вился  к  кровати,
намереваясь спать и  только  спать.  Но,  видимо,  удовольствиям  в  сей
насыщенный событиями день не  суждено  было  окончиться.  Потому  что  в
постели,  раскинувшись  в  сногсшибательной  наготе,  ждала   полковника
женщина. Не статуя.
   - Вот, блин, - только и сказал полковник и  больше  ничего  не  успел
сказать, потому что времени на разговоры ему просто не дали.
   Такого ошеломляющего секса полковник не имел даже в лучшие свои годы,
когда еще не был начальником охраны в женской колонии,  а  был  молодым,
полным вожделения и сил мужиком, не пропускавшим ни одной мимопроходящей
юбки. Тогда его хватало надолго и на многих. Сейчас ему казалось, что он
выжат  просто  без  остатка,  а  постельная  незнакомка  снова  и  снова
ухитрялась доводить  его  до  умопомрачения,  вытворяя  такие  вещи,  от
которых даже в принципе нестыдливый Кирпичный  слегка  смущался.  Однако
как ни был он занят и ошарашен, потрясло его другое.  Те  самые  статуи,
мускулистые  мраморные  мужчины  и  высокогрудые  крутобедрые   женщины,
оживали и принимались творить друг с  другом  натуральное  непотребство,
наполняя при этом комнату такими неистовыми криками и  стонами  страсти,
от которых дрожал пол и вибрировал зеркальный потолок, грозя рухнуть  на
это скопище блудников.
   Однако потолок не рухнул. Рухнул  с  кровати  сам  полковник,  вконец
обессилевший и, даже можно сказать, изнасилованный. И  хотя  его  пылкая
партнерша мигом оказалась рядом  и  принялась  зазывно  дрожать  грудью,
тереться распаленными  влажными  бедрами  о  чресла  Дрона  Петровича  и
взбадривать игривыми пальчиками то, что  ни  за  какие  оргазмы  в  мире
больше не хотело взбадриваться, полковник смежил веки и сразу провалился
в глубокий сон, похожий на обморок. Словно  накрыло  его  черным  глухим
покрывалом, гасящим все эмоции, страсти и желания. И если  бы  полковник
Кирпичный умел и любил изъясняться метафорически, он бы сказал, что этот
сон был похож на смерть.
   ... С тою только разницей, что после смерти человек не просыпается на
узкой и жесткой  койке  армейского  образца  в  комнатенке,  похожей  на
послетуберкулезный бокс.
   Полковник, открыв глаза, несколько  минут  лежал,  бездумно  созерцая
лампочку в белом железном плафоне. Потом  сел  и  огляделся.  Взору  его
предстала комнатенка размером примерно два на три метра с голыми  белыми
стенами и унитазом в  углу.  Полковник  сразу  сообразил,  что  ему  эта
комнатка напоминает. Камеру. Только  вот  непонятно,  каким  образом  из
роскошной спальни-сексодрома Дрон Петрович перенесся  в  это  неприятное
местечко. Хотя почему "перенесся"?  Могли  и  перенести.  Только  зачем?
Вообще зачем это все?! Сначала обслуга и кормежка по первому разряду,  а
потом - такое вот...
   Кирпичный поразмышлял еще чуток, а потом встал и  шагнул  к  унитазу,
отметив при этом, что тело у него не болит, голова  не  раскалывается  и
вообще во всем организме  ощущается  бодрость,  несмотря  на  вчерашнее.
Когда же рядом с унитазом  обнаружилась  встроенная  в  незаметную  нишу
раковина  с  мылом  душистым  и  полотенцем  пушистым,   Дрон   Петрович
взбодрился окончательно. Единственное, что его смущало, - это отсутствие
на нем одежды. Холодно в камере не было, но,  как  известно,  человек  -
существо, скованное социальными стереотипами и поэтому без одежды  сразу
чувствующее себя беззащитным и слабым.
   Дрон Петрович умылся, растерся докрасна полотенцем и... снова  уселся
на кровать. А что еще оставалось  делать?  Хотя  у  полковника  возникло
стойкое ощущение, что долго он тут не просидит. За ним придут. С вещами.
   И точно. В одной из стен вдруг обнаружилась  дверь.  Она  отъехала  в
сторону, и в  камеру  Кирпичного  шагнул  незнакомый  тип.  Он  протянул
полковнику сверток с жестким приказом:
   - Подъем! Одеваться быстро!
   Что-то было в  тоне  этого  типа  такое,  что  спорить  не  хотелось.
