ь, что даже
Вудро Крейг и Джозеф Лорн, хорошо знавшие прежде Джемса
Кольгрева в лицо, ничуть не заподозрили обмана.
   - Но скажите, синьор Бернардито, каким чудом вы подоспели
нам на выручку?
   - Это чудо называется яхтой "Толоса". Капитан Брентлей, вы
узнаете наш корабль?
   - Он напоминает погибшую яхту "Элли", но как будто тяжелее и
с более высокой кормой.
   - Это и есть яхта "Элли", поднятая с подводной мели и
перестроенная наново моряками с "Окрыленного". Мои мальчики дали
ей имя "Толоса" - это название моего первого маленького корабля.
Команда яхты состоит из остатков прежнего экипажа
"Окрыленного", взятого нами в плен в 1779 году. Они сами
выразили желание остаться на острове, в нашей маленькой
свободной колонии "Буэно-Рио". Вам известно, капитан Брентлей,
что в течение последних лет наш крейсер, переделанный из
"Окрыленного", изредка тревожил спокойный сон милорда-адмирала.
При этом я сам руководил боями, всегда оставаясь в тени.
   Когда мои мальчики оперились и привыкли к морю, я пустил их в
самостоятельный рейс, наказав по-прежнему щадить из всех
кораблей Грелли только ваш бриг "Орион". Антони Ченни пошел в
этот рейс старшим артиллеристом, а Дик Милльс - штурманом. Чем
кончилось это плавание, вам хорошо известно.
   Отпуская их в море, я сам тоже отправился в путь; с грузом
золота, добытого на приисках нашего острова, я ушел в Америку на
яхте "Толоса" с целью навестить в Филадельфии моего старого
друга Альфреда Мюррея. Голубую долину он покинул. Его постигло
горькое разочарование насчет миролюбия и гуманности американских
колонистов: в том же 1779 году, когда обманутые индейцы напали
на поселок Голубой долины, а потом отпустили с миром своих
пленников, убедившись с моей помощью в их невиновности, в
индейские земли был послан из Пенсильвании карательный корпус
генерала Селливана. Индейские деревни на большой территории были
выжжены, посевы кукурузы вытоптаны, яблони вырублены, скот
перебит... Тогда погибли тысячи индейцев. Можно сказать, был
уничтожен целый народ ирокезов. Все это было проделано столь
бесчеловечно, что потрясенный Мюррей не смог остаться в некогда
основанном им поселке и переехал с семьей в Филадельфию. Там он
приобрел новых друзей, мистера Джефферсона и мистера Франклина,
знаменитого ученого. С ними он возобновил некоторые научные
занятия, которые начал еще в молодости, живя в Индии. Мистер
Мюррей стал членом конгресса, страстным аболиционистом
[аболиционист - сторонник освобождения негров от
рабства в Америке]. Он мог
бы еще многое сделать, но силы его сдали - он умер за месяц до
моего приезда. Обилие народа, шедшего за его гробом, воочию
показало, сколь великую любовь он снискал у простых людей, и сам
президент Соединенных Штатов Георг Вашингтон выскыал сожаление о
смерти такого крупного общественного деятеля. Вот так и вышло,
что в Филадельфии я застал только миссис Эмили и ее детей, а
также семейство Уэнтов, которое тоже покинуло Голубую долину. После
смерти Мюррея мистер Уэнт затосковал по морю, и миссис Мери Уэнт
ждет его теперь из плавания: мистер Уэнт намеревался поискать
счастья на нашем островном золотом прииске.
   Но не с одним мистером Уэнтом я вернулся на остров из
Филадельфии. Вдова мистера Альфреда Мюррея, леди Эмили,
отпустила со мной своего сына Реджинальда. Позвольте представить
вам моего старшего офицера "кавалера де Кресси" под его
настоящим именем. Мистер Брентлей, перед вами - Реджинальд
Мюррей, сын Альфреда Мюррея. Поглядите на этого кавалера,
капитан, и вы поверите мне, что бедная миссис Эмили не слишком
охотно расставалась с Реджи, отдавая его под опеку старого
бродяги Бернардито. Но на этом настоял сам Реджинальд. Он знает
историю своего отца и горит желанием вступить в решительную
схватку с Леопардом, чтобы смыть позор с прежнего отцовского
имени, запятнанного наглым самозванцем.
   Когда мы с Уэнтом и Реджинальдом прибыли на остров, оказалось,
что мои три идальго не возвратились из своего похода, и это
встревожило меня: я ожидал прибытия капера к началу октября.
