лого пассажира в длинном платье,
похожем на монашеское, и черной докторской шапочке. Гондольер
медленно подвел свою ладью к трапу. Перед Антонио блеснули
золотом выпуклые буквы надписи: "Толоса". Полнотелый синьор в
докторской шапочке спустился с палубы в гондолу. Балансируя с
трудом, корабельный пассажир нырнул в кабину и... угодил прямо в
объятия графа Паоло, распростертые ему навстречу.
   - "Вилла дей Фиори!" - крикнул доктор Буотти гондольерам.
   Черная ладья понесла своих пассажиров на взморье, к загородной
вилле графа д'Эльяно. Она славилась своим садом, где цветы,
кусты, деревья и травы были подобраны так искусно, что,
отражаясь в прудах или фонтанах, они как бы окрашивали воду: с
одного берега вода в пруде отливала тонами малахитовой зелени, с
другого казалась голубой или нежно-лиловой. В этой сложной игре
света и красок оживали мраморные фигуры наяд. Чудилось, что эти
нагие красавицы лишь на мгновение замерли в своих стыдливых
движениях и готовы ускользнуть от нескромного взгляда в густую
прибрежную зелень. А живые лебеди на воде будто застывали и
казались изваяниями из камня Каррарц.
   По дороге к вилле граф горько жаловался синьору Буотти на свои
старческие немощи.
   - Последние дни вынужденного одиночества и тревожного
ожидания были для меня особенно тягостными, мой друг, - говорил
старик. - Я еще боюсь верить в ваш успех. Мне все казалось, что я
не доживу до нынешнего дня и что вы понапрасну лишали меня
вашего общества.
   - Сегодня вы убедитесь, эччеленца, как ошибочна была вся
ваша "восточная философия". Я всегда верил в свои предчувствия,
и, к счастью, самые смелые надежды оправдались! Теперь, когда
синьора Луис эль Горра окончательно убедила вас, что Чарльз и
Изабелла являются вашими родными внуками...
   Ваволнованный этими словами, синьор Паоло задышал чаще, и
Антонио Карильо знаком предостерег богослова, чтобы тот не
подвергал ослабевшее старческое сердце чересчур сильным
испытаниям.
   Наконец гондола причалила, и небольшой остаток пути до виллы
граф проделал на носилках. Одолеть восемь пологих мраморных
ступеней крыльца синьору Паоло было труднее, чем Сципиону
[Сципион - древнеримский полководец; в Третьей
пунической войне овладел Карфагеном и разрушил его]
овладеть стенами Карфагена, но старик поднялся по лестнице сам,
отвергнув даже помощь Антонио Карильо.
   В средней гостиной, выдержанной в янтарных тонах сиенского
мрамора, доктор Буотти усадил графа в кресло. Антонио Карильо
укрыл пледом ноги старика. Томазо Буотти попросил разрешения на
несколько минут удалить синьора Антонио из гостиной.
   - Нет, нет, пусть Антонио останется здесь, со мной. Не вы ли
сами, мой друг, поручили меня заботам этого милого молодого
человека? Он был так терпелив, так приветлив и весел, что стоил
один целой сотни докторов медицины.
   - Эччеленца! Простите нам, мне и Антонио, один
непродолжительный обман. Он был вынужденным, ибо я решил с
научной тщательностью проверить все открытия и догадки, прежде
чем сообщить вам истину...
   Голос Буотти был так торжественно-приподнят и отражал столь
сильное душевное волнение, что у старика затряслись руки.
   - Не останавливайтесь на полпути, мои друзья, - произнес граф
умоляюще. - Какова же истина, которую вы хотите открыть мне, мой
дорогой доктор Буотти?
   - Синьор Паоло, вы видите перед собою молодого человека,
который родился, можно сказать, на моих глазах, в той семье, где
вырос и воспитался ваш сын, Джакомо Молла. Перед вами - синьор
Антони Ченни! Он близко знал синьора Джакомо. А в продолжение
последних тревожных недель он втайне оберегал вас от иезуитских
козней.
   - Антони Ченни? - медленно переспросил старый граф. - Сын
рыбака Родольфо с Капри? Мальчик мой, помнишь ли ты моего
Джакомо?
   - Я помню его, синьор Паоло, - отвечал Антони, - только...
   - Договаривай, мой мальчик! Скажи мне, вспоминал ли Джакомо
когда-нибудь о своем... отце? Или сердце его
было всегда полно ненависти ко мне? Неужели мне
суждено умереть без прощения единственного сына?
