вать одного Дженкинса, если бы он не рискнул на
злоупотребление в корыстных личных целях. Поймав его за
изготовлением французских ассигнаций, я, признаться, не
подозревал, что сей фальшивых дел мастер выполнял, так сказать,
государственный заказ из Лондона... Заказ был передан через
покойного милорда. Правительство, видимо, заинтересовано в этом
деле...
   - Скажите, мистер Бредд, а сами вы считаете справедливым все
это решение комиссии? - спросила у офицера Дженни Мюррей.
   - Сударыня, я подаю в отставку, и его величеству было угодно
известить меня через генерала, что моя отставка будет принята.
После окончания дела в Ченсфильде и торжественных похорон
милорда моя служебная карьера окончится.
   - И поводом к вашей отставке...
   - ...послужило то крайнее неудовольствие, с которым его
величество встретил, даже не желая вникать в них,
разоблачительные материалы. По мнению его величества, столь
преданное служение короне, каким отличался покойный, делало его
достойным участия даже в совете "королевских друзей"... Но у нас
остается мало времени, господа. Комиссия может прибыть с часу на
час.
   ...В тот же вечер небольшая команда, навербованная из
докеров-итальянцев, уже готовила в путь яхту "Южный Крест". Тем
временем мисс Изабелла Райленд сухо прощалась со своей матушкой,
пораженной новостями отнюдь не меньше законных наследников...
   - Вы оставляете меня одну, дочь моя? - холодно спросила
миледи. - Быть может, вы не отдаете себе отчета, что теряете
право на богатство и на доброе имя родителей?
   - От позорного и преступного родительского богатства я
отрекаюсь навсегда, а честное имя надеюсь заслужить в семье
будущего супруга! - твердо отвечала Изабелла.


   Утром 14 сентября под неярким осенним солнцем яхта "Южный
Крест" покинула бультонский рейд. Команда, навербованная за одну
ночь из числа итальянских докеров и праздношатающихся матросов в
порту, насчитывала девять человек. У штурвала стояли капитан
Бернардито и Чарльз Райленд.
   Когда солнце поднялось выше, яхта развернулась по ветру и
взяла курс на юг. Пассажиры стояли на палубе. Скалистое
побережье уже скрывало от них глубокий вырез бультонской бухты,
островерхие городские крыши, серые башни собора, холм с
крепостью и путаницу корабельных снастей у портовых причальных
пирсов.
   Со стороны покинутого порта вслед кораблю неслись мерные,
заунывные удары обоих соборных колоколов. Похоронный звон то
замирал, когда звук относило ветром, то становился слышнее.
   Простым глазом можно было различить с яхты черные людские
потоки, запрудившие улицы предместья. Огромные толпы народа
двигались из Бультона по направлению к холмам Ченсфильда. Было
объявлено, что лорд-адмирал скончался, и по этому прискорбному
случаю весь город отправился провожать останки своего знатного
земляка к его фамильному склепу.
   - Наша миссия здесь, в Бультоне, окончилась, сынок, - говорил
капитан Бернардито. - У нас есть добрый корабль "Три идальго", и
мы еще подеремся за молодую Францию. Согласен ли ты принять мое
имя, имя старого бродяги и изгнанника, врага королей? Я хочу
видеть тебя счастливым, сынок!
   - Отец мой, вы предлагаете мне то, что заслуживал бы самый
любящий родной сын. Но ведь истинное счастье человека
заключается в том, чтобы помогать другим людям тоже стать
счастливыми. Меня захватила идея Джорджа о Солнечном острове. Он
будет действительно счастливым, потому что солнце там должно
светить одинаково для всех. Там люди будут жить справедливой
жизнью, трудиться сообща, поровну делить плоды своего труда,
сами выбирать себе руководителей для разных видов работ, сами
строить свой Город Солнца...
   - Стой, замолчи! Я плохо разбираюсь в красивых мечтах, но
убей меня бог, если святая церковь не объявит тебя еретиком за
эти помыслы, мой мальчик! Где же это видано, чтобы один человек
не завидовал другому, не обманывал другого, не пытался бы
подчинить себе другого? Но даже если бы это и было возможно, то
разве позволят земные владыки, чтобы где-нибудь выросла такая
колония? Вас объявили бы опасными безумцами и поторопились бы
стереть с лица земли вместе с вашим Городом Солнца.
