час  сильной,  словно  легион
демонов...
   Мумё подошла к следующей женщине - самой молодой и самой красивой.
   - Ама-но кавара, Небесная река... Недаром тебя нарекли таким именем в
нашем приюте. Ты действительно красива, как небесный звездный  поток,  и
твои  женские  чары  помогали  тебе   вершить   преступления,   подкупая
таможенников, дабы провезти наркотики и  прочий  дурман  в  страну...  В
хитрости, лукавстве и красоте - твоя сила, но... Не опускай глаз!
   Римма Пустякова - Небесная река вскинула перепуганные глаза:
   - Простите, Госпожа! - хотя на душе у нее было жутко.
   -  Помни:  твое  лукавство  и  умение  хитро  изворачиваться   должны
применяться только на пользу нашей общине. И горе тебе, если даже в  уме
ты на секунду помыслишь иное! Ведь красота  так  беззащитна,  а  сделать
прекрасное лицо безобразным могут не только годы. Ты поняла меня?
   - Да, Госпожа. Я всею душою стану служить твоему Учению.
   - Хорошо.  -  Теперь  Мумё  пристально  разглядывала  одутловатое,  с
синяками под глазами,  лицо  Кагами,  которому  не  помогали  похорошеть
никакие белила и сурьма. - Кагами, ты  слишком  много  пропила  в  своей
жизни и потому твои руки дрожат, не  в  силах  удержать  даже  вязальной
спицы...  Твой  порок  сослужил  тебе  плохую  службу:  четверых   твоих
собутыльников, среди коих были свекровь и  брат,  ты  отправила  на  тот
свет, напоив метиловым спиртом вместо  самогона.  Я  знаю,  на  суде  ты
клялась, что случайно перепутала бутыли!  Но  тебе  не  поверили,  и  ты
затаила  в  сердце  злобу  на  тех,  кто  облечен   властью   судить   и
распоряжаться человеческими жизнями. Права ли я буду, если скажу, что  в
сердце твоем свила гнездо месть?
   - Да, - глухо вымолвила Кагами. Во время речи старухи  она  неуловимо
преобразилась: вечно ссутуленные плечи распрямились, на  щеках  выступил
нездоровый румянец, а глаза  сверкнули  мстительным  блеском.  Казалось,
словам Мумё о мести она внимает в каком-то преступном упоении.
   - Что ж, мстительная  женщина  сильнее  двух  самураев,  так  говорит
поговорка, - тонко улыбнулась Мумё. - Но одно настораживает меня в тебе,
Кагами: когда придет час нашей свободы, не предашь ли ты священное  дело
за чарку саке?
   - Нет. И да поможет мне Великая Черная Госпожа!  -  горячо  выдохнула
горькая пьяница. Но старуха уже шла к следующей женщине.
   - Тамахоси, - мягко, почти ласково сказала она той. - Я наблюдаю тебя
растерянной и смущенной. И знаю, почему тебя обуревают подобные чувства.
Ты только что увидела, как вырезанные тобою из мертвого  дерева  фигурки
ожили и превратились в  грозную  рать.  В  том,  что  такое  чудо  стало
возможно, есть и толика твоей заслуги. Ведь когда ты делала эти фигурки,
Тамахоси, ты втайне мечтала о том, чтобы они ожили, как мечтала  о  том,
чтоб ожила твоя дочь, зарезанная тобой.
   - Да! Если бы это было возможно, - выдохнула-простонала  Тамахоси,  и
ее лицо исказилось от подступающих рыданий.
   Старуха чуть коснулась ее плеча:
   - Поверь, когда настанет час нашей власти и  силы,  ничего  не  будет
невозможного. И  твое  трудолюбие  и  терпение  вернут  тебе  не  только
свободу, но и...
   - Госпожа!... - воскликнула Тамахоси, намереваясь пасть на колени.
