ногда поколдовать. На благо собственного мужа.
   Главное, не забыть утром проснуться, чтобы  отправить  детей  в  сад.
Сама отведу. Погляжу, что у них там за эзотерика...
 
*** 
 
   - Надеюсь, вы не сомневаетесь в опытности нашего эксперта?
   - Ну что вы! Я верю, что он опытен, и верю, что он ваш.
   Г. К. Честертон
 
   - Что у них там  за  эзотерика?!  Они  поглощают  книжки,  написанные
безграмотными   и   лишенными   благодати   Просветления    неучами    и
разглагольствуют о Тайном Знании с таким умным видом,  словно  и  впрямь
обрели его!
   - Верно. Это подобно притче о глупом рыбаке, посчитавшем, что  в  его
сети попали не водоросли и мусор, а замечательный тунец, - с  задумчивой
усмешкой произнесла немолодая женщина в арестантской робе. В ее пальцах,
словно живая рыбка, посверкивал  нож,  сыпалось  деревянное  крошево,  и
через какое-то мгновение женщина поставила на пристроившийся  у  ее  ног
овальный столик маленькую  резную  фигурку.  Нэцке.  Остромордая  крыса,
грациозно изогнувшаяся над самурайским мечом. Помимо нее на столике  уже
стояли крысы с натянутыми луками, со щитами и копьями  в  узких  лапках.
Крошечные деревянные клыки хищно скалились, а глазки поблескивали как  у
живых зверьков...
   - Ты  сделала  настоящую  крысиную  армию,  Тамахоси-сан,  -  сказала
женщина, возмущавшаяся эзотерической невежественностью. Она тоже  носила
арестантскую робу с номером, но это вовсе не  портило  ни  изящества  ее
фигуры,  ни  холодной  красоты  молодого  лица.  Если  бы  сейчас  здесь
оказались корреспонденты Линда и Гена, они бы  узнали  в  этой  тюремной
красавице ту, которая скрывалась под  труднопроизносимым  именем  Ама-но
кавара - Небесная река...
   - Ты слишком высокого  мнения  о  моей  недостойной  работе,  сестра.
Госпожа часто, наоборот, упрекает меня за излишнее своеволие  и  вольную
трактовку древних канонов... Может  быть,  и  я  подобна  тем  безумцам,
которые взялись рассуждать о Небесном на основании  неграмотных  записок
какого-нибудь нетрезвого выпускника института философии...
   Тамахоси сдула невесомые пылинки с острия своего  ножа  и  неуловимым
движением спрятала его в брезентовый чехольчик, искусно вшитый в рукав.
   - Будет ли сегодня медитация? -  спросила  она  Небесную  реку.  -  Я
чувствую в себе истощение светлого начала.
   - Госпожа не оставит нас без  ежедневного  внимания!  -  успокаивающе
шепнула Ама-но  кавара  и  аккуратно  присела  на  краешек  койки  своей
сокамерницы. - Наши сторожа ни в чем не препятствуют  ей.  Она  обладает
даром. Мне не впервой мотать срок, но такого фарта еще  не  было...  Ой,
прошу  извинения,  что  снова  перешла  на  вульгарный  язык.  Я  хотела
сказать...
   - Да врубились все  конкретно,  че  ты  хотела  прокуковать,  кукушка
самурайская! Завесь шконку! - неожиданно подала  голос  третья  женщина,
доселе дремавшая на верхних нарах. Она высунула из-под серого  байкового
одеяла  всклокоченную  голову  и  сверху  вниз  насмешливо  взирала   на
беседовавших. - Не западло вам еще и в камере ботать по японской фене?
   Обе женщины остро глянули на нее.
   -  Не  забывайся,  Ина-каэдзи,  -  ровным  голосом,  от  которого   у
нормального человека поползли  бы  по  спине  мурашки,  сказала  резчица
деревянных крыс. - Твое имя значит, что тебе чужда  измена.  Но  если  в
своем сердце ты не прониклась учением Госпожи, берегись! Изменишь нашему
пути - не увидишь свободы и Света!