   У Антони сжалось сердце. Он поцеловал старческую
руку, но спасительница-ляжь никак не шла ему на помощь.
   - Ваши внуки от всей души прощают вам стародавний
грех против их родителя, - нроговорил за Антони доктор
Буотти. - Сейчас вы обнимете их, синьор.
   - Поспешите, друзья мои, ибо силы мои кончаются!
Внуки мои... где они... я боюсь умереть...
   Доктор Буотти открыл двери в соседний зал. Там, за
дверью, несколько человек, затаив дыхание,
прислушивались к происходящему в гостиной. Граф Паоло различал
осторожные шаги.
   - Эччеленца! - прозвучал голос Буотти. - О, как вы счастливы в
вашем потомстве! Превозмогите недуг, соберитесь с силами!
Смотрите, синьор, вот ваше бессмертие!
   У самого доктора Буотти стояли в глазах слезы, крупные, как
виноградины. Он повернулся к дверям.
   - Входите все, друзья, входите, синьор Карлос д'Эльяно, и вы,
синьорита Изабелла. Эччеленца, перед вами брат и сестра, Карлос
и Изабелла, родной сын и родная дочь синьора Джакомо. Обнимите
ваших внуков, эччеленца, они достойны, чтобы вы гордились ими!
   В радостном приливе животворных сил старик приподнялся в кресле,
встал на ноги и сделал шаг иавстречу своим внукам. Он оперся на
плечо доктора и смотрел на Изабеллу и Чарльза прояснившимся, не
отуманенным взором.
   Чуть склонив головы, стояли перед ыим юноша и девушка
редкостной, чистой красоты. Уже не нужно было ни юристов, ни
доказательств, ни медальонов! Два живых лица видел перед собой
старый Паоло д'Эльяно, и в обоих сквозили и повторялись черты
маленького Джакомо Молла, его несчастной матери Франчески и...
самого синьора Паоло!.. Одинокий старик, жертва стародавнего
обмана, вдруг увидел себя в кругу тех, о встрече с которыми
думал всю жизнь, не смея даже надеяться! И эти родные, совсем
йные люди, эти взрослые дети, вдобавок прекрасны! У них светлые,
чистые лица, в них нет ни тени корысти, раболепия, ожидания
подачки... Счастливая минута, самая счастливая за все последние
десятилетия!
   Одного за другим старик обнял и перекрестил обоих своих
внуков. Он клал им руки на плечи, заглядывал в глаза и целовал
их нежным поцелуем первой встречи...
   Наконец, вспомнив о том, кому он обязан этой встречей, старик
обернулся к Буотти, хотел произнести какие-то новые слова
благодарности вернейшему из друзей... и не успел. Волнение
старика оказалось чрезмерным, дряхлое сердце не выдержало!
Минута первой встречи стала и минутой последнего прощания внуков
с их дедом.
   Когда умирающего подняли и перенесли на диван, рука его еще
поднялась для крестного знамения, а губы разжались, чтобы
прошептать последние слова:
   - Я прощен и умираю счастливым! Дети, не забывайте меня!
   Люди молча склонились над его ложем. Он еще дышал, но лицо его
уже становилось прозрачным и белым. Исчезла старческая
расплывчатость черт. Они обострились и стали четкими.
Удивительное сходство Чарльза и Изабеллы с их дедом обозначилось
еще резче, когда седая голова графа Паоло неподвижно замерла на
подушке, как гипсовая маска.
   Еще два человека, торопливо крестясь, приблизились к ложу.
Синьора Эстрелла Луис опустилась на колени у изголовья, когда
пальцы Изабеллы уже легли на неподвижные полуопущенные веки
покойного. Старая синьора прошептала слова молитвы. Ее сын,
капитан Бернардито, молча поцеловал скрещенные руки графа Паоло
и тихо вышел из обители смерти.
   Весть о кончине графа д'Эльяно повергла в горе многих
обитателей Мраморного палаццо.
   Гроб с телом графа, доставленный во дворец, стоял на высоком
постаменте в самом большом из залов нижней дворцовой анфилады.
Все предметы искусства были вынесены, и лишь портреты графини
Беатрисы и самого графа д'Эльяно украшали две противоположные
стены.