   - Ни слова более! Лишь оставайся верной, и все получишь.  -  С  этими
словами Мумё оказалась  лицом  к  лицу  с  самой  невзрачной,  жалкой  и
бесцветной женщиной.
   - Фусими, как верно выбрано тебе имя,  ибо  действительно  твой  взор
всегда потуплен, а сама ты словно стремишься  спрятаться  от  солнечного
света. Но  это  и  есть  твое  главное  достоинство,  Фусими!  Тот,  кто
преступил закон, написанный людьми и для людей, должен  быть  для  людей
незаметным. А ты преступила закон, хотя кто бы мог подумать,  что  такая
невзрачная "компьютерная мышка" станет причиной банкротства целой фирмы?
   - О, это не правда, меня подставил босс! - прошептала Фусими.
   - Возможно. Но тогда  и  у  тебя  есть  счет  к  этому  миру.  И  ты,
незаметная, тихая, сможешь сделать свое дело так,  что  ни  один  земной
судья или сыщик не сможет тебя поймать! Лишь  бы  ты  не  струсила,  ибо
трусость не приведет к славе...
   - Я не стану трусихой, верьте мне! -  воскликнула  Фусими.  Возвысила
голос впервые за все время пребывания в Приюте Обретения Гармонии.
   - Хорошо, сестры. Среди вас не  найдено  ни  одной,  кто  пожелал  бы
покинуть наш путь. Я испытала вас. И теперь самое время связать наш союз
клятвой.
   Мумё  подошла  к  столику  для  чайных  церемоний  и  взяла  с   него
неглазированную чашу из темной глины. На бортиках  чаши  были  выдавлены
два иероглифа, означающих "верность" и "непреклонность".
   - Дай мне свой нож, Тамахоси, - негромко приказала она.
   Та повиновалась и протянула нож. Старуха взяла в  одну  руку  нож,  в
другой держала чашу и провозгласила:
   - Каждая из вас должна подойти ко мне, дабы  принести  свою  кровь  в
свидетельство принимаемой клятвы.
   Первой подошла  Кагами,  обнажив  запястье  левой  руки.  Мумё  умело
полоснула его ножом и подставила под капающую кровь чашу. Затем  провела
по кровоточащей ране рукой:
   - Достаточно. - И рана затянулась, словно ее и не было.
   Следом за Кагами потянулись и остальные сообщницы, протягивали  руки,
отдавали кровь и с зажившими ранами возвращались на  свои  циновки.  Они
делали это абсолютно беспрекословно,  лишь  у  Небесной  реки  мелькнула
неторжественная мысль: "Всех одним ножичком, а он небось  нестерильный".
Тут же, словно прочитав ее мысли, Мумё сказала:
   -  Сестры,  не  будьте  малодушны  и  не  страшитесь  заразиться  или
оскверниться от этого ножа, ибо, наоборот, он  очистит  вас  от  прежней
скверны!
   Когда кровь всех женщин заплескалась  в  чаше,  Мумё  засучила  рукав
левой руки и сделала себе глубокий надрез от локтя  до  кисти,  так  что
многие внутренне передернулись. В чашу полилась кровь, но не красная,  а
темно-бурая, словно ржавчина, и густая, как смола. В воздухе же  запахло
мертвецкой...
   Теперь чаша была полна. Мумё опустила рукав,  и  кровь  ее  перестала
течь.
   - Вонмите, - сказала старуха, - я призываю свидетеля нашей клятвы!
   И из ее правого рукава выбралась крупная заспанная крыса,  та  самая,
которой испугалась телеведущая Линда. Мумё  бережно  опустила  крысу  на
столик рядом с чашей крови. Крыса сразу встревоженно  встала  на  задние
лапки и начала принюхиваться.
   - Это не просто крыса, сестры.  Это  наш  свидетель  и  наш  терафим,
который  возьмет,  чтобы  потом  возвратить  сторицей.  Перед   ней   мы
произнесем нашу клятву!
   Мы не свернем с начертанного пути.
