рился. Не зря.
   - Хорошо. Проверю, - мрачно сказал полковник. Помолчал и добавил:
   - А ну-ка, младший лейтенант Прошкин, шагом марш на вверенный объект!
Вас тут крысы кусать будут, а работа, значит, стоять должна?!
   - Слушаюсь, товарищ полковник! - и укушенный ретировался.
   Полковник постоял минут пять, глядя ему вслед,  с  минуты  на  минуту
ожидая, что оживший Прошкин  туманным  призраком  рассосется  в  осеннем
воздухе. Однако этого не произошло! Прошкин дошагал до режимного  барака
и вошел в него безо всяких мистических приключений.
   - Так, значит!  -  неизвестно  кому  погрозил  кулаком  полковник.  -
Проверю я, как вы тут в мое отсутствие оживаете!
   Проверка  превзошла  все  ожидания   полковника.   Пятеро   вчерашних
покойников, все как один, были живы-здоровы, бодры, рассказывали одну  и
ту же историю о летаргическом сне и рьяно  выполняли  свои  предписанные
инструкциями обязанности.
   Правда, у всех пятерых наблюдалась одна и та же странность во взгляде
и  неприятное   подергивание   век.   Может,   летаргический   сон   так
подействовал...
   - Нет и еще раз нет! - крикнула Ия Карловна и залпом осушила мензурку
с медицинским спиртом. - О летаргическом  сне  не  может  быть  и  речи!
Скорее уж я поверю, что у них  у  всех  была  какая-то  особенная  кома,
вызванная неизвестным токсином, содержащимся в крысиной слюне. Но  я  не
понимаю! Ведь вчера они были мертвы по всем признакам!
   Полковник Кирпичный тяжело  поглядел  на  раскрасневшуюся  от  спирта
врачиху. Он понимал ее возмущение и тоже хотел  бы  разобраться  в  этом
загадочном  явлении.  Но  вот  что  странно:  навалилось  на  полковника
какое-то сонное отупение,  и  неохота  ему  было  куда-то  идти,  что-то
выяснять...
   "Надо родственникам этих воскресших телеграммы  дать,  мол,  ошибочка
вышла", - лениво подумал полковник и тут же  забыл  об  этом.  Сидел  он
посоловевший  и  скучный,  равнодушно  глядя  на  бутыль   с   чистейшим
медицинским спиртом, и ничего не хотел. Это его  состояние  заметила  Ия
Карловна и встревожилась:
   - Товарищ полковник! Дрон Петрович! Уж не заболели ли вы?!
   - Какое там... - махнул  рукой  Дрон  Петрович.  -  На  душе  у  меня
паршиво, Ия Карловна.
   - Выпейте, - с готовностью наполнила мензурку спиртом врачиха.
   - Да не в этом дело, - вздохнул полковник, но мензурку  опорожнил.  -
Вот сколько лет я начохраны в этой чертовой бабьей колонии? Пятнадцать с
гаком! И за все эти годы ничего подобного... Ну, правда,  в  восемьдесят
восьмом был бунт, две из карцерных загнулись,  и  наше  бабье  по  этому
поводу  устроило  бунт.  Комиссия  приезжала,  разбиралась...  Потом   в
девяносто первом одна наркоманка, поэтесса какая-то,  в  камере  учудила
акт самосожжения.
   - Я это помню. Я сама ее потом от ожогов лечила, дуру,  -  отозвалась
Ия Карловна. - Ее же через неделю амнистировали,  чего  ради  надо  было
пожары устраивать?
   - Во-во... Словом, все относительно тихо-спокойно,  нормальная  жизнь
от звонка до звонка. И тут на тебе - чертовщина какая-то!
   Полковник снова  приложился  к  медицинскому  спирту.  Из  закуски  у
докторши были только коробочки с  разноцветными  витаминками.  Кирпичный
зажевал выпитое пригоршней желтых горошин аскорбиновой  кислоты  и  лишь
поморщился.
