рья же вдруг потрясла отца тем, что втихомолку  принялась  набивать
свой маленький пестрый рюкзачок трусиками, таблетками аспирина и пачками
крекеров. Рюкзачок был при уборке обнаружен под кроватью, там  же  Авдей
нашел свой старый карманный фонарик и завернутый в банное полотенце меч,
врученный писателю в качестве литературной премии одним из престижнейших
издательств. На вопрос: "Зачем тебе все это,  Дарья?!"  -  дочь  сначала
по-партизански отказывалась отвечать, а  потом,  разревевшись,  заявила,
что она хочет идти искать маму, а меч  ей  нужен,  чтобы  защищаться  от
врагов, как бесстрашный горец Макдауэлл...
   "Дети! Чего же ты хотел - чтобы  они  о  матери  родной  забыли?!"  -
справедливо заметила тогда теща. Авдей, конечно, ни  в  коем  случае  не
желал, чтобы дочки  забыли  Вику,  но  их  постоянно  похоронный  вид  и
чересчур бесшумное хождение по квартире наводили  писателя  на  грустные
мысли.  Хуже  того.  Собственные  дети  стали  казаться  ему   какими-то
ирреальными, как в фильмах про привидения и вампиров.  В  полнолуние  он
ненароком заглянул в детскую - проверить, спокойно ли девчонки  спят.  И
остановился на пороге, похолодев от вцепившегося в ребра ужаса. Марья  и
Дарья, облитые серебристым молоком лунного  света,  проникавшего  сквозь
незашторенные окна, с закрытыми  глазами  кружились  посреди  комнаты  в
сомнамбулическом трансе. Авдей попытался переступить порог детской  -  и
не смог, как в страшном сне наблюдая за  этим  действом  и  не  в  силах
остановить его. Девочки потанцевали и все  так  же,  не  открывая  глаз,
держась за руки, прошли сквозь стоявшего в дверях папу.  И  благополучно
рассыпались серебристой пылью, едва Авдей с придушенным воплем глянул им
вслед... На грохот упавшего мужского тела прибежала  полусонная  Татьяна
Алексеевна. Она включила свет, привела зятя в  чувство  и  с  пониманием
выслушала его спутанный рассказ о том, что  он  видел.  После  чего  они
вместе подошли к девчоночьим кроваткам. Машка и Дашка безмятежно  спали,
прижимая к себе любовно замусоленных плюшевых медведей...
   - Не понимаю... - прошептал Авдей.
   - Водки выпей - все пройдет, - в ответ прошептала  теща  и  заботливо
отвела зятя на кухню. - Чего тут непонятного? Это наверняка мороки были.
Полнолуние, вот они и бродят...
   - А вы откуда знаете?
   - Ну... Знаю, и все, - уклонилась от ответа полковничиха в отставке и
тоже хлопнула рюмашку "Лужковской-люкс".
   Наутро Авдей вместо того, чтобы вести девочек в сад, а  самому  ехать
на киностудию (по одному из его романов  собрались  снимать  эротический
боевик "Девять с половиной мечей"), остался дома и  принялся  бесстрашно
штудировать  принадлежащую  Вике  книгу  с  заманчивым  названием   "Как
отличить морока". Первые пять прочитанных страниц повергли его в  уныние
- судя по перечисленным признакам, мороком был не только он  сам,  но  и
теща, и Баронет, и даже пара знакомых писателей-фантастов...
   Словом, жизнь превратилась в тихий повседневный кошмар.  Если  бы  не
Инари.
   Однажды, после того, как они в очередной раз  вместе  навещали  Вику,
Инари вдруг сказала Авдею, что хотела бы увидеть его дочерей и  тещу.  И
едва прекрасная японка переступила порог жилища  Белинских,  она  словно
зачаровала всех! Девчонки прилипли к ней, как мухи к  меду,  упрашивали,
чтобы тетя Инари поиграла с ними и сделала из их косичек такие же, как у
нее, прически. Татьяна Алексеевна же была в восторге от того, что  Инари
тоже любит есть тофу (соевый творог) и прекрасно готовит  сасамакидзуси,
хотя Авдей не понимал, что такого вкусного в колобках из вареного риса с
уксусом и кусочками сырой рыбы. Впрочем,  то,  что  приготовила  госпожа
Такобо, он  готов  был  есть  без  возражений,  будь  то  хоть  копченая
саранча...