   Мы не выдадим наших тайн непосвященным.
   Мы не испугаемся смерти, ибо мы сами - смерть.
   Мы не испугаемся закона, ибо мы сами - закон.
   Мы подчиняемся только Великой Черной Госпоже,  которой  вручаем  наши
тела, души и помыслы.
   Мы не пощадим ничего и никого ради торжества Учения.
   Пока женщины хором произносили  слова  клятвы,  вторя  старухе  Мумё,
крыса-терафим, опершись передними лапками о край  чаши,  острым  язычком
быстро лакала кровь. И,  едва  были  произнесены  последние  слова,  она
опрокинула чашу, тем самым показывая, что более в ней нет ни капли.
   - Наши жертва и  клятва  приняты!  -  торжествующе  сказала  Мумё,  а
порядком потолстевшая крыса принялась умываться. - Знаете ли вы, на  что
способен этот терафим, напившись нашей крови?
   - Нет...
   - Он в любой момент сможет принять облик каждой  из  нас:  поодиночке
либо всех вместе! А  мы  поспешим  вершить  те  дела,  которые  призваны
вершить на свободе!
   - Но... если на воле нас кто-нибудь опознает...
   - Верьте мне: как эта крыса способна принимать наш облик,  так  и  мы
сможем укрываться под личиной крысы.
   - Мы - оборотни... - протянула Ама-но кавара.
   - Да, но не это главное. Главное то, что нам предстоит сделать. Но об
этом вы узнаете позднее...
   - Когда же произойдет подмена и мы окажемся на свободе? - нетерпеливо
спросила Кагами.
   - Потерпи, сестра, ждать не так уж и долго. У нас ведь должна быть не
только армия, которая стоит на столике, но и рабы, полностью подчиненные
нашей воле, - духи, готовые ради нас на все. Они будут,  будут...  Крысы
об этом позаботятся. - Мумё улыбнулась:
   - Для начала вы уже знаете немало. Давайте возвратимся в наши  камеры
и продолжим жизнь арестанток. Ненадолго.
   И все они действительно вернулись в  свои  унылые  камеры,  лучезарно
улыбаясь охранникам, напевая про себя синтоистские гимны. И  наступившая
ночь прошла для этих  женщин  спокойно,  им  снились  сны,  предвещавшие
богатство, власть, свободу и славу...
   А вот пятерым охранникам не повезло. Их (дежуривших причем на  разных
объектах) покусали крысы. Да так, что  к  утру  у  крепких  и  абсолютно
здоровых мужчин началась лихорадка. Ия Карловна  сбилась  с  ног,  делая
уколы  своим  неожиданным  больным.  Но  никакие  уколы,  промывания   и
прижигания  не  помогли:  у  всех  пятерых  фантастически   стремительно
развился сепсис, и в семь часов утра, перед  общей  побудкой,  полковник
Кирпичный мрачно взирал  на  пять  остывающих  трупов,  вытянувшихся  на
жестких больничных койках. Рядом с полковником тихо рыдала Ия  Карловна,
сморкаясь в ватно-марлевую повязку. Полковник же, стремительно  трезвея,
мучительно пытался понять, что за напасть постигла его доселе образцовую
женскую колонию.
   - Да перестаньте же выть, Ия Карловна! - не выдержав, рявкнул  он.  -
Обеспечьте-ка лучше полную  дезинфекцию  служебных  помещений,  а  также
камер.  И  это...  яду  крысиного  насыпьте,  я  выдам,  у  меня   есть,
специальный...
   Врачиха кивала, соглашаясь. Полковник Кирпичный вздохнул:
   -  Жалко,  конечно,  парней,  но  что   поделать,   видать,   судьба.
Родственникам сообщим  немедленно,  на  похороны  денег  выдадим...  Ну,
прекратите реветь! Все-таки это еще не конец света...
 
*** 
 
   На столе опять красовались коньяк, ликер, дорогие закуски...
