Ничего, я выдержу, -  заверила  зятя  полковничиха,  предпочитавшая
выполнять супружеский долг тогда, когда ее супруг превращался в змея,  и
накрыла на стол. - Борщ будешь? А на второе - зразы.
   - Все, что угодно, лишь бы не эти ваши японские... сакаки.
   Татьяна Алексеевна расхохоталась:
   - Сакаки - это не еда, а священное дерево синтоистов! Беда с тобой, а
еще писатель. Ешь уж лучше зразы...
   Авдей принялся за обед. Настроение  у  него  было  такое  лучезарное,
какого давно не наблюдалось. Однако  если  бы  на  него  в  этот  момент
посмотрела гадалка-хиромантка Зося Хрустальная, она бы ужаснулась  тому,
что ожидает Авдея и дорогих ему людей в самое ближайшее время...
   Да ведь поначалу все так прекрасно шло...
   Театр Но давал свой единственный в Москве,  нашумевший  на  весь  мир
музыкальный спектакль "Тринадцатый проспект к храму Аматэрасу".  Поэтому
зрительный зал был переполнен, публика в  нем  блистала  бриллиантами  и
общественным положением, так что Авдей поначалу даже  почувствовал  себя
неуютно, особенно  когда  разглядел  в  правительственной  ложе  некоего
олигарха, благополучно укрывающегося от ФСБ  вот  уже  несколько  лет...
Однако олигарх был не важен. Важна была Инари,  эскортирующая  господина
Синдзена. Авдей увидел ее в переливчатом праздничном кимоно, прекрасную,
ослепительную,  желанную,  и  весьма  рассеянно  поклонился,  когда  его
представили главе корпорации "Новый путь". Господин Синдзен выглядел как
скромный  пожилой  клерк  фирмы   "Сони",   хотя   его   безукоризненный
европейский костюм наверняка стоил целое состояние. Обмахиваясь  веером,
господин Синдзен завел любезную беседу с Татьяной Алексеевной, улыбнулся
Марье-тян и Дарье-тян, которые восторженно глазели вокруг и даже  забыли
выпросить мороженое. Авдей меж тем подсел к Инари. Та посмотрела на него
с обычной приветливой улыбкой, но в ее глазах Авдей  заметил  тревогу  и
какую-то напряженность.
   - Чем ты обеспокоена?
   Инари слегка щелкнула пальцами.
   - Ах, Аудэу-сан, вам, верно, не понять... Есть в воздухе что-то,  что
заставляет меня тревожиться. Какая-то опасность, но не  пойму  -  откуда
она исходит... Однако знаю, кому грозит.
   - И кому же?
   - Господину Синдзену. - Инари наклонилась и прошептала в ухо Авдею:
   - Не далее как вчера к моему боссу явились представители некой  фирмы
и потребовали от него подписать некий документ. Им в этом было отказано.
Я слышала  только  одно:  они  пообещали,  что  господин  Синдзен  скоро
встретится с Кагуя-химэ...
   - А что это означает?
   - Смерть, - тихо сказала Инари. - Мне надо быть начеку.
   - Но разве у вашего босса нет охраны?
   - Есть, - просто сказала Инари. - Я - его охрана.
   - ...?
   - Впрочем, мои опасения могут быть пустыми, -  Инари  раскрыла  веер,
разрисованный  цветами  сливы.  -  Давайте  лучше   любоваться   пьесой.
Посмотрите, с каким восторгом ваши дети смотрят на сцену.  Вышел  кокэн.
Он объявляет о начале спектакля...
   - Картина первая! - громко объявил кокэн-прислужник на сцене.
   На задней части сцены была изображена  раскидистая  сосна  с  пышными
иглами цвета темного изумруда, символизирующая долголетие Императорского
Дома. На переднем плане  перед  зрителями  предстал  небольшой  скромный
садик из персиковых деревьев. Рядом стояло несколько  раздвинутых  ширм,
символически  изображавших  небогатое  жилище.  На  створках  ширм  были
начертаны иероглифы, просящие  Небо  о  милости  к  падшим.  Из-за  ширм
появился первый актер.
   Первый актер. О, какая холодная весна в этом году! Боюсь,  для  того,
чтобы  участвовать  в  процессии  по  случаю  дня  Белого   Зайца,   мне
потребуются новые теплые хакама. Эй, младший брат!
   На сцене появился еще актер, всем своим видом показывавший смирение и
послушание.
   Второй актер. Да, господин старший брат?
   Первый актер (изображает хохот). Ты правильно назвал  меня!  Мне  уже
надоело, что все соседи в округе Киёмори называют меня просто Брат!
   Второй актер (робко). Как же они называют меня, недостойного?
   Первый актер. Конечно, Двойной Удар! Потому что  я  всегда  бью  тебя
дважды: до и после завтрака! (Недовольно.) Какой ты глупый!
   Второй актер. Да, господин старший брат.
   Первый актер. Я тебя звал за тем, чтоб узнать, не износил ли  ты  еще
свои новые теплые хакама, которые подарила тебе приемная родительница на
день Праздника мальвы.
   Второй актер. О нет. Я не смел их надевать. Да и куда они мне...
   Первый актер. Ты верно поступил. Все равно ты целыми днями  копаешься
в золе и саже - одно  слово:  Сажа-сан!  (Хохочет.)  Отдай-ка  мне  свои
хакама. Я буду участвовать в процессии ко дню Белого Зайца  и  не  желаю
замерзать.
   Второй актер. О, господин, конечно отдам, я почту это за честь!
   Первый актер (самодовольно). Еще бы.
   Второй актер. Скажите, господин,  а  в  процессии  будет  участвовать
принцесса Огути-химэ из Главных северных покоев?
   Первый актер. Разумеется! И я ее увижу, и, главное, она увидит  меня!
В новом кимоно и новых хакама! (Раскрывает веер и, обмахиваясь им, ходит
по сцене) Она обратит на меня внимание и, может быть, даже  напишет  мне
хайку. Или любовное послание. Ступай, принеси хакама да прочисть очаг!
   Второй актер. Конечно, господин старший брат. (Робко.)  А  нельзя  ли
мне издали, хоть одним глазком увидеть, как будет проезжать в серебряном
паланкине принцесса Огути-химэ?
   Первый актер. Да ты  с  ума  сошел!  Тебе  ли,  измазанному  в  саже,
смотреть на торжественные церемонии! Ты бы еще на бал к самому дайнагону
попросился! Видно, нет у тебя никаких дел по дому,  раз  в  голову  твою
приходят такие бредни!
   Дальнейшее развитие  сюжета  было  обычным  для  старинных  легенд  и
преданий. Старший брат отобрал у  младшего  всю  его  приличную  одежду,
вырядился как дайнагон из округа Суми-Харуко и отправился  на  торжество
полюбоваться прекрасной принцессой. Младший же брат, изливая в горестных
стихах свои страдания, принялся выгребать золу из каменного  очага.  При
этом он стенал:
 