Полковник вскочил, оделся за сорок пять секунд, как армия учила,  и  тут
увидел, что его одежду составляет кимоно  из  плотной  хлопковой  ткани,
вроде тех, в которых занимаются на татами каратисты. Обуви босому  Дрону
Петровичу предложено не было.
   - За мной, - скомандовал тип, и полковник подчинился.
   Тип привел его в комнату, которую иначе как спортивным залом  назвать
было трудно. Вдоль стен стояли  тренажеры,  турникеты  и  даже  манекены
вроде  тех,  на  которых  спецназовцы   отрабатывают   свои   знаменитые
приемчики. Но не это  было  главное.  В  центре  зала  на  матах  стояла
Анастасия в строгом черном костюме  и  переговаривалась  на  непонятном,
похожем  на  японский,  языке  с  сухоньким  тщедушным  старичком,  едва
доходившим ей до плеча. У старичка были узкие как щелки глаза.
   "Японец", - подумал полковник.
   Это действительно оказался японец.
   - Подойдите сюда, - холодно приказала  полковнику  Анастасия.  От  ее
вчерашней светскости, любезности и игривости не осталось и следа. Просто
старая худющая злыдня с холодным блеском в  глазах.  Полковник  подумал,
что вчерашнее ему просто приснилось. Он подошел, как приказано.
   - Вот этот человек, сэнсэй, - по-японски сказала Анастасия тщедушному
старичку. - Научите его тому, о чем мы договаривались.
   - Будет ли он мягок,  как  глина,  чтобы  потом  стать  твердым,  как
камень, -  задумчиво  ответил  Анастасии  старичок,  кольнув  полковника
острым изучающим взглядом из-под нависших бровей.
   -  Будет,  -  успокоила  госпожа  Либенкнехт.  -  Если  он   задумает
сопротивляться, его жизнь в моих руках.
   Старичок поцокал языком и ничего не сказал.
   - Полковник, - обратилась Анастасия к  Дрону  Петровичу.  -  Это  ваш
наставник, господин Бусидо. Вы  должны  обращаться  к  нему  "сэнсэй"  и
выполнять все его требования. С сегодняшнего дня вы подчиняетесь  только
ему. И, разумеется, мне. Если вы вздумаете проявить непослушание, бежать
или натворить каких-нибудь иных глупостей вместо подготовки к выполнению
возложенной на вас миссии, то вспомните, что у  вас  есть  сестра,  а  у
сестры - юная невинная  дочь,  которая  легко  может  оказаться  жертвой
какого-нибудь убийцы или насильника. Девочку ведь зовут Юля, не так ли?
   - Так, - тяжело сказал полковник.
   - Вы все поняли?
   - Да.
   - В таком случае, я  не  буду  мешать  вашим  занятиям  с  господином
Бусидо.
   И Анастасия вышла из зала. За ней вышел охранник.
   - Прошу вас, - с сильным акцентом сказал старичок полковнику и указал
рукой на тренажеры.
   С  этого  момента  жизнь  полковника  Кирпичного  стала  походить  на
бесконечный сериал о трудовых буднях американских  спецагентов,  русских
десантников,  шаолиньских  монахов  и  немецких  овчарок.  Каждое   утро
(полковник о смене дня и ночи судил по ощущениям собственного организма,
ставшего за долгие годы побудок и  отбоев  в  колонии  пунктуальным  как
будильник "Янтарь") Дрон  Петрович,  справив  естественные  потребности,
отправлялся в сопровождении бессловесного, сурового видом  охранника  на
беговую дорожку, растянутую в сером коридоре без окон.  Гудевший  где-то
вентилятор  нагонял  в  коридор  холодный,  даже  морозный   воздух,   и
полковник, чью одежду составляло все то же кимоно, вынужден  был  бежать
изо всех сил, ненавидя пружинящий под ногами каучук, охранника,  который
безмолвно созерцал борьбу Дрона Петровича со скользящей лентой  дорожки,
а заодно и весь белый свет.
   Побегав так примерно  с  полчаса,  полковник,  сопя,  как  тюлень,  с
мрачным видом отправлялся в спортивный зал, где  поначалу  (недели  этак
три, а то и поболе месяца, по  его  собственным  подсчетам)  дрябловатые
бицепсы  и  трицепсы  Дрона  Петровича  наливались  стальной  крепостью.