   - Но, отец, мы потому и избрали остров в Индийском океане,
что там некому мешать нам. Там мы будем вдалеке от королей, пап
и губернаторов. И там не пустыня, там живут деятельные люди. Там
многое уже подготовлено к тому, чтобы Город Солнца вырос очень
быстро. Мы с Джорджем...
   - Сынок, ты слышал, что сказал генерал Хауэрстон про военную
экспедицию на остров Чарльза? Одной этой причины достаточно,
чтобы отбросить мысль о "справедливой" колонии на этом острове.
Нашим людям придется оттуда уходить. Увидишь: через год вместо
города вашей мечты там будут английские невольничьи плантации и
каторжные рудники.
   - Скажи, отец, разве не может население острова выдержать
осаду? За счастье нужно бороться. Ты с шестью неграми победил
экипажи двух разбойничьих работорговых кораблей! Мы... прогоним
оттуда этого английского губернатора.
   - Мы? Чарли и Джорджи, да? Эх вы, мои братьи-мстители! Наши
островитяне - народ более благоразумный, они-то знают, что у
гидры вместо одной отрубленной головы вырастают три новые... Но
я знаю, Чарльз, как трудно бывает расстаться с давно взлелеянной
мечтой. Разочаровывать я тебя не хочу, мальчик! После Италии мы
отправимся на остров и посмотрим, как жители примут весть о
скором приезде губернатора. Если люди цепко держатся за свою
землю и свободу - может, они и впрямь пойдут за нее на смерть.
Если так, не отстану от вас и я, хоть и не больно я верю в ваш
Город Солнца. Тебя-то я не оставлю в минуту опасности.


   Отец Фульвио ди Граччиолани пребывал в глубоком раздумье уже
не первый месяц. Неизменное покровительство, которым удостаивали
его кардинал, папский нунций [папский посол] в Венеции, и епископ, глава
тайного трибунала святейшей инквизиции в республике, уступило
место весьма ощутимому "похолоданию". Оба прелата имели
достаточно поводов быть недовольными деятельностью подпольного
воинства, подчиненного отцу Фульвио. Это рассеянное по всем
темным углам воинство занималось мелким шпионажем, редело от
тайных интриг и не вполне оправдывало возлагаемые на него
надежды. В народе множились ереси, распространялись
атеистические учения.
   Приток цехинов и гульденов в церковные кассы ослабевал.
   Чело иезуита было пасмурным и отражало озабоченность. От отца
Бенедикта из Бультона давно не было никаких вестей. Посланный к
нему Луиджи Гринелли ожидался в июне - июле, но отец Фульвио
напрасно прождал своего верного служку до осени. Исчезновение
брата Луиджи не на шутку тревожило патера: тайные братья не
прощали измены!
   В пятницу 5 октября в венецианской лагуне стало на якорь
небольшое судно.
   Судя по узелкам на снастях и почерневшему дереву бортов, эта
легкая быстроходная шхуна или яхта оставила
за кормой не одну тысячу миль. Скромный вид судна и отдаленный
уголок, избранный его капитаном в качестве места для якорной
стоянки, отсутствие на борту любителей платить деньги за
сувениры или за подвиги ныряльщиков, - все это привело к тому,
что даже портовые мальчишки и торгаши очень скоро перестали
обращать внимание на маленькую "Толосу".
   На другой день после прихода судна в Венецию перед фасадом
Мраморного палаццо неуклюже выбрался из гондолы какой-то плохо
выбритый иностранец в нескладном парике и коротком плаще,
открывавшем для всеобщего обозрения пару чулок, черных гетр и
тяжелых ботинок с бульдожьими носами.
   "Бакалавр искусств" синьор Антони Ченни, которого доктор
Буотти принял на службу в домашний музей под именем Антонио
Карильо, находился в небольшой комнатке, отведенной ему рядом с
первым парадным залом. Он вышел было навстречу иностранцу, но,
когда тот вступил во дворец и, отдуваясь, приподнял перед
зеркалом свой парик, чтобы вытереть вспотевшую лысину, синьор
Антонио, наблюдавший отраженные зеркалом движения иностранца,
вдруг переменился в лице и чуть не поскользнулся на вощеном
паркете.
