ие - что
изменник дон Сальватор остался не разоблаченным перед народом и
властями. При этом умирающий признался, что пакет затерялся
где-то в доме...
   Не берусь судить, откуда дону Сальватору стала известна тайна
этой исповеди, но, вероятно, узнал он ее очень скоро. Полагаю,
что монах-исповедник заработал на своей откровенности с доном
Сальватором много больше, нежели получил от семьи Бернардито за
свершение требы.
   Так вот, примерно через месяц после похорон отца Бернардито
возвратился из плавания с доном Рамоном. Уже в Барселоне до него
дошла весть о смерти отца, и он с грустью приближался к
осиротевшему дому.
   В самый день возвращения Бернардито старый синьор Сальватор
Морильо дель Портес впервые почтил своим посещением скромный дом
в предместье городка, где жила донья Эстрелла с обоими детьми.
Домочадцы покойного синьора Луиса эль Горра занимали три крайние
комнаты и уцелевшую угловую башню этого почтенного "замка",
предоставив все его остальные помещения паукам и сквозному
ветру. В трех жилых комнатах топился один камин, потому что дров
всегда не хватало, а что касается яств и лакомств, то наша
нынешняя трапеза показалась бы там праздничной.
   Синьор Сальватор прибыл с визитом в раззолоченной карете и,
конечно, быстро увидел всю эту горькую нужду. Цель своего
приезда он объяснил желанием выразить сочувствие осиротевшей
семье старого однополчанина, а главное, быть представленным
очаровательной синьорите Долорес.
   Мать застала дочку за чтением нежного, очень скромного
послания дона Рамона; она поправила наряд синьориты, накинула на
нее черную мантилью и мимоходом намекнула, чтобы в беседе с
грандом она... про себя помнила об исповеди отца!
   Юная Долорес предстала перед грандом, как майский цветок
перед старым мохнатым шмелем. Этот шмель прожужжал девушке все
уши комплиментами и с каждой минутой становился все более
ласковым и благодушным. Синьорита Долорес скромно улыбалась
похвалам, учтиво беседовала с грандом, но после ухода из
гостиной поспешила поскорее забыть об этом посещении, так как у
нее имелось куда более интересное занятие - чтение нового письма
от дона Рамона.
   Оставшись наедине с доньей Эстреллой, дон Сильватор
посетовал на свое вдовство и не отказался от глотка кислого
домашнего вина. В своем показном расположении к хозяйке дома
важный гость снизошел даже до того, что скушал майский персик из
нашего запущенного садика...
   - Дядя Тобби! - прервал рассказчика мальчик. - Что ты
сказал сейчас? Как так - "из нашего садика"?
   - Разве я сказал "из нашего"? Ты, верно, ослышался,
мальчик! Нет, это был персик из старого садика родите
лей Бернардито... Так вот, скушав этот персик, дон Сальватор
стал в торжественную позу и изволил оказать неслыханную честь
семье своего бывшего офицера: он... предложил руку и сердце
сестре Бернардито!
   - Он хотел жениться на ней?
   - Да, мой Ли. По крайней мере, он это предложил. Тогда старая
синьора вновь послала за дочкой и предложила гранду высказать
эти слова самой девушке. Это очень не понравилось гранду, ибо за
своих детей он привык решать такие вопросы сам. Когда же он
повторил предложение уже в присутствии синьориты, та посмотрела
в глаза матери, перевела взгляд на свою ладанку и... огветила
гранду учтивым, но весьма решительным отказом, после чего донья
Эстрелла вздохнула с видимым облегчением.
   Взбешенный гранд, еле сдерживая злобу и раздражение, все же
задал синьорите вопрос, почему же она не желает составить
счастье своей собственной, а также его жизни.
   И тогда синьорита не удержалась от опасного соблазна. С самой
очаровательной улыбкой она уязвила гранда намеком: дескать, она
не убеждена в постоянстве лучших чувств дона Сальватора, ибо
далекое прошлое дает все основания подвергать его верность
сомнению!
   Невозможно было нанести гранду более чувствительный удар! Он
понял, что духовник не схитрил с ним и что опасность не
похоронена вместе со старым однополчанином. Все это привело
гранда в неописуемую злобу. Он удалился, высоко вскинув
подбородок с редкой колючей эспаньолкой, а в ту же ночь...
