газины, - заметила Варя.
   - Вы можете только радоваться  этому  -  совсем  рядом  с  Артиллерийским
городком.
   - Мама и так все время ворчит, что я много трачу денег, а они у меня идут
только на раненых. На себя же я ничего не расходую.
   - Я ваш неоплатный должник. Варя. Сейчас в Управлении получу жалованье за
два  последних  месяца,  что-то  рублей  семьсот  со  всякими  накидками   и
прибавками, и передам их вам.
   - У меня еще остались ваши деньги. Поэтому я возьму не более ста  рублей,
а на остальные вы  можете  чтонибудь  подарить  вашей  ненаглядной  Ривочке,
Надтоше теперь...
   - Слушайте, Варя, давайте поговорим серьезно...
   - Я и так не шучу, - насторожилась Варя.
   - Выходите-ка за меня замуж, - одним духом выпалил Звонарев.
   - Вы с ума сошли! Да разве так делают предложение порядочной девушке!  Вы
должны стать передо мной на одно колено и оказать:  "Я  вас  безумно  люблю,
сделайте меня счастливым на всю жизнь, будьте моей женой,  -  наставительным
тоном проговорила Варя. - Тогда я еще подумаю, что мне вам ответить.
   Звонарев захохотал так, что девушка сначала удивленно посмотрела на него,
а затем, обидевшись, набросилась на него:
   - Замолчите сейчас же, противный, или я никогда с вами не буду говорить!
   - Ох, уморили вы меня, Варя! Сегодня  же  всем  расскажу,  как  вам  надо
делать предложение.
   - Попробуйте только! Я сразу же объявлю вас врунишкой.
   Несколько шагов прошли молча.
   - Вы  это  серьезно?  -  недоверчиво  посмотрела  на  Звонарева  Варя.  -
Повторите все при маме, тогда поверю.
   Мария Фоминична встретила дочь попреками:
   - На минуту заглянуть домой у тебя нет времени, а с кавалерами  проводишь
целые дни.
   - Он, мамочка, не кавалер, а хочет стать моим женихом.
   - Вы, Сергей Владимирович, не смейтесь над нашей дурочкой. Она  ведь  все
за правду принимает.
   - Я самым серьезным образом...
   -  Ох,  что-то  вы  меня  надуваете,  гадкий!  Говорит  -  с   серьезными
намерениями, а сам смеется, - опять с  сомнением  посмотрела  на  прапорщика
девушка. При этом она имела такой недоверчивый комичный  вид,  что  Звонарев
громко расхохотался.
   - Не верь, мама, этому врунишке. Он только смеется надо мной.
   Девушка выбежала из комнаты.
   - Беда с ней! - вздохнула Мария Фоминична. - Как трава растет, совсем  от
рук отбилась; что в голову вступит - то вынь да положь. Не  время  сейчас  о
женихах думать, да и молода она еще. Вы не обижайтесь, Сергей  Владимирович,
что я так прямо высказываю свое мнение.
   Звонарев смущенно молчал, почтительно слушая.
   Сильный взрыв поблизости отвлек их внимание.  Начался  очередной  обстрел
Старого города. В порту загорелись  цистерны  с  маслом,  и  огромные  клубы
черного дыма заволокли весь Старый город. Японцы еще усилили  бомбардировку.
На фоне пожара  то  и  дело  появлялись  взблески  разрывов  и  белые  дымки
шрапнели. К месту пожара торопливо направилась  команда  моряков,  поскакала
городская пожарная команда в блестящих медных касках.
   - Нечего тебе сегодня в госпиталь идти, Варя, - решила Мария Фоминична.
   Звонарев отправился в Управление артиллерии за деньгами. Там  было  почти
пусто: два-три  писаря,  телефонист,  легкораненый,  с  рукою  на  перевязи,
адъютант, поручик запаса Азаров и  несколько  чиновников.  Старший  казначей
Иван Кирович, участник севастопольской обороны,  кряхтя  и  кашляя,  возился
около денежного ящика. Поздоровавшись с Азаровым,  Звонарев  справился,  как
это он умудрился быть раненым, сидя в Управлении артиллерии.
   - Вы же нашего генерала знаете:  дня  не  проходит,  чтобы  он  вместе  с
Кондратенко не побывал на фортах или  батареях,  и  я  с  ними.  Недавно  на
Куропаткинском люнете нас чуть  не  подстрелили  японцы.  У  генерала  пулей
сорвало погон, а меня ранило в  правую  руку  и  бок  да  при  бомбардировке
поцарапало камнями.
   Завязался общий разговор.