   Вместе с Инари в  дом  проникла  атмосфера  легкой  влюбленности,  от
которой хотелось совершать приятные  глупости  вроде  дарения  подарков,
выращивания орхидей и  грибов-вешенок,  сочинения  лирических  стихов  и
собственноручной починки протекающего на кухне крана...  Марья  и  Дарья
проявляли свою любовь в том, что  воодушевленно  изрисовывали  для  тети
Инари целые альбомы, хотя раньше ни Авдей,  ни  Вика  не  видели  у  них
интереса к  художеству.  Татьяна  Алексеевна  заказала  по  каталогу  и,
гордясь собой, вручила японке полный набор модной кислородной  косметики
"Фаберлик", что, по мысли Авдея, являлось несомненным признаком  истинно
женской солидарности.
   Инари тоже  не  оставалась  в  долгу.  Недаром  японцы  слывут  самым
деликатным, вежливым и любезным народом. Инари каким-то образом  узнала,
что Татьяна Алексеевна мечтает  приобрести  собрание  сочинений  Ясусари
Кавабата, раздобыла-таки его  и,  смущенно  улыбаясь,  преподнесла  теще
книги, завернутые в  фуросики  с  тысячекрылым  журавлем.  Девочкам  она
подарила по кимоно с поясами, тканными вручную,  и  сама  же  их  в  эти
кимоно нарядила, объясняя, что именно так одеваются японские девочки  во
время традиционного весеннего праздника кукол...
   Авдей втихомолку любовался Инари, восхищаясь и страдая  одновременно.
Он самому себе боялся признаться в том, что его отношение  к  прекрасной
японке  давно  вышло  за  приемлемые   границы   целомудренной   дружбы.
Безупречная и в то  же  время  удивительно  трогательная  красота  Инари
довела писателя до бессонницы и трех скоропалительно испорченных  венков
сонетов. Эта женщина  словно  была  всюду.  Падающий  снег  напоминал  о
совершенной белизне ее кожи, стелющиеся над землей ветви плакучих ив - о
ее хрупкости и грации, а ослепительные в  морозном  ночном  небе  звезды
были столь же недоступны. И если раньше  Авдею,  как  честному  супругу,
снились сны исключительно с участием Вики, то теперь в  его  воспаленных
сновидениях царила Инари. Да еще как царила!  Она  приходила  к  нему  в
алом, с золотым широким поясом,  кимоно;  с  грацией,  достойной  стихов
Сайге, распускала пояс, и складки ее одежд  струились  на  пол,  подобно
алому  водопаду.  Инари  поднимала  тонкие  невесомые   руки,   вынимала
нефритовые заколки  из  строгой  прически,  и  блестящие  черные  волосы
окутывали всю  ее  фарфоровую  фигурку.  Дивное  созданье,  сияя  очами,
приникало к истомленным желанием губам писателя  Белинского,  но  вместо
того, чтобы одарить эти  губы  бесконечным  сладостным  поцелуем,  Инари
шептала:
   - Пожалуйста, не забудьте купить Вике еще бананов.
   Тут сон окончательно портился. Потому что в  него  (то  есть  в  сон)
врывался  сиренево-серебристый  дракон   и,   полыхая   как   взорванная
бензозаправка, принимался вопить:
   - Изменник коварный! Я отдала тебе лучшие свои бананы, тьфу, то  есть
годы! Да я тебя знаешь во что превращу?! В унитаз общественного  туалета
на Курском вокзале! И быть тебе унитазом до конца дней  своих!  И  пусть
твой сливной бачок постоянно ломается!
   Понятно, что после подобных сновидений человек просыпается в холодном
поту и судорожно пересчитывает свои конечности. И романтические мысли не
посещают его голову примерно несколько часов.
   Но когда приходила  Инари,  все  страхи  и  сомнения  казались  Авдею
смешными. Главным становилось то, что  он  мог  коснуться  узкой  нежной
ладони, слушать голос,  любоваться  посадкой  головы  и  плавной  линией
бедра... Благо еще то, что Татьяна Алексеевна  тоже  как  бы  ослепла  в
своей очарованности прекрасной японкой и  не  замечала  явных  симптомов
влюбленности своего непутевого зятя. А  то  Авдею  кошмарные  сны  точно
показались бы явью.
   Более того, Татьяна Алексеевна отнюдь не препятствовала весьма частым
совместным прогулкам Инари и Авдея то в  Третьяковку,  то  на  Воробьевы
горы, безропотно оставаясь дежурить с Машкой и Дашкой.  А  влюбленный  и
оттого полный вдохновения писатель отправлялся со своей пассией на  дачу
в Переделкино - любоваться снегом.
   Снега для начала зимы  действительно  выпало  много.  Авдей  и  Инари
бродили по узким тропинкам сонного парка, любовались деревьями, похожими
на девочек-католичек, одетых к конфирмации...
