будет  выходить  в  море,  -
отрезал Макаров.
   - Это совершенно невозможно, ваше превосходительство, мы  не  располагаем
нужным количеством портовых средств, - испуганно проговорил адмирал Греве.
   - Под вашу личную ответственность приказываю к утру изыскать  все  нужные
средства, - бросил в ответ Макаров.
   -  Слушаюсь,  ваше  превосходительство!  Но  это  невозможно,  совершенно
невозможно, - пробормотал Греве себе под нос.
   - К назначенному времени все суда эскадры должны  быть  в  полной  боевой
готовности, - продолжал Макаров, - так как в случае встречи с неприятелем  я
вступлю с ним в бой, невзирая на его превосходство.
   - Ваше  превосходительство  упускает  из  виду,  что  против  наших  пяти
броненосцев и пяти крейсеров, из которых  три  броненосца  устарелые,  а  из
крейсеров броненосный только "Баян", у японцев  шесть  броненосцев  новейшей
конструкции, шесть броненосных и тринадцать легких крейсеров,  -  заметил  с
места командир броненосца  "Севастополь"  капитан  первого  ранга  Чернышев,
седоватый брюнет в пенсне, с холеной бородкой.
   -  Численность  японской  эскадры  мне  известна,  но  я   не   занимаюсь
арифметическими подсчетами, а думаю,  как  мне  ее  разбить,  -  с  усмешкой
возразил адмирал.
   После краткого обмена мнениями по второстепенным вопросам совещание  было
закончено.
   - Я категорически требую от вас, господа, точного и  быстрого  выполнения
всех моих приказаний. Побольше уверенности в своих  силах,  и  вы  на  опыте
убедитесь, что в моих приказаниях нет ничего невозможного, - напутствовал их
Макаров.
   Над сонным Артуром еще висела ночь, когда на мачте "Аскольда"  замелькали
сигнальные огни. Блеснут и потухнут, чтобы через мгновение вспыхнуть в новой
комбинации цветов. В ответ затеплились огоньки на мачтах других  кораблей-то
на  нескольких  сразу,  то  только  на  одном,  стоящем  поодаль.  На  судах
послышались резкие звуки боцманских дудок,  командные  крики,  топот  ног...
Эскадра быстро просыпалась. Суда осветились сотнями огней.  От  пристаней  и
причалов  отвалили  десятки  буксирных  катеров  и,  оглашая  рейд  гудками,
устремились к темным громадам броненосцев и крейсеров.
   Рейд ожил. Боевой день эскадры начался.
   С первыми звуками боцманских дудок Макаров поднялся на палубу "Аскольда",
поздоровался с выстроенной на шканцах командой  и  на  катере  отправился  к
"Петропавловску", на котором и поднял свой флаг.
   С помощью буксиров крейсеры и броненосцы один за  другим  разворачивались
носом к проходу, на буксире медленно проходили через проход и становились на
внешнем рейде на якорь  согласно  диспозиции.  Первым  вышел  еще  в  полной
темноте "Баян". Ярко освещенный лучами прожекторов, он  медленно  проплыл  в
проходе. За ним заторопился  "Аскольд".  Броненосец  "Пересвет"  под  флагом
адмирала  князя  Ухтомского  несколько  замешкался,   что   вызвало   резкое
неудовольствие Макарова.
   Через десять минут за  "Пересветом"  вышел  на  рейд  и  "Петропавловск".
Адмирал следил,  как  корабль  проходил  по  мелкому  проливу,  и  пришел  к
заключению, что в высокую воду даже броненосцы могут идти по  проливу  своим
ходом, а не на буксире, что очень ускорит время выхода эскадры.
   К семи часам утра, за два часа двадцать  минут,  вся  эскадра  в  составе
семнадцати судов уже стояла на внешнем рейде. Макаров торжествовал.
   - До спада высокой воды осталось еще больше часа, а вчера  меня  уверяли,
что выход в одну воду невозможен. Буксирных катеров тоже  хватит,  если  они
будут только помогать разворачиваться крупным кораблям, а не выводить их  на
внешний рейд, - оживленно говорил он окружающим.  -  Как  только  раньше  до
этого не додумались.
   - Никто, очевидно, не хотел подумать  об  этом  как  следует,  -  ответил
Дукельский.
   - Командир "Новика" капитан второго ранга Эссен два раза подавал об  этом
докладные записки, но их подшивали к делу, - вспомнил флагманский штурман.
   - Похоже на нас, - покачал головой Макаров. - Поднять сигнал - сняться  с
якоря всем вдруг.
   Не успели все суда отрепетовать сигнал, как с головного  крейсера  "Баян"
сообщили, что на рейде замечены плавающие мины.
   - Съемку с якоря отменить, всем кораблям  осмотреть  море  вокруг  и  при
наличии мин тщательно протралить по створу предстоящего движения эскадры,  -
распорядился Макаров.
   Когда  наконец  воды  вокруг  эскадры  и  по  створу  ее  движения   были
протралены, Макаров отдал приказ эскадре сняться с якоря всем вдруг. Корабли
скоро вышли на чистую воду.
   Было уже около полудня. Дул шестибалльный нордост.  Шла  довольно  крутая
волна.  Эскадра  перестроилась  в  походный  порядок.   Броненосцы   шли   в
кильватерной колонне, крейсера расположились по четырем сторонам, в пределах
видимости сигналов, примерно на расстоянии пяти миль, миноносцы шли  в  двух
кильватерных колоннах по четыре судна - по обе стороны ко