   -  Сколько  еще,  по-вашему,  продержится  Артур?  -   спросил   казначей
Звонарева. - Севастопольская осада длилась триста  тридцать  шесть  дней,  -
думается, что Артур столько не выдержит.
   - Мы совершенно отрезаны от мира, а Севастополь до самого конца сообщался
с остальной Россией. Думаю, что месяц-другой еще свободно удержимся,  а  там
подойдет или Куропаткин, или Рожественский.
   - Ждите! - вмешался Азаров. - Куропаткин,  как  рак,  все  время  пятится
назад, на север. Скоро зима, время для наступления мало  подходящее.  Вторая
эскадра раньше конца декабря до нас не доберется, да и что ей у нас  делать?
Внутренний рейд простреливается  из  одиннадцатидюймовых  мортир,  ремонтная
база слабая. Вернее всего, она пройдет прямо во Владивосток,  а  наши  суда,
которые еще уцелеют, присоединятся к ней по дороге.
   - Значит, нам нечего от них ожидать помощи, - вздохнул казначей.
   - Если Артур удержится до подхода Рожественского, то он  свою  роль,  как
убежище для  флота,  выполнит,  -  проговорил  Звонарев.  -  Тогда  можно  и
капитулировать, благо к тому времени в крепости  не  останется  ни  еды,  ни
снарядов.
   - Да и людей уцелеет немного, - добавил Иван Кирович.
   Выходя из Управления, прапорщик встретил старшего писаря Севастьянова.
   - Как дела, Петр Евдокимович? - поздоровался с ним Звонарев.
   - Как сажа бела! Скоро все с голоду перемрем.  У  нас  в  артиллерии  уже
выбыли из строя половина солдат и треть офицеров. В стрелковых полках  убыль
того больше. Скоро некого и в окопы будет сажать. Цинга да тиф  косят  людей
больше пуль и снарядов.
   - Вы-то, кажется, здоровы пока?
   - Бог грехи терпит, - отозвался Севастьянов. - А вы, Сергей Владимирович,
слыхали, что Стессель приказал  всех  раненых  солдат  класть  в  госпиталях
вместе с цинготными и дизентериками, чтобы, значит, болезнь перешла на всех,
а затем объявить: некем, мол, больше Артур защищать, и сдаться?
   - Что-то уж слишком невероятно такое предположение.
   - Могу в  Управлении  показать  приказ  доктора  Субботина  о  совместном
размещении в госпиталях  раненых  и  больных;  в  нем  так  и  написано:  по
приказанию генерала Стесселя. Хотят перевести солдатиков и  замириться.  Вот
так дела-то, Сергей Владимирович.
   Простившись с писарем, Звонарев вернулся к  Белым  и  сообщил  услышанные
новости Варе.
   - Я к себе в палату не приму ни одного  заразного  больного,  -  объявила
она.
   - Так тебя, девчонку, и послушают. Не  спросят  и  положат,  -  вмешалась
Мария Фоминична.
   Вскоре приехал сам Белый. Он был весь в копоти. Даже пышные седые усы его
стали совсем черными.
   - Папка, да ты помолодел! Усы у тебя как  у  двадцатилетнего  парубка,  -
кинулась к нему Варя.
   - Не прикасайся ко мне, а то и  сама  запачкаешься.  Едва  проехали  мимо
пожара, - бурчал Белый. Затем он отправился мыться и переодеваться.
   Пока Белый приводил себя в порядок, прапорщик вручил Варе все  полученные
деньги, прося их сохранить. Девушка сначала запротестовала, а потом спрятала
вместе со своими безделушками.
   - Смотрите, кладу сюда, - показала она. - Если меня ранят или  убьют,  то
будете знать, где они лежат.
   - Это в гораздо большей степени грозит мне.
   - Не геройствуйте, целее будете.
   За обедом Варя с возмущением рассказала отцу о распоряжении Субботина.
   - Я это знаю. Говорил со Смирновым  и  Кондратенко.  Эго  будет  доложено
Стесселю, - ответил Белый
   Как только встали из-за стола, Варя решительно объявила, что идет в  свой
госпиталь.
   Уже стемнело, обстрел почти прекратился, но пожар  продолжал  бушевать  с
прежней силой. Рейд,  Золотая  гора  и  окружающие  город  сопки  осветились
красным заревом. Начался дождь, и поэтому дым  и  сажа  не  разлетались  так
далеко, как раньше. Звонарев пошел проводить девушку. Кое-как они  добрались
до госпиталя. Прапорщик остался в вестибюле. Через несколько минут вернулась
Варя и с возмущением сообщила, что все  освободившиеся  в  ее  палате  места
заняты дизентериками и цинготниками.