   - Ой, да не  бери  меня  на  понт,  Тамарочка!  -  растягивая  слова,
всклокоченная женщина резво спустилась с лежака и встала, уперев руки  в
бока. - Я ж не  твоя  пятилетняя  дочка,  мне  ты,  как  ей,  глотку  не
перережешь... Сплю я чутко. И бью метко. Знаю я, какая ты праведница...
   Тамахоси-Тамара резко побледнела, дернула  головой,  и  в  ее  глазах
загорелся нехороший огонь. Но, видимо, она уже научилась владеть  своими
эмоциями. Поэтому она ограничилась только ядовитым замечанием в  сторону
Ина-каэдзи:
   - Что ж, Ириночка, спасибо, что напомнила мне про мои грехи. Тебе про
твои напомнить? Это, кажется, ты была помощницей того парня, ну, который
отлавливал  всяких  мелких   бродяжек,   особенно   пацанов,   и   перед
видеокамерой вытворял с  ними  такое,  что  даже  ментов  на  экспертизе
выташнивало? Это ты, добрая тетя, давала мальчику конфетку  или  дозу  и
вела его к маньяку?..
   - Заткнись, сука! - зарычала Ириночка. Все ее веселое спокойствие как
ветром сдуло. - Это брехня! Прокурор пургу мел! И потом... они все равно
были беспризорниками! А ты... ты - убийца собственной дочери!
   Женщин, некогда умиленно внимавших  красоте  классического  японского
романа-моногатари, теперь  было  не  узнать.  В  атмосфере  камеры  явно
ощущалось наличие свободного электричества,  грозящего  взрывом  убойной
силы...
   - Ты...
   - Ты...
   - Эй, эй, а ну хорош шуметь, девки! - злобно-испуганно заорала третья
заключенная. Злобно потому, что в глубине души ненавидела их обеих  -  и
старую стервозу Тамахоси-Тамару и стервозу помоложе - Ирину-сводницу.  А
испуг  в  крике  Небесной  реки  звучал  тоже  не  от  простой   женской
нервозности: она вовсе не дура была, понимала, кем были ее товарки и что
никакая японская полироль не могла отлакировать шершавые  души  убийц  и
рецидивисток. Хотя по сравнению с ними Небесная река, а  по  паспорту  -
Пустякова Римма Сергеевна, погорела на преступлении ничтожном:  ввозе  в
Россию из Вьетнама трехсот граммов героина...
   Тамахоси не вняла голосу разума и с явным  наслаждением  вцепилась  в
волосы Иринки-сводницы. Та  приглушенно  взвыла  и  двинула  резчице  по
дереву пряменько в солнечное сплетение.
   - Вертухаи набегут, дуры! - металась по камере Небесная река. -  Всем
абзац! Заметут параши чистить!
   И тут в обитую железом дверь камеры бухнули. Возможно, что прикладом.
Открылось крошечное зарешеченное окошечко:
   - Эй, японки! Выходи на медитацию!
   Этот окрик подействовал на драчуний волшебным образом. Они  мгновенно
отпрянули  друг  от  друга,   словно   пятиклассницы,   застигнутые   за
рассматриванием картинок в книге "Основы тантрического секса".
   - Нами Амиду Буцу! Наконец-то! - облегченно выдохнула Небесная  река.
