за судно?"
   Матросы посмотрели на меня, и мой потрепанный вид вкупе с
простреленной шляпой расположил их в мою пользу.
   "Это калоша старого Каридаса, - пояснил мой собеседник, - с
позволения сказать, шхуна. При Александре Македонском была еще
совсем как новенькая. Называется "Светозарная".
   "Если тебе нужно навострить лыжи, - добавил второй матрос, - то,
может быть, ты еще застанешь ее в Малой бухте. Она берет там
каких-то пассажиров".
   Матросы объяснили, что неподалеку от большой гавани имеется
еще маленькая укрытая бухта, куда заходят лишь мелкие суда.
   Несмотря на сильную усталость, я зашагал в указанном мне
направлении. Матросы снова меня окликнули:
   "Эй, друг, в бухте ты можешь не найти шлюпки! Иди в порт и
отправляйся на какой-нибудь шаланде".
   Я последовал доброму совету и вскоре на неимоверно грязной
греческой шаланде под рваным парусом уже огибал портовый мол
древней афинской пристани. Ветер у берегов был слаб, и мы
двигались медленно. Среди выступов скалистого побережья я
временами различал темнеющий мыс, за которым и была бухта.
Против нее, в море, стояло небольшое судно с двумя фонарями на
мачтах. До него оставалось уже менее двух кабельтовых, как вдруг
из-за мыса показался силуэт лодки. Два человека сидели на
веслах, а на корме чернели еще какие-то фигуры и узлы. Лодка
держала к судну с двумя огнями. Вслед за ней из глубины темной
бухты вынырнула вторая лодка. В ней сидел только один гребец,
работавший веслами изо всех сил. Гребец громко окликнул первую
лодку, приказывая ей остановиться.
   Голос я узнал сразу. Это был Каррачиола! С передней лодки ему
ничего не ответили. Она пошла еще быстрее, преодолевая последние
ярды до судна. Тогда одиночный гребец бросил весла и вскинул
ружье. Одновременно со звуком выстрела кто-то охнул, и передняя
лодка завертелась на месте. Я видел, как преследователь опять
налег на весла, а на носу его шлюпки поднялась вторая фигура с
ружьем, до сих пор скрывавшаяся. Спутник Каррачиолы тоже
выстрелил по беглецам. Вспышка озарила лицо датчанина Оге
Иензена. В ответ раздался пистолетный выстрел с большой лодки.
   Я тоже выхватил пистолет и с расстояния в сотню футов
скомандовал: "Руки вверх!". По-видимому, трехлетняя привычка
слышать в темноте мой голос с мостика "Ориона" и беспрекословно
подчиняться ему подействовала на обоих преследователей
автоматически. Иензен бросил ружье, а Каррачиола оставил весла.
   "Лейтенант Уэнт, это вы? - крикнул итальянец изумленно. - Не
стреляйте, помогите мне задержать бандитов!"
   "Сам ты бандит! - вырвалось у меня. - Стой, негодяй!"
   Однако Каррачиола предпочел избежать объяснений и пустился
наутек. Тем временем суденышко Каридаса приняло на борт всех
пассажиров с первой лодки и, поставив паруса, стало быстро
удаляться от берега. Преследовать Каррачиолу было бесполезно, но
и догнать шхуну Каридаса уже не было возможности...
   Я сунул в карман бесполезный теперь пистолет и велел своему
греку править назад, к гавани Пирея. Здесь я не дал себе ни часу
отдыха, нашел более поместительную шаланду, погрузил на нее свой
единственный чемодан и в полдень отплыл на нанятом суденышке в
Марсель...
   Рассказчик умолк... Трубка его давно погасла, и Уэнт
машинально пожевал остывший мундштук. Эмили Мюррей осторожно
гладила руки старой синьоры. Никто не пошевелился, не проронил
ни слова. Уэнт внял этой молчаливой просьбе и вынул пустую
трубку изо рта...


   - Что ж, - продолжал рассказчик, - смею заверить вас, господа,
что плавание по морю на рыболовной шаланде - занятие, не похожее
на свадебное морское путешествие... Но не стану утомлять вас
подробностями. После короткой стоянки у берегов Сицилии мы
пересекли Тирренское море, и здесь - увы! - нас обогнала шхуна
"Удача". На одиннадцатые сутки после выхода из Пирея мы
пришвартовались у марсельского пирса.