   - Солдаты  волнуются  и  думают,  что  это  делается  нарочно,  чтобы  их
заразить, - шепотом добавила Варя, испуганно смотря на Звонарева,  -  грозят
убить всех генералов, значит, и папу тоже, а он совсем ни при чем.
   - А вы не обращайте внимания,  поговорят  и  перестанут,  -  успокоил  ее
прапорщик.
   - Субботин велел меня перевести в операционную, чтобы я работала  там,  а
не в палате. Мне жаль моих больных, но зато в операционной интереснее. Видя,
как работают доктора, может, и я  научусь  делать  простенькие  операции,  -
мечтательно вздохнула Варя. - Ну, прощайте, мне надо идти.
   Прапорщик издали видел,  как  на  огненно-красном  фоне  пожара  мелькали
черные фигурки  пожарных,  матросов  и  солдат,  ловко  забрасывавших  пламя
землей.  Из  темноты  доносился  зычный  голос  брандмейстера  Вайтнкайнена,
распоряжавшегося всеми принимавшими участие в тушении пожара. Затем Звонарев
свернул к  Новому  городу  и  незаметно  для  себя  оказался  перед  домиком
Акинфиевых.
   Дождь перестал, с рейда потянуло запахом водорослей, на  небе  показались
звезды.  С  фронта  чуть  доносилась  ружейная  стрельба.  В  городе  совсем
по-мирному лаяли собаки. По дорогам тянулись скрипучие  военные  повозки  да
молчаливо шли в разных направлениях роты солдат и матросов. Все рестораны  и
кафе давно превратились в лазареты, из которых доносились  стоны  раненых  и
умирающих,
   Подойдя к домику, Звонарев наудачу постучал, хотя в нем не было видно  ни
одной светлой полоски и царила полная тишина. К  его  удивлению,  за  дверью
тотчас же послышались легкие, быстрые шаги, и голос Акинфневой спросил,  кто
пришел. Прапорщик назвал себя. Стукнул болт, и дверь распахнулась.
   - Входите, милый Сережа, - приветствовала его Надя. - Совсем  не  ожидала
вас сейчас видеть. Для меня ваше появление - приятный сюрприз.
   Прапорщик поспешил захлопнуть за собой  дверь.  Несколько  мгновений  они
рассматривали друг друга. Акинфиева  поправилась,  порозовела  и  показалась
Звонареву еще привлекательнее. Надя тоже смотрела  на  него  с  нескрываемой
нежностью.
   - Как вы хороши, Надюша! - чуть слышно от волнения проговорил он.
   - Вы тоже похорошели, если так можно выразиться относительно  мужчины,  -
улыбнулась Акинфиева.
   Не отдавая себе отчета, Звонарев обнял молодую  женщину  и  припал  к  ее
губам.
   Надя от неожиданности выронила  из  рук  свечку.  В  наступившей  темноте
несколько мгновений были слышны лишь звуки поцелуев.
   Наконец Звонарев отпустил ее.
   - Возьмите же себя в руки, милый, - просила Акинфиева. - Быть может,  вам
лучше уйти? Я не гоню вас, но вы сами должны  чувствовать,  что  вам  лучше:
оставаться ли дальше со мной или обдумать все на свободе.
   - Я останусь, - хрипло проговорил Звонарев.
   - Тогда успокойтесь, - уже со строгой ноткой в голосе сказала Надя.  -  Я
сейчас зажгу свечу. Хорошо, что я одна в доме и никто не видел нас.
   Звонарев  постепенно  успокоился  и  заговорил  об  Андрюше,   жизни   на
Ляотешане, видах на будущее.
   После чая он поднялся.
   Надя вышла на крыльцо проводить своего гостя. Стояла глухая темная  ночь.
Моросил  мелкий  дождь,  временами  налетали  порывы  ветра.  Пламя   пожара
трепетными красными отблесками освещало склоны Перепелки и часть  внутренней
гавани.
   - Б-р-р, как холодно и противно. И в  такую  погоду  вы  гоните  меня  из
квартиры? - упрекнул ее Звонарев.
   - Поймите, что я не могу оставить вас у себя, - нервно вскрикнула молодая
женщина и, вскинув руки на шею прапорщику, крепко поцеловала его.
   Прапорщик медленно отошел и зашагал по дамбе. Он и не заметил, как чья-то
темная фигура обогнала его, стараясь при этом разглядеть лицо офицера.
   В душе прапорщика царило полное смятение. Он чувствовал, что окончательно
запутался в своих отношениях к Варе и Наде. Еще утром все было так просто  и
ясно. Варя казалась единственной, близкой, любимой девушкой,  с  которой  он
готов был пройти жизненный путь. И тут на  его  пути  опять  появилась  Надя
Акинфиева.