Надо сказать, что из всех увлеченных Страной  Цветущей  Сакуры  дам  она
была,  несмотря  на  презрительно-надменную  гримасу,  самой   страстной
сторонницей медитаций и поклонницей Учения. Учения, которое открывала им
старуха Мумё. Мудрая, суровая, немногословно-аскетичная Мумё, о  прошлом
которой они - заключенные - ничегошеньки не  знали.  Какое  преступление
совершила эта величавая старуха, сколько лет ей  приходится  томиться  в
колонии и каким образом она, будучи в колонии, ухитрилась наладить связи
с японскими спонсорами, - было загадкой для женщин,  входивших  в  Приют
Обретения Гармонии. Мумё во время медитаций часто вызывала бывших убийц,
сутенерш и рецидивисток  на  такую  откровенность,  так  мягко  убеждала
покаяться  в  былых  грехах,  что  они  потом  с  запоздалым  изумлением
спрашивали самих себя: с чего это  им  вдруг  приспичило  раскрыть  душу
женщине, о которой они знают только одно - в "миру", то есть, на свободе
она носила имя Анастасия.
   Под конвоем спешно приведшие себя в порядок  Тамахоси,  Ина-каэдзи  и
Небесная   река   зашагали   в   комнату,   которую   недавно   посещали
корреспонденты  телекомпании  "ЭКС-Губерния".  Комната  Просветления   и
Обретения Гармонии была местом, в котором любительницы  хайку  и  сакуры
отдыхали от всевидящего глаза своих стражей:  между  охраной  и  щедрыми
японскими спонсорами существовала негласная договоренность о том, что  в
этом месте для молитвы и постижения глубин собственного "я"  заключенным
не станут напоминать о том, что они  лишены  свободы.  Поэтому  конвоиры
выполняли свои обязанности лишь номинально. Да и кому  придет  в  голову
опасаться чуть сбрендивших  баб,  каждый  день  в  один  и  тот  же  час
собиравшихся только для того, чтобы бубнить на непонятном языке какие-то
то ли мантры, то ли заклинания, красить физиономии театральным гримом  и
вышивать райских птиц на  веерах,  которые  потом  пользовались  бешеным
спросом в магазинах для любителей экзотики... Веера  эти,  помимо  всего
прочего, тоже приносили администрации  колонии  немалый  доход.  Поэтому
администрация относилась к "просветленным" терпимо, медитациям и  прочим
чудачествам  не  препятствовала,  хотя  отведенный   пресловутый   Приют
все-таки  был  оснащен  сигнализацией   и   видеокамерой   слежения,   о
существовании которой, впрочем, все медитирующие прекрасно знали.
   - Приветствую вас, сестры, - негромко, но звучно говорила Мумё каждой
входящей женщине. Небесная река отметила, что сегодня все  собрались  на
удивление быстро. Видимо, не одна Тамахоси ощущала в себе упадок светлых
благотворных сил. Всегда  жизнерадостная  любительница  сладких  рисовых
лепешек,  Асунаро  была  непривычно   тихой,   задумчивой   и   бледной;
закодировавшаяся алкоголичка, былая красавица  бальзаковского  возраста,
Кагами, нервно и суетливо  поправляла  медитационные  татами,  а  вечная
тихоня  Фусими,  невзрачная  худышка  с  белесыми  ресницами  и  жидкими
сальными волосами вообще, казалось, сидит ни жива ни мертва.
   "Что-то стряслось, - начала строить  предположения  Римма  Пустякова,
Небесная река. - Или спонсоры бабок больше не дадут, или Мумё в амнистию
идет. Или кто-то провинился..."
   Ей стало неуютно от одной этой мысли и от воспоминания о  безобразной
сцене, недавно разыгравшейся между Иринкой-сводницей и  Томкой-Тамахоси.