   В. Шефнер
 
   - Все-таки это еще не конец света,  -  авторитетно  заявил  элегантно
одетый и  выбритый  мужчина  другому  мужчине,  одетому  по-домашнему  и
глубоко небритому, наливая себе вермута "Феллини" в бокальчик с алмазной
гранью.
   - Ну, это как сказать! - вскинулся было небритый,  но  сник  и  налил
себе простого армянского коньяку. В красную кружку "Нескафе"...
   - За удачу! - они чокнулись и выпили.
   Небритый   и   по-домашнему   (несвежий    велюровый    халат    плюс
тапочки-шлепанцы на босу ногу) облаченный мужчина был, разумеется, лидер
отечественной  фантастики  Авдей   Белинский.   Мужчина   же   выбритый,
благоухающий   дорогим   парижским   лосьоном,   носящий   элегантнейшую
бизнес-тройку от Пако  Рабанна,  блистающий  платиновыми,  с  изумрудной
крошкой запонками в манжетах  ослепительно-белой  рубашки,  был  не  кто
иной, как Калистрат Иосифович Бальзамов. Он же Баронет, маг на службе  у
закона, преданный солдат (точнее, генерал) европейского  Трибунала  Семи
Великих Матерей Ведьм и тесть Авдея.
   Что свело этих, на первый взгляд, весьма разных джентльменов в уютной
гостиной московской квартиры Авдея, было ясно. Только  писателю-фантасту
никак не было ясно, каким образом узнали  родственники  об  исчезновении
Вики и примчались  оказывать  моральную  поддержку.  Авдея  это  немного
уязвляло. Он надеялся справиться с проблемой  без  помощи  тестя  и  тем
более тещи...
   - Я же не звонил вам, не давал телеграмму, - пробормотал Авдей.
   - Абижаэшь, дарагой! - Баронет изобразил акцент и принялся  аккуратно
очищать  экзотический  лайм  серебряным  десертным  ножичком.  -   Зачэм
звонить, зачэм тэлэграмма? Мы же родственники, вах! Один  сэмья!  -  тут
акцент у Баронета испарился, и он заговорил серьезно:
   - Авдей, ты же знал, что Вика - моя ученица. Еще в ту пору, когда она
лифчики училась правильно застегивать, я уже наладил  с  ней  ментальную
связь. Ты уж извини, но то, что  с  ней  случилось  нечто  из  ряда  вон
выходящее, я почувствовал сразу. И сказал Танюшке:  собирайся,  у  наших
молодых сложности. Мы, между прочим, к тому моменту  в  Осаке  были.  Ну
какие туда телеграммы?
   Авдей кивнул, расстроенным взором окинул  гостиную.  В  изящной  этой
комнатке тоже во всех  мелочах  царствовала  Вика  с  ее  романтическими
вкусами, неожиданно возникшими после  замужества.  Вдоль  стен  тянулись
стеллажи из темного дерева, занятые, помимо  телевизора  и  музыкального
центра,  великолепными  и  очень  дорогими  моделями  каравелл  Колумба,
фрегатов Петра  Первого  и  Крузенштерна,  британских  чайных  клиперов,
китайских  джонок,  голландских  галиотов...  Почему  на  третьем   году
совместной жизни в супруге проснулась такая страсть к парусникам,  Авдей
все не удосуживался у нее спросить. А вот теперь ему казалось,  что  все
эти  оперенные  парусами  расписные  куски  дерева   чем-то   напоминают
драконов, готовых к взлету... Глупости, конечно. Может, тогда и  большой
напольный глобус на подставке Вика приобрела для того, чтобы высчитывать
маршруты своих будущих полетов? Особенно если учесть, что все надписи на
глобусе были на латыни... Чего только не полезет  в  голову  мужчине,  у
которого вот уже неделю как пропала жена... Авдей попытался отвлечься от
мрачных  мыслей.  Против  мрачных  мыслей  было   испытанное   средство:
прислушаться к тому, что творится в детской, где сейчас пребывали  Марья
и  Дарья  в  обществе  своей  возлюбленной  бабушки.  Судя  по   взрывам
восторженного детского визга и  пулеметным  очередям  всеобщего  хохота,
бабушка в очередной раз непедагогично баловала  внучек,  компенсируя  им
отсутствие мамы...