   Людской поток в залах был нескончаем. В течение двух дней вся
Венеция прощалась с прахом одного из своих старых меценатов, В
величественной скорби стоял у гроба, плотно сжав тонкие губы,
патер Фульвио ди Граччиолани. Многие венецианцы узнали и доброго
доктора Томазо Буотти, о котором говорили, что он попал на
похороны прямо с корабля.
   Огромная толпа народа запрудила берега канала, когда
погребальная процессия проследовала на гондолах к площади
Святого Марка. Сам дож Венеции возложил в соборе венок на граб с
прахом старого вельможи и произнес траурную речь. В тот же день
тридцать священников во главе с кардиналом опустили гроб синьора
Паоло в фамильный склеп и установили его рядом с мраморным
саркофагом графини Беатрисы.
   После похорон, ранним вечером, в Мраморное палаццо стали
собираться люди, получившие приглашение присутствовать при
вскрытии завещания. В том зале, где паркет еще хранил следы
вынесенного постамента, слуги установили кафедру.
   Душеприказчики графа разослали более ста приглашений. Не
меньшее число гостей прибыло во дворец по приглашениям патера
Фульвио и доктора Буотти. Среди этого множества светских и
духовных лиц, важных сановников и красивых дам находилось немало
простых смертных, проникших в палаццо из любопытства. Эти
"малозначащие" гости ухитрились воспользоваться протекцией
дворцовых слуг, чтобы впоследствии с важностью рассказывать
домочадцам о своем участии в ареопаге первых имен республики.
   Блестящее собрание возрастало с каждой минутой. В нижней
анфиладе залов дворца запах ладана, хвои и свечей уже смешался с
ароматом духов и легким дымком итальянских сигарет. В залах
мелькали расшитые мундиры, шелковые рясы, черные сутаны,
траурные вуалетки, пышные эполеты, перья, ленты и перевязи.
Присутствовал папский нунций и высшие должностные лица.
Служитель Джиованни Полеста проводил к одному из почетных кресел
престарелую синьору Эстреллу Луис, прибывшую по приглашению
душеприказчиков.
   Позади пяти рядов бархатных кресел стояли стулья, обитые
красным плюшем; предназначались они для "господ попроще". И,
наконец, притиснутые уже почти к самой дальней стене, тянулись
ряды простых жестких стульев, доставшихся в удел вовсе
"малозначащим" гостям. Между этими последними рядами стульев
почти отсутствовали проходы, и люди, разместившиеся здесь,
лишались возможности двигаться.
   В крайнем ряду этих жестких стульев, в самом дальнем уголке
залы, прижатая вплотную к мраморному бюсту графа Паоло, сидела
небольшая группа иностранцев, одетых весьма скромно. Синьор
Буотти мимоходом пояснил патеру Фульвио, что эти иностранцы
являются пассажирами корабля, на котором доктор вернулся и
Венецию. Днем эти дорожные знакомые доктора присутствовали на
похоронах.
   Когда в зал вошли юристы, писцы и седовласый графский
нотариус, разговоры смолкли. Только невежливые иностранцы еще
продолжали шушукаться в своем углу.
   - Посмотри-ка на патера Фульвио, - шепнул Бернардито своему
названому сыну, которого величал теперь не иначе, как доном
Карлосом. - Видит бог, я не вспоминал о графских миллионах, когда
наблюдал из-за дверей за вами и добрым синьором Паоло, но сейчас
я испытываю досаду. Дорого нам стоило уберечь сердце графа от
последнего потрясения!
   - Бог с ними, с этими миллионами, отец! Иезуиты получили
документ британского лжемилорда, и старик не узнал, как
насмеялся над ним его Джакомо! Он поверил, наш бедный дед Паоло,
что Грелли давно погиб. Перед концом он утешился, и слава богу!
   - Смотри, смотри, - не унимался Бернардито, - у святых отцов
даже искры в глазах прыгают от жадности. Шесть миллионов,
подумать только! Не уйти ли нам отсюда, мальчик? Я боюсь, что не
выдержу! Меня так и тянет на старое... Эх, влепить бы этому
Фульвио одну горячую в переносицу - и паруса на реи!
   - Тише! - пронеслось по залу. - Тс-сс!
   Огромный пакет, опечатанный пятью красными сургучными
печатями, был извлечен из шелкового платка. Нотариус с поклоном
вручил пакет духовнику графа. В зале стало так тихо, что даже
шорох кусочков сургуча, упавших на пол, разнесся до самых
крайних уголков анфилады.