Мумё не терпела подобных нарушений дисциплины, утверждая, что они сводят
на нет все ее усилия по просветлению заблудших душ и  уподобляют  женщин
бессмысленным скотам, тогда как Учение говорит о том, что в  наступающую
эру именно женщине будет отведена главная роль во  всех  земных  и  даже
небесных  делах.  Поэтому  Мумё  строго  наблюдала  за  тем,  чтобы   ее
сторонницы не имели никаких суетных, злобных или  эротических  помыслов,
недостойных звания Высшего Существа...  Некстати  вспомнилось  и  давнее
происшествие, свидетельницей которому стала едва вступившая в сторонницы
Учения Римма: одна из женщин во время  чтения  "Дневников  императорских
фрейлин эпохи Мейдзи" стала  выкрикивать  непристойности,  обнажаться  и
предлагать себя в качестве партнерши для лесбийской  любви.  Мумё  тогда
прекратила  занятия,  велела  всем  покинуть  комнату  и   вызвала   для
полураздетой и  исступленной  бунтовщицы  конвой.  А  наутро  сексуально
озабоченную преступницу нашли в камере мертвой: она вспорола себе  горло
осколком зеркала в  соответствии  с  правилами  сеппуку,  принятыми  для
провинившихся женщин.
   "Не паникуй, - одернула себя Римма. - Как Мумё может знать о том, что
произошло? Это ведь не у нее на глазах случилось. И потом... почему  это
все считают, что той лесбиянке  именно  старуха  приказала  покончить  с
собой? Ничего такого не  было.  Мумё  учит  целомудрию,  сдержанности  и
мудрости, она выше всего низменного... И поэтому мы ее боимся. Все. Даже
менты, наверное".
   - Приступим к медитации, сестры, - тем временем сказала Мумё. - Прошу
вас занять свои места.
   Женщины, беспрекословно повинуясь, расселись, поджав под себя ноги  и
закрыв глаза. Фусими приглушенно всхлипнула. Мумё поставила на  покрытый
алым платком столик глиняную курительницу, достала тонкие  свечи,  и  по
комнате вскоре заструились горьковато-терпкие ароматы сосны, мандарина и
кедра. Из музыкального центра полилась  негромкая  монотонная  флейтовая
мелодия, наводящая легкую дремоту. На фоне мелодии  голос  Мумё  казался
особенно проникновенным.
   - О силы, благословляющие нас извне! О силы, таящиеся внутри нас!  Мы
взываем и просим. Мы внимаем и ощущаем. Мы повинуемся  Учению!  Терафим!
Терафим! Терафим!
   Мумё  запела.  Точнее,  это  походило  на  речитатив   на   абсолютно
непонятном языке. Некоторые фразы Мумё повторяла  по  несколько  раз,  а
вслед за ней их твердили нестройным хором и остальные женщины.  Небесная
река вдруг почувствовала, что в нее вливаются сила и энергия, а разум ее
остр до такой степени, что может постичь любую премудрость. Римма иногда
сравнивала это состояние с тем, в каком  оказалась  однажды,  попробовав
кокаина. Разница состояла только в том, что после  медитации  не  мучила
головная боль и не выворачивался наизнанку желудок...
   Неожиданно пение оборвалось. Глядя на покачивающихся в трансе женщин,
Мумё заговорила на привычном русском языке:
   - Земля и воздух, вода и огонь учат нас быть мудрыми. Внемлите! Земля
есть знак плодородного смирения - так будьте смиренны,  пока  не  пришел
ваш час! Воздух  есть  знак  всепроникающей  невидимости  -  так  будьте
незаметны и незримы для чуждых вашему Знанию! Ибо  незримая  рука  легче
нанесет удар ничего не подозревающему врагу! Вода -  знак  направленного
терпения, так будьте терпеливы, следуя по намеченному  пути!  Огонь  же,
сестры, есть знак неотвратимого возмездия, так  бойтесь  изменить  тому,
что является для вас священным!... Сестра, именуемая Ина-каэдзи,  встань
и покайся перед всеми за сегодняшний грех!!!
   От последней  фразы  транс  у  всех  моментально  прошел.  Ина-каэдзи
вскочила, затравленно глядя на Мумё.
   - А что я? - жалобно запричитала она. - Я ничего такого не сделала...
Тамахоси первая вцепилась мне в волосы и  попрекала  меня  прошлым.  Она
злобная и неудержимая в своем гневе, разве не так?