   Однако надо было  возвращаться  к  серьезному  мужскому  разговору  с
тестем. Авдей решительно отставил коньяк и спросил:
   - Если это не конец света для одной отдельно взятой семьи, то что  же
мне делать?
   Баронет неласково глянул на зятя своим змеиным глазом.
   - Вопрос неверен, - сказал он. - Вопрос  звучит  таким  образом:  кто
виноват?
   - Вы, вы хотите сказать, что я виноват в том, что Вика превратилась в
дракона и улетела?!
   - Хочу, - просто  сказал  Баронет  и  полюбовался  блеском  камней  в
запонке.
   - А на каком основании...
   - А на таком. И не перебивай меня, дорогой зятек, я тебя в  пять  раз
старше! Ты до чего жену довел?! Во что  превратил  ее  жизнь?  Пока  ты,
извиняюсь, просиживаешь  зад,  создавая  свои  романы,  она  воспитывает
детей, стирает белье, наводит лоск во всей  квартире,  готовит  обеды  и
ужины...
   - Протестую! - возопил Авдей. - Готовлю я! То, что готовит Вика, едой
назвать  невозможно.  У   нее   генетически   не   заложены   кулинарные
способности!...
   - Ага! - тоже возопил Баронет. - Так ты ее еще  и  критиковал  небось
каждый день почем  зря!  Бедной  девочке  даже  пришлось  устроиться  на
работу, чтобы не слышать твоего постоянного брюзжания о  том,  какой  ты
гений и какая она посредственность. А еще у нее, наверное, даже не  было
карманных денег на помаду, крем-депилятор и  гигиенические  тампоны!  Ты
эгоист, тиран и деспот, Белинский!
   У Авдея от возмущения заполыхали уши.
   - Ничего подобного! Всеми  деньгами  в  семье  распоряжалась  она!  Я
позволял ей абсолютно все! Даже пользоваться моим ноутбуком и пеной  для
бритья! И хозяйство Вику вовсе  не  напрягало,  она  даже  любила...  им
заниматься. Иногда. И на работу пошла просто от скуки...
   - От скуки? Вот оно, ключевое слово! Так почему же ты сделал ее жизнь
скучной, а, поэт-прозаик?!
   - Да я не то хотел сказать, - поморщился писатель. - Может, вся  беда
в том, что нам обоим наша спокойная семейная жизнь показалась пресной.
   - Par bleu! - ругнулся маг на службе у закона. -  Вот  она,  нынешняя
молодежь: пресытившись благами цивилизации, начинает пороть ахинею!
   - Казните меня! -  взорвался  Авдей.  -  Давайте!  Дурака  я  свалял,
пожаловавшись Вике на то, что приключений мне в жизни не хватает!
   - Это точно. Настоящий мужчина  никогда  не  жалуется  на  отсутствие
приключений. Тем более - любимой женщине. Вот  она  и  устроила  тебе...
развлеченьице.  И  себе,  кстати,  тоже...  Наверняка  ей,  как  ведьме,
приходилось туго в годы вашей совместной жизни.  Я  же  знаю  Вику,  она
сроду не станет ворожить, если  знает,  что  это  кому-то  действует  на
нервы.
   - Я ей ни в чем не препятствовал! Она сама дала слово, что не  станет
колдовать в доме...
   - Допустим. - Вермут "Феллини" снова красиво заискрился в бокальчике.