   Целый день тружусь, тружусь!
   Постылая сажа очернила руки.
   Одежда износилась, протерлись гэта.
   Но знают боги и не знают люди,
   Как светел восход и чиста душа.
 
   Поэтические  излияния  приняты   были   восторженными   восклицаниями
зрителей, и тут на сцене появился актер, изображавший доброго духа-ками.
Он покровительствовал бедняге Саже еще с его  рождения  и  теперь  решил
помочь ему. После полутора часов заклинаний и танцев с шелковыми веерами
младший брат получил от волшебника полное  облачение  самурая  Восточных
покоев и, ликуя, вдел в богатую перевязь прекраснейший  меч,  а  в  руки
взял драгоценную флейту из сикоморы. Тэта же новоявленного самурая  были
сделаны из чистейшего золота и украшены искусной филигранью. Разряженный
таким образом, бывший бедняк еще получил в придачу  роскошный  паланкин,
сотворенный из тыквы, и дюжину прислужников, в коих превратились обычные
жабы. Теперь ему не совестно было отправляться посмотреть  на  принцессу
Огути-химэ, которая  направлялась  во  главе  праздничного  шествия  для
поклонения в храм Аматэрасу по Тринадцатому проспекту.
   Следующая  картина  представляла  общенародное  празднество  в  честь
Белого Зайца. Зрители смеялись, видя, как старший брат Сажа,  нелепый  в
своих нарядах, пытается обратить на себя внимание принцессы, но не умеет
ни проделать замысловатые танцевальные па, ни  запеть  вместе  со  всеми
благодарственные гимны. Красавица Огути-химэ с презрением закрывалась от
него веером, а ее многочисленные служанки осмеивали напыщенного  глупца.
И тут  появился  принц  Сажа.  Он  вышел  из  паланкина,  приблизился  к
Огути-химэ и учтиво произнес:
 
   Цвет бирюзы у моря,
   Закат алого цвета.
   Вижу я в цвете чая эти глаза напротив.
 
   Разумеется, принцесса, сраженная красотой и учтивостью незнакомца, не
осталась в долгу и тотчас написала на рукаве своего кимоно ответ:
 
   Помню все трещинки на чаше,
   Из которой выпил любимый...
   Уходит мой корабль из гавани.
 
