онимаю... Вы имеете в виду лорда-адмирала Ченсфильда?
   - Да, я подразумеваю лицо, которое уже много лет называет
себя этим именем.
   - Признаете ли вы, что являетесь одним из главарей пиратского
экипажа с корабля "Три идальго" и схвачены при попытке
ограбления судна "Орион", принадлежащего "Северобританской
компании"?
   - Не только не признаю, но отрицаю самым категорическим
образом, господин королевский прокурор. Наш вольный корабль, под
командованием синьора Диего Луиса эль Горра, чьим первым
помощником являлся я, никогда не был пиратским судном. Он служил
делу американской революции, боролся против позора работорговли,
мстил за попранные человеческие права... Только наше пленение
помешало нам отдать наш корабль под знамена французских друзей
свободы для борьбы с тиранией.
   В этот миг в комнату ввели капитана Брентлея. Старик узнал
Изабеллу, притихшую в своем уголке, и поклонился ей.
   - Ваше имя и звание? - спросил Бленнерд.
   - Гай Рандольф Брентлей, капитан флота, сэр.
   - Что побудило вас, Брентлей, изменить присяге и воинскому
долгу?
   Краска негодования бросилась в похудевшее лицо старого воина.
   - Ни единым помыслом я не изменял присяге и отечеству! Я
намеревался лишь соблюсти международный обычай и не пятнать
своего флага убийством безоружных парламентеров.
   - Подтверждаете ли вы, что пиратское судно "Три идальго"
первым напало на ваш корабль с целью ограбить его?
   - Напротив, сударь. Капитан корабля "Три идальго" не ответил
на мой орудийный залп и предложил мне свободно следовать своим
курсом.
   - Подтверждаете ли вы, что находились в преступном заговоре
с пиратами против лорда Ченсфильда?
   - Нет, сударь. Когда я услышал от этого молодого пирата
речи, порочившие честь лорда Ченсфильда, я предложил Алонзо де
Лас Падосу покинуть борт моего корабля и приготовиться к
смертельному бою.
   - Хорошо, все это мы проверим. Господа, полагаю, что пока мы
слышали достаточно. Майор Древверс, прикажите увести
арестованных.
   В дверях арестанты столкнулись с запыхавшимся Джорджем
Бинглем. Он растерянно остановился посреди комнаты и увидел свои
рисунки в руках важного чиновника в очень пышном и кудрявом
парике.
   - Мистер Джордж Бингль, художник? - Тон джентльмена был
доброжелательным.
   - Да, сэр.
   Чиновник пристально вглядывался в него из-за стола. Под этим
взглядом Джордж окончательно смешался.
   Глаза джентльмена с каждым мгновением делались строже.
   - Скажите-ка мне, Бингль... - В голосе прокурора появились
зловещие, вкрадчивые нотки. - Скажите-ка мне, работая над
портретом вот этого человека, вы... не нашли в нем... знакомых
черт?
   Прокурор показывал Джорджу портрет синьора Маттео.
   Художник побелел так, что сделался похожим на восковую фигуру
из паноптикума [паноптикум - в старину музей восковых фигур].
   - Нет, не нашел, сэр, - вымолвил он с огромным трудом.
   - Джордж Бингль, именем закона я арестую вас. Майор,
возьмите этого человека под стражу и поместите вместе с обоими
пиратами. Переведите к ним и Брентлея. По некоторым причинам я
полагаю необходимым быстрее перевести их в лондонский Ньюгейт.
Приготовьте к завтрашнему вечеру тюремную карету и надежный
конвой. Мистер Бленнерд, мы отбудем одновременно лондонским
дилижансом.
   Когда совершенно уничтоженный Джордж Бингль был взят под
стражу и выведен из канцелярии, прокурор обратился к Изабелле:
   - Мисс Райленд, простите, что дела задержали нас и помешали
вам приступить к исполнению ваших человеколюбивых намерений.
Теперь мы готовы начать осмотр тюрьмы и, если вам угодно,
приглашаем лас и ваших спутников последовать за нами.
   Глаза Изабеллы были сухими, побледневшее лицо выражало
гордость, гнев и боль.
   - Очень вам признательна, милорд, за то, что вы сделали меня
свидетельницей вашей беседы с этими людьми. Я слышала намеки,
затрагивающие честь моего отца, и не могу оставаться равнодушной
к ним. Простите меня, но я слишком взволнована, чтобы приступить
сейчас к исполнению христианского долга. Мне придется выбрать
для этого другой день.