   Тамахоси закрыла лицо руками, услыхав эти слова, и пробормотала:  "О,
малодушие!"
   - Я знаю, как все произошло на самом деле, -  мановением  кисти  Мумё
остановила поток бессвязных речей Ина-каэдзи. - И сужу тебя  не  за  то,
что ты, вопреки нашему Учению, дала волю недостойному гневу,  а  за  то,
что твое сердце лицемерно, лишено благодарности и веры. Посмотри  мне  в
глаза. Что ты видишь?
   Невольно Иринка  подчинилась  приказу  Мумё  -  так  повелительно  он
прозвучал - и глянула ей в глаза. И от этой процедуры  бесшабашно-смелую
Иринку встряхнуло так, словно  электрический  разряд  прошел  сквозь  ее
тщедушное, давно не мытое тело. Да это и был  разряд.  Разряд  страха  и
ненависти.
   - Да пошла ты! -  завопила  Ина-каэдзи  так,  что  с  шелковой  ширмы
посыпались блестки. - Ты уже достала, старуха, в натуре! От  тебя  толку
никакого, один треп японский! Обещала  дать  нам  свободу  и  власть,  а
вместо этого мы, как дебилы  в  психушке,  коробочки  клеим  и  веерочки
складываем! Провались ты к японской матери со своим Учением! На хрен оно
мне нужно!
   С этими словами Ина-каэдзи прошла мимо онемевших от  ужаса  женщин  к
выходу и крепко захлопнула за собой дверь.
   В наступившей затем тишине отчетливо прозвучали слова Мумё:
   - Кто еще желает следовать путем Ина-каэдзи?
   - Никто... - прошелестел ответ на губах оставшихся женщин.
   - Хорошо. - Старуха подошла к полке с деревянными  крысами-солдатами,
которых вырезала Тамахоси. Взяла одну фигурку - крыса натягивала лук - и
сказала:
   - Я хочу рассказать вам одну историю. О крысах.
   Некий сборщик риса в провинции Миямото однажды дерзко оскорбил своего
господина, отказавшись исполнять порученные ему обязанности. И  ночью  в
постель нерадивого слуги пробралась большая крыса  и  стала  грызть  его
ноги. Он убил ее.  Однако  на  место  убитой  крысы  пришли  еще  две  и
принялись нестерпимо больно кусать сборщика. Когда  же  он  убил  и  их,
обливаясь кровью от ран  и  потом  -  от  страха,  в  его  дом  ринулось
несметное полчище крыс. Они грызли стены и ширмы,  разбивали  посуду  и,
наконец, насмерть загрызли самого сборщика.  Когда  об  этом  узнал  его
господин, он сказал: "Крыса - палач, которого посылает  судьба.  От  нее
нет спасения тому, кто встал на ее пути. Молите будд и читайте Семь Сутр
Лотоса, чтобы вам не привелось попасться этому палачу, ибо непокорные  и
строптивые глупцы обретают от него лютую и позорную казнь..."
   - Это было давно, - после некоторого молчания произнесла Мумё.  -  Но
давнее имеет  свойство  повторяться.  Размышляйте  об  этом,  сестры,  и
медитируйте, сохраняя чистоту помыслов и деяний.
   Пробыв в комнате Просветления и Обретения Гармонии еще с час-полтора,
женщины разошлись, приняв благословение их наставницы. А глубокой  ночью
Тамахоси и  Небесная  река  проснулись  в  своей  камере  от  страшного,
пронзительного крика их сокамерницы, дерзкой  Ина-каэдзи.  Бросившись  к
ней, они увидели то, от чего  их  затошнило:  Иринка-сводница,  крича  и
захлебываясь кровью, отбивалась  из  последних  сил  от  огромных  крыс,
вцепившихся ей в горло, плечи и грудь. Когда  же  на  вопли  заключенных
прибежала заспанная охрана, все было кончено. Изуродованный труп  Иринки
унесли в морг, Тамарка и Римма, трясясь от  ужаса,  давали  показания  о
несметных полчищах крыс, кишевших в их камере в страшную  ночь...  А  на
следующей медитации Мумё, оглядев трепещущих женщин, изрекла:
   - Будьте внимательны к своим  словам  и  деяниям,  сестры.  Живите  и
поступайте  так,  чтобы  вам  не  пришлось  сказать  себе:  "Моя   жизнь
недостойна меня".