Японский дед Бусидо-сан  смотрел  на  тренажерные  муки  полковника  без
одобрения, словно накачку мышц считал делом неразумным и  лишь  мешающим
основному  занятию.  Основное  же  занятие   начиналось   тогда,   когда
Кирпичному казалось,  что  его  грешная,  но  все-таки  не  окончательно
пропащая душа уже расстается с  измотанным  телом.  Недаром  узкоглазого
старичка почтительно именовали сэнсэем. Потому что  учил  он  полковника
таким боевым искусствам, демонстрировал такие навыки разбивания  пальцем
кирпичной кладки либо дубовых досок, что все  обладатели  черных  поясов
повесились бы на этих своих поясах от стыда за собственное  неумение.  И
Дрон Петрович волей-неволей проникался уважением к японцу, поскольку  не
уважать человека, без ущерба для здоровья разгрызающего  подключенную  к
сети стоваттную лампочку, было просто невозможно.
   Однако  разгрызание  лампочек  и  разбивание  кирпичей  было   только
иллюстрацией  к  тому,  что  внушал  Бусидо-сан  полковнику   во   время
медитаций. К процессу  медитации  старик  относился  трепетно,  того  же
требовал и от бывшего начальника охраны женской колонии. Например, перед
началом медитации Дрон Петрович, изрядно попотевший на тренажерах и  при
выполнении различных боевых стоек, должен был обязательно принять душ  с
особыми  травами,  от  запаха  которых  голова   становилась   ясной   и
бездумно-пустой, как вестибюль загса во время майских праздников.
   Очищенный телесно  полковник,  сменив  кимоно,  являлся  в  маленькую
полутемную комнатку  с  медным  изваянием  какого-то  голопузого  божка,
сосредоточенно созерцающего свой пупок. Возле статуи стоял  треножник  с
курящимися ароматами.  Сэнсэй  уже  ждал,  сидя  на  жесткой  циновке  и
полуприкрыв глаза сморщенными темными веками. Когда полковник усаживался
напротив, тоже скрестив ноги, сэнсэй открывал  глаза  и  начинал,  мерно
покачиваясь, распевно  говорить  что-то  на  непонятном  языке.  Ароматы
вперемешку со словами проникали в мозг Дрона Петровича,  он  чувствовал,
что его сознание странно раздваивается: одна часть полковника Кирпичного
с неослабевающим удивлением следила за тем, что вытворяет другая  часть.
И поглядеть было на что. Введя полковника в транс,  Бусидо-сан  брал  из
маленькой жаровни голыми руками раскаленные угольки и давал их подержать
полковнику до тех пор, пока они не остывали,  причем  на  ладонях  Дрона
Петровича не наблюдалось абсолютно никаких  физиологических  последствий
этого ужаса. Но углями дело не ограничивалось: Бусидо-сан принимался  за
иглы. Напевая что-то вроде гимна, он  аккуратно  прошивал  плечи  своего
ученика насквозь, при этом кровь не заливала белоснежного кимоно,  да  и
сам ученик не выказывал признаков болевого шока.
   Пока  полковник  пребывал  в  трансе,  раздвигалась  в  медитационной
комнатке  ширма  со  спящим  драконом   и   к   обществу   двух   мужчин
присоединялась женщина, чьи глаза горели,  как  два  зеленых  светофора.
Бывшая черная ведьма Анастасия Либенкнехт глядела этими жуткими  глазами
прямо в  душу  полковника  и  приказывала,  приказывала,  приказывала...
Убить. Уничтожить. Захватить. Выпытать государственные тайны. Отомстить.
Звучали  незнакомые  имена:  Авдей  и  Виктория   Белинские,   Калистрат
Бальзамов, Инари Такобо... Впрочем, одно имя было уже знакомо и, видимо,
потому повторялось чаще других,  звеня,  как  бронзовый  гонг:  Синдзен,
Синдзен.
   Полковник механически кивал головой, безжизненным голосом повторяя за
Анастасией имена, адреса и приказы. Потом  старуха  уходила,  спящий  на
ширме  дракон  благополучно  продолжал  дремать,  а  Бусидо-сан  выводил
полковника  из  состояния  транса  и  с  вежливой  японской  полуулыбкой
говорил, что Кирпичного ждет завтрак.
   После завтрака (почти всегда состоявшего из вареного риса, сои,  рыбы
и какой-то распаренной  зелени,  которую  полковник  презирал)  у  Дрона
Петровича было  полтора  часа  отдыха.  Именно  столько  времени  длился
очередной фильм из научно-познавательной серии  "Страны  и  континенты".