- Ты ей не препятствовал. Но и не  приветствовал.  Верю,  Вика  даже  не
намекала, что, допустим, хотела бы отправиться на шабаш. Или  поворожить
каким-нибудь своим  подружкам.  Она  не  левитировала  по  комнатам,  не
двигала взглядом кастрюли с борщом и  не  воспламеняла  газовую  горелку
щелчком пальцев. Верю. Я сам всегда ругал ее за  пристрастие  к  мелкому
бытовому волшебству... Но ты знаешь, когда мы приезжали к  вам  в  гости
полгода  назад,  мне  показалось,  что  в  Вике   не   осталось   ничего
ведьмовского. Что передо мной сидит  красивая,  ухоженная,  обеспеченная
всем в этой жизни женщина, просто  женщина...  Убившая  в  себе  главное
ведьмовское качество: видеть этот мир таким, каким  хочется,  и  ощущать
себя в нем свободной. Она разучилась летать, полюбив  тебя,  -  закончил
Баронет и сделал большой глоток.
   - Это... не правда.
   - Это правда. Может быть,  на  самом  деле  все  выглядело  не  столь
ужасно. Ты  писал  книги  или  валялся  на  диване,  читая  труды  своих
собратьев по перу, а она незаметно суетилась вокруг, возилась  с  детьми
(чтоб не мешали тебе творить), правила  твои  рукописи  перед  тем,  как
сдать их в  издательство,  отглаживала  рубашки,  чтобы  ты  блистал  на
очередном писательском конгрессе (или как это у вас  там  называется)...
Возможно, что ее вполне устраивала  роль  жены  писателя,  этакой  Софьи
Андреевны Толстой, и она сама стала относиться к своим способностям, как
к чему-то малоприятному, но неизбежному, вроде кариеса... Но если Вика и
забыла о своей Силе, то Сила не забыла о ней! Ведьма не может  перестать
быть ведьмой только потому, что у нее дети и муж и она их любит  больше,
чем самое себя, больше, чем собственную свободу и Силу! Ты  замечательно
пользовался ее любовью, но в какой-то момент перестал ее любить сам.
   - Это не правда! - повторил Авдей.
   - Тогда почему она сумела превратиться в дракона? Ты хоть  понимаешь,
что обычная природная ведьма на это в принципе неспособна? Откуда  в  ее
сознании взялся именно этот образ?!
   - Ну конечно! Это же я, мерзавец-муж, дракон-эксплуататор, который ее
замучил! Это вы хотите сказать?!!
   - Будешь орать на меня, заколдую, - спокойно сказал тесть. -  Я  тебе
не безропотная супруга и не читатель-фанат.
   - Это кого ты тут заколдовывать решил, самурай недоделанный?!
   Авдей страдальчески охнул. Мало ему  тестя,  так  теперь  из  детской
явилась еще и теща. Вдвоем они его совсем доконают... Татьяна Алексеевна
пропажу дочки Авдею не простит!
   - Авдюша, -  задушевно  сказала  полковничиха  в  отставке  и  как-то
ободряюще похлопала терзаемого сомнениями зятя по плечу, - ты не  слушай
этого старого бандита.  Заколдует  он!  Я  вот  тебе  заколдую!  Что  ты
доводишь до стресса бедного мальчика?!
   Авдей только и мог, что хлопать глазами: теща грозила  тестю  изящным
кулаком, унизанным драгоценными перстнями,  и  сверкала  очами  не  хуже
своих драгоценностей! Особенно писателю в возрасте тридцати с лишком лет
понравилось, как ласково  теща  назвала  его  "бедным  мальчиком".  Вика
права: мужчины любят, чтобы их жалели и гладили по шерстке, это у них, у
мужчин, просто входит в обязательный хромосомный набор.
   - Танюша, - театрально развел руками Баронет.  -  Я  тебя  просто  не
понимаю. Речь идет о безопасности твоей единственной дочери!
   Татьяна Алексеевна согнала Баронета с  кресла,  затребовала  себе  из
шкафика-бара мартини и коробку с остатками