олько они все перебежали по  мосту  через  ров,  Блохин  торопливо  включил
рубильник.  Огромное  пламя  поднялось  вверх,  сильный  взрыв  потряс   все
окружающее. Взрывной волной Блохина сбило с ног. Рядом  кричал  придавленный
насмерть матрос. Остальные успели отбежать на безопасное от осколков место.
   Когда все стихло, Блохин поднялся на ноги  и  побежал  к  Куропаткинскому
люнету. Здесь  он  нашел  несколько  матросов  и  Лебедкина,  все  остальные
защитники форта погибли под обломками.
   После падения форта номер два  бомбардировка  Старого  города  усилилась.
Днем и ночью в воздухе с воем проносились одиннадцатидюймовые бомбы,  сметая
все на своем пути. Много стало падать снарядов  и  около  больницы  Красного
Креста.
   Как только начинался  обстрел,  все,  кто  мог  двигаться,  спускались  в
подвальный этаж. Возле тяжелобольных в палатах оставались сестры и санитары.
   Сосед Звонарева обычно уходил, и прапорщик оставался один. Его охватывало
жуткое чувство одиночества и  беспомощности.  Особенно  сильно  оно  было  в
ночное время. Никогда раньше на фортах и укреплениях он не испытывал  такого
леденящего душу ужаса, как теперь. Там было во много  раз  опаснее,  снаряды
рвались  рядом,  со  всех  сторон  летели  осколки,   и   все   же   чувство
самосохранения было гораздо слабее, чем сейчас. Звонарев  понимал,  что  это
происходит от сознания собственной слабости и неподвижности.  Он  никуда  не
мог уйти, не мог спрятаться и должен был спокойно ожидать своей участи. Шаги
дежурной сестры  в  коридоре  обычно  сразу  же  вносили  успокоение  в  его
смятенную душу.
   - Вам не страшно? - заглядывала в палату Верочка Гаршина.
   - Нисколько, - с напускным спокойствием отвечал прапорщик, хотя внутри  у
него еще все трепетало от страха.
   - Вот и прекрасно. Вы держитесь молодцом, а в палате для тяжелых - просто
кошмар: раненые волнуются, кричат, умоляют спрятать  их  от  бомб.  Даже  не
верится, что это взрослые мужчины, офицеры. - И сестра уходила.
   Для Звонарева снова начиналась пытка, и тем не менее он не смел  об  этом
рассказать даже Варе, боясь показаться трусом.
   -  Все  сестры  говорят,  что  ты  во  время  бомбардировок  ведешь  себя
храбрецом, - уверяла девушка.
   Только как-то Акинфиевой решился он намекнуть на свое состояние.
   - Что же тут удивительного? Мы с Андрюшей люди здоровые  и  то  во  время
ночной бомбардировки не можем иногда уснуть.
   Как-то вечером Надя зашла проведать прапорщика.
   Началась усиленная бомбардировка. Несколько снарядов упали совсем  близко
от больницы. Заколебался пол, зазвенели разбитые стекла. Молчаливый капитан,
сосед Звонарева, поспешил уйти. Прапорщик остался наедине с  Акинфиевой.  По
напряженному  выражению  лица  Нади  Звонарев  догадался   о   ее   душевных
переживаниях.
   - Вам страшно, Надюша? - спросил он, беря молодую женщину за руку.
   - Да, - откровенно проговорила Акинфиева. - Кажется, что  вот-вот  снаряд
попадет сюда и всему будет конец.
   - Идите вниз и спрячьтесь в подвал. Там безопасно, - предложил Звонарев.
   - Но вы-то останетесь здесь один, и вам будет  вдвое  страшнее.  В  такие
минуты вдвоем бывает гораздо спокойнее.
   Прапорщик благодарно посмотрел на нее.