   После этого принцесса призвала своего  советника  и  просила  узнать,
знатный ли род у  юноши,  дабы  могли  они  сочетаться  браком.  И  тут,
разумеется, вмешался старший брат. Он  объявил,  что  этот  красавец  не
стоит внимания принцессы и к тому же является вором, ибо украл одежду  у
него, старшего брата. Бедный Сажа бежал, в спешке оставив золотые  тэта.
Но здесь явился  ками,  покровительствующий  ему,  и  в  изящных  стихах
повествовал, какая прекрасная душа у юноши и как недостойно обходился  с
ним его родственник. Рассказ о самурае  Сажа  запал  в  душу  не  только
благородной  принцессе,  но  и  еще  двум  женщинам:  монахине-горбунье,
прислуживающей при храме Аматэрасу, и  красавице-гейше,  обучающей  всем
прелестям чайной  церемонии.  И  следующая  картина  представляла  собой
цветущий вишневый сад, где эти три  женщины  в  молитвах  изливали  душу
богине Аматэрасу, не в силах побороть чувство внезапной страсти...
   Монахиня-горбунья (тихо напевает, перебирая четки):
 
   Свет осиял святые своды храма.
   Нет, ты прекрасен, словно Фудзияма.
   Лет пройдет немало, чтоб сумела я забыть
   Того, кого греховно смела полюбить!
   Горбунья бедная я сызмальства была.
   В монастыре среди молений я росла.
   Мгла безумной страсти мое сердце увлекла!
   Я день свидания с тобою прокляла!
   Из кельи скромной в небеса смотрю с тоской...
   Я Сутры Лотоса отдам за ночь с тобой...
   Гейша (поет, размешивая чай в чашке):
   Чай с малых лет искусно я варила.
   Май будет в сердце, если полюбила.
   Дай мне хоть надежду, о бесстрашный самурай,
   Что в чайный домик ты придешь ко мне на чай!
   Да, гейша я, и в этом нет моей вины.
   В меня богач и бедный равно влюблены...
   Сны мне снятся только о твоем большом мече,
   Хотела б я забыться на твоем плече...
   Мне горек чай, коль в скорби сердца я такой.
   И сад камней я отдала б за ночь с тобой!
   Принцесса (поет, подписывая приказ о четвертовании брата Сажа):
   Стон исторгает сердце, страстью тая.
   Он не святой, и я ведь - не святая.
   Тон приличий светских мне так трудно соблюсти.
   О, кто б сумел меня от той любви спасти!
   Высокородности крепчайшая печать
   Меня заставила о страсти не мечтать.
   Часть своих сокровищ и дворцов могла б отдать за то,
   Чтоб став женой, саке ему подать!
   И кимоно я орошаю вновь слезой...
   Я целый Токио отдам за ночь с тобой...
 
   Вместе:
 
   Все помышления и грезы лишь о нем!
   Горит душа любви сияющим огнем!
   Днем мы притворяемся, что в строгости живем,
   Но лишь настанет ночь, любимого зовем!
   Его объятий нам оковы так легки...
   Ох, что же с нами вытворяют... самураи.
 