   - В Японии, - говорила Инари, - есть праздник снега. Мы  очень  любим
это время. Тоже уезжаем в парки или в дальние горные монастыри, где снег
лежит, как нетронутое полотно... Там прекрасно!
   - Я не позволю вам уйти в монастырь, Инари, - улыбался  Авдей.  -  На
кого вы меня оставляете?
   Инари смотрела на него с непониманием.  А  потом  -  с  пониманием  и
испугом в темных глазах.
   - Не следует этого говорить, Аудэу-сан...
   - Почему? - дыхание Авдея смешивалось с дыханием Инари.
   - Вы женатый человек. У вас есть дети.
   - Да. И что из этого, если я люблю вас?
   - Аудэу-сан...
   Хлопья снега падают на целующихся мужчину и женщину. Тишина  стыдливо
обходит их стороной.
   - О Аматэрасу! Я чувствую себя преступницей...
   - Скорее, это  я  преступник.  Инари,  сокровище  мое,  ну  перестань
плакать.
   - Ах, Аудэу! Ведь я  стала  сестрой  Вики!  Мы  принесли  друг  другу
обещания вечной дружбы. А я предала ее, посягнув  на  того,  чье  сердце
должно принадлежать только ей одной! Будь на  моем  месте  даже  дешевая
гейша из веселого квартала, и то не сотворила бы того, что сотворила я!
   - У нашего преступления есть смягчающие обстоятельства.  Мы  полюбили
друг друга.
   Авдей вновь  целует  мокрое  от  слез  и  снега  лицо  Инари,  но  та
вырывается из его объятий и отходит, отрицательно качая головой.
   - Нет. Прошу вас, Аудэу-сан, выслушайте меня! Вы полюбили меня не  по
своей воле!
   - Что за чепуха, Инари...
   - Это правда. Неужели вы забыли, что я -  тоже  дракон,  как  и  ваша
супруга?
   - А это что-то означает?
   - Да. Дело в том, что природные  драконы  имеют  свойство  возбуждать
любовь к себе, очаровывать людей. И я очаровала вас, потому что...
   - Что?
   -  Полюбила.  Я  увидела  вас  давно,  случайно...  Вы  выступали  по
телевидению в каком-то шоу, и я... Ваш образ будто  нарисовали  тушью  в
глубине моего сердца. Потом я встретилась с русскими драконами, а  потом
познакомилась с Викой. Но поверьте, сначала я не знала, что Вика -  ваша
жена! Лишь когда мы обменялись душами...
   - Что?!
   - Это сложный  обряд  у  природных  драконов,  при  котором  решившие
породниться узнают все о жизни и мыслях друг друга. Так  я  узнала,  что
мой возлюбленный уже несвободен и принадлежит моей подруге.
   - А что о тебе узнала Вика?
   - Что я страдаю от неразделенной любви, - слабо улыбнулась Инари. - К
некоему неизвестному.
   - Инари, милая... Моя любовь к тебе...
   - Молчите,  умоляю  вас!  Это  были  только  чары.  И  еще,  -  Инари
решительно  пошла  по  тропинке  прочь  из  леса;  лицо   ее   светилось
неестественной бледностью. - Это моя вина в том, что вас не узнаёт Вика.
Помните тот раз, когда вы пришли  с  господином  магом  и  господин  маг
превратился в змея? Я солгала  Вике,  что  господин  маг  -  ее  супруг,
поэтому она так и обрадовалась ему...
   - Боже мой... Но почему она потеряла сознание, когда увидела меня?
   - Простите, Аудэу...
   - Говорите же!
   - Я сказала ей, что вы зубной врач,  пришедший  ее  осмотреть.  Я  же
знаю, что Вика смертельно боится стоматологов.
   Авдей чуть в сугроб не сел.
   - Теперь понятно, - после тяжелого молчания сказал он, - почему  Вика
всегда встречает меня таким ревом...
   Инари опустила глаза.
   - Простите меня, - прошептала она. - Это все из-за любви к  вам.  Мне
хотелось, чтобы вы подольше побыли со мной.  Я  преступница.  Вы  вправе
меня презирать.
   Авдей неловко обнял Инари:
   - Успокойся. Пожалуйста. Что ж теперь делать...
   Инари только вздохнула.
   Они встречались почти каждый день. Авдей говорил теще, что едет снова
навестить Вику, а сам, чувствуя  себя  полным  негодяем,  покупал  букет
белых камелий и шел на свидание с Инари. Японка встречала  его  в  своей
маленькой квартирке, снятой для  нее  корпорацией  "Новый  путь".  Инари
улыбалась, устраивала чайную церемонию, но за ее грациозностью,  улыбкой
и нежной речью угадывалась печаль.