   Вдруг здание вздрогнуло до  самого  основания.  В  окнах  блеснуло  яркое
пламя. Свет погас. Посыпались стекла, захлопали двери, из  коридора  донесся
громкий вопль. Акинфиева в ужасе бросилась к окну, как бы желая предохранить
Звонарева от осколков стекла. Прапорщик быстро присел на кровати и,  спустив
ноги на пол, собирался ей помочь, но  острая  боль  в  ногах  заставила  его
свалиться на постель.
   Прикрыв окна ставнями, Надя ощупью приблизилась к постели.
   - Где вы, Сережа?
   Звонарев откликнулся, Акинфиева осторожно присела на кровать. Новый взрыв
заставил ее испуганно  вскрикнуть  и  инстинктивно  склониться  к  больному.
Звонарев обнял ее и прижал к себе.
   - Не надо, Сережа, - испугалась Акинфиева и быстро вскочила с кровати.  -
Какое варварство - специально обстреливать госпитали, - проговорила  она.  -
Мы же, лечим их раненых наравне со своими, а они...
   - По-видимому, вопросы гуманности  чужды  японской  военщине,  -  ответил
Звонарев.
   Вскоре бомбардировка прекратилась, и Акинфиева стала прощаться.
   - Андрюша с десантом "севастопольцев" сейчас находится  в  резерве  около
Скалистого кряжа. Я на время перебралась в Пушкинскую школу и  буду  изредка
заглядывать к вам.
   Звонарев быстро поправлялся. Он даже бродил по палате на  костылях.  Варя
внимательно следила за ним, как любящая мать следит за первыми шагами своего
ребенка, боясь, чтобы он не оступился и не упал.
   Частый обстрел госпиталя делал пребывание  в  нем  не  безопасным.  Зайдя
как-то в палату. Миротворцев разрешил  Звонареву  походить  на  костылях  по
двору.
   - Только не увлекайтесь. Ступайте пока только на левую ногу, правую  надо
еще поберечь.
   - Скоро ли вы его выпишете, Сергей Романович? - спросила Варя.
   - Для строя он пока не годен, а если его поместить в частной  квартире  -
можно выписать хоть завтра.
   - Вот и отлично! Переговорю сегодня же с папой и мамой, и  ты  поедешь  к
нам, - решила Варя.
   Но Звонарев заупрямился, не желая стеснять Марию Фоминичну.
   - Что  вам  за  охота  сидеть  здесь,  подвергаясь  опасности  постоянных
бомбардировок? - проговорил Миротворцев. - Ехали бы куда-нибудь на Ляотешань
или Тигровый полуостров. Там совершенно спокойно, а  у  нас  даже  на  дворе
начинают летать ружейные пули. Дальше будет еще опаснее.
   - Мы переберемся на Электрический Утес, - надумала Варя.
   - Но там нет места, - заколебался прапорщик.
   - Найдем. Освободилась комната Жуковского и Чижа.  Я  помещусь  вместе  с
Катей или Шурой, - быстро решила Варя.
   - Необходимо также ежедневно массировать ноги, - предупредил Миротворцев.
   - Я сама буду делать ему массаж.
   Через  день,  тепло  попрощавшись  с  Миротворневым,  Звонарев  осторожно
спустился в вестибюль и с Варей  сел  в  экипаж  Белого.  Вася  торжественно
водрузился на козлы рядом с кучером.
   Старый  город  производил  жалкое  впечатление.  Разбитые  дома,  изрытые
воронками мостовые и тротуары, обугленные стропила, закопченные стены -  все
это говорило о войне и длительной осаде. Около дома Стесселя  стояла  группа
пестро одетых женщин, окруженных полицейскими. Среди них Звонарев, к  своему
удивлению, заметил Лолочку и Лелю Лобину. Женщины о чем-то громко спорили  с
городовыми.
   - В чем дело, Леля? - остановила экипаж Варя.
   - Я шла по улице, когда ко мне подлетел  этот  субъект  и  потащил  сюда.