   Я осведомился, не стоит ли здесь "Удача", и с беспокойством
узнал, что шхуна пробыла в Марселе часа два, взяла пресной воды
и отбыла на запад. Справки о шхуне "Светозарная" результатов не
дали - такой корабль, по сведениям портовых властей, не бросал
якоря в этой оживленной гавани.
   В глубоком раздумье я пошел в город, уже залитый весенним
солнцем, пыльный, шумный и всегда переполненный массой
праздношатающегося люда.
   Проходя по базару, я увидел толпу зевак, окружившую бродячего
фокусника. Что-то заставило меня подойти к этой толпе, и я
увидел подростка лет тринадцати в турецкой феске и маленькую
мартышку, выделывавшую действительно уморительные фокусы.
Зрители гоготали и в феску мальчика полетело довольно много
монет, когда, окончив представление, он обошел толпу.
   Я бросил ему небольшую золотую монету, и мальчишка тотчас
выкватил ее из кучки меди и серебра. Ловко прикусив монету, он
опустил ее в карман и взглянул на меня. Мартышка сидела у него
на плече, клетка стояла на земле, народ расходился, а мы в упор
смотрели друг на друга. Я узнал своего пирейского преследователя
на муле, узнал мартышку из дома Каридаса и сразу решил не
упускрыть этого маленького человечка. Для начала я крепко
схватил его за руку.
   "Не вздумай-ка опять стрелять в меня из пистолета, чертенок, -
шепнул я ему, - и не пробуй ускользнуть, а то я подниму на ноги
полицию. Послушай, дружок, я хочу с тобой серьезно поговорить.
Меня зовут лейтенант Уэнт. Не бойся меня, я не думаю тебя
задерживать".
   При звуке моего голоса и имени мальчишка несколько ободрился и
перестал осматриваться в поисках лазейки.
   "Дай мне слово, что ты не удерешь, - сказал я, - тогда мы с
тобой пойдем в таверну и поговорим за столиком".
   "Ладно", - примирительно ответил мой пленник, усадил обезьяну в
клетку, и мы зашагали по улице.
   Под тентом открытого кафе, среди свежей майской зелени, мы
сели за столик.
   "Как тебя зовут?" - спросил я.
   "Луиджи".
   "Послушай, друг мой Луиджи, называть тебя я могу хоть
мартышкой, коли ты желаешь скрыть свое настоящее имя, но уж если
ты намереваешься врать, то делай это умеючи. Сам я родом из
Бультона".
   Мальчишка побледнел и, наверно, улизнул бы, если бы я
пребольно не ухватил его под столом за ногу.
   "Сиди! - приказал я властно. - Дело идет о жизни и смерти
близких мне людей. Скажи прямо: знаешь ли ты что-нибудь о
синьоре Эстрелле Луис и маленьком Диего?"
   Мальчишка хмуро уставился в тарелку и упрямо молчал. Я
продолжал его уговаривать.
   "Ты, наверно, думаешь, что я хочу зла этим людям? Пойми, я
прибыл из Англии, чтобы спасти их от руки убийц. Один раз это
удалось мне в Пирее. Скажи мне: Диего и синьора сейчас в
Марселе? Я должен увезти их в Америку".
   Собеседник мой боролся между чувством недоверия и желанием
оказать услугу своим друзьям. У меня уже возникла догадка, что
мальчик с обезьянкой, сопровождавший в Бультоне поджигателя
верфи, и мой собеседник - одно лицо. Фернандо мог сообщить
своему юному помощнику адрес семьи Бернардито... Я решил идти в
открытую.
   "Вот что, Луиджи Мартышка или Веснушчатый Нос: я отлично знаю,
кто ты такой. Ты беглец из школы мистера Чейзвика, участвовал в
поджоге верфи, и зовут тебя Томас Бингль. Обезьяна выдает тебя.
Коли хочешь, я могу и тебя забрать в Америку вместе с Диего.
Тебе опасно оставаться в Европе, где рыщут агенты Райленда. Я
помогу тебе, хотя ты чуть не застрелил меня на задворках дома
Каридаса".
   Сначала Том заерзал на стуле, с тоской поглядывая по сторонам.
Потом его сомнения рассеялись. Он ожесточенно воткнул вилку в
жаркое, решив, что сдержанность можно приберечь для другого
случая.
   "Так-то лучше, - сказал я, смеясь. - Теперь веди меня скорее к
друзьям, пока шхуна "Удача" не пожаловала в Марсель следом за
вами".