Долорес исчезла из дому!
   Похищение совершилось так тихо, что в доме никто даже не
проснулся. Еще с вечера синьорита удалилась из своей светелки,
где жила вместе с нянькой, в пустую угловую башенку. Там она
тихонько уселась со свечкой, пером и бумагой за сочинение
ответного письма дону Рамону, и оттуда она исчезла, похищенная
людьми дона Сальватора через пустые комнаты дома.
   Разбуженный уже под утро этой страшной новостью, Бернардито
оседлал старую хромую лошадь своего родителя и затрусил в
сторону Барселоны в надежде застать корвет еще в порту и
оповестить о случившемся дона Рамона, жениха похищенной девушки.
   Вечером Бернардито появился на борту корабля, но узнал, что
синьор Рамон проводит свое время где-то на берегу. Бернардито
кинулся искать своего друга по ближайшим трактирам и
действительно застал его в маленьком номере портовой гостиницы.
Дон Рамон уединился, чтобы дать волю своему поэтическому
вдохновению: он сочинял поэму, посвященную Долорес.
   Между тем синьора Эстрелла направилась к городскому
коррехидору [коррехидор - городской голова и начальник
городской стражи], чтобы тот послал своих альгвазилов
[альгвазилы - солдаты стражи, полиция] в замок гранда
Сальватора и освободил девушку.
   Но лукавый коррехидор смекнул, что с бедной доньи Эстреллы
взять нечего, в то время как ссора с важным грандом лишила бы
его обильных доходов, а может быть, и выгодной службы. Он
притворно обещал донье Эстрелле всяческую помощь в розысках
дочери, но выразил уверенность, что почтенный старик решительно
не виновен. Коррехидор заявил, что девушка могла быть похищена
только ее нетерпеливым женихом, доном Рамоном де Гарсия, и никем
другим.
   А дон Рамон, потрясенный неожиданным несчастьем, уже под утро
разыскал в Барселоне одного своего состоятельного приятеля,
некоего Хуанито Прентоса, занял у него десять золотых для
покупки лошадей и предложил ему принять участие в розысках
девушки, не подозревая, что Хуанито Прентос приходится сродни
старому коррехидору. Чтобы не прослыть у товарищей трусом,
Хуанито скрепя сердце согласился ехать, но по дороге усиленно
уговаривал своих друзей не затевать ссоры с влиятельными людьми
и покончить дело миром. Вечером, на второй день после похищения,
все трое прискакали в городок. О девушке по-прежнему не было ни
слуху ни духу, но от ее матери молодые люди узнали, что
коррехидор обвиняет в похищении дона Рамона.
   Дон Рамон, как человек прямодушный и вспыльчивый, не сходя со
своего усталого коня, повернул его снова к воротам, безжалостно
пришпорил и вмиг домчался до дома коррехидора. Бернардито
недолго думая пустился вслед за ним, а Хуанито Прентос,
сославшись на крайнее изнеможение своего скакуна, остался
утешать старую синьору в ее доме. В дальнейшем, когда события
стали принимать все более опасный оборот, Хуанито Прентос
потихоньку улизнул назад, в Барселону...
   Перед воротами дома коррехидора дремал немолодой усатый
альгвазил с алебардой. Рамон, отшвырнув алебардщика, прошел во
внутренние покои, вытащил коррехидора из постели и выразил ему
свое возмущение хорошими ударами шпаги,
нанесенными плашмя по мягким частям тела.
   Пока дон Рамок воздавал это возмездие клеветнику, на крик
алебардщика сбежалось еще несколько солдат. Они накинулись на
Бернардито, который во дворе, не покидая седла, держал в поводу
лошадь своего друга. Дону Бернардито поневоле пришлось спешиться
и вступить в очень крупный разговор с альгвазилами, причем двое
из них, по неосторожности, напоролись на кончик шпаги,
сверкавшей в руке молодого кабалеро. Остальные уже начали
теснить его, когда из дома выскочил Рамон. Вдвоем они так
исправно исполнили роль жнецов, что ни один из пяти подкошенных
альгвазилов уже не поднялся с плит этого двора.