Переждав еще неделю, очень обеспокоенный, я вместе с Уэнтом и
Реджинальдом вышел в море на розыски. В трехстах милях от
острова мы встретили подбитый капер и узнали от Диего и Антони о
судьбе доверчивых парламентеров.
   Я поручил Джону Бутби, бывшему боцману с "Окрыленного",
довести "Трех идальго" до нашей островной бухты и приготовить
остров к обороне на случай высадки врагов. Диего, Антони, Дика
Милльса, Уэнта и Кольгрева я взял на борт "Толосы" и пустился
догонять эскадру Грелли. В Капштадте мы застали два подбитых
судна этой эскадры - бриг "Орион" и фрегат "Король Георг III".
Мы узнали, что наши доверчивые парламентеры отправлены в Англию
на фрегате "Адмирал Ченсфильд". В Плимуте, куда мы пришли за
фрегатом, нам удалось установить, что "Адмирал" проследовал в
Бультон. Газеты уже поместили подробности боя эскадры с
"пиратским крейсером" и сообщили, что король повелел назначить в
помощь лорду Ченсфильду целую комиссию для ускорения суда и
следствия по делу преступного Брентлея и злодейских пиратов. По
сведениям газет, комиссию возглавил новый канцлерский прокурор
сэр Голенштедт, лишь недавно прибывший в Лондон после
двадцатилетней службы в Индии. Это означало, что никто в
Бультоне, в том числе и лже-Райленд, не знал этого господина в
лицо...


   - Яхта зайдет в испанские воды и высадит в Кадиксе маленький
десант. Дику Милльсу, братьям Бингль и Антони Ченни придется
совершить путешествие в Италию. Джордж открыл нам удивительные
вещи о происках некоего Кремпфлоу.
   - Алекса Кремпфлоу? Совладельца "Белого медведя"? Приспешника
лжемилорда?
   - Похоже, синьор Брентлей, что это слуга двух господ, как
говорится в одной доброй старой комедии... В Италии мои мальчики
сядут ему на хвост... А "Толоса" возьмет курс на известный вам
остров. Там, в моем доме, синьора Доротея с радостью окажет вам
гостеприимство, капитан. Меня, Чарльза и Реджинальда ожидает
потом дальняя дорога, и мистер Уэнт, махнув рукой на приисковое
золото, намерен проделать ее вместе с нами: мы выжмем из
"Толосы" все ее двадцать узлов, чтобы побывать в Калькутте и
летом вернуться в Бультон.
   - А... ваш сын, синьор Диего?..
   - Диего вернется на командный мостик "Трех идальго". Мальчик
найдет этому кораблю доброе применение во Франции, где народ
поднялся против тиранов. Вымпел корабля украсится девизом
восставшего народа: "Свобода! Равенство! Братство!"


   Ночная катастрофа на Терпин-бридже вызвала смятение в
Бультоне. Граждане гадали о личности нового Гая Фокса. Иные
проповедники усмотрели в этом событии новые происки Вельзевула,
под чьим черным знаком протекал весь конец мятежного,
богомерзкого века. Другие голоса не возводили напраслины на
черта с его устаревшим арсеналом козней. Эти голоса по-иному
толковали все происшествие: кто-то, мол, побряцал увесистой
мошной, чтобы обратить в прах лондонских инспекторов...
   За истекшие две недели после взрыва граф Ченсфильд всего один
раз покидал поместье: чтобы почтить своим присутствием похороны
погибших. Бультонцев поразила страшная перемена в его облике.
Прихрамывая, он пешком проследовал за гробами от собора до
кладбища. Команда "Адмирала" почтила похороны своего капитана
пушечным залпом. Он грянул с фрегата в ту скорбную минуту, когда
граф Ченсфильд бросил первую горсть песка в могилу Джозефа
Лорна. При звуке залпа лорд-адмирал вздрогнул... После
возвращения с похорон потянулись дни затворничества. Изредка
милорд прогуливался пешком по парку. В эти минуты никто не смел
приближаться к нему. Лицо графа сделалось изжелта-бледным,
взгляд - горящим и злым; он стал сильно сутулиться и на ходу
смотрел не вперед, а в землю.
   В конце второй недели после сочельника, перед самым днем
"Трех святых королей", бультонцы зашептались о прибытии из
Лондона полковника Хауэрстона, начальника секретной канцелярии
при военном министре.