   - Знаете что, - отморщившись, сказал Кирпичный и наклонился к  самому
уху докторши. - Вся чертовщина у нас в колонии началась,  как  появилась
эта... свихнутая на всем японском.
   - Старуха, что ли? - удивилась Ия Карловна. - Так  она  же  абсолютно
безвредная, по-моему. Наоборот, многие из заключенных потянулись к  ней,
вон, чайные церемонии изучают, веера на продажу делают  -  загляденье...
Она же тихоня, слова лишнего не скажет, хоть, правда, я ее  редко  вижу,
она за те пять лет, что сидит,  ни  разу  ничем  не  болела,  только  на
прививки ходила вместе со всеми. Положительный, словом, человек.
   - Положительный, да?! - голос полковника яростно взвился  и  упал  до
заговорщицкого шепота. - А вы ее дело читали? Нет? То-то. А я... Я  тоже
не читал! Но слыхал, что сидит она  так  долго  не  только  за  то,  что
какие-то проблемы у нее были с налоговой полицией. А еще и  за  то,  что
была она черной ведьмой, колдовала и над людьми всяко измывалась.
   - Ну, товарищ полковник, - протянула скептически Ия Карловна.  -  Про
колдовство - это все басни. Нету никакого колдовства.
   -  А  я  говорю:  есть!  Тут  она  себе  кличку  японскую  взяла,   а
настоящее-то ее имя Анастасия Либенкнехт, о как! Говорят,  в  предках  у
нее какие-то уральские ведуны  ходили,  знающие  места,  где  сокровища,
клады попрятаны. Она  вроде  и  хотела  на  Урале  сотворить  колдовское
царство, чтобы все ей подвластно стало.
   - Не знаю, не знаю... Почему  же  эту  уральскую,  как  вы  говорите,
ведьму вдруг у нас в колонии  отыскал  японский  благотворительный  фонд
"Тэнгу"? Зачем этот фонд нас деньгами и компьютерами засыпал по самое не
хочу, лишь бы вы, начальство, разрешили создать заключенной Анастасии  и
ее единомышленницам медитационный центр? Что она там, в этой...  комнате
Просветления  план  вторжения  японских  оккупантов  на  Дальний  Восток
разрабатывает? Хи-хи-хи, - глупо как-то захихикала Ия  Карловна.  -  Нас
сейчас без всякой оккупации можно голыми руками за сто баксов завоевать.
Да и завоевывать незачем. Так что, по-моему, старуха здесь ни при чем.
   Полковник  Кирпичный  молча  пожал  плечами.  Его  лицо,  в   обычном
состоянии  напоминавшее   недостиранную   казенную   наволочку,   сейчас
выглядело по-детски растерянным.
   - Что хотите, говорите, Ия Карловна, а дело  нечисто.  Может,  Япония
тут и ни при чем, а только как эта Анастасия у нас появилась, все  вверх
дном пошло. То, помните,  одна  дамочка  себе  глотку  перерезала,  а  в
предсмертной записке написала, что, мол, жить больше недостойна с  такой
грязной душой и надеется, что теперь ее карман будет чист...
   - Карман! Может, карма? - уточнила Ия Карловна, которая в отличие  от
полковника Кирпичного имела диплом о высшем образовании и не  понаслышке
знала, что книги используются для чтения,  а  не  в  качестве  туалетной
бумаги.
   -  Может,  и  карма,  -  покорно  согласился   полковник,   признавая
бесспорное интеллектуальное превосходство докторши.  -  Что  бы  там  ни
было, а бабу эту не вернешь. Хорошо, хоть  никаких  проверок  к  нам  не
нагрянуло, списали все как самоубийство. А только мне думается, что  это
старуха Анастасия приказала  той  бабе  глотку  перерезать,  потому  как
самоубийца тоже вроде на моления  эти  японские  ходила  и,  видать,  не
угодила чем-то  старухе.  А  потом  еще  эта,  недавняя,  которую  крысы
изгрызли и труп которой пропал, помните?