   Вскочив на коней, Рамон и Бернардито пустились прямо к замку
дона Сальватора, расположенному в шести милях от города. Их
лошади сильно утомились, и всадники приблизились к длинной
ограде замка уже под утро. Рассвет чуть занимался, но они все же
различили, как в самой дальней части стены открылась небольшая
потайная дверца и два человека вынесли какой-то длинный белый
сверток. Озираясь, они подошли к быстрой горной речке, бросили
сверток в воду и, не задерживаясь, пустились назад, к ограде.
   Всадники переждали в прибрежных кустах, пока служители замка
не скрылись за садовой дверкой. Спрятав коней, друзья спустились
на дно ущелья, где среди развороченных камней пенился бурный
поток. Долго они ходили по берегу, всматриваясь в быструю черную
воду, и наконец на четверть мили ниже замка увидели в волнах, у
каменистой косы, что-то белое, зацепившееся за куст. Войдя по
пояс в воду, друзья вытащили тяжелый мешок на берег, распороли
его и увидели... мертвую, задушенную Долорес.
   Друзья молча укрыли плащами свою ужасную находку, подняли ее и
выбрались на тропу. Они привязали завернутое тело несчастной
девушки к лошади Рамона и решили ехать с этой роковой кладью
прямо в Мадрид, в столицу, чтобы разоблачить злодея перед
королем и потребовать лютой казни предателя и убийцы.
   Уже совсем рассвело, когда оба кабалеро тронулись в путь. В
этот миг из-за ближайшего утеса вылетел конный отряд альгвазилов
и слуг дона Сальватора во главе с самим грандом.
   Обоих друзей тотчас же схватили и связали, составили на месте
полицейский протокол и повезли в тюрьму вместе с их недвижной
ношей. Уже на городской окраине Бернардито, смекнувший, какая
участь им готовится, потихоньку освободил руки от пут. Осторожно
восстановив кровообращение, он внезапно выпрямился в седле,
сорвал с себя остаток веревки и, выхватив полицейскую саблю у
ближайшего стражника, повернул коня и врубился в самую гущу
отряда. Он уже выбил из седла двух конников и схватил под уздцы
лошадь, к которой накрепко был привязан Рамон, но чей-то
пистолетный выстрел грянул в упор, и конь дона Рамона грохнулся
оземь вместе с привязанным всадником.
   В тот же миг дон Сальватор подскакал к Бернардито и выстрелил
в него из пистолета. Пуля попала в саблю, и осколок угодил прямо
в левый глаз Бернардито. Полуослепленный и залитый кровью, он
все же дернул коня в сторону и помчался по извилистым улицам
городской окраины. Близ домика с чьим-то винным погребком он
бросил коня и плашмя ударил его саблей по крупу, так что
животное понеслось дальше, а сам Бернардито, уже окончательно
обессиленный, вбежал во двор и укрылся в темном погребе.
Преследователи проскакали мимо, но вскоре увидели коня без
наездника и повернули обратно, заглядывая во все двери и чердаки
домов.
   Хозяин погребка наблюдал всю сцену из окна и, едва лишь
Бернардито укрылся между бочками, повесил на дверях погреба
огромный замок, ключи от которого болтались у него на поясе.
   Вскоре альгвазилы въехали и во двор к виноделу. Тот покорно
позволил осмотреть двор и дом; когда же стражники добрались до
подвала, хозяин побожился, что не открывал дверей со вчерашнего
дня. Альгвазилы поехали дальше, а хозяин, подождав, пока
смолкнет стук копыт, снял замок с дверей подвала и молча
удалился в дом. Звали этого человека Пабло Вильяс, и Бернардито
понял, что не перевелись еще в Испании великодушные люди.
   Увидев, что спасенный не торопится покидать свое убежище,
Пабло Вильяс в течение дня несколько раз входил в погреб, упорно
не замечая длинного клинка, торчавшего из-за бочки; он даже
нечаянно позабыл около этой бочки ломоть хлеба, кусок сыра и
кувшин с водой. Бернардито обмыл свои раны, утолил голод и жажду
и в сумерках выбрался из погребка. Он добрался до соседнего
переулка, где знал жилище старухи-мавританки, занимавшейся
ворожбой и врачеванием. Эта старуха двадцать дней скрывала
кабалеро в своем домике, вылечила его раны, но левый глаз он
потерял и с тех пор носил на лице черную повязку вроде этой, что
ношу я.