 
*** 
 
   Какая разница между феей и ведьмой?
   Год совместной жизни.
   Не правда
 
   - Моя жизнь недостойна меня, - заявил Авдей.
   Я посмотрела на благоверного с  легким  прищуром,  изучая  его  ауру.
Сердится. Недоволен. Хотя сексуально удовлетворен  полчаса  назад.  Чего
тебе, паразит любимый, еще надо?  Или  психуешь,  что  посуду  заставила
помыть?
   - Объяснись, - предложила я и принялась очищать свой очередной банан.
Ну не могу я жить без этого обезьяньего прикорма, несмотря на постоянные
колкости любимого семейства по данному поводу. Бананы меня  успокаивают,
стимулируют мозговую активность и женскую проницательность.  -  Итак,  в
чем дело, дорогой?
   - Объясняюсь. -  Авдей  вздохнул,  поставил  в  сушилку  свежевымытую
салатницу и закрыл кран. - Мне кажется, что  я  закис.  Потерял  вкус  к
жизни. Хотя, возможно, это  просто  осенняя  хандра.  Ты  же  знаешь,  в
отличие от подавляющего большинства российских  писателей  я  это  время
года тихо ненавижу... Засыпаешь -  дождь.  Просыпаешься  -  снег.  Мозги
просто отсыревают, честно!
   Милый, кого ты пытаешься обмануть? В том, что сейчас у  тебя  смурной
вид, повинна не осень, а, скорее  всего,  новая  статья  твоего  вечного
оппонента фантастоведа  Леонида  Андрианова,  напечатанная  в  альманахе
"То". Андрианов, конечно, паскудный тип. Без приглашения является к  нам
по выходным пить коньяк (когда нам с  мужем  хочется  побыть  наедине!),
набивается готовить шашлыки  на  даче  (из  мною  купленной  баранины!),
приносит дочкам шоколад (а им его нельзя, у них диатез!) и задушевно при
этом втолковывает мужу, какой он на самом деле писатель. В смысле,  муж.
Авдей спорит с ним до хрипоты, пытаясь  доказать,  что  если  его  книги
читают, значит, талант налицо, а Андрианов начинает разглагольствовать о
падении культуры чтения в России и  об  общей  деградации  писательского
мастерства. Я в эти разговоры не вмешиваюсь, полностью предоставляя мужу
самому отстаивать свои права  на  парнасскую  лаврушку,  но  иногда  мне
хочется навести на критика порчу. Или лишить его  мужского  достоинства.
Временно. Сдерживает меня лишь то, что мадам  Андрианова  ходит  в  моих
приятельницах по косметическому  салону  и  частенько  жалуется  мне  на
нерегулярность исполнения Андриановым своих супружеских  обязанностей...
И все-таки, может, мне  стоит  этого  фантастоведа  проучить,  чтобы  он
больше не портил настроение моему любимому писателю и человеку?
   -  Хочешь,  я  ему  в  квартире  окна   перебью?   Как   булгаковская
Маргарита...  Утоплю  в  джакузи  его  парадный  костюм.  Унитаз   забью
гигиеническими прокладками,  а  на  навесных  потолках  напишу  похабные
частушки? А еще... еще плюну на его премию.  На  "Меч  Руматы",  он  все
равно его нечестным путем получил! - вдохновенно предложила я Авдею план