   Фульвио ди Граччиолани надменно взглянул на очень бледного
доктора Буотти, смиренно стоявшего в стороне, в одной группе с
нотариусом и писцами. Раздался треск разрываемой обертки, и в
руках у патера Фульвио оказался большой голубоватый лист
гербовой бумаги, с пространным текстом, несколькими подписями и
печатями.
   Люстра, сиявшая девятью десятками свечей, висела прямо над
кафедрой. Чтобы не застилать бумаги тенью собственной головы,
патер Фульвио сделал шаг назад и начал читать размеренным,
торжественным голосом:
   - "Я, наследственный и потомственный дворянин Венецианской
республики, член Большого Совета, граф Паоло Витторио Альберто
Джорджио д'Эльяно, находясь в здравом уме и твердой памяти,
движимый чувством раскаяния в своих прегрешениях перед господом
и людьми, любовию к своему дорогому отечеству и стремлением к
справедливости, выражаю настоящим свою волю касательно судьбы
всего моего движимого и недвижимого имущества после моей, уже
недалекой, кончины.
   Я завещаю принадлежащий мне в Венеции Мраморный дворец со
всеми его художественными и научными собраниями моему родному
городу Венеции, с тем чтобы управление дворцом-музеем до тех пор
осталось в руках нынешнего хранителя собрания, высокоученого
доктора Томазо Буотти, пока он сам не пожелает снять с себя эту
должность".
   При чтении этого места чело патера Фульвио ди Граччиолани
омрачила легкая тень, но он отыскал глазами доктора Буотти и
изобразил на лице сладчайшую из улыбок. Буотти, в свою очередь,
отвечал очень вежливым поклоном.
   - "Все мое остальное движимое и недвижимое имущество, за
вычетом указанных ниже статей единовременного или постоянного
расхода, я распределяю следующим образом:
   Земли и поместья, расположенные на юге Франции, в Ломбардии,
Генуе и самой Венеции, кроме Мраморного палаццо и "Виллы дей
Фиори", и мои денежные средства, помещенные в ценные бумаги на
сумму два миллиона скуди, я оставляю моему внуку графу Карлосу
д'Эльяно, воспитаннику испанского синьора Бернардито Луиса,
носившему доселе условные имена Алонзо де Лас Падос и Чарльз
Чембей".
   Парики, тонзуры и прически дам, видимые залу над спинками
кресел перед кафедрой, пришли в движение. В зале зашелестел
приглушенный шепот. Глаза патера Фульвио беспокойно забегали по
всему листу. Группа иностранцев в углу, около бюста графа Паоло,
пришла в волнение. Старый синьор в морском камзоле энергично
жестикулировал, шептался с соседями и потрясал трубкой, зажатой
в кулаке.
   - "Сокровища потайного подвала Мраморного палаццо,
содержащего драгоценные каменья и фамильное серебро, общей
стоимостью в полмиллиона скуди, передаю моей внучке Изабелле в
виде свадебного подарка ко дню ее бракосочетания с виргинским
эсквайром мистером Реджинальдом Мюрреем.
   Введение в права наследства моих внуков, Карлоса и Изабеллы, я
поручаю стародавнему доверенному лицу моей семьи синьоре
Эстрелле Луис эль Горра и совместно с нею моему другу и
благодетелю синьору Томазо Буотти, коим завещаю: первой, то есть
синьоре Луис, сумму в сто тысяч скуди, а второму - мою
венецианскую пригородную виллу, именуемую "Вилла дей Фиори"...
   По мере того как натер Фульвио ди Граччиолани оглашал этот
документ, голос его становился все более глухим и хриплым.
Епископ, глава тайного трибунала святейшей инквизиции в
республике, застыл в кресле. На епископских губах окостенела
улыбка, похожая на оскал черепа... О, как хорошо понимал
духовник графа, сколь мало добра сулит ему эта улыбка
инквизитора!..
   Патер Фульвио с огромным трудом сохранял присутствие духа. Он
мельком пробежал глазами остаток текста. Буквы прыгали, будто
повинуясь ритму его пульса. Они исполняли дикий балет отчаяния,
чудовищный танец смерти! Усилия многих десятилетий рушились...
Лоб чтеца покрылся блестящими капельками испарины. Прыгающие
буквы сложились наконец в некое длинное имя... Оно мелькнуло в
следующем обзаце текста. Это было имя самого патера Фульвио...
   Священник вгляделся в бумагу... Нет, продолжать рымеренное
чтение он был уже не в состоянии. Произошла томительная пауза,
во время которой патер Фульвио ди Граччиолани делал жесты, как
бы отыскивая очки...