   - Как вам угодно, сударыня, - сухо проговорил прокурор и
сделал знак своей свите следовать за ним.
   В опустевшей канцелярии остались только обе дамы, патер
Бенедикт и писец за столом. Он укладывал бумаги в большой мешок.
Изабелла взглянула сквозь решетку в окно, отыскивая глазами
экипаж во дворе.
   - Мы едем домой, миссис Тренборн. Святой отец, простите меня,
но я не в силах оставаться дольше в этих стенах.
   - Ни слова больше, дочь моя, ни слова! Я понимаю вас. Но ваш
благородный отец, Изабелла, просил меня приготовить кое-что для
этих ослепленных грешников, томящихся в узилище... Там, под
сиденьем в экипаже, я положил...
   - Хорошо, святой отец, делайте все, о чем просил папа, но не
говорите мне больше об этих людях.
   Обе леди и монах вышли из канцелярии и сели в экипаж. Отец
Бенедикт подозвал стоявшего во дворе тюремного надзирателя
Хирлемса, достал из-под сиденья небольшой продолговатый сверток
и вручил его тюремщику. Тот спрятал сверток под плащом и
заторопился к дверям, ведущим в подвал главного корпуса.
   Коляска тронулась, но доехала только до крепостных ворот.
Никакие уговоры открыть ворота и выпустить коляску из крепости
не подействовали на стражников, они требовали пропуска или
личного распоряжения майора Древверса.


   Расстроенная мисс Райленд выпрыгнула из коляски. Она знала,
что майор сопровождает комиссию при осмотре тюрьмы, и
раздумывала, как бы отыскать его. Бродить самой по мрачным
дворам и расспрашивать охрану было неловко. Послать кого-нибудь
к майору?
   Изабелла вошла в канцелярию. Писец еще возился с бумагами, а
рядом с ним стоял молодой кавалер де Кресси. Он удивился, увидев
Изабеллу одну, без спутников, и вдобавок с явно раздосадованным
лицом. Офицер очень вежливо спросил девушку о причинах
возвращения и сам вызвался немедленно уладить затруднение.
   Они вместе вышли. При солнечном свете Изабелла смогла
хорошенько рассмотреть своего провожатого. Это был высокий,
широкоплечий, очень молодой человек с гибкой, легкой фигурой.
Румянец отличного здоровья заливал его щеки, темно-синие глаза
глядели беззаботно и весело. Крепкая рука небрежно касалась
эфеса шпаги, другая осторожно поддерживала локоток мисс
Изабеллы. В наружности кавалера де Кресси было нечто до такой
степени располагающее к себе, что Изабелла не смогла не
улыбнуться молодому человеку. Он сильнее сжал ее локоток и
остановился под сводом арки, соединяющей два внутренних тюремных
двора.
   - Я очень рад, мисс Райленд, что благодаря исполнительности
стражи мне представилась возможность сказать вам несколько слов
наедине. Прошу вас поверить, что честь виконта... виноват, графа
Ченсфильда дорога мне так же, как и... каждому вашему земляку.
Мне хочется от всего сердца заверить вас, что фамильную честь
имени Райленд я готов отстаивать ценой моей жизни...
   Изабелла подняла на него глаза в полном недоумении. Молодой
человек с каждой минутой нравился ей все больше, и она не
торопилась высвободить свою руку из плена, но невольно чувство
тревоги нарастало в ней.
   - Не станете же вы утверждать, сэр, что самонадеянные и
оскорбительные намеки этого пирата имеют под собой хоть
какую-нибудь почву?
   - А разве не кажется вам, сударыня, что синьор Алонзо -
тоже человек чести?
   - Я не могу отказать ему в большом чувстве собственного
достоинства. Это испанец! Но самоуверенность его граничит с
наглостью. Сначала он вызвал во мне некоторое участие, но его
дальнейшие слова... О, будь я мужчиной и услышь я эти
оскорбительные речи синьора Алонзо при иных обстоятельствах...
я знала бы, как держаться с наглецом!


   - Мисс Райленд, разрешите мне свершить то, что и вы считали
бы должным сделать в защиту фамильного имени. Я говорю не о
мести безоружному пленнику, которого и без того ждет жестокая
участь... Но мне известно многое... Вас ждут впереди немалые
испытания и огорчения... За честь и доброе имя Райлендов еще
прольется, быть может, кровь. И, когда этот час настанет, я хочу
иметь право написать на щите ваше имя и хранить в сердце ваш
облик!