Видеокассет с другими записями  в  комнате  отдыха  просто  не  было,  и
полковнику  от  нечего  делать   пришлось   пялиться   на   экран,   где
разворачивались панорамные виды Борнео,  Таити,  Монблана  и  Курильской
гряды. В комнате отдыха был и стеллаж с книгами, но, посмотрев названия,
полковник решил, что видео лучше. В самом деле, странно было бы ждать от
Кирпичного,  что  он  примется  изучать  "Закат  Европы"  Шпенглера  или
кантовскую "Критику чистого разума". Тем более что в таких  книгах  даже
картинок не было. А полковник с детства  любил  исключительно  книжки  с
картинками. Или хотя бы с обнаженными женщинами.
   Кстати, о женщинах. С той самой безумной ночи,  когда  полковник  был
участником  разнузданной  фантастической  оргии,  Дрона   Петровича   не
посещали не только пикантные мысли,  но  и  желания.  Оно  и  немудрено,
поскольку физ-подготовка вкупе с медитациями и скудной пищей отнимала  у
Кирпичного все силы. Мало того. Полковник не то что о женщинах - о своей
собственной  судьбе  не  мог  помыслить  связно.  Словно  его  мозг  был
заблокирован  в  этом  направлении.  Словно   отныне   Дрону   Петровичу
разрешалось мыслить только о  покушении  на  врагов  госпожи  Анастасии,
подготовке террористических  актов,  боевых  искусствах  и  опять  -  об
уничтожении врагов. Имена врагов назойливо  кружились  в  сознании,  как
комары над свечкой. Поначалу полковника это бесило. Потом пугало  -  как
же  так,  его  просто  программируют,  как  в  зарубежных  фильмах   про
спецагентов.  А  потом...  Полковник  просто  перестал  беспокоиться.  И
хорошо, что, бреясь, он не особенно разглядывал себя в зеркале. Иначе бы
он испугался своих глаз - пустых и прозрачных, как целлулоидные шарики.
   После отдыха полковника снова отправляли на тренировку, но теперь уже
в  тир.  Здесь  молчаливый  тренер  вручал  ему  когда  пистолет,  когда
снайперскую винтовку, надевал наушники и смотрел,  какие  Дрон  Петрович
показывает результаты. Кирпичный стрелял неплохо, но, как оказалось,  от
него требовался просто мастер-класс. Поэтому снова  и  снова  в  глубине
тира вставали черные силуэты простреленных мишеней, и полковник стрелял,
стараясь попасть в самый центр белого круга размером с мушиный глаз...
   Стрельба  сменялась  спаррингом  -  под  контролем  Бусидо  полковник
боролся с крепкими, верткими парнями, которые,  сходясь  врукопашную,  в
отличие  от  полковника  вооружены  были  то  нунчаками,  то   шипастыми
перчатками, то  работающей  бензопилой.  Задачей  Дрона  Петровича  было
одолеть всех противников и остаться при всех своих  членах.  После  этой
борьбы вконец измотанный полковник вновь шел в душ, а  потом  принимался
за поздний обед. Или ранний ужин. Часов у Дрона Петровича не было,  окон
в комнатах его пребывания - тоже, поэтому точного времени он никогда  не
знал. Иногда полковнику начинало казаться, что его жизнь  растянулась  в
один сплошной день, состоящий из  драк,  стрельбы,  свинцовой  штанги  и
страшной бабы с ярко-зелеными глазами...
   Кирпичный  засыпал  сразу,  едва  охранник  подводил  его  к   дверям
комнаты-камеры. Жесткая постель пахла хлорамином и неволей, но полковник
не замечал этого. Сон его был глубок и глух, как заброшенный деревенский
колодец. И полковник не знал, что его,  спящего,  каждую  ночь  посещает
женщина, которую он так боится, и,  подсвечивая  себе  своими  пылающими
глазами, колет  полковника  маленьким  шприцем-пистолетом  с  прозрачной
красноватой жидкостью. А потом, когда  инъекция  действует  и  полковник
начинает метаться во сне и бессвязно говорить о том, как ему плохо,  как
его мучают и как раньше его жизнь была проста, и если бы не крысы, он бы
не сдался, женщина достает  из  кармана  диктофон  и  с  видом  зоолога,
наблюдающего за редкостной морской свинкой,  записывает  все  откровения
бывшего начальника охраны.
   Полковник продолжает  спать,  женщина  уходит.  Она  идет  из  своего
роскошного особняка в парк, уже засыпанный снегом. Там она бродит  среди
деревьев, не боясь ни холода, ни волков, постоянно  кружащих  вокруг  ее
дома. Она поднимает лицо к небу и беззвучно шепчет:
   -  Силы,  бывшие  со  мной  когда-то,  придите   снова!   Могущество,
утраченное по воле врагов, вернись, чтобы я отомстила!