   - Нет, нет, Аудэу, - качала она головой, когда  Авдей,  изнемогая  от
страсти, принимался развязывать пояс ее  кимоно.  -  Я  не  позволю  вам
этого.
   - Но почему?!
   - Как я посмотрю в глаза вашей жене? Нет. Все что угодно,  но  только
не это...
   Авдей отступал перед такой твердостью. Иногда  японка  представлялась
ему изысканно-недоступной и холодной, как вода  из  горного  родника.  О
Вике он никогда не думал подобным образом. Вика была огненной  женщиной.
Во всех смыслах.
   Раздираемый между страстью и долгом, Авдей и не заметил, как читающая
общественность принялась вовсю трубить о  десятилетии  его  литературной
деятельности. Он вспомнил о том, что является не  просто  писателем,  но
еще и почетным членом элитарных ПЕН-клубов, председателем жюри ежегодной
литературной премии "Сателлит", присуждаемой молодым  авторам.  Вспомнил
потому, что ему принялись звонить из всех этих организаций и учреждений,
выясняя, каким образом писатель Белинский, краса и  гордость  российской
фэнтези, собирается отметить столь значимую дату. Авдей растерялся:  ему
сейчас только помпезных торжеств и не хватало, особенно если учесть, что
дома  дети  смотрят  на  папу  как  на  врага  всех  покемонов,  а  теща
недвусмысленно намекает на то, что она в гувернантки не нанималась...
   Так что все вопросы, связанные с юбилеем,  Авдей  сбросил  на  своего
промоутера, поставив только два условия: чтобы все было скромно и  тихо.
И не более ста приглашенных.
   За день до торжества Авдей позвонил Инари.
   - Удобно ли будет, если я приду, - засомневалась японка.
   - Если ты не придешь, я оставлю всю эту братву  пьянствовать  и  есть
икру, а сам приеду к тебе, - грозно пообещал Авдей, и Инари  согласилась
присутствовать на вечере.
   (Если быть предельно откровенными, то детям и теще Авдей о  вечере  в
свою честь даже не заикнулся).
   Мероприятие  прошло  благопристойно  и  чинно.   Было   много   речей
(официально-хвалебных  и  хвалебных  с  юморком),  актеры  любительского
театра-студии  при  Союзе  писателей  России,  неловко   махая   мечами,
изобразили батальную  сцену  из  авдеевского  романа,  потом  Белинскому
вручили очередную премию, причем  очень  оригинальную:  яшмовую  фигурку
крысы, сидящей  на  друзе  горного  хрусталя.  Лицо  женщины,  вручавшей
статуэтку, было полускрыто вуалью.
   - Какую организацию  вы  представляете?  -  негромко  спросил  Авдей,
принимая премию.
   - Те, кто придет, - загадочно ответила женщина, и непонятно было:  то
ли это название организации, то ли еще какая чертовщина.
   После всех  поздравлений  Авдей,  чувствуя  себя  немыслимо  усталым,
выдавил из себя благодарственную речь. И начался  банкет.  Авдей  усадил
Инари рядом с собой, избегая отвечать на вопросы типа: "Авдей  Игоревич,
а где ваша супруга?"
   - Инари, нам надо бежать отсюда, - прошептал Авдей японке.
   - Почему? Ведь эти люди собрались здесь ради вас.
   - Я думаю, моего  отсутствия  уже  не  заметят....  И  действительно,
банкет находился уже в том градусе,  при  котором  отсутствие  виновника
торжества воспринималось как нечто само собой разумеющееся.
   - Инари, пожалуйста, поедем к тебе, - принялся упрашивать Авдей, едва
они сели в такси. - Уверяю, я сейчас абсолютно безопасен и годен лишь на
то, чтобы пить анальгин с нарзаном. Я у тебя  просто  посижу  в  тишине,
остыну от всей этой болтовни...
   - Хорошо.
   Машина тронулась, Инари внимательно поглядела на Авдея.
   - У вас болит голова? - внезапно спросила она.
   - Что голова, она кость! Такое впечатление, что у меня болит  все  до
последней нитки в носках.
   - Это странно, - в глазах японки  появилась  какая-то  нечеловеческая
глубина. - Такое бывает, если навести на человека  порчу  или  дать  ему
заклятый предмет.
   - Чепуха, - поморщился Авдей. - Да и не давали  мне  ничего...  Стоп!
Яшмовая крыса!
   Он раскрыл свой дипломат, где лежала статуэтка, и скорчился от  новой
волны боли.