   В глубокой задумчивости  Звонарев  не  заметил,  как  оказался  в  Старом
городе, около  Пушкинской  школы.  Он  решил  попросить  приюта  на  ночь  у
учительниц. На его стук тотчас вышла встревоженная Леля Лобина. Узнав, в чем
дело, она пригласила прапорщика зайти.
   - Я буду только рада вашему присутствию  в  доме,  так  как  я  одна,  и,
признаться, мне немножко  жутко  в  одиночестве,  -  приветливо  проговорила
учительница.
   Утомленный дневными передрягами, Звонарев вскоре заснул одетым на диване.
   Проснулся он на следующий день поздно, и  первое,  что  увидел,  -  Варю,
молчаливо сидевшую за столом  с  замкнуто  суровым  выражением  утомленного,
бледного лица. Ее серые глаза были красны не то  от  бессонницы,  не  то  от
слез. При виде ее все ночные сомнения Звонарева рассеялись, он  почувствовал
большую нежность к Варе и беспокойно спросил:
   - Что случилось, милая Варя, чем вы так опечалены?
   - Он еще спрашивает! - вздрогнув, вскочила со стула девушка.  -  Мне  все
известно, и поэтому между нами все кончено! - вскрикнула она.
   На лице прапорщика  выразилось  такое  недоумение  и  растерянность,  что
девушка сразу осеклась.
   - Никакой помолвки не было и никогда не  будет!  Вы  вчера  целовались  с
Надей на крыльце, и вас  видели.  Да,  да,  не  смейте  отпираться!  И  Леля
говорит,  что  у  вас  даже  распухли  губы!  Какой  вы   мерзкий,   грязный
человечишка, а я-то... - И тут Варя, разрыдавшись, выбежала из комнаты.
   Торопливо приведя себя в порядок, прапорщик поспешил за ней, но ее уже не
было в школе. Лобина следила за ним с выражением серьезной  задумчивости  на
лице.
   - Не огорчайтесь, Сергей Владимирович, - ласково проговорила она. -  Варя
известный порох - взорвется, нашумит, а затем скоро успокоится.
   - Тем более что никаких поводов для скандалов нет. - И Звонарев рассказал
все Леле.
   - Вас с Надей заметила сестра, работающая вместе с Варей, и, конечно,  не
замедлила довести обо всем до ее сведения.
   Вскоре Звонарев снова обедал у Белых. В конце обеда генералу подали пакет
из штаба эскадры. Командующий отрядом броненосцев и крейсеров адмирал  Вирен
приглашал начальника артиллерии на заседание у адмирала Григоровича, которое
должно было состояться сегодня вечером. Взглянув на часы, Белый проговорил:
   - Так как Азаров нездоров, то я попрошу вас, Сергей
   Владимирович,  побыть  сегодня  моим  адъютантом.  После  обеда  зайдите,
пожалуйста,  в  Управление  и  там  захватите  все  материалы  о  наличии  и
потребности в морских орудиях и снарядах к ним.  Пока  вы  подберете  нужные
материалы, я немного отдохну. К шести часам экипаж будет вас  ждать  у  моей
квартиры.
   В условленное время Звонарев с папкой бумаг в руках  подходил  к  крыльцу
квартиры Белых. Парный экипаж ожидал у  подъезда.  Едва  Белый  и  прапорщик
сели, как экипаж с места быстро покатился по дороге. Они успели основательно
промерзнуть, пока добрались до дачи Григоровича.
   Моряки были уже все в сборе: три контр-адмирала  -  Григорович,  Вирен  и
Лощинский,  все  командиры  судов.  Тут  же   были   несколько   флагманских
специалистов.
   Артиллеристы прошли в кабинет  Григоровича.  После  взаимных  приветствий
Лощинский, как старший из адмиралов, попросил разрешения  у  Белого,  как  у
старшего из присутствующих, открыть заседание. Звонарев в качестве адъютанта
расположился рядом с Белым.
   Вирен, доложил, что доставлена телеграмма Алексеева.  Адмирал  сообщил  о
своем отозвании в Петербург и  передаче  начальствования  над  Тихоокеанским
флотом главнокомандующему Маньчжурской армией генералу Куропаткину.
   - Теперь об Артуре никто уже не позаботится,  -  вздохнул  Григорович.  -
Куропаткин больше будет думать об армии, чем о флоте, а Артур превратится  в
неприятную обузу для Маньчжурской армии.
   - Но Артур ведь должен стать базой для эскадры Рожественского, - возразил
Белый.