   - Боюсь, сэр, что вы слишком увлеклись собственным
красноречием. По какому праву вы обращаетесь ко мне с этими
странными речами, и что они значат?
   - Простите меня, мисс Райленд! Я действительно совершил
ошибку, поддавшись невольному порыву... Теперь прощайте и,
умоляю вас, сохраните нашу беседу в тайне.
   Совершенно сбитая с толку, растерянная и смущенная, Изабелла
уселась на подушках коляски против мисс Тренборн. Как сквозь
сон, она услышала властный голос кавалера, отдававшего
приказания стражникам. Ворота распахнулись, коляска миновала
длинную каменную арку и помчалась вдоль крепостной стены.
   Изабелла подставила лицо под струю свежего ветра с реки. Она
не могла разобраться во всем ворохе неожиданных и противоречивых
впечатлений. Резкие колебания в настроениях отца... Впервые
замеченная отцовская ложь... Оскорбительный тон речей дона
Алонзо... Странные слова молодого кавалера де Кресси... Голова
юной леди шла кругом!
   И лишь в одном-единственном чувстве мисс Изабелла безошибочно
отдала себе отчет: это было бог весть почему нахлынувшее чувство
полнейшего равнодушия... к образу мистера Уильяма Блентхилла!
   ...На почтовом тракте Изабелла еще издали разглядела встречную
карету. На ее дверцах красовался тот самый фамильный герб, во
славу которого хотел бороться де стресси. Уже разминувшись с
коляской, карета остановилась. Правое оконце опустилось.
Лорд-адмирал выглянул из него и поманил к себе дочь.
   Очень сбивчиво, почти в слезах, дочь поведала отцу все
впечатления, исключив из повествования лишь последний разговор.
Милорд внимательно слушал.
   - За что же все-таки прокурор велел арестовать Бингля?
   - Я ничего не поняла, папа. Это вышло так неожиданно!
   - Да, странно... Где же отец Бенедикт?


   - Мы довезли его до самого порта.
   - Он передал пленникам сверток?
   - Да, он отдал сверток тюремному сторожу... Но, папа, скажи
мне, как смел этот Алонзо...
   Милорд рассмеялся, не дал дочери договорить и потрепал ее
порозовевшую щечку. Оконце кареты поднялось, экипаж тронулся.
   Когда коляска скрылась за поворотом дороги, граф снова открыл
окно и подозвал камердинера Мерча, верхом сопровождавшего карету.
   Этот пакет отвези в гостиницу "Белый медведь", вручи его
сэру Голенштедту или мистеру Бленнерду и подожди ответа. Потом
поезжай в порт и поговори с отцом Бенедиктом, он даст тебе
записку для меня. Ответ сэра Голенштедта и записку питера ты
доставишь мне в бультонский особняк. По дороге заверни в "Чрево
кита", передай Линсу, чтобы тот наведался в крепость к Хирлемсу.
Пускай Линс часам к пяти-шести тоже приедет в особняк. Я буду
находиться там до вечера. Кучер, Сент-Джекоб-стрит, восемнадцать!


   Надзиратель Джобб сначала втиснул в узкую дверь тюремного
подземелья объемистый мешок, за которым последовали матрац,
набитый конским волосом, и одеяло. Пока стражники просовывали
эти предметы и дверной проем, узникам каземата могло казаться,
что вещи сами собою шествуют к ним в гости. Вещи свалили в самом
дальнем углу, после чего в каземат был водворен и сам владелец
этого скарба, капитан Гай Рандольф Брентлей. Седой моряк коротко
кивнул двум старожилам каземата. С шестифутовой высоты
собственного роста он осмотрел пожитки в углу, сердито воссел на
убогом ложе и, отвернувшись к стене, раскурил трубку. Вступать в
беседу с соседями он был явно не склонен.
   Двое "старожилов" располагались в противоположном углу. Они
пошептались и решили не тревожить капитана расспросами.
   Тюремные надзиратели сменялись в полдень. На сей раз мистер
Хирлемс явился в каземат не один. Узники удивились, увидев рядом
с ним тюремного портретиста. Капитан Брентлей не повернул
головы, а два бывших парламентера смотрели на художника, затаив
тревогу.