   Этой песней  закончилось  первое  действие.  Народ  повалил  в  фойе.
Татьяна Алексеевна тоже поднялась, взявши внучек за руки, и двинулась  с
ними к выходу из зала.
   - Пойду куплю девочкам фисташкового  мороженого,  -  нарочито  громко
объявила она непутевому зятю, но тот  даже  не  услышал  этого,  всецело
поглощенный созерцанием Инари.
   - Понятненько... - процедила сквозь зубы теща, и тут неожиданно подал
реплику господин Синдзен:
   - Позвольте мне сопровождать вас и этих милых детей, сударыня!
   К несчастью, Инари Такобо все-таки в первую очередь  была  влюбленной
женщиной, а уж потом - референтом и охранником  руководителя  корпорации
"Новый путь". Поэтому она, глядя только  в  благородно-нефритовые  глаза
своего возлюбленного, сразу и не  заметила,  как  ее  босс  покинул  зал
вместе с Татьяной Алексеевной и девочками.
   - Инари, - шептал Авдей, осыпая поцелуями ее руку, прикрытую  веером,
- когда я снова смогу быть у тебя? Тот вечер был таким прекрасным...
   - Это только чары. Только чары!  Не  нужно  нам  было  этого  делать,
Аудэу-сан... О Амиду! Как  я  могла  так  забыться,  что  не  увидела...
Господин Синдзен вышел! Аудэу, пустите меня,  я  должна  быть  рядом  со
своим господином!
   Авдея кольнула ревность.
   - Инари, ты ведешь себя прямо как  самурай.  Успокойся.  Никуда  твой
босс не денется. Мороженое ест в буфете.
   - Вы  не  понимаете!  -  Инари  уже  встала  с  кресла  и  решительно
направилась  к  выходу.  -  По  сути,  я  и  есть  самурай.  Моя  первая
обязанность - быть рядом с сюзереном! А я постыдно пренебрегла ею!
   Инари, а следом за ней и Авдей вышли  в  фойе,  пройдя  мимо  одиноко
стоявшей пожилой зеленоглазой женщины, одетой в строгое  черное  платье.
На платье блестела изумрудная брошь в форме скарабея. Проследив взглядом
за Авдеем и Инари, женщина негромко сказала в брошь:
   - Внимание. Появились помехи.
   Глаза ее жутковато блеснули в полутьме опустевшего зрительного зала.
   По  фойе  бродила  блистательная   публика,   сновали   официанты   с
серебряными подносами, слышались смех  и  болтовня,  напоминавшая  гомон
грачей, слетевшихся по весне на свежеоттаявшую помойку. Инари беспомощно
оглядывалась, ища в толпе своего босса. Ее  лицо  было  так  тревожно  и
бледно, что Авдей, боясь, как бы она не упала в обморок, взял японку  за
руку.
   - Идем в буфет. Наверняка они там, девчонки просили мороженого.
   Буфет располагался за строем пушистых блестящих елок, уже  украшенных
к грядущим новогодним праздникам. Инари, облегченно вздохнув,  бросилась
было к столику, за которым чинно угощались мороженым  господин  Синдзен,
Марья, Дарья и Татьяна Алексеевна, но тут совершенно как из-под земли на
пути Инари возникла изящная официантка с подносом, на котором  угрожающе
звенели бокалы с красным вином.
   - Извиняюсь, - сказала басом официантка и опрокинула поднос прямо  на
кимоно Инари.
   И исчезла.
   Инари страдальчески поглядела на безнадежно испорченное кимоно, потом
глянула на растерянного Авдея.
   - Инари, не волнуйся, - пролепетал тот, - здесь есть дамская комната,
ты приведешь в порядок свое кимоно...
   - Да-да... Но господин Синдзен...
   - Да все с ним будет в порядке! - заверил японку Авдей.
   И ошибся.
   Сначала они с Инари услышали чересчур громкий и пьяный мужской голос,
выяснявший: "Ты какого... на меня вылупился, япошка узкоглазый?!",  -  а
затем, обернувшись, увидели сцену, которая сделала бы  честь  любому  из
гонконгских боевиков.
   Мужчина в черном костюме и  с  лицом,  напоминавшим  трансформаторную
будку, тихо-мирно поглощавший джин у стойки бара, ни с того  ни  с  сего
проорал  вышеозначенную  фразу  и,   раскрутив   над   головой   тяжелый
металлический  стул,  запустил  им  в  господина  Синдзена.  Тот   ловко
уклонился, и стул влетел в аквариум  с  мирно  плавающими  экзотическими
рыбками. Стекло лопнуло с пистолетным треском, вода вперемешку с рыбками
хлынула на ковровый пол буфетной, заставив дам (в числе коих были  мадам
Бальзамова    и    внучки)    истошно    и    вдохновенно     завизжать.
Мужчина-трансформатор же, отхлебнув джина, взревел дурным голосом:
   - Порешу тебя, желтомордый! - и кинулся на  хлипкого  интеллигентного
Синдзена.
   Тот, однако, не растерялся и,  неуловимо  взмахнув  руками,  заставил
нападавшего пошатнуться и  впечататься  лицом  в  вазочку  с  мороженым.
Впрочем, мороженое противника  не  остановило.  Он  мгновенно  поднялся,
издал  звериный  рык  (все  пребывающие  на  данный  момент  в  буфетной
бросились оттуда врассыпную)  и  принялся  демонстрировать  великолепную