   Об остальном, господа, о нашей сердечной встрече с синьорой
Эстреллой Луис, позвольте не рассказывать, вы сами прекрасно
представляете себе эту встречу, а я... не мастер говорить вслух
о трогательных вещах... Скажу только одно, мистер Альфред
Мюррей: после всего пережитого синьорой и мальчиком я хотел бы
иметь уверенность, что прошлое никогда не повторится, и для
этого, мистер Альфред, нельзя слишком полагаться на здешнюю
глушь и отдаленность. У Грелли руки длинные, и он боится нас
всех... Нужно и здесь не забывать об этом!
   - Ну, что вы, Эдуард! - засмеялся Альфред Мюррей. - Сюда, на
край света, не дотянуться ничьим длинным рукам! Забудем, друзья,
о пережитых опасностях. Мы безбожно утомили нашего рассказчика,
Эмили! Пора спуститься в столовую и еще раз отпраздновать
радостную встречу друзей!


   Когда весь кружок слушателей Уэнта перекочевал вниз, в уютную
столовую с верандой, была уже ночь. В окна, занавешенные кисеей,
лился прохладный аромат ночи, мотыльки бились о дрожащую кисею,
какие-то ночные птицы подавали из лесу свои голоса. Все общество
уселось за столом.
   - Теперь, Эдуард, поведайте нам о "добром старом Бультоне", -
попросил Мюррей.
   И как поживает мистер Паттерсон, - добавила Эмили.
   - Паттерсон? Он стал простой пешкой на шахматном столике
Грелли. Пожар верфи всецело отдал его в руки Грелли, и новая
бультонская верфь возродилась уже под флагом "Северобританской
компании".
   - А мистер Ленди, старый банкир?
   - Скончался от апоплексического удара, совершенно неожиданно.
Банк тоже перешел в руки лжевиконта:
   Грелли оказался его крупнейшим акционером. Он постепенно
становится хозяином в графстве.
   - Скажите, а какова судьба бедной Доротеи Ченни? Она все еще
в Ченсфильде или...
   - Судьба Доротеи и ее брата Антони была жестокой. Ченсфильд
они давно покинули, и я только случайно узнал об этих людях.
Подробности вы услышите завтра, у Томаса Бингля. Он встретил
брата и сестру Ченни в Неаполе, где их и постигла злая участь...
   - Что произошло с ними, расскажите, Эдуард! Я всегда
относилась хорошо к ним обоим, и все обитатели мрачного
Ченсфильда любили Антони и Доротею, - взмолилась леди Эмили.
   - Так вот, судьба неожиданно свела их с нашим славным
мальчуганом Томасом. После поджога верфи мальчишка прибежал
домой, схватил клетку с обезьяной и удрал в порт. Проскользнув
на итальянскую шхуну, мальчик спрятался в трюме и был обнаружен
командой только в Гавре. Мальчишка полюбился экипажу и остался
юнгой на этой шхуне. Когда судно зашло в Пирей, мальчик
расстался с кораблем и, памятуя просьбу Фернандо, отыскал в
Пирее семью капитана Бернардито. Купец Каридас взял его юнгой на
свою шхуну "Светозарная".
   И вот в августе семьдесят четвертого года шхуна старого грека
стояла на причале в Неаполе. Томас чистил на борту макрель к
обеду, когда его окликнул с причала какой-то красивый юноша в
поношенном платье. Рядом с ним стояла молодая женщина с
печальными глазами.
   Лицо юноши показалось Тому знакомым. Тот заговорил
по-итальянски и имел неосторожность задеть морскую честь
бывалого юнги вопросом вроде: "Эй, замарашка, куда хочет плыть
твое корыто?"
   Отстояв честь своего вымпела соленым морским ответом, юнга со
"Светозарной" счел возможным вступить в мирные переговоры.
Знакомство, начатое ссорой, окончилось в шумной портовой
таверне. Оказалось, что имя молодого человека Антони Ченни, а
спутница его - не кто иная, как Доротея. Томас Бингль вспомнил,
что мельком видел обоих в Ченсфильде. Земляки напробовались
различных вин и пришли в неописуемое веселье.
   Доротея пыталась вмешаться, но "мужчины" не потерпели
покушения на свою независимость. Они обнялись и поклялись в
дружбе навек. Юнга излил свое сердце признанием о причинах
бегства из пансионата, а бывший грум поведал обо всех событиях
на острове и о своем уходе из дома Райленда.