   В отличие от капитана Брентлея, мистер Джордж Бингль не имел
при себе даже скромного узелочка. Вид у него бы убитый. Он
остановился у двери, подождал, oка снаружи отгремят запираемые
засовы, а затем, вероятно по старой арестантской привычке, сел
прямо на пол, ибо мебели в каземате не имелось. Обхватив руками
голову, он замер в позе человека, сраженного последним ударом
судьбы.
   Когда затихли шаги Хирлемса в коридоре, Алонзо сделал синьору
Маттео некий тайный знак глазами. Однако Маттео отрицательно
покачал головой и произнес шепотом:
   - За нами, может быть, наблюдают. Мне не следует подходить к
нему. Поговори с ним ты, Чарли.
   Дон Алонзо, откликавшийся и на более обыденное имя Чарли,
положил руку на плечо сидящему.
   - Видно, и к вам фортуна повернулась спиной, синьор
живописец? - спросил он громко. - Перебирайтесь-ка в наш жилой
угол. Там найдется место на соломенном тюфяке. Он называется у
нас ковром-самолетом... Здесь дует от двери! - добавил он
многозначительно.
   Понурый мистер Бингль перешел в угол, на "ковер-самолет".
Синьор Маттео следил за каждым его движением на редкость
сердобольными взглядами, с трудом маскируя свои смятенные
чувства. Дон Алонзо шепотом заговорил с художником:
   - Что случилось? За что вас сюда? Почему без вещей? Чужих
ушей можете не опасаться: наш шепот им не слышен...
   - Меня неожиданно вызвал прокурор канцлерского суда...
   - Значит, арестовал вас господин прокурор? - удивленно
протянул дон Алонзо.
   - Да, это сделал именно мистер Голенштедт. Сначала он показал
мне портрет брата, спросил, знаю ли я этого человека, а затем
велел арестовать меня. Нас всех повезут в Лондон. Прокурор велел
готовить тюремный возок уже к завтрашнему вечеру.
   Дон Алонзо многозначительно переглянулся с синьором Маттео, а
потом заслонил художника от дверного оконца: пользуясь спиной
Алонзо как прикрытием от враждебных взглядов, оба брата Томми и
Джордж, так неожиданно брошенные прихотливой судьбой в один
тюремный каземат, торопливо расцеловались после
шестнадцатилетней разлуки... Но обменяться словами привета, хотя
бы короткими и бессвязными, им не пришлось. Лязгнул замок, оба
мгновенно отвернулись друг от друга... В камеру вошел
надзиратель Хирлемс. Его испитая физиономия была чуть менее
угрюмой, чем обычно. Плащом он прикрывал какой-то сверток.
Надзиратель подозвал синьора Алонзо, приложил палец к губам и
опасливо оглянулся на дверной "глазок":
   - Монах из католической часовенки посылает вам, господа, свое
пастырское благословение. Он хоть и папист, как и вы, а человек
добрый. Уж как он меня за вас упрашивал!..
   Надзиратель протянул молодому человеку сверток. Внутри узелка
что-то булькнуло. Хирлемс скривил свою физиономию, что
долженствовало означать улыбку.
   - Только не подведите меня, господа. Если комиссия что-нибудь
пронюхает... Упаси бог! Ну, да уж я надюсь на своих арестантов.
Так и быть, празднуйте рождество, раз нашелся добрый человек...
Виселица - виселицей, а праздник - праздником.
   Непривычно ласковый тон Хирлемса очень удивил узников. Дон
Алонзо нащупал в свертке бутылку, ухватил ее и вытянул горлышко
наружу.
   - Я ничего не вижу, господа, ничего не замечаю, - заволновался
надзиратель, - но смотрите, чтобы никто не затевал шума и
песен... Хм! Что бы там могло быть, в этом сосуде?
   - Не желаете ли вы, мистер Хирлемс, отведать, каково на вкус
пастырское благословение?
   Хирлемс крякнул довольно неопределенно. Угадать сорт напитка
по цвету было трудно, и лицо надзирателя приняло выражение
мученика науки, готового к самоотверженному эксперименту. Алонзо
вытащил пробку. Хирлемс подставил кружку под довольно густую
струю и произвел дегустацию [дегустация - определение на вкус качества
и сорта продукта].
   - Кажется, ром с джином, - произнес дегустатор в раздумье и,
чтобы окончательно рассеять сомнения, допил кружку до дна. - Это
строго-настрого запрещено в тюрьме, господа.
   Считайте, что это легкий портер, Хирлемс, и сделайте еще
глоток.