   - Будет ли позволено мне, как дальнему путешественнику,
осмотреть музейное собрание этого дворца? - спросил гость
скрипучим голосом по-английски.
   Ни одного человека, владеющего английским языком, не оказалось
в вестибюле, кроме самого синьора Антонио, который знал язык
Альбиона. Синьор Антонио сделал, однако, движение, чтобы
ускользнуть в свою комнату. Это удалось бы ему, если бы
вездесущий Лафкадио, служка отца Фульвио, не появился в этот миг
около иностранца.
   - Антонио Карильо! - крикнул он укоризненным тоном. - Разве вы
не слышите, что синьор просит показать ему музей?
   Служителю не осталось ничего другого, как приблизиться к
иностранцу и открыть перед ним дверь в первый зал. Монотонным
голосом он начал объяснения. Иностранец проявил к ним редкостное
равнодушие. Кроме того, глаза его были так слабы, что он с явным
трудом вглядывался в полотна.
   - Ваше имя, кажется, Антонио Карильо? - прошептал гость.
   - Да, синьор.
   - Послушайте, мне известно, кто вы... да и в лицо я узнаю
вас, синьор Ченни. Не усматривайте во мне врага... Потом,
позднее, вы все поймете. А пока спрячьте скорее это письмо. Оно
от синьора Томазо Буотти. Прочтите его так, чтобы отец Фульвио
ничего не узнал о нем.
   Антонио Карильо торопливо спрятал письмо.
   - Послушайте, мой друг, - шепотом продолжал иностранец, -
постарайтесь скорее окончить этот осмотр. Искусство меня
совершенно не интересует. Мне необходимо, будто ненароком,
повстречать здесь патера Фульвио.
   Антонио Карильо заметил на руке чужестранца перстень с большой
агатовой печаткой. Он посмотрел на своего собеседника
подозрительно и удивленно, но, услышав в соседнем зале шелковый
шелест сутаны, мгновенно возобновил свои пояснения.
   - Вот эта картина, синьор, принадлежит кисти Чимабуэ
[итальянский художник эпохи Возрождения]. Сюжет
ее взят из...
   Иностранец обернулся и нарочито медленным движением поднял ко
лбу руку с перстнем, словно осеняя себя знамением креста.
Фульвио ди Граччиолани сказал, обращаясь к служителю:
   - Сын мой, вкусите отдых. Я сам продолжу объяснения. Итак, вы
остановились перед полотном Чимабуэ, синьор. Кисть его, подобно
бессмертному искусству Гирландайо, чьи творения украшали дворец
Джезу [дворец Джезу в Риме являлся штаб-квартирой ордена
иезуитов; дворец был украшен полотнами итальянского художника-мистика
Гирландайо] в Риме, усердно прославляла благие деяния творца.
   Антонио Карильо выскользнул из дверей и, замкнувшись в своей
комнате, разорвал пакет, врученный ему иностранным туристом.
Этого туриста синьор Карильо узнал еще в вестибюле: в Мраморное
палаццо пожаловал... престарелый атерни Томас Мортон.
   Питер Фульвио давно не получал столь успокоительных известий:
Тайные тревоги, заботы и треволнения последних месяцев уступили
место чувству глубокого удовлетворения. Долг свершен! Из
Ченсфильда доставлен некий важный документ. Графские миллионы
вскоре заполнят пустующую орденскую кассу и упрочлт положение
Христовой церкви. Брат Бенедикт Морсини обрел перед тайным
орденом великую заслугу!
   Беседа отца Фульвио с иностранным гостем, начатая в музее
перед полотном Чимабуэ, продолжалась в личных покоях священника.
   Испытующим взором монах глядел в водянистые, бесцветные глаза
приезжего. Томас Мортон выдержан этот пристальный взгляд, молча
снял с пальца перстень с печаткой и положил его на стол перед
священником. Перстень отца Бенедикта! Тайный опознавательный
знак, которым бультонский капеллан снабдил своего посланца -
Томаса Мортона.
   - Позвольте спросить, доставленный вами документ находится
при вас, синьор? - осведомился духовник графа.
   Он здесь, ваше преподобие, зашит в моем жилете. Мой друг
отец Бенедикт пожелал, чтобы я принял эту маленькую меру
предосторожности.
   Мистер Мортон с усилием стал освобождаться от своего
старомодного фрака, напоминающего по цвету табачную пыль.