   ...Граф Ченсфильд, ссутулясь, сидел у огня и слушал ветер в
трубе. Груда нечитаных газет валялась на столе и уже покрывалась
пылью и трубочным пеплом. Владелец поместья гнал из кабинета
прислугу, избегал расспросов дочери. Блюда камердинер приносил в
кабинет; уносил он их почти нетронутыми.
   На столике около камина лежала длинная глиняная трубка. Граф
потянулся за нею и нечаянно расплескал вино из серебряной чаши.
Красный свет углей падал на пролитую жидкость... Зрачки лорда
Ченсфильда расширились. Несколько мгновений он тупо смотрел на
пятно. Ему казалось, что оно растет и что под ним не белая
скатерть, а почернелый от копоти снег...
   Голос камердинера вывел графа из задумчивости.
   - Полковник Эмери Хауэрстон, сэр.
   - Что такое?
   - Угодно ли вашей милости принять полковника Хауэрстона?
   - Хорошо. Проси. Стой! Убери эту проклятую скатерть...
   Лорд-адмирал подошел к письменному столу и открыл ящик;
маленький двуствольный пистолет молниеносно перекочевал оттуда в
карман сюртука...
   Полковник, входя, по-военному отдал честь, а затем сердечным,
дружеским жестом протянул обе руки навстречу хозяину.
   - Граф, позвольте выразить вам мое глубокое соболезнование.
Сколько горестных утрат! Его величество скорбит вместе с вами,
милорд! Наконец, эта неслыханная по наглости история с
лондонской комиссией...
   - На действия комиссии я буду жаловаться его величеству,
прося заступничества против низкой и возмутительной клеветы,
сбором которой эта ваша комиссия занималась в Бультоне!
   - Да помилуйте, милорд, ни один член нашей комиссии не
покидал Лондона. Вся история с комиссией - это же чистейшая
мистификация! Тайные злоумышленники, очевидно, сообщники
арестованных пиратов, обманули весь город и освободили пленников.


   Граф Ченсфильд, ошеломленный, не устоял на ногах. Он почти
упал в кресло. Мозг его был еще не в силах охватить случившееся.
Он, лорд-адмирал Ченсфильд, одурачен!.. Напрасно погублены
ближайшие друзья. Он одурачен! Но кем же, кем?..
   Лицо собеседника расплывалось в глазах Грелли. Сохранить
самообладание почти не было сил! Полковник пожал плечами:
   - Ни одно судно в тот вечер не покидало Бультонского порта.
Кортеж выехал из города и был взорван на Тепин-бридже. Где же
узники и их сообщники из мнимой комиссии или, по меньшей мере,
их трупы? На небо они вознеслись, что ли?
   Владелец Ченсфильда ничего больше не слышал. Он задыхался и
готов был рвать на себе одежду. Трубка, задетая его локтем,
упала и разбилась.
   - Поверьте мне, милорд, сколь велико всеобщее сочувствие
вам... - продолжал полковник. - Перед лицом революционных
потрясений во Франции... Милостивое расположение к вам его
величества и сэра Питта... Боже мой, сэр, позвольте поддержать
вас! Люди! Слуги! Эй, кто там! Скорее сюда!
   Камердинер вбежал в кабинет.
   - За доктором, быстрее! Мне кажется, у милорда удар!
   Изабелла сидела у постели больного. Ее батюшка выздоравливал,
но левая сторона его лица и левая рука отнялись. Консилиум
врачей из Голландии и Англии предписал больному полный покой,
успокоительное чтение вслух, а затем продолжительное лечение на
водах. Изабелла сама посвящала все вечера успокоительному чтению
для больного.
   - Папа, хочешь, я прочту тебе хорошую детскую сказочку про
зверей? Ее напечатал "Бультонс Адвертайзер" в своем
рождественском приложении. Она очень смешная, немножко страшная
и совсем не длинная.
   - Читай, девочка, - покорно согласился больной.
   Изабелла развернула цветное рождественское приложение и прочла
заглавие занимательной новеллы:
   - "Сказка про кита, который раньше был леопардом, а потом
сделался гиеной"... Папа, да что с тобой?
   Изабелла выронила газету и опрометью бросилась за леди Райленд.
   - Ему опять хуже! - закричала Изабелла в испуге. - У него
опять перекосилось лицо!..