   Мистер Хирлемс повторил пробу в удвоенной дозе и вытер
губы рукавом.
   - Только в "Чреве кита" можно выпить хорошего рому, - заметил
он убежденно. - Этот ром хорош, значит, взят он у мистера Линса.
   Доказав этим силлогизмом [силлогизм - умозаключение из двух
предпосылок и вывода] свою способность к глубоким
философским умозаключениям, Хирлемс повернулся к двери и вышел
из каземата. Не успели его шаги стихнуть в конце подземного
коридора, как синьор Алонзо
взялся за предметы, извлеченные из свертка. Узники избрали для
первой трапезы плоский хлебец, несколько яблок и остаток
напитка. "Ковер-самолет" превратился в "скатерть-самобранку".
Алонзо разломил хлебец и... извлек из него две маленькие пилы,
бутылочку жидкого масла и записку, сложенную вчетверо. Печатными
буквами было написано следующее:

   "Сегодня к полуночи распилите решетку. После полуночной смены
караулов выбирайтесь из каземата. Часовых на стене уберем и
бросим вам веревочную лестницу. Верховые лошади будут за рвом.
                                                                  Друзья".

   Записка быстро обошла всех трех узников и была уничтожена.
Только Брентлей остался в неведении об отважном замысле тайных
друзей. Лица пленников с корабля озарились радостной надеждой,
но мистер Бингль, напротив, помрачнел и потупился. Он сделал
знак брату и дону Алонзо. Те вытянулись на тюфяке рядом с
Джорджем и, защитив лица одеялом, выслушали сообржкения Джорджа
Бингля.
   Молодые люди узнали, что духовное лицо, приславшее "пастырское
благословение", поддерживает довольно близкие отношения с
владельцем поместья Ченсфильд... Оказалось также, что, по
странной случайности, не кто иной, как именно надзиратель
Хирлемс, некогда привел Шарля Леглуа к узнику четырнщцатой
камеры... А хлебец, содержавший записку "друзей", не был ни
надрезан, ни проколот для проверки...
   ...Был пятый час дня, когда члены лондонской комиссии
добрались, уже под конец инспекторского обхода, до углового
каземата.
   В полутемном подземелье замерцал огонь свечей. Каземат
наполнился мантиями, париками, мундирами и лентами. Позади
блестящей свиты прятался надзиратель Хирлемс. Он вытягивал свою
шею из-за перьев и эполет, чтобы не упустить замечаний
прокурора, но при этом старательно прикрывал рукою рот и
сдерживал дыхание, ибо оно испускало в атмосферу подозрительные
пары.
   Прокурор молча осмотрел каземат и, уже собираясь уходить, задал
скучающим тоном казенный вопрос:
   - Есть ли жалобы на тюремную администрацию?
   - Сэр, нас содержат в невыносимых условиях. Разрешите подать
вам лично письменную жалобу.
   Брови прокурора удивленно поднялись, а затем недовольно
сдвинулись. У майора Древверса задергалась щека. Он с
наслаждением задушил бы собственными руками узников углового
каземата. Жаловаться? Ну погодите, голубчики!..
   - Господин де Кресси, - кислым тоном процедил прокурор, -
прошу вас, примите от арестанта его жалобу. Мы возвращаемся в
канцелярию.
   Кавалер де Кресси остался в каземате. Он велел Хирлемсу
принести принадлежности для письма. Два солдата конвоира стали
за дверью...
   Хирлемс, тяжело дыша, протянул офицеру бумагу, перо и чернила.
При этом обоняние офицера уловило винные пары.
   - Да вы пьяны, любезный?
   Хирлемс споткнулся, и офицер должен был встряхнуть его за
шиворот. В довершение бед, арестанты каземата повели себя нагло
и предъявили в своей жалобе незаконные и неумеренные претензии.
   Через четверть часа в крепости бушевал шторм. В угловом
каземате, а также в опустевшем жилище Джорджа Бингля были
произведены строгие обыски. У арестованных оказалась бутылка со
свежими следами крепкого спиртного напитка и нашлись две пилки,
что явно свидетельствовало о попытке к бегству. Надзиратель
Хирлемс получил двадцать суток гауптвахты. Сэр Голенштедт
наложил взыскание на майора Древверса.
   - Вы распустили арестантов, вы отучили их от почтительности,
Древверс! - гневно кричал милорд прокурор. - Они собирались
бежать, и на воле у них есть сообщники!