Оказывается, он принял меня за проститутку и повел на расправу к самой  Вере
Алексеевне.
   - Немедленно отпустите ее! - сердито крикнула Варя полицейскому.
   - Я эту госпожу хорошо знаю, она жена офицера.
   Сейчас же освободите ее, - обозлился и прапорщик.
   - Не имею права, - угрюмо твердил фараон.
   - Садись к нам в экипаж, Леля, - пригласила подругу Варя.
   Но полицейский схватил учительницу за руку. Лобина вырвалась и  бросилась
к экипажу. Полицейский схватил ее за пальто.  Вне  себя  от  гнева  Звонарев
ударом костыля сбил полицейского с ног.
   В этот момент отворилась дверь, и на крыльце появилась Вера Алексеевна  в
сопровождении ротмистра Водяги.
   - Варя, мосье Звонарев, что за расправа с городовым? - пропела генеральша
сладким голоском. - Никак не ожидала, что вы столь  темпераментны,  господин
Звонарев. Вы, верно, еще не оправились от ранения и не вполне здоровы!..
   Варя,  запинаясь  и  путаясь  от  волнения,  объяснила   генеральше   все
происшедшее.
   - Таких "жен" у  каждого  мужчины  бывают  десятки  А  вам,  сударыня,  -
повернулась генеральша к Леле, - как учительнице, стыдно якшаться со  всякой
тварью. Пусть это будет вам впредь наука. Вы свободны!
   - Старая жаба! - выпалила Лолочка, глядя на Стессельшу.
   - Повтори, повтори, что  ты  осмелилась  сказать?  -  повернулась  к  ней
генеральша.
   Тут Лолочка  пустила  в  ход  весь  свой  обширный  лексикон  нецензурных
выражений, так что даже  видавший  виды  Водяга  оторопел.  Вера  Алексеевна
поспешила зажать уши.
   - Эту мерзавку  сейчас  же  выпороть,  сто  розог!  Остальных  на  неделю
отправить в портомойню, - распорядилась она.
   Звонарев приказал кучеру поскорее трогаться. Все еще  взволнованную  Лелю
довезли до Пушкинской школы.
   - Я презираю эту грязную Лолку, но Стессельшу она выругала поделом  и  за
себя и за Лелю, - говорила Варя. - На  месте  Стаха  я  застрелила  бы  Веру
Алексеевну за такое оскорбление жены
   - Приходится радоваться, что у тебя будет всего только муж.
   Не успели они доехать до Утеса, как  их  обогнал  экипаж  с  матросом  на
козлах. В нем торжественно восседала Лолочка рядом с мичманом, флаг-офицером
Григоровича.
   - Моему старику пришлось  основательно  раскошелиться,  чтобы  освободить
меня, - крикнула она. - А здорово я отделала эту старую.
   Мичман поспешил зажать рукой хорошенькие губки своей соседки.
   - Скорей поправляйся, пупсик! - крикнула она Звонареву.
   - Как она смеет так обращаться с тобой? - возмутилась Варя.
   - Чтобы подзадорить тебя.  Ты  должна  знать,  что  на  таких  особ,  как
Лолочка, не принято обижаться.
   На Утесе Звонарев поместился в небольшой комнате. выходящей окнами в  тыл
батареи.  Ему  хорошо  была  видна  казарма,  превращенная  в  лазарет   для
выздоравливающих, кухня, электрическая станция, а в  отдалении  -  кладбище,
где хоронили утесовцев.  Варя  выпросила  себе  перевод  на  Утес  и  теперь
работала вместе с сестрой под начальством доктора Зорина Орудия  на  батарее
обслуживались моряками с броненосца "Пересвет"  под  начальством  лейтенанта
Любимова, но  командиром  Утеса  состоял  капитан  Андреев  Этими  лицами  и
исчерпывалось общество Звонарева.