   Уже на следующий день после заключения в тюрьму дона Рамона
весь городок услыхал о страшном преступлении. Люди коррехидора
ловко распространили слух, что злодей Рамон де Гарсия похитил и
умертвил свою бывшую невесту, синьориту Долорес эль Горра,
давшую согласие стать женой гранда Сальватора, и что в этом
злодеянии участвовал и брат убитой, Бернардито Луис. Оба они
совершили также нападение на городского коррехидора, жестоко его
избили, пытались ограбить и убили при этом пятерых подданных
короля, доблестных альгвазилов, охранявших мир и покой города.
Затем злодеи ночью подкрались к замку дона Сальватора и пытались
подбросить труп своей несчастной жертвы под стены замка, дабы
подозрение в похищении и убийстве пало на благородного гранда.
   Не все жители верили этим хитросплетениям, но никто не смел
громко высказать свои истинные подозрения. Несчастная мать одна
отправилась в Мадрид, дабы поведать королю всю правду и добиться
наказания настоящих виновников. За время ее отсутствия суд
"скорый и справедливый" приговорил обоих молодых людей к
позорной публичной казни через отсечение головы и к лишению всех
прав состояния. Бернардито был осужден заочно, объявлен в бегах
и вне закона: каждый мог теперь убить его, как бешеную собаку.
   Приговор был представлен его королевскому величеству, когда
синьора Эстрелла прибыла в Мадрид. Матери Бернардито все же
удалось получить аудиенцию; король повелел отсрочить исполнение
приговора и послал в городок главного прокурора для вторичного
расследования всего дела. Важным свидетелем в пользу обоих
друзей должен был явиться их третий спутник, Хуанито Прентос.
   Тогда дон Сальватор вместе с коррехидором подкупили
презренного Хуанито, и тот подло подтвердил перед королевским
прокурором, будто злодеяние совершено Рамоном и Бернардито. В
бумаге, представленной королю, Хуанито Прентос прямо показал,
что ненависть обоих кабалеро была сильнее всех других чувств, и
злодеи предпочли увидеть Долорес мертвой, нежели женою своего
врага.
   Король после доклада прокурора утвердил приговор, и честный
Рамон де Гарсия был четвертован и обезглавлен на городской
площади. С балкона смотрел на казнь дон Сальватор. Рядом с ним
стоял коррехидор. Последними словами дона Рамона были: "Я умираю
невинным. Вон злодей!" - и он указал рукою на балкон. В толпе
начался ропот, ибо народ ненавидел обоих, но палачи уже потащили дона
Рамона к плахе, и через несколько минут голова казненного,
вздетая на пику, поднялась над толпой. На том же помосте палачи
обезглавили соломенное чучело, на котором висела дощечка с
надписью: "Бернардито Луис эль Горра", а за поимку живого
Бернардито король назначил награду.
   Однако уничтожением опасных ему молодых людей дон Сальватор не
ограничился. Он добился еще, чтобы самый дом родителей
Бернардито был сожжен и разрушен до основания, а старую мать,
донью Эстреллу, заключили в тюремную крепость. Полгода держали
ее там заложницей, а затем, по всемилостивейшему повелению
короля, донья Эстрелла была выслана из Испании. Она добралась до
Венеции и там прожила много лет в доме одного вельможи, графа
Паоло д'Эльяно, которого, верно, тронула ее печальная повесть. В
этом доме потом и отыскал ее Бернардито... С тех пор он часто
перевозил свою мать с места на место и оставил наконец в Греции.
Тут он с ней и расстался, должно быть уж навсегда...
   - Ладно, дядя, лучше рассказывай дальше про самого
Бернардито. Теперь он станет Одноглазым Дьяволом, правда?
   - Да, сынок, тогда-то Бернардито и превратился в Одноглазого
Дьявола. Слушай, как это произошло.


   ...Залечив свои раны и покидая домик мавританки, Бернардито не
сбрил отросшей за месяц бороды, нацепил черную повязку,
закрывшую половину лица, надел нищенское платье, подпоясался
веревкой и взял в руки грубую суковатую палку. Но внутри этой
палки был острый толедский клинок, а за пазухой у нищего лежал
заряженный пистолет. От старой мавританки Бернардито знал все,
что происходило в городе, и... вовремя поспел на городскую
площадь!