   - Перепил мужик... - сочувственно покачал головой водитель.
   Инари во все глаза глядела на крысу.
   - О милостивый Амиду, - прошептала она помертвелыми губами. - Неужели
они теперь и здесь?!
   Не обращая внимания на вопросы Авдея, она положила дипломат к себе на
колени и уставилась на статуэтку долгим немигающим  взглядом.  Глаза  ее
при этом стали переливчато-золотыми, как бумага для  упаковки  подарков.
Под взглядом Инари фигурка претерпела разительные перемены: вместо  яшмы
и хрусталя в дипломате Авдея теперь  лежала  полуразложившаяся,  кишащая
червями вонючая крыса, зажавшая в лапках остатки тряпки, в которой Авдей
опознал свой давно выброшенный на помойку галстук.
   - Аудэу, вам дорог этот чемодан?
   - Нет.
   - В таком случае откройте окно.
   Инари захлопнула дипломат и, едва они въехали на мост, швырнула его в
Яузу.
   - Боже, Инари, да ведь теперь вода будет отравлена...
   -  Нет.  Неужели  вы  не  поняли  -  это  было  заклятье   на   вашу,
исключительно вашу гибель. Какой ужас! Давно не было ничего подобного...
   - Объясните же мне...
   - Вас хотели уничтожить при помощи черного колдовства. У нас в Японии
этим занимаются тэнгу - злые духи,  оборотни,  полулюди-полудемоны.  Они
подчиняют себе лисиц, барсуков и крыс и с их помощью  творят  злодеяния.
Не думала, что встречу такое в России...
   В квартире Инари Авдею стало легче.
   - Я приготовлю для вас целебный чай, а покуда  греется  вода,  сделаю
вам шиацу.
   - Это не больно? - пошутил Авдей. Инари мягко улыбнулась:
   - Это традиционный массаж. Он помогает снять усталость и боль.
   Чуткие пальцы Инари творили просто чудеса. Авдей ожил настолько,  что
принялся целовать ладони прекрасной японки.
   - Перестаньте, Аудэу, вы же обещали...
   - Перестать - это выше моих сил.
   - У меня выкипит вода для чая. Не  троньте  платья.  Мне  надобно  на
кухню.
   - Так что ж ты не идешь?
   Инари вздохнула:
   - Ах, Аудэу... В моей душе совесть сражается с желанием, и я не знаю,
кого мне хочется назвать победителем...
   Авдей привлек к себе женщину, чье лицо отправило  бы  в  путь  тысячи
искусственных спутников Земли, и прошептал:
   - Пусть все сражения подождут до завтра...
   Пьяный от счастья, окрыленный любовью и полный восторга от  недавнего
обладания дивной женщиной, Авдей вернулся к суровой реальности, то  есть
вернулся домой где-то около полуночи. Для любопытствующей тещи (если  та
еще не спит) у него была заготовлена  правдоподобная  ложь  о  том,  как
долго длился банкет,  а  потом  одному  упившемуся  драматургу  пришлось
вызывать бригаду "скорой помощи"... Но  едва  Авдей  открыл  дверь,  как
почувствовал, что в квартире что-то неладно.
   Воздух был словно стеклянный, неподвижный и почему-то  намекающий  на
близкое присутствие гипотетического склепа. Ни в  одной  комнате,  кроме
гостиной с кораблями, не горел свет. Да и за дверями гостиной  свет  был
какой-то странный: дрожащий, неверный, словно горели свечи, которых Вика
в доме старалась принципиально не держать.
   Из гостиной доносился негромкий говор. Маша и Даша  что-то  увлеченно
рассказывали, но  голоса  их  звучали,  словно  во  сне  -  стеклянно  и
неестественно. А потом зазвучал другой  голос,  и  от  этого  счастливую
беспечность  Авдея  мгновенно   смыло   холодной   волной   ужаса,   как
прорвавшаяся сквозь плотину река сносит детский бумажный кораблик.
   Авдей, стараясь не дышать и уж тем более не топать ногами,  скользнул
по стене и замер у полуоткрытой двери  гостиной  так,  чтобы  оставаться
незамеченным для тех, кто там сидит, и при этом  услышать,  о  чем  идет
разговор.
   - Вы правду говорите, что наша мама ведьма? А откуда вы это знаете?
   - Дяденька, если бы наша мама была ведьмой, она  бы  делала  пальцами
вот так - щелк - и у нас была бы куча игрушек и живая лошадка,  и  Ромка
Федин не насовал бы мне песку за шиворот...
   - Дяденька, а ведьмы - злые?! Но ведь наша мам