   Она потрясает худыми кулаками,  а  глаза  ее  горят  так,  что  волки
предпочитают убраться подальше. Слишком уж грозно даже на волчий  взгляд
выглядит эта  извозившаяся  в  снегу  костлявая  старуха.  Волков  можно
понять. У них нет чувства юмора. Иначе бы они обязательно отметили,  что
эта грозящая всему миру фигура выглядит скорее смешно, чем страшно.
 
*** 
 
   Show must go on!
   Queen
 
   - Скорее смешно, чем страшно. Вот как это выглядит, - ответил  хмурый
Авдей и принялся протирать кафель.
   Татьяна Алексеевна только вздохнула. И это называется семья?..
   С тех пор, как Авдей  в  сопровождении  тестя,  прекрасной  японки  и
дракона-бизнесмена впервые навестил свою супругу, обзаведшуюся чешуей  и
парой внушительных крыльев, прошел целый  месяц.  Трижды  в  неделю,  по
понедельникам, средам и пятницам Авдей с  достойным  для  любящего  мужа
постоянством отправлялся  на  далекий  полигон,  где  среди  сугробов  в
вечерней  полумгле  постепенно  обретали  материальность   стены   офиса
Московской Управы драконов. Авдей  (и  Инари-сан  с  ним)  спускались  в
Обиталище Наследницы, и писатель-фантаст получал уникальную  возможность
созерцать,  как  его  жена-дракон  поглощает  бананы,  рычит,   изрыгает
раскаленный пар  (пламя  у  Вики  почему-то  не  получалось)  или  спит,
тревожно подрагивая кончиком зазубренного, как пила, хвоста.
   В  состоянии  бодрствования  Вика  очень  часто  видела  перед  собой
человеческую фигуру, подпрыгивающую и  кричащую:  "Это  же  я!  Прекрати
шипеть!  Возвращайся  домой!"  Однако  вид  этой  фигуры  не  вызывал  в
драконихе ничего, кроме кошмарной головной  боли.  Поэтому  едва  фигура
появлялась у прозрачной магической  стены  Обиталища,  Вика  с  ревом  и
разверстой  пастью,  в  которой   свободно   поместился   бы   приличный
копировальный аппарат формата  A3  или  компьютер  со  всей  периферией,
кидалась на стену, стремясь произвести своим видом  самое  отталкивающее
впечатление.  После  каждого  такого  посещения  Вике  было  тоскливо  и
тревожно. Она чувствовала  себя  неуютно,  отказывалась  есть  бананы  и
теряла в весе.
   Авдей же все-таки не терял надежды на возвращение жене  человеческого
облика. Тем более что эти его  чаяния  горячо  поддерживала  Инари.  Она
утешала Авдея, уговаривала его  быть  стойким  в  несчастье,  цитировала
Сайге и Конфуция. Кроме того, благодаря Инари  Авдей  перезнакомился  со
многими важными  драконами  и  стал  запросто  вхож  в  круги  правления
МУДРАКа. Как оказалось, большинство драконов были весьма  состоятельными
людьми (как ни  парадоксально  это  звучит):  бизнесменами,  владельцами
акционерных  обществ  и  даже  правительственными  чиновниками.  Правда,
положением своим и богатством они вовсе не кичились,  в  разговоре  были
просты и демократичны, сочувствовали Авдею, а некоторые из  укрывающихся
от налоговой полиции олигархов даже  купили  в  магазинах  его  книги  и
смущенно попросили автограф... Словом, со всеми  людьми-драконами  Авдей
нашел общий язык. Со всеми, кроме своей жены. Которую,  кстати  сказать,
остальные драконы уважали как чистопородную и  побаивались  как  ведьму.
Одним словом, ситуация с Викой выглядела скорее смешно, чем страшно, как
указывалось ранее. Но от этого писателю  Белинскому  легче  не  было.  А
самое  досадное  -  Баронет  вдруг  подхватился  и  умчался  куда-то   в
неизвестном направлении, кратко бросив родственникам: "Проблемы.  Срочно
вызывают", оставив зятя  и  Татьяну  Алексеевну  в  полном  неведении  -
строить версии и заниматься воспитанием Марьи и Дарьи.
   Девочки изводили папу и бабушку ежедневными  вопросами  о  том,  куда
пропала мама. Сказкам о том, что мама  гостит  у  больной  подруги,  они
справедливо не верили. При этом прагматичная Марья сказала так:
   - За это время можно уже целую  больницу  подруг  вылечить  или  даже
похоронить. Где мама?
   Да