   Жестокую казнь дона Рамона он молча наблюдал из толпы. Никто
не обратил внимания на нищего с бледным лицом и горящим
единственным глазом. После казни, когда народ расходился в
угрюмом молчании, Бернардито протолкался к эшафоту и смочил свой
шелковый платок кровью друга, обагрившей деревянный помост. Он
спрятал на груди это печальное знамя, ушел в окрестные горы и
отыскал укрытую среди скал пещеру. Здесь он достал из-за пазухи
окровавленный платок, положил его на камень в углу и громко
произнес клятву мести.
   Обессиленный горем и усталостью, он повалился на голые камни,
даже не подстелив под голову нищенского плаща. Тело его
сотрясалось от озноба. Мысли, одна тяжелее другой, ворочались в
голове, как мельничные жернова. Думал Бернардито о том, что
остался он теперь совсем один на свете, без матери, без сестры и
без друга, лишенный угла и крова-над головой. Все отнял у него
дон Сальватор, вплоть до права ходить по земле и дышать
воздухом, потому что теперь всякий мог лишить его жизни и
получить за это обещанную королем награду. Все прежние чувства и
привязанность умерли в нем, и только жажда мести жгла ему
сердце. О боге он забыл и призывал сатану себе в помощники.
   Уже наступила ночь, и, измученный всем пережитым, Бернардито
закрыл глаза, но сразу же открыл их снова, потому что
почувствовал, что он уже не один в пещере! Смутные тени плясали
под сводом, неслышно скользя в сумраке. Вмиг припомнилась
Бернардито сказка, слышанная им в детстве от старого пастуха
Хозе, про разбойников, которые прятали в этих скалах
награбленное, а потом в ужасе бежали от бесовского наваждения.
   Все быстрей становилась пляска теней, и уже стал различать
Бернардито отвратительные морды крутящихся бесов. Были они
серыми, как летучие мыши, но походили и на облака грязного
тумана. Мшистые стены пещеры пришли в движение. Почудилось
Бернардито, что бесы, кружась, приближаются к нему, хватают за
горло, сдавливают череп. Вот и дышать все труднее... Невесть
откуда взявшийся красный свет заливает пещеру...
   И когда рой теней заплясал еще стремительнее над телом
распростертого кабалеро, пол в пещере внезапно качнулся, запах
серы наполнил все ущелье, и сам сатана в красном плаще предстал
перед ним, вонзив ему прямо в лицо огненный взор свой.
   Властитель ада протянул руку к дальнему углу пещеры, и
несчастный Бернардито увидел там, в клубах тумана два призрака:
белый сверток с телом сестры и мертвую голову друга на плахе...
   Внезапно словно живительной прохладой повеяло в пещере. Исчез
из нее страшный гость в красном плаще, пропали все видения и
тени. Бернардито протер свой глаз и сел, дико озираясь вокруг.
Небо уже светлело, брезжил рассвет. В пещеру врывался свежий
утренний ветерок. Где-то далеко внизу звенели бубенчики овечьего
стада, шумел поток на дне ущелья, и тени гор покрывали долину,
где еще спал родной городок.
   В углу пещеры по-прежнему лежала на камне кровавая тряпица, и
горячая волна ненависти снова вскипела в душе обездоленного. Он
нагнулся за платком, и при этом рука его ударилась о какую-то
железку. С трудом, как тяжелобольной, выполз Бернардито из
пещеры, сломал смолистую кипарисовую ветку и, запалив ее,
осветил этим факелом темный угол. Ржавая кирка лежала на камне,
а рядом белели черепа и кости скелетов. Бернардито взял кирку и
отвалил камень. Черная щель открылась под ним. Бернардито
расширил ее киркой и вытащил глиняный горшок, завязанный кожей;
на нем были грубо намалеваны чем-то белым череп и кости.
   Кавалер разбил горшок киркой и обнаружил в черепках ветхую
черную тряпку; сквозь рваную ткань на пол посыпались червонцы.
Бернардито доверху наполнил золотом карманы, а остаток положил в
свою нищенскую суму. Здесь были монеты всех стран, но чаще
попадались старинные испанские дублоны и пиастры, французские
луидоры, тяжелые, очень старые ангелы британской чеканки,
итальянские флорины, турецкие дукаты и голландские гульдены.
   Едва успел Бернардито спрятать золото, как на горной