   Старший из душеприказчиков, синьор Умберто Гротто, заметил
затруднительное положение графского духовника и приблизился к
кафедре под люстрой.
   - Зрение несколько изменяет мне, - пробормотал патер Фульвио.
   Бумага едва держалась в его руках. Он, не глядя, сунул ее
старшему душеприказчику. Тот с поклоном принял документ. Иезуит
сошел с кафедры и окинул зал невидящим взором. Двинуться к
дверям он не мог - плотная толпа слуг загораживала выход из
залы. Второй душеприказчик подвел священника к пустующему
креслу, и патер Фульвио тяжело плюхнулся на бархатное сиденье,
спиной к притихшей аудитории. Старший душеприказчик оглашал
дальнейший текст:
   - "Сумму в пятьсот скуди оставляю моему духовному отцу,
патеру Фульвио ди Граччиолани, для покрытия расходов, связанных
с его переездом в прежнее легатство, откуда он некогда прибыл в
наш дом".
   От неслыханного оскорбления иезуит содрогнулся. Даже видимая
залу лысина патера приобрела лиловый оттенок.
   - Пятьсот скуди, чтобы убраться к черту! - шепнул Чарльзу
восхищенный Бернардито. - Сынок! Этот доктор Буотти вдвое хитрее
меня! А каким добродушным простаком он глядит, черт побери мою
душу! Как он обтяпал все это дельце! Каррамба!
   Потрясенные наследники с трудом слушали чтеца, еле-еле
улавливая заключительные волеизъявления завещателя.
   Сто тысяч скуди граф оставил в пользу сирот приюта святой
Маддалены во францисканском монастыре близ Ливорно. Наконец,
следовали небольшие пожертвования церквам и благотворительным
заведениям Венеции.
   Когда весь текст завещания был оглашен, зал загудел, как
потревоженный в улье пчелиный рой. Патер Фульвио покинул зал,
как только замолк голос чтеца и посторонились слуги в дверях.
Кардинал удалился, еле кивнув душеприказчикам. За ним последовал
и епископ.
   Длинные вереницы гондол, носилок и пешеходов потянулись во
всех направлениях по прилегающим каналам, уличкам и мостикам.
   В залах Мраморного палаццо стало тихо. Слуги гасили парадные
люстры. Патер Фульвио затворился один в своей опочивальне.
   Усталый Джиованни запер наружные двери парадного вестибюля, а
синьор Томазо Буотти впустил с черного хода четырех дюжих
полицейских стражников. Доктор шепнул им несколько слов и
многозначительно кивнул на запертую дверь личных покоев
графского духовника. Обезопасив таким образом дворец, ставший
общественным музеем, от всякого рода неожиданностей, доктор
Буотти вернулся к своим друзьям.
   - Эччеленца Карлос и синьорита Изабелла, - сказал он весело,
- позвольте поздравить вас, друзья мои!
   Доктор держал в каждой руке по бокалу шампанского. Друзья
выпили их, уже не опасаясь белых крупинок патера Фульвио ди
Граччиолани.
   Когда отзвучали первые краткие застольные речи, весьма
торжественные и весьма прочувствованные, капитан Бернардито
повернулся к своему соседу, доктору Буотти. Эти два лица
занимали самые почетные места за столом - честь, которую охотно
уступили им молодые наследники.
   - Бога ради, объясните же мне скорее, синьор Буотти, как вам
удалось сыграть такую злую шутку с отцами-иезуитами? Никто не
ожидал подобного исхода! Ведь граф исправил завещание и устранил
оговорку. Иезуиты были уверены, что все достанется им одним!
   - Видите ли, успокоив "тайным письмом", привезенным в Венецию
Мортоном, опасения иезуитов, я встретился с графом, которого
через Антони известил о своем приезде. Во время прогулки графа
на взморье я сообщил ему, что через две недели в Венецию
прибудет старый друг графа Паоло д'Эльяно, синьора Эстреллы
Луис, чтобы убедительно подтвердить синьору Паоло полный успех
розысков. "А вскоре, - сказал я графу, - вы обнимете ваших внуков
- Чарльза и Изабеллу, которые прибудут с кораблем из-за границы".
   Мне пришлось солгать графу Паоло лишь относительно фамилий и
возраста Чарльза и Изабеллы, чтобы не упоминать имени милорда
Ченсфильда. Старик мог не вынести