   - Но труп потом нашелся... - Ию Карловну передернуло. Ей вспомнилось,
как с разложившейся отвратительной плоти спрыгнула громадная крыса.
   - Не нашелся он, - тяжко вздохнул полковник. - Я  на  днях  буквально
того парня спросил, который сжечь труп должен был. Он и сказал,  что  по
приходе в морозилку никакого трупа не обнаружил, а потому сжег  какие-то
мешки с отбросами, чтоб уж печка не зазря дымила. Вот так-то.
   - Но как же... Мы же с вами сами видели...
   - Мы с вами, Ия Карловна, еще много чего  видели.  -  Дрон  Кирпичный
неловко задел ладонью  пузырек  с  витаминами,  и  яркие  шарики  весело
заскакали по вытертой клеенке стола. - Пятерых мертвяков мы тоже с  вами
видели, вы их смерть освидетельствовали, а теперь они вон где -  все  на
боевом посту! Ч-черт! Спирт кончился.
   - Я еще принесу, - с нехарактерной  для  нее  резвостью  вскочила  Ия
Карловна. Видимо, ее начинал пугать весь  этот  разговор.  -  У  меня  в
кабинете, в сейфе есть. Я мигом! И из еды чего-нибудь придумаю...
   - Ладно.
   Докторша вышла, а  полковник  с  каким-то  тоскливым  упорством  стал
читать надписи  на  картонных,  выцветших  от  времени  плакатах.  Этими
плакатами  были  увешаны  все  стены   выкрашенного   в   серую   краску
процедурного кабинета, где полковник и  докторша  устроили  разговор  по
душам. Надо сказать, что для разговора по душам  процедурный  кабинет  с
его унылыми клеенчатыми  топчанами,  шкафиками  с  клизмами  и  стопками
старых дырявых грелок являлся не самым лучшим местом. Да и  на  плакатах
понарисована была такая пакость, от которой бесстрашному полковнику  еще
тошней стало.
   "Берегись чесоточных клещей и вшей, - пугал один плакат, изображавший
некое фантастическое насекомое, хищно нависшее  над  крошечной  фигуркой
чахоточно  худого  человека.  -  Чаще  проходи   санитарно-гигиенические
мероприятия!"
   У полковника всюду немедленно зачесалось, и он уж был готов  поверить
тому, что и его съедают проклятые вши и клещи, как другой  плакат  добил
его. Изображал он  вольную  интерпретацию  известной  картины  Васнецова
"Богатыри". Только тут вместо богатырей на тощих клячах гордо  восседали
уродливые скелеты с лентами через плечо, как  у  свадебных  шаферов.  На
лентах  было  написано:  "Алкоголизм",  "Наркомания",  "Курение",   чтоб
зрителю  стало  понятно,  чего  ради   глумливо   ухмыляются   костлявые
наездники. Под копытами  коней  виднелись  столбцы  цифр,  показывающих,
сколько  в  России  перемерло  всякого  народу  от  трех  вышеозначенных
пороков.
   "Вот блин, - подумал Кирпичный.  -  Надо  с  водкой  завязывать,  что
ли..."
   Но  тут  взгляд  его  упал  на  плакат,  повергший  неокрепший   мозг
полковника в ужас и трепет.
   "СПИД  -  начало  твоего  КОНЦА!"  -  уверял  плакат  и  к  тому   же
выспрашивал, сволочь, имел ли  полковник  беспорядочные  половые  связи,
колется ли он нестерильным шприцем и вообще, есть ли у него  гражданская
совесть.  Полковник  даже  растерялся,   он   никак   не   мог   увязать
беспорядочные половые связи с гражданской  совестью.  У  него  вообще  с
совестью связей не было! Он если когда  кого  и  трахал,  так  только  в
неслужебное время и с резинкой...