   Варя поместилась в  одной  комнате  со  своей  сестрой.  Шура  Назаренко,
расставшись с Гудимой, вернулась к родителям Под вечер она пришла  проведать
Звонарева. Глядя на ее  пополневшую  фигуру,  осторожные  плавные  движения,
прапорщик догадался, что она ждет ребенка Заметив  его  пристальный  взгляд,
девушка густо покраснела. Чтобы не смущать ее, прапорщик заговорил  о  своих
ранах, положении на фронте, о погоде. Шура мало-помалу осмелела
   - Ушла я от Алексея Андреевича, - тихо промолвила она.
   - И хорошо сделали. Помните,  я  вам  как-то  говорил:  со  временем  все
забудется, и вы найдете себе другого человека, по сердцу.
   В тот же вечер Звонарев передал Варе свой разговор с Шурой.
   - Надо будет устроить ее в Пушкинскую школу, - тотчас придумала Варя.
   На следующее утро, сидя в кресле у окна, Звонарев увидел Шуру, идущую  по
двору. Девушка несла охапку дров. Ее полный живот особенно выпятился вперед.
   Несколько солдат из слабосильной команды  начали  зубоскалить,  глядя  на
нее. Один  из  них  подбежал  к  ней  и  хлопнул  по  животу.  Шура  охнула,
перегнулась и упала под тяжестью вязанки дров. Возмущенный Звонарев, забыв о
своих ранах, бросился к окну, чтобы  отогнать  негодяя,  но  тут  неожиданно
появился Блохин. Одним ударом кулака он сбил хулигана с ног,  затем  бережно
поднял плачущую девушку, взял дрова и донес их до фельдфебельской квартиры.
   - Ты в холуях, что ли,  ходишь  у  этой  шкуры?  -  поднимаясь  на  ноги,
проговорил солдат.
   Рассвирепевший Блохин подскочил к нему и схватил за горло.
   - Блохин, оставь его! - крикнул в окно Звонарев.
   Но Блохин не слушал. У его жертвы уже вывалился  язык  и  посинело  лицо.
Проходившие мимо двое матросов с трудом оттащили артиллериста.
   - Ежели еще какая стерва будет обижать  Шуру,  задушу  своими  руками!  -
пригрозил Блохин.
   Звонарев подозвал его.
   - Здравствуй! Зачем пришел на Утес? - справился прапорщик.
   - Здравия желаю! Поручик прислали за теплыми  вещами,  а  то  солдаты  на
батареях литеры Б и Залитерной обижаются на холода, - ответил он.
   Блохин задержался  на  Утесе  до  следующего  дня.  Вечером  он  зашел  к
Звонареву.
   - Садись, кури и  рассказывай,  как  произошла  сдача  второго  форта,  -
предложил ему прапорщик.
   Солдат уселся около двери, но дымить махоркой постеснялся.
   - Дух от нее тяжелый, и с непривычки голова заболит, - пояснил он.
   Затем Блохин неторопливо, подбирая слова,  сообщил  о  всех  подробностях
падения форта номер два.
   - Плохо дело стало в Артуре. Как ни раскинут своими мозгами  солдатики  и
матросы, а выходит, завелась у нас измена. Продать  хотят  крепость,  а  нас
перевести, чтобы некому было обороняться, - закончил он свое повествование.
   - Ну, уж и измена! Плохо продуманные приказания, незнание  обстановки  на
местах, - вот это и приводи г к таким результатам, - возражал Звонарев.
   - Если бы генералы да полковники были неученые, вроде нас,  то  их  можно
было б еще извинить, а раз  солдат  понимает,  что  так  делать  нельзя,  то
генералы и подавно должны понимать.
   Разубедить Блохина прапорщику так и не удалось.
   Пришла Варя и скромно уселась в сторонке, молча слушая их  разговоры.  Ее
присутствие явно стесняло солдата, и он поспешил уйти.
   - Блохин рассуждает правильно, - проговорила Варя, - когда солдат вышел.