   - Он еще находится в испанских портах, кроме того,  в  Балтике  снаряжают
еще третью эскадру - Небогатова. Очевидно, Рожественский подойдет сюда, лишь
соединившись с ней, так что  пройдет  не  менее  двух  -  двух  с  половиной
месяцев, пока вторая эскадра сюда доберется. Неизвестно, удержимся ли мы  до
того времени, - усмехнулся Григорович.
   - Да, с продовольствием туго, среди матросов появилась цинга, а с  теплой
одеждой еще хуже, - поддакнул Вирен.
   - Армия хотя одета и тепло, но голодает больше моряков, а  цингой  болеют
не только солдаты, но и офицеры. Да что офицеры, признаки цинги обнаружены у
Кондратенко и Надеина, - проговорил Белый.
   - Не хватало только этого! Неужели их не может поддержать мадам  Стессель
из своих обильных запасов? - возмутился Вирен.
   - Очевидно, не хочет... - отозвался Лощинский.
   - Господа, предлагаю с завтрашнего же дня генералов Кондратенко и Надеина
зачислить на довольствие в Квантунский экипаж. Основанием для этого является
то обстоятельство, что  оба  они  командуют  всем  нашим  десантом,  который
довольствуется из экипажа, - предложил Григорович.
   - Они не согласятся.  Кондратенко  и  Надеин  очень  щепетильные  в  этом
отношении люди и ни за что не станут брать больше того, что им полагается по
закону.
   - Не в пример Рейсу, Фоку, Никитину, которые даже официально  по  приказу
получают по три-четыре пайка, - горячо проговорил до этого молчавший Эссеп.
   - И Церпскому, который ежедневно обедает, по крайней  мере,  в  трех  или
четырех госпиталях, - добавил Лощинский.
   Затем  собрание  перешло  к  деловому  обсуждению  злободневных  вопросов
обороны - о передаче на сухопутные батареи  последней  тысячи  шестидюймовых
снарядов, о подготовке крейсера "Баян" к прорыву блокады  навстречу  эскадре
Рожественского. Подорванный на минах за день до  выхода,  двадцать  восьмого
июля, крейсер был исправлен. Моряки  просили  вернуть  переданную  на  форты
среднюю и мелкую артиллерию и триста человек команды, после чего "Баян"  мог
немедленно выйти в море.  Командир  этого  крейсера  капитан  второго  ранга
Иванов обратился с просьбой об ускорении отправки его корабля из Артура.
   -  Находясь  здесь,   "Баян"   ежедневно   рискует   получить   попадание
одиннадцатидюймовой бомбы и вновь выйти из строя. Сейчас ночи длинные, часты
туманы. Если с наступлением темноты я выйду из Артура, то  к  рассвету  буду
около Циндао. Затем, по способности,  двинусь  на  юг,  -  пояснял  капитан,
известный блестящей установкой мин в мае, на которых подорвались  сразу  два
японских броненосца.
   - Прошлое собрание флагманов решило,  что  эскадра  прочно  связала  свою
судьбу с крепостью и до того момента, когда последней будет грозить падение,
ни один корабль не покинет Артур, за исключением  миноносцев,  посылаемых  с
почтой, - скрипучим, неприятным голосом наставительно проговорил Вирен.
   - Тогда нам заранее надо похоронить всю  эскадру  в  артурских  лужах,  -
пылко произнес Эссен. - Мой "Севастополь" уйдет в  море,  как  только  будет
закончено исправление. Дарить свой корабль японцам я не собираюсь.
   - Вы уйдете, Николай Оттович, тогда и только тогда, когда я  разрешу  вам
это, - оборвал его Вирен.
   - В крайнем случае я обращусь за помощью к генералу Стесселю.
   - Ранее того вы будете списаны с корабля и подвергнуты аресту.
   -  Побольше  спокойствия,  господа,  -  вмешался   Лощинский.   -   Кроме
"Севастополя",  сейчас  могут  выйти  в  море  еще  "Победа",  "Полтава"   и
"Паллада", не считая канонерских лодок  "Гиляк",  "Отважный"  и  миноносцев.
Выход этот будет допущен лишь по особому приказу Куропаткина или  Скрыдлова,
назначенного командующим Тихоокеанским флотом.
   - Который находится неизвестно где, - проговорил Эссен.
   Затем Белый с помощью  Звонарева  довел  до  сведения  моряков  о  нуждах
артиллерии обороны. Тут дело  пошло  сразу  гладко.  Адмиралы  очень  охотно
отдавали крепостному начальству матросов, пушки, снаряды, патроны,  лишь  бы
только не идти самим на  вер