технику рукопашного смертоубийства. Господин Синдзен тоже не  остался  в
долгу, но чувствовалось, что долго он не продержится, поскольку в  руках
воняющего джином бандюги неожиданно оказался чугунно поблескивающий лом.
А против лома, как известно, нет приема...
   Авдей, в общей суматохе бросившийся на выручку своим дочерям и  теще,
не заметил, в какой момент Инари исчезла из его поля зрения. А когда он,
препоручив скулящих от  страха  девочек  заботам  Татьяны  Алексеевны  и
набежавших секьюрити, кинулся в буфет, то увидел незабываемое зрелище.
   Господин Синдзен с набухающей на лбу шишкой рухнул на пол от  мощного
удара. Мужик-трансформатор занес было над ним лом, но тут...
   Инари с  пронзительным  гортанным  криком  подпрыгнула  в  воздухе  и
блестяще исполнила знаменитый прием  "пяткой  в  нос".  От  этого  удара
бандит пошатнулся, но устоял. Посмотрел  на  Инари  налитыми  ненавистью
глазами и выдавил:
   - Прочь... Я все равно его убью. Должен убить. - И махнул  на  японку
ломом.
   Но Инари и не думала уклоняться. Ее  руки  сплелись  каким-то  хитрым
кольцом и выдернули лом из мощных пальцев мужлана. Кимоно на  Инари  уже
не было. Облегающий  гибкое  тело  женщины  костюм  блестел  ало-золотой
чешуей,  а  лицо  изменялось,  плавясь,  словно  пластилин  на   солнце,
становясь мордой дракона.
   Однако это не испугало ее противника. Он продолжал сражаться  с  нею,
пробивая себе дорогу к бесчувственному телу Синдзена и  упорством  своим
напоминая локомотив.
   - Я должен, - невнятно  бормотал  он  губами,  на  которых  выступила
кровавая пена. - Я призван...
   Авдей не  выдержал  этого  душераздирающего  зрелища  и  бросился  на
подмогу любимой женщине. Инари  вместо  благодарности  глянула  на  него
нечеловеческим взглядом и прошипела:
   - Убирайтесь! Уводите людей! Это не ваш  бой!  -  и  чтобы  Авдей  не
вздумал спорить, влепила ему пощечину, от которой писателя лихо  вынесло
из буфета в соответствии с законами инерции.
   Авдей проехался по паркету, вскочил,  помотал  головой  и  огляделся.
Перепуганная публика жалась  к  стенам.  Люди  из  администрации  театра
метались среди зрителей, умоляя сохранять спокойствие и крича, что наряд
милиции для усмирения пьяного хулигана уже вызван...
   И тут  из  буфетной  раздались  два  леденящих  душу  вопля:  сначала
женский, а потом мужской. Мужской вопль  перешел  в  стон,  затихший  на
какой-то жалостливой щенячьей ноте... После этого воцарилась тишина.
   В этой напряженной тишине из буфета,  ступая  по  лужам  и  осколкам,
вышла японка в рваном и перепачканном кимоно. Она вела под руку пожилого
японца,  смущенно  прикрывавшего  веером  шишку  на  лбу.  Когда  к  ним
подбежали охранники, японка вежливо сказала:
   - Пожалуйста, не беспокойтесь о нас.  Мы  в  порядке.  Выясните,  что
можно сделать... для того человека.
   Охранники (а затем и милиция) послушно ринулись в  буфетную,  где  на
полу лежал безо всяких признаков  жизни  мужчина,  в  котором  некоторые
признали бы полковника Кирпичного.
   Его выволокли на носилках,  закрыв  простыней,  уборщицы  моментально
ликвидировали разгром, а директор театра, поминутно извиняясь,  спросила
у господина Синдзена, желает ли он смотреть пьесу дальше.
   - Да, да, конечно, - заявил господин  Синдзен.  -  Пожалуйста,  пусть
никто не обращает внимания на этот маленький инцидент. Все прошло. Пусть
дают звонок к началу представления.
   Нервно разговаривая, публика вернулась  в  зал.  Посреди  опустевшего
фойе стояли Синдзен, Инари, Татьяна  Алексеевна,  крепко  прижимавшая  к
себе притихших Машку с Дашкой, и удрученный Авдей.
   - Нам нужно уйти отсюда! - сказала Инари. - Я чувствую, что опасность
еще не миновала...
   - Глупости, девочка, - мягко прервал ее  Синдзен.  -  Да  и  постыдно
показывать врагу спину.
   - Я отвечаю за вашу жизнь, господин! И за жизнь этих людей тоже!
   - Поверь старику, дитя, все будет в порядке, - заверил Инари босс.  -
Там теперь  полно  охраны.  Так  что  идемте  смотреть  спектакль.  Ведь
представление должно продолжаться, не так ли?
   Они вернулись в зал на свои места. Только в полутьме  они  эти  места
немножко перепутали. И в кресло, которое ранее занимал господин Синдзен,
уселась Марья Белинская. Мало того.  Она  ухитрилась  выпросить  веер  у
старичка-японца и теперь без  конца  им  обмахивалась,  вызывая  приступ
дикой зависти у сестры.
   Меж тем на сцене разворачивалось удивительное по красоте зрелище. Три
влюбленные в самурая Сажа женщины отправились искать его по всей Японии,
каждая - своим путем. Мо