   "Ну,  может,  хоть  СПИДа  проклятого  у  меня  нету!"   -   мысленно
порадовался  полковник  и  тут  услыхал  приглушенный  вереницей  комнат
медицинского корпуса женский крик. Показалось еще Кирпичному, что вместе
с криком он услыхал и  звон  разбитого  стекла,  но  это  он  уже  решил
выяснить  на  месте,  вскакивая  из-за  стола,  на  ходу  доставая  свой
табельный пистолет и бросаясь из процедурной на крик.
   В коридоре крик стал  более  громким,  перешел  в  визг,  а  потом  в
какой-то  нечеловеческий,  тягучий,  замерший  на   одной   ноте   стон.
Полковнику стало жутко.
   - Ия Карловна! - позвал он, стискивая пистолет. - Доктор!
   Но никто не отозвался. Прекратился и стон. И на полковника Кирпичного
обрушилась страшная,  какая-то  давящая  тишина.  Он  медленно  пошел  в
сторону кабинета Ии Карловны, поминутно вздрагивая от неожиданно гулкого
эха собственных шагов.
   Дверь в кабинет докторши была приоткрыта. Там  горел  свет  -  желтая
полоса протянулась по ободранному линолеуму коридора. Но  больше  ничего
не намекало на присутствие в кабинете человека.
   - Ия Карловна! - тихо позвал полковник и стволом пистолета  аккуратно
отодвинул дверную створку. - Вы здесь?
   Тишина была ему ответом. Но  в  том,  что  Ия  Карловна,  несомненно,
находится в своем кабинете, полковник воочию убедился,  едва  переступив
его порог.
   Ия Карловна  полулежала  на  полу,  спиной  прислонившись  к  обитому
велюром, единственному во  всей  больнице  приличному  креслу,  неловко,
неестественно  подвернув  под  себя  ноги.  Одной  рукой  она  судорожно
вцепилась в свой белый халат, словно пытаясь защититься  от  кого-то,  а
другая рука  безвольно  покоилась  среди  осколков  разбитой  бутылки  с
медицинским  спиртом.  Но  шокировал  полковника  даже  не  разлитый  по
ковровой дорожке спирт. Голова докторши, запрокинутая  на  край  сиденья
кресла, представляла собой наполовину обглоданный,  с  клочьями  висящей
кожи и волос, череп в  луже  липкой  темной  крови.  Из-под  докторшиной
головы выползла осклизлая крыса и исчезла где-то под  шкафом.  Полковник
завизжал, но потом затих,  прислушиваясь  к  тишине  больничного  бокса.
Ничем  не  нарушаема  была  эта  тишина,  разве  только  глухим   стуком
размеренно капающей на пол крови. Кровь смешивалась с разлитым  спиртом,
и от этого запаха полковника затошнило. Но он кое-как удержался и глянул
в глаза умершей. Эти остекленевшие мертвые глаза смотрели в никуда, и  в
них отражались потолок с одиноко светящейся крошечной  лампой  в  желтом
плафоне,  уменьшенный  полковник   Кирпичный,   вопящий   и   бестолково
размахивающий пистолетом... Поздно,  поздно  было  махать  пистолетом  и
бегать по больничным коридорам, выискивая неведомого врага, в  мгновение
ока сотворившего с бедной докторшей этакое непотребство...
   - Крысы, - прошептал наконец полковник, набегавшись, навопившись и  в
изнеможении прислонившись к холодной коридорной стене. Он убедился, что,
кроме него и докторши, теперь так неожиданно мертвой, в больнице нет  ни
души. Полковнику показалось,  что  разум  его,  и  без  того  не  весьма
сильный,  сейчас  просто  может  отключиться  и  оставить   несгибаемого
Кирпичного один на один с непонятным врагом.