   - Лафкадио! - позвал патер.
   Молодой служка явился мгновенно. По единому взгляду иезуита он
понял свою задачу и весьма ловко и быстро помог мистеру Мортону
снять фрак, расстегнуть жилет и обнажить свежий шов, под которым
слабо похрустывала бумага. Через десять минут вспоротый шов был
аккуратно вскрыт, и на столе перед патером появился слегка
помятый пакет.
   Спрятав перстень и письмо, Фульвио ди Граччиолани осведомился,
какую квартиру избрал себе в Венеции мистер Мортон. Английский
адвокат отвечал, что намеревается отдохнуть недели две в одной
гостинице на Риальто [улица и район в Венеции], после чего ему предстоит
обратная дорога в добрый старый Бультон.
   Священник проводил гостя до самой гондолы, вернулся в кабинет
и вскрыл письмо. В пакете, кроме присланного документа за
подписями Фредрика Райленда, Томаса Мортона и юриста Лео
Ноэль-Абрагамса, находился еще и чистый лист плотной белой
бумаги, сложенной вчетверо. В нижнем левом углу листа иезуит
обнаружил неприметный крестик. Это был, очевидно, знак, что
бумага вложена неспроста!
   Повертев ее в руках, монах на ощупь определил, что поверхность
листа подвергалась какой-то обработке. Фульвио ди Граччиолани
запер двери, зажег свечу и подержал бумагу над пламенем. По
всему листу стали отчетливо проступать темно-коричневые строки
тайного письма, написанного молоком. Текст послания был на латинском
языке.

   "In nomini Dei! ["Во имя бога!" (лат.)]
   Сим извещаю ваше преподобие о свершении мною, недостойным
служителем бога, возложенного на меня поручения. Опасность,
грозившая нашему святому делу, устранена. Злокозненные
тайные враги милорда, готовившие его разоблачение,
повергнуты во прах, но в единоборстве с оными змиями пал и
сам милорд. Перед смертью он, по наитию свыше и наущению
вашего смиренного брата во Христе, подписал приложенный при
сем докуменг, который является формальным, юридически
заверенным свидетельством о гибели незаконного графского
отпрыска пирата Джакомо Грелли и об отсутствии у означенного
Грелли прямых потомков. Сын милорда, Чарльз, враждебно
настроенный против своего отца, покинул земную юдоль, не
успев открыть своего настоящего имени никому, кроме
собственной сестры Изабеллы. Она же в отчаянии отравила себя
ядом. Ее судьбу разделил и Реджинальд Мюррей, неправедный,
но опасный претендент на титул. Тайна милорда умерла с этими
лицами. Да простит господь все прегрешения малых сих, и да
войдут души их в царствие небесное! Ave Marie! ["Славься, Мария" (лат.)]
   Напрасно прождав очередного прибытия ко мне брата Луиджи,
постоянного курьера вашего преподобия, я, движимый единым
побуждением ускорить отсылку сих вестей, почел за благо
самостоятельно изыскать надежного посланца к вам. В
неразумии своем я принял во внимание преклонный возраст и
недуги нашего сиятельного завещателя, что и побудило меня
поспешить с доставкой по назначению сего важного документа.
Посему я уговорил мистера Томаса Мортона, как ближайшего
сподвижника своего усопшего благодетеля, совершить
путешествие в Венецию, дабы вручить настоящий пакет в
собственные руки вашего преподобия. Приложенный документ
должен устранить все последние сомнения и грешные колебания
завещателя. Amen!
   Смиренный брат ваш во Христе
                                     Бенедикт.
                                     29 августа 1790 года. Город Бультон."

   Патер перекрестился и спрятал документ в своей тетрадочке. Он
послал слугу наверх, в графские покои, чтобы пригласить
эччеленца Паоло к вечерней субботней мессе.
   Лафкадио застал графа вкушающим сон после продолжительной
прогулки в гондоле на взморье, предпринятой графом до полудня.
Превозмогая усталость, дряхлый граф спустился в молельную. Во
время мессы он сидел на скамеечке, поддерживаемый новым
дворцовым служителем, Антонио Карильо. За последние недели
старый синьор с особенной охотой обращался к Антонио за такого
рода услугами, ибо молодой человек оказывал их без тени
раболепия и угодливости. Дворцовую челядь изумляло умение
молодого служителя ободрять и развлекать дряхлого, разбитого
немощами вельможу.