                           21. ПАСТЫРЬ И АГНЕЦ

   Около памятника герцогу Фернандо Медичи близ Ливорнского
порта на скамье, предназначенной для отдыха пешеходов,
развалился пожилой иностранец в коричневом плаще. Поза его была
небрежной, физиономия, чуть-чуть обрюзгшая, выражала скуку и
недовольство. Рыжую широкополую шляпу с пером он насадил на
собственное колено, подставив лысеющее темя февральскому солнцу.
Трость, довольно массивную, с набалдашником в виде головы борзой
собаки, иностранец прислонил к скамье.
   Всякий раз, когда к его скамье приближался торговец фруктами
или просто беспечный ротозей из уличных мальчишек, владелец
трости брался за нее с таким сердитым видом, что зевака сразу
ускорял шаги и уже издали опасливо оглядывался на свирепого
синьора. Зато при виде каждой дамы, проходившей даже на самой
дальней дистанции, иностранец на скамье приосанивался и
победительно подкручивал усы, уже и без того напоминающие своей
формой венецианскую гондолу с высоко поднятым носом и кормой.
Искусственному черному колеру этих усов мог бы позавидовать
любой из четырех бронзовых мавров, украшающих ливорнский
памятник.
   Башенные часы на площади пробили два; этим они, по-видимому,
положили конец продолжительному отдохновению усатого иностранца.
Он надел шляпу, сунул трость под мышку и отправился к отелю
"Ливорно".
   Нищий старик в рваном плаще, взывавший к милосердию прохожик
только молчаливыми поклонами, поглядел вслед удаляющемуся
господину. Когда тот пересек площадь, старик взвалил на плечи
котомку и покинул свое место за памятником с четырьмя маврами.
   Позади усатого господина двигалась в одном с ним направлении
кучка французских матросов. Они не спеша шли от набережной и
присматривали себе местечко, где бы скоротать время до вечера.
Нищий старик догнал матросов и побрел следом за ними, время от
времени поглядывая через матросские плечи вперед, на рыжую шляпу
иностранца.
   Вскоре шляпа скрылась в подъезде отеля, а нищий старик,
отстав от матросов, завернул во двор какого-то торгового дома.
Выбрав укромный уголок между ящиками и тюками, нищий снял с плеч
поместительную котомку, выложил из нее вещи и вывернул
наизнанку, превратив нищенскую суму в очень приличный дорожный
мешок, куда он спрятал свои отрепья и жалкое подобие шляпы. В
числе извлеченных вещей оказался легкий синий плащ, берет,
кружевной галстук и зеркало. В две-три минуты нищий преобразился
в типичного старого артиста или художника. Он расчесал волосы,
удалил с лица бороду и придирчиво освидетельствовал перед
зеркалом свои баки, чтобы убедиться, надежно ли они приклеены.
Наконец, взяв за кожаную ручку дорожный мешок, старик бодро
зашагал к гостинице "Ливорно".
   У хозяина отеля, восседавшего за конторкой, человек заказал
себе на сутки номер, записав в книге приезжих свое имя: "Карло
Морелли, художник. Верона".
   Делая эту запись, гость пробежал глазами всю страницу с
именами постояльцев прибывших в последние дни; в верху листа он
нашел запись: "Тамазо Буотти, доктор богословия. Венеция".
   Против этой фамилии стояла цифра "12".
   Веронский художник проговорил с подкупающей вежливостью:
   - В прошлом году я жил у вас в двенадцатом номере. Меня
пленил вид из окна. Я хотел бы занять снова именно этот номер.
   - К сожалению, он освобождается только завтра. Но точно такой
же вид вы могли бы иметь из соседнего, десятого, номера, синьор.
   - Спокойные ли там соседи? Мне очень не хотелось бы попасть в
соседство дам с детьми.
   - Синьор, в таком случае - это наилучший выбор! Номер
двенадцатый, смежный с десятым, занят почтенным одиноким ученым.
Сейчас у него находится первый посетитель за несколько дней.
Лучшего соседа нельзя желать. Обычно мы сдаем оба номера вместе
- они связаны между собою дверью, - но я ручаюсь вам, что это
нисколько не нарушит вашего покоя, сударь.
   - Отлично! Могу ли я уже занять свою комнату?
   - Разумеется!
   Оставив в руке хозяина серебряное скуди и удостоившись титула
"эччеленца", художник из Вероны поднялся во второй этаж. В
полутьме коридора он с большой осторожностью вставил ключ в
замочную скважину своего покоя, опасаясь вызвать малейший шорох.