   - Это  ты,  старуха!  -  непонятно  выкрикнул  Кирпичный  и  погрозил
пистолетом. - Ну, погоди у меня!
   Он кинулся вон из больничного блока, замышляя звонить в  ФСБ  и  МЧС,
чтобы они разобрались с происходящим в  колонии.  Пока  бежал  до  поста
охраны, автоматически глянул на  часы:  было  три  пополудни,  и  ранние
сумерки уже спускались с неба, как серая марля.  Солнца,  которое  утром
так лукаво щекотало веки, не было  и  в  помине.  Зато  появился  ветер,
влажный, холодный и злой. Он крутил на  забетонированной  земле  колонии
маленькие вихри из опавших листьев, бумажек и прочей шелухи.  Полковнику
почему-то вдруг стали ненавистны этот  ветер  и  это  небо,  похожее  на
мокрую, разбухшую, грязную вату. Полковник выругался, придержал рукой  с
пистолетом слетающую фуражку и так и вбежал в караульное помещение,  где
его ждали новые сюрпризы.
   Сюрпризов было девять. Докладывала начконвоя Погребец. Ее трудно было
чем-либо испугать, но в данную минуту ее голос дрожал и вся она походила
на затравленного гончими зайца.
   - Три женщины из персонала обнаружены мертвыми в кухонном блоке, двое
из охранников найдены у входа в спортзал... И четверо  заключенных  -  у
себя в камерах. Тревогу подняли опять же заключенные.
   - Как они погибли? - спросил  полковник,  уже  зная,  что  услышит  в
ответ.
   - Такое впечатление, будто их  загрызли  крысы.  Огромное  количество
крыс.
   - В котором часу, как вы думаете, это произошло?
   - Не позже трех дня. До этого  все  было  нормально,  а  потом  сразу
паника, сигналы тревоги...
   - Ясно, - сказал полковник, хотя на самом деле  ясности  не  было,  а
наоборот, все  становилось  темней  и  загадочней.  Но  одна  мысль  его
все-таки осенила:
   - Девять, вы говорите? Значит, вместе с Ией Карловной будет десять. А
до этого погибли и воскресли пять. Пять, десять, потом... пятнадцать?!
   Начконвоя странно посмотрела на полковника:
   - Вы это о чем, товарищ полковник?
   - Да так... - голос у Кирпичного был таким спокойным, словно  у  него
начался кататонический синдром. - Надо трупы снести в  морг,  осмотреть,
написать заключение о смерти.
   - Я распоряжусь.
   - И еще, - полковника словно осенило. - У нас ведь есть  фотоаппарат?
Пусть трупы сфотографируют. Или нет. Я сам это сделаю.
   - Зачем?
   - Надо, - лаконично ответил полковник.
   ...Часам к семи вечера названные трупы  были  сложены  в  мертвецкой,
тщательно  осмотрены  Кирпичным  в  присутствии  начконвоя   и   старшей
медсестры,  особенно  убивавшейся  по   погибшей   докторше.   Полковник
хладнокровно, как заправский судмедэксперт, сфотографировал  при  помощи
старого "Полароида" каждый труп, мысленно отмечая  при  этом,  что  раны
всех десяти усопших практически идентичны.  После  чего  собственноручно
запер,  опечатал  и  поставил  на  сигнализацию   больничный   блок,   а
фотоаппарат и пачку карточек спрятал  у  себя  в  кабинете  в  сейфе,  о
котором, кроме него, никто  не  знал.  А  потом,  неизвестно  для  чего,
двинулся  сквозь  загустевшие,  как  поминальный   кисель,   сумерки   в
охраняемый отсек, больше  известный  в  определенных  кругах  как  Приют
Обретения Гармонии.
   Отбоя еще не было, не было и обязательного конвоя  у  дверей  Приюта.
Полковник отметил это, но ничего не сказал. Без стука  распахнул  дверь.