   Несмотря на свой нежный возраст, тринадцатилетний юнга
сохранил в опьяненном состоянии все же больше осмотрительности,
чем девятнадцатилетний грум. Во всяком случае, когда к их
столику подошли какие-то темные личности в сапогах с отворотами,
юнга пытался помочь Доротее увести пьяного Антони из таверны.
Однако четверо подошедших настойчиво усадили Антони с собой, а
мистера Бингля угостили изрядным пинком. В обществе этих людей
Антони продолжал пить, обниматься и рыдать. Томас не помнил, как
он сам выбрался из таверны, но последним его воспоминанием было,
что Антони подписывал какую-то бумагу, а Доротея, ломая руки,
подбегала то к хозяину таверны, то к пирующим. Перед рассветом
два матроса со "Светозарной" приволокли своего юнгу на шхуну.
   Томас проснулся уже за полдень. В тревоге за судьбу своего
нового друга он побежал в таверну. Хозяин объяснил, что Антони
завербован на французское судно, идущее в Африку. Бродя по
порту, Томас увидел, что военный французский корабль "Святой
Антуан" подымает паруса на рейде. Плачущая молодая женщина, в
которой Том узнал Доротею, пробовала кричать что-то вслед
кораблю. Том видел, как ее грубо толкнули в шлюпку два солдата,
возвращавшиеся на корабль последними. Судно приняло обоих солдат
и Доротею на борт и ушло к африканским берегам...
   Том рассказал Каридасу эту печальную историю и упросил его
разыскать в Сорренто старуху Анжелику, мать пострадавших. Вместе
с Каридасом Том навестил несчастную Анжелику Ченни, поведал ей о
случившемся с ее детьми и насколько мог утешил бедную женщину.
   - И больше о них, конечно, ничего не известно? - спросила
Уэнта огорченная Эмили.
   - Увы, миссис Эмили, известно!
   - Они погибли?
   - Да, погибли. И, вероятно, мучительной смертью. Узнал я об
этом совсем недавно, уже во время плавания сюда, к вам.
Получилось так, что для переезда через океан мне пришлось
принять командование французским барком "Перпиньян". По условиям
договора, я должен был сначала совершить рейс к берегам Южной
Африки, затем в Бразилию. И вот во время этого рейса неподалеку
от острова Святого Фомы, у западного побережья Африки, мы
повстречали французское военное судно "Святой Антуан". Капитан
его рассказал мне, что более года назад корабль доставил к устью
Заиры [Заир - принятое у европейцев в XVIII веке название реки
Конго] небольшой французский
работорговый отряд, состоявший из завербованных бродяг.
Высадившись среди первобытных дебрей Экваториальной Африки для
ловли негров, отряд стал вскоре редеть из-за тяжелого климата и
болезней. Углубившись в леса негритянского государства Конго,
французы подверглись смелому нападению туземных племен и были
почти поголовно истреблены. Всего несколько человек бежали с
побережья на плоту и вернулись на борт "Святого Антуана",
продолжавшего крейсировать в западных африканских водах. Я
спросил капитана, не помнит ли он среди солдат молодого
итальянца Антонио Ченни. Капитан рассказал, что Антони сделался
санитаром, а Доротея, его сестра, исполняла обязанности
госпитальной сиделки. В числе спасшихся на плоту не было ни
Антони, ни Доротеи; они попали в плен к неграм племени баконго
и, вероятно, погибли.
   Вся эта экспедиция в Экваториальную Африку была безрассудной
затеей какого-то французского маркиза, задумавшего этим
работорговым рейсом поправить свои дела. Экспедицию поддержали и
военные власти, предоставив в ее распоряжение старый корабль,
нескольких офицеров-авантюристов и ловкого вербовщика, некоего
разжалованного капитана Шарля Леглуа; этот субъект быстро
"навербовал" для экспедиции "добровольческий отряд", то есть
поймал в свои грязные сети несколько десятков таких же
простаков, как наш бедный Антони... Теперь вы знаете все мои
новости, господа... Скажите, Фред, давно ли вы получили мое
письмо с известием о нашем выезде к вам?
   - Его доставили несколько месяцев назад из Винсенса, с
оказией, - отвечал Мюррей. - Вчера утром оттуда же лесными тропами
пробрался к нам всадник и сообщил о приближении вашего
баркаса... Леди и джентльмены, поблагодарим же теперь нашего
измученного рассказчика. И позвольте проводить вас в ваши
комнаты, дорогие Мери и Эдуард.
   Этой ночью в угловом окне блокгауза в английском форте Голубой
долины долго горел свет. Капитан Бернс что-то писал на листке
почтовой бумаги. Потом он вызвал двух солдат и вручил им
запечатанный пакет.