   После короткой мессы священник поднялся вместе с графом Паоло
в его покои. Гондола, спешно посланная патером Фульвио,
доставила во дворец несколько должностных лиц - главного
нотариуса графа д'Эльяно с его помощниками и писцами, а также
душеприказчиков, назначенных по воле самого эччеленца Паоло.
Фульвио Граччиолани встретил синьоров в вестибюле, проводил в
графские покои и пояснил, что их приглашение во дворец вызвано
необходимостью устранить, по воле эччеленца, известную им
оговорку в графском завещании. Некий полученный из Англии
документ отнял у завещателя последнюю надежду разыскать и
обеспечить потомков.
   Граф Паоло был глубоко удручен этой вестью.
   В присутствии отца Фульвио прибывшие синьоры исправили текст
завещания.
   Ночью нотариус со свитой покинул Мраморное палаццо, а патер
Фульвио по отъезде душеприказчиков и юристов отправился во
дворец кардинала. В сей поздний час одна высокая духовная особа
спешила к другой с благими вестями.


   Шла вторая неделя после вызова душеприказчиков к эччеленца
Паоло д'Зльяно. За это время он редко покидал свои покои,
находился в глубокой задумчивости, иногда утрачивал нить
разговора, засыпал во время трапез и томился бессонницей на
ложе. Граф Паоло с трудом передвигал отекшие ноги, был
раздражителен и очень страдал от одиночества. Однако беседы с
отцом Фульвио утомляли его, и духовник графа не докучал ими
старику. Зато дворцового служителя Антонио Карильо граф
по-прежнему охотно допускал к своей особе. У синьора Антонио был
приятный голос; он целым часами читал больному его любимых
поэтов - Данте и Петрарку.
   Лишь одну посетительницу принял за эти дни старый граф Паоло -
престарелую синьору Эстреллу Луис эль Горра. Она высадилась с
французского военного корабля "Три идальго", которым командует
ее внук. В Тулоне престарелая синьора ступила на землю Европы.
Она не смогла отказать себе в удовольствии заехать в Венецию,
чтобы навестить старого друга - графа д'Эльяно. Патер Фульвио
мельком видел ее в вестибюле и даже вздохнул вместе с нею о
быстротечности струй в реке времен.
   Иезуит не ведал, что после отъезда синьоры граф Паоло с
волнением читал следующую записку:

   "Эччеленца, если повторное путешествие в гондоле не утомит
вас, я вновь буду ожидать вас на борту известного вам судна.
Затем мы должны совершить поездку на "Виллу цветов", где некая,
давно обещанная вам счастливая встреча заставит вас позабыть все
душевные и телесные недуги. Глубоко преданный вам Буотти".

   Граф оделся с помощью двух камердинеров и, опираясь на плечо
синьора Антонио, дошел до гондолы. В кабине, устланной ковром,
во множестве громоздились мягкие подушки. "Плавучая карета"
служила своему хозяину уже много лет. Ароматы духов и восточных
благовоний перемешивались в кабине с запахом стоячей воды,
старой штофной обивки и подгнившего дерева.
   Антонио опустил шторы и уселся напротив старика. Гондола
закачалась. Кормчий и второй гондольер вывели свое судно на
Большой канал.
   День был безоблачно голубым и теплым. На встречных гондолах
гребцы распевали песни.
   Когда графская "плавучая карета" подошла к водам лагуны,
эччеленца Паоло приподнял штору. В чистом, изумительно
прозрачном воздухе четко виднелись мачты и реи судов, отраженные
в зеркале Венецианской гавани. Пока граф окидывал взором толчею
лодок в устье канала, дворцы, залитые светом, флажки, вымпелы,
людные уличные панели и далекие силуэты торговых кораблей,
Антонио Карильо внимательно смотрел назад, за корму гондолы. Как
он и ожидал, ни одна лодка не кралась за ними следом:
по-видимому, недреманное око патера Фульвио, успокоенное
исправленным завещанием, отвратило свой взор от синьора Паоло.
   В одном из дальних уголков лагуны стояло на причале маленькое,
неприметное судно. Паруса на его высоких мачтах были туго
скатаны. На палубе кодил вахтенный матрос, а у самого носового
трапа виднелась фигура полноте