Аромат каких-то пряностей вперемешку с чем-то приторно-сладким ударил по
нервам полковника, как шрапнель.
   - Вечер  добрый,  -  мрачно  сказал  полковник  Кирпичный,  с  порога
оглядывая комнату, в которой он редко бывал и только по долгу службы, но
которая для некоторых была главным утешением.
   Шесть абсолютно одинаково одетых и  накрашенных  женщин  повернули  к
нему свои лица, больше напоминавшие застывшие  белые  маски.  Кирпичного
передернуло, но он заставил себя подойти к  сидящим  на  полу  женщинам,
чтобы как следует рассмотреть их. Шесть пар  густо  подведенных  сурьмою
глаз, свинцово поблескивая, наблюдали за полковником. Шесть кроваво-алых
блестящих ртов кривились в молчаливо-презрительных ухмылках.
   Женщины сидели вокруг небольшого  столика  с  расставленными  на  нем
чайником и маленькими чашечками. Одеты  все  были  в  одинаковые  кимоно
болотного цвета, подпоясаны - белоснежными кушаками. Полковник молчал, у
него от ароматов этой комнаты внезапно сильно закружилась голова,  и  он
стиснул зубы, чтоб, не приведи господь, не брякнуться в обморок при этих
накрашенных белилами бабах, больше напоминавших  глиняных  кукол,  а  не
людей из плоти и крови.
   Женщины  же,  как-то   по-своему,   видимо,   истолковав   молчаливое
присутствие полковника Кирпичного, отвернулись от него и продолжили  то,
чем занимались до его визита, - чайную церемонию. В самой  старой  чашке
уже настоялся густой чай, и одна из женщин принялась  передавать  ее  по
кругу,  чтобы  каждая  отпила  положенный   глоток   и   кивком   головы
поблагодарила и восхитилась качеством чая. Все происходило  в  полнейшем
молчании, и полковнику показалось, что все эти  манипуляции  с  чашками,
легкое шуршание рукавов, звон крошечных бубенчиков,  украшавших  высокие
прически дам, гипнотизируют его и лишают  воли.  Он  попытался  сбросить
наваждение и рявкнул:
   - Всем встать! Режимная проверка!
   Однако он сам не услышал своих слов, словно  уши  ему  ватой  забили.
Женщины же тем более не обратили на этот крик никакого внимания.
   - Что за черт! - беззвучно, словно в воде, закричал полковник.  -  Вы
почему не подчиняетесь?!
   Он попытался сделать шаг к этим дамочкам, но ноги его превратились  в
два каменных столба и отказались ему служить. Полковник глянул вниз,  на
свои форменные сапоги и ахнул - он стремительно каменел,  превращался  в
залитый гипсом памятник, вроде того, который стоял на  плацу  колонии  с
воздетой к небесам рукой...
   - Да что же это?! - отчаянно возопил мозг полковника, а  губы  издали
жалостный, похожий на писк щенка, звук.
   Госпожа Мумё, она же Анастасия Либенкнехт, спокойно  подождала,  пока
полковник Кирпичный рухнет на пол в глубоком обмороке, а затем сказала:
   - Видите, сестры,  наше  могущество  умножается  с  каждым  днем.  Вы
убедили силой своих душ этого мужлана в том, что он оглох и окаменел,  и
он рухнул словно каменный идол. Но мы пока не будем уничтожать  его.  Он
пройдет путь до конца. С нами. Он увидит  такое,  отчего  смерть  станет
казаться ему самой лучшей наградой.
   - Но для чего это, Госпожа? - спросила одна из женщин, известная  как
Фусими.
   - В свое время вы поймете. А пока довольно вам знать и  того,  что  я
так хочу!
   - Если  женщина  захочет,  то  пройдет  сквозь  камень!  -  вспомнила
старинную поговорку Тамахоси.
   - Верно, - улыбнулась алым кукольным ртом Мумё Безымян