   - Даю вам два месяца сроку, чтобы сдать пакет в форт Питт на
Огайо и вернуться сюда с распиской, - сказал он солдатам. -
Отправляйтесь завтра же на рассвете. Письмо должно попасть к
адресату в Англию не позднее чем через три месяца.
   На пакете было написано: "Англия, Бультон, Ченсфильд, сэру
Фредрику Райленду в собственные руки".



                     13. СЕМЕНА НЕБЕСНОЙ БЛАГОДАТИ

   Библиотека графа Паоло д'Эльяно занимала весь верхний, третий,
этаж большого дома с резными башенками, известного в Венеции под
названием "Мраморное палаццо". Двести тысяч томов, великолепный
рукописный фонд, более двух десятков "инкунабул" - редчайших
первопечатных книг, - собрание эмалей и миниатюр, наконец,
уникальная коллекция старинных монет, медалей и гербов заполняли
шесть верхних залов дворца. Средний, самый просторный и светлый
из этих покоев, служил главным залом библиотеки.
   Сокровищами графской библиотеки ведал его преподобие отец
Фульвио ди Граччиолани, духовник графа Паоло, священник его
домашней церкви и вместе с тем распорядитель книжными,
рукописными и художественными собраниями Мраморного палаццо.
   На послепасхальной неделе 1778 года патер Фульвио, статный
надменный мужчина лет пятидесяти, в черной шелковой сутане и с
ореолом серебряных кудрей вокруг тонзуры
[тонзура - выбритый кружок на макушке у католического
духовенства, знак их отречения от мирских интересов], стоял у окна
главного библиотечного зала. Он старался рассмотреть человека в
докторской шапочке, только что покинувшего гондолу у подъезда
палаццо. Прибывший скрылся под аркой подъезда, и отец Фульвио
потерял его из виду.
   Патер в раздумье постоял у окна и вернулся к своему любимому
угловому столу. Раскрыв редчайшую "Историю деяний ордена
Иисуса", написанную безымянным последователем Игнатия Лойолы,
патер углубился в жизнеописание основателя и "первого генерала"
ордена иезуитов.
   Далеко в прошлое увело патера сочинение безымянного автора - к
началу XVI века, того бурного века, когда корабли испанских и
португальских конквистадоров несли крест и меч, рабство и смерть
жителям неведомых доселе заокеанских земель. Рекой полилась
тогда кровь мексиканских ацтеков, перуанских инков, туземцев
Кубы и Гвианы, Суматры и Явы. Кровь эта быстро превращалась в
золото. Как морской прибой, прихлынул к старым гаваням Европы
этот золотой поток, наполняя купеческие сундуки и превращая их
владельцев в более могущественных властелинов, чем были
феодальные князья и герцоги.
   Купечество, богатея, уже посматривало косо на носителей старых
феодальных прав. Под обветшалыми тронами почва становилась все
более зыбкой... Пошатнулся и авторитет крупнейшего феодала -
католической церкви.
   Именно церковь сама снаряжала первые корабли этих разбойничьих
экспедиций, сама напутствовала и оснащала дружины
конквистадоров. Золото текло и к ней из-за моря, но... оттуда
же, из-за вновь открытых океанских далей, повеяли опасные свежие
ветры!
   Мир стал шире. Горизонты его раздвинулись. Свежие ветры
развеяли в океанских волнах след каравелл Магеллана, а вместе с
тем они развеивали и старые предрассудки, созданные церковью в
умах человеческих.
   У доброй паствы Христовой стали меняться представления о форме
Земли, ее размерах, положении в пространстве. Рушились
тысячелетние схоластические догматы отцов церкви. Разум, мужая,
готовился сбросить вериги мракобесия.
   Уже гремели памфлеты Эразмуса из Роттердама. Голос Ульриха ван
Гуттена звал умы к просвещению. Англичанин Томас Мор потряс умы
первой книгой о коммунистическом устройстве общества. Белый
листок с девяноста пятью тезисами, прибитый ночью к стене
Виттенбергского собора монахом Мартином Лютером, положил начало
"величайшей ереси, именуемой реформацией", расколовшей всю
паству овец Христовых. Эти греховные овцы, по наущению еретиков,
воспротивились стрижке в пользу ватиканского трона. Они
разуверились в непогрешимости папы и тонули в сквернах порока,
не оплачивая больше папскик индульгенций.