   - Что Горбатовский очень недалек, это мы знаем,  но  до  измены  тут  еще
далеко.
   - Папа говорит, что сейчас глупость равноценна измене. По его мнению. Фок
самый зловредный генерал в Артуре, затем Рейс. Стессель же  делает  все  то,
что ему скажет Вера Алексеевна.
   Ночью Блохин вышел во двор. Неожиданно  он  заметил,  как  в  приоткрытую
дверь дровяного склада метнулась чья-то тень.  Солдат  насторожился,  решив,
что это кто-либо из матросов или слабосильной команды тайком  отправился  за
дровами, в которых уже ощущался большой недостаток. Выждав несколько  минут,
Блохин потихоньку подошел к сараю и прислушался. До него донесся не то стон,
не то плач, а затем слабый крик. Солдат широко  распахнул  двери  и  вскочил
внутрь.  Первое,  на   что   он   натолкнулся,   было   человеческое   тело,
раскачивающееся в темноте.
   "Шурка! - мгновенно сообразил  он  и,  приподняв,  освободил  девушку  из
петли.
   Она не подавала признаков жизни. Блохин осторожно опустил ее на  землю  и
начал делать искусственное дыхание, вспоминая, как его  производил  фельдшер
Мельников. Но Шура не приходила в сознание. Солдату даже показалось, что она
начинает холодеть. Испуганный  этим,  Блохин,  подхватив  девушку  на  руки,
бросился к офицерскому флигелю и отчаянно застучал в окно Звонарева.
   Прапорщик, разбуженный этим грохотом, сначала подумал, что начался  общий
штурм крепости.
   - Вашбродь, Сергей Владимирович, помогите! - вдруг расслышал прапорщик и,
схватив костыли, подошел к окну.
   - Шурка повесилась до смерти! - крикнул Блохин.
   Звонарев распахнул окно и тут только понял, в чем дело.
   - Неси ее на крыльцо, я сейчас разбужу доктора и Варю.
   Он начал стучать в стенку комнаты, где ночевали сестры  Белые.  Разбудить
Варю было нетрудно. За время болезни Звонарева она привыкла прислушиваться к
малейшему шуму в его комнате.
   - Тебе плохо, Сереженька? - влетела она, полуодетая, в комнату:
   Прапорщик рассказал ей о Шуре, и Варя  опрометью  бросилась  на  крыльцо.
Через несколько минут  девушку  привели  в  сознание  и  затем  перенесли  в
квартиру фельдфебеля. Варя до утра продежурила около постели подруги и затем
сама отвезла ее в Пушкинскую школу. Блохин также отправился с ними.
   - Смотри, Ликсандра, не моги больше об этом и думать, - сурово проговорил
Блохин на прощанье, грозя девушке пальцем.
   - Никогда не предполагала, чтобы такой грубиян, как Блохин, мог  проявить
столько теплого человеческого чувства, - вечером говорила Варя Звонареву.
   - Сердце у него золотое.
   Сведения о происходящем на  фортах  скудно  доходили  до  Утеса,  главным
образом через Варю, которая чуть ли не каждый день бывала  в  городе  или  у
себя дома. Иногда забегали солдаты с Залитерной или с  батареи  литеры  Б  и
сообщали последние известия.
   Прапорщик скоро привык к этой солдатской  почте  и  подолгу  беседовал  с
ними.
   - Охота вам, образованному человеку, слушать всякий  вздор,  -  удивлялся
Андреев. - Ведь солдатские рассказы - на три четверти брехня.
   - Но четверть-то правда. В сущности, сейчас Артур держится  исключительно
солдатами.
   - Нижние чины без офицеров - ноль, неорганизованная толпа.
   - Офицеры без солдат часто бывают и отрицательными величинами.
   - Вы все еще остаетесь  штатским  человеком.  Вам  непонятна  та  простая
истина, что только  офицеры  являются  солью  армии,  носителями  ее  боевых
традиций.