Открыв дверь, он с такими же предосторожностями запер ее изнутри
и огляделся. Слева в стене виднелась дверь, полускрытая за
портьерой. Художник на цыпочках пересек номер, отогнул портьеру
и приник ухом к замочной скважине.
   В номере соседа-ученого шел негромкий разговор, и слова
собеседников были отчетливо слышны веронцу, притаившемуся за
портьерой.
   - Мистер Кремпфлоу, - говорил кто-то по-французски очень
приятным голосом, - часть задачи вы, несомненно, решили. Я готов
просить моего покровителя о выплате вам одной четверти
установленной премии. Однако главное еще впереди: во-первых,
нужны неоспоримые доказательства гибели Джакомо Молла, или, как
вы его называете, Джакомо Грелли, а во-вторых, еще не собраны
надежные сведения о потомках этого лица.
   - Детей у Грелли как будто не было, а сам он погиб, - отвечал
сиплый голос с явным английским акцентом. - На разъезды по вашему
делу я потратил полгода и порядком издержался, дакт.
   - Синьор Кремпфлоу, повторяю, что после доклада моему
покровителю я, вероятно, смогу вручить вам чек на две с
половиной тысячи.
   - Слушайте, дакт, давайте бросим эти недомолвки! "Мой
покровитель"... Я давно знаю, кто этот покровитель. Это сам граф
д'Эльяно, а Джакомо - его незаконный сын. Ну, что вы скажете?
Можно водить за нос Алекса Кремпфлоу, а? Я скажу вам, дакт, что
провести меня трудновато, будь проклята моя кровь!
   - Прошу вас по-прежнему хранить в тайне цель розысков...
Главное же - найдите либо потомков Грелли, либо несомненные
доказательства его бездетности. Что вами выяснено о связях
Джакомо Грелли, синьор Кремпфлоу?
   - У пирата могли быть любовные делишки во всех странах, но
его невестой считалась Доротея Ченни, эта
   ###рат с такой же фамилией. Оказалось, что этот разбойник носил имя
Джакомо... Я ухватился за эту нить и нашел в старых полицейских
актах приметы разбойника Грелли. Они совпали с тем, что было
известно о наружности Джакомо Молла, воспитанника рыбака
Родольфо Ченни...
   - Прошу вас приложить все силы, чтобы проследить и другие
связи Джакомо Грелли. Быть может, кроме семейства Ченни, то есть
Анжелики, Доротеи и Антони...
   Доктор Томазо Буотти не закончил своей фразы. Веронский
художник услышал за портьерой звук отодвигаемого стула и шаги по
комнате. Человек в тяжелых башмаках подошел к самой двери.
Веронец смог уловить несколько слов, произнесенных англичанином
про себя, будто в глубоком раздумье:
   - Анжелика! Доротея, Антони... удивительное совпадение имен,
черт побери! Ведь в Ченсфильде жили какие-то Доротея и Антони...
Уехали в семьдесят третьем, после второго брака виконта!
Говорят, поехали в Италию... к Анжелике Ченни... Гм! Приметы
Джакомо Грелли... высок... горбонос... Мальчик с медальона... О,
черт!
   Англичанин за дверью повернулся на каблуках. Его вульгарный
голос зазвучал торжеством:
   - Послушайте, дакт! Везите мне чек на четверть премии - и я
отчаливаю. По дороге заеду в Марсель, наведу некоторые справки.
А через полгода готовьте всю остальную сумму чистым золотом... Я
вернусь к вам с вестями, от которых вы обалдеете, будь проклята
моя кровь!
   ...Веронский художник, не проронивший ни слова из этой беседы,
простоял за портьерой до тех пор, пока мистер Кремпфлоу не
удалился. Когда шаги его стихли на лестнице, художник подошел к
столу, достал письменные принадлежности и написал письмо. Капнув
на углы конверта горячим сургучом, он тщательно приложил к ним
перстень с печаткой. На сургуче осталось крошечное изображение
саламандры.
   Спрятав письмо, веронец накинул свой синий плащ, забросил его
полу на плечо и вышел из гостиницы. Он долго шагал по улицам и
очутился на городской окраине, когда солнце уже садилось и небо
пылало. Извилистые улицы поднимались здесь вверх по склону холма
и сходились на маленькой площади с каменным колодцем. Деревья
палисадников свисали над щербатыми плитами пешеходных панелей. В
углу площади стояла небогатая церквушка из серо-зеленого камня.
Художник в