   Взволнованный Андреев начинал дергаться,  и  прапорщик  спешил  перевести
разговор на другие темы.
   С утра Варя вместе с сестрой уходила в казармы делать перевязки  раненым.
Звонарев на костылях ковылял по Утесу, заглядывал на кухню,  где  верховодил
Белоногов, пробовал пищу,  затем  направлялся  на  электрическую  станцию  к
Лебедкину.  С  Родионовым  обходил  казематы  на  батарее,  где  размещались
артиллеристы и  матросы,  и,  наконец,  просматривал  бумаги  в  канцелярии.
Андреев, почти все время больной, предоставлял прапорщику распоряжаться всем
по своему усмотрению. К трем часам  все  собирались  на  обед  в  офицерском
флигеле.
   Батарея  почти  не  стреляла,  так  как  осталось   всего   около   сотни
десятидюймовых бомб. Их берегли на случай штурма. На море было пусто.  После
гибели эскадры  японцы  отвели  свой  флот  из-под  Артура,  за  исключением
небольшого числа мелких сторожевых  кораблей.  Поэтому  на  ночь  оставались
бодрствовать  только  дежурные,  часовые  и  дневальные,  все  же  остальные
погружались в мирный сон. Только глухой грохот канонады на сухопутном фронте
да приток свежих раненых напоминали о войне.
   Вскоре пришло известие о гибели Назаренко.  Старый  фельдфебель  ехал  на
катере через пролив, когда упавший вблизи снаряд перевернул катер. Назаренко
камнем пошел на дно. Получив известие об этом,  Саввична  так  расстроилась,
что заболела и Шуре пришлось вернуться назад и ухаживать за матерью. Девушка
сильно осунулась и подурнела. Она избегала заходить даже к Звонареву.
   В один из декабрьских дней пришла Акинфиева.
   - Наконец-то собралась навестить вас, Сережа! - поздоровалась  она.  -  С
Утесом у меня связаны такие тяжелые воспоминания, что  яс  суеверным  ужасом
приближалась к нему. Так и кажется, что опять появятся жандармы.
   - Теперь их  нечего  опасаться.  Микеладзе  давно  убрали  из  Артура,  а
Познанский чуть жив после тифа, - сообщила Варя.
   - Этому можно только порадоваться. Со шпионами они не боролись, а хватали
ни в чем не повинных людей, - заметил Звонарев. - Как поживает Андрюша?
   - Он защищает  третий  форт.  Говорят,  там  очень  опасно,  и  я  сильно
беспокоюсь. Японцы все время атакуют. Оля просила вам  кланяться.  Она  тоже
уже ходит на костылях с помощью Борейко и быстро  поправляется.  Со  стороны
смешно и трогательно смотреть на эту парочку - колокольня,  а  рядом  с  ним
блоха.
   - Не в этом дело. Их связывает крепкая взаимная любовь, - заметила Варя.
   - Как и вас с Сережей, - проговорила Надя.
   - Мы с Сережей тоже крепко любим друг друга. Правда? -  в  упор  спросила
Варя жениха.
   - Как ни странно, а я все же  люблю  эту  ревнивую  и  колючую  особу,  -
привлек к себе невесту Звонарев.
 
 
   Глава восьмая
 
   - Прошло больше недели  после  взрыва  форта  номер  два,  и  все  усилия
японцев, атакующих третий форт, пока не привели ни к чему. Это отдаляет  час
освобождения Артура и кровно затрагивает  интересы  фирмы  "Тифонтай",  -  с
любезной улыбкой на лице проговорил
   Шубин, глядя на Фока.
   - На войне, увы, много зависит от случайностей. Так, позавчера  в  момент
штурма этого форта рядом оказалась рота моряков, подготовлявшая вторую линию
обороны. Она по собственной инициативе приняла участие в отражении атаки,  -
ответил генерал.