азве у меня есть выбор?
   - Если она скажет хоть слово против царя... Если  ты  уловишь  хотя  бы
намек на недобрый умысел против него... Сообщи мне.
   Преданность старого воина заслуживала восхищения.
   - Так я и сделаю, полководец, - ответил я. - Я служу не ей, а царю.
   Однако, пробираясь в сгущавшемся ночном мраке к комнатам  Олимпиады,  я
думал о том, что царица может просто повелевать мной...  Я  совершенно  не
мог противостоять ее чарам.
   К моему удивлению и облегчению, рядом с  ней  был  Александр.  В  покои
царицы меня провожала рабыня. Олимпиада находилась в небольшом  зале,  она
сидела в мягком кресле, занятая беседой с сыном. Даже в простом  шерстяном
лазоревом платье она была прекрасна, ее медно-рыжие  волосы  ниспадали  на
плечи, а тонкие руки оставались открытыми.
   Александр метался по тесной комнате, как пантера в клетке. Он словно бы
излучал энергию, сверкая золотыми волосами;  буря  чувств  делала  гладкое
молодое лицо воинственным и тревожным.
   - Я его законный наследник, - говорил Александр, когда меня  провели  в
комнату.
   Олимпиада взглядом указала ему на меня и жестом  велела  сопровождавшей
меня служанке отправиться  прочь.  Та  осторожно  закрыла  дверь  за  моей
спиной, я же замер в полном безмолвии, желая одного - повиноваться.
   Голова Александра не доходила и до  моего  плеча,  однако  царевич  был
крепкого сложения: имел широкие плечи,  мускулистые  руки.  Золотая  грива
волос колечками  сбегала  к  плечам  Александра,  а  в  глазах  его  пылал
неукротимый огонь.
   - Но других сыновей у него просто нет, - сказал он матери.  -  Если  не
считать идиота Арридайоса.
   Олимпиада отвечала ему горькой улыбкой:
   - Ты забываешь, что совет может выбрать  любого.  Трон  не  обязательно
перейдет к тебе.
   - Но они не посмеют избрать никого, кроме меня!
   - Для некоторых ты еще очень молод. - Она пожала плечами. -  Они  могут
избрать Пармениона или...
   - Пармениона? Старого пузана? Я убью его!
   - Или же они могут назначить регента, - продолжила Олимпиада, словно бы
не замечая выходки сына, - который будет руководить тобой до тех пор, пока
ты не войдешь в возраст, позволяющий править страной.
   - Но я уже взрослый, - настаивал Александр едва не умоляющим тоном. - Я
замещал царя во время войны. Чего они ожидают от меня?..
   - Предвидения, - отвечала Олимпиада.
   - Предвидения? Я должен вещать подобно оракулу?
   - Нет, - отвечала она несколько разочарованным  тоном.  -  Предвидения,
которое привлекает к царю души воинов. Твоя будущая цель столь грандиозна,
что люди должны льнуть к тебе и следовать за тобой всюду, куда  бы  ты  ни
повел их.
   - О чем ты говоришь? - Александр остановился и взглянул на мать.
   - Ты должен повести греков на бой против Персидского царства.
   - Клянусь богами, - Александр нахмурился, - Филипп сулит  нам  битвы  с
персами уже более десяти лет. И в этом походе я не  вижу  ни  новизны,  ни
доблести.
   Олимпиада жестом указала ему на кресло, стоявшее возле  нее.  Мелькнули
длинные ногти, покрытые красным лаком.
   Александр сел.
   - Филипп говорит лишь о войне с персами. Ты же покоришь всю Персию.  Он
пользуется персами для того, чтобы объединить  все  греческие  города  под
своей властью. А ты объяснишь грекам, что ни один греческий город не может
считать себя по-настоящему свободным, пока персы угрожают нам.
   - Так мне говорил и Аристотель...
   - Конечно же, - отвечала с понимающей улыбкой Олимпиада.
   - Но персы сейчас нам не угрожают, - возразил  Александр.  -  Их  новый
царь пока старается лишь сохранить единство страны и  не  имеет  намерения
вторгаться в наши пределы.
   - Это ничего не значит. Все помнят рассказы отцов и дедов... и дедов их
дедов. Персы неоднократно  вторгались  в  нашу  страну.  Даже  сегодня  им
принадлежат греческие города Ионии. Мало  того,  они  вмешиваются  в  нашу
политику, поднимая города на междоусобные войны; они разделяют и ослабляют
нас. Лишь сокрушив Персидское царство, мы  обеспечим  мир  всем  греческим
городам, и тем же Афинам.
   Александр, раскрыв рот, смотрел на мать и наконец сказал:
   - Из тебя вышел бы лучший оратор, чем сам Демосфен.
   Олимпиада улыбнулась, погладила сына по золотым кудрям.
   - У Филиппа есть армия. У Демосфена есть цель.  А  у  тебя  есть  то  и
другое.
   - Я покорю Персидское царство. - Александр словно вдыхал густой  аромат
идеи. - Покорю весь мир!
   Все еще улыбаясь, Олимпиада повернулась ко мне:
   - Орион, слушай мое повеление.
   Я знал, что обязан повиноваться.
   - Перед тобой мой сын, - сказала она. - И ты будешь защищать его во все
времена и от всех врагов, в том числе и от человека, который считает  себя
его отцом.
   - От Филиппа? - переспросил я.
   - И от Филиппа, и от всякого, кто посмеет встать на пути Александра,  -
сказала мне Олимпиада.
   - Понятно.
   Она повернулась к Александру, размышлявшему о покорении мира:
   - Будь терпелив. Учись этому у одноглазого лиса. Жди  своего  часа.  Но
когда наконец настанет момент, будь готов нанести удар.
   - Так и будет, мать, - точно в лихорадке проговорил Александр. - Так  и
будет.


   Олимпиада отпустила меня сразу, как только ушел Александр. Я вернулся в
тот вечер в казарму с головной болью...  Я  служу  Филиппу,  но  Олимпиада
приказывает мне защищать Александра  даже  от  самого  царя.  Кого  царица
опасалась? Что замышляла?
   Я заставил себя уснуть,  стремясь  увидеть  знакомый  сон.  И  мне  это
удалось. Снова оказался я на солнечном  холме  над  великолепным  городом,
раскинувшимся у моря. Мерцавший энергетический купол прикрывал  опустевшие
улицы и заброшенные сооружения.
   Там жила женщина, которую я некогда  любил;  та,  которую  я  знал  под
именем  Афина.  Но  на  самом  деле  звали  ее  Аня,  если  можно  всерьез
воспринимать имена, которыми называют себя творцы. Они не нуждались  ни  в
именах, ни даже в словах. Они - сверхлюди, произвольно меняли свой облик и
были подобны звездам - я не мог до них дотянуться.
   _Творцы_. Я вспомнил, что означало это слово. Один из них создал  меня.
Гера назвала меня тварью... существом, которое  создал  Золотой.  Атон.  Я
вспомнил! Значит,  память  возвращалась  ко  мне.  Или  же  творцы  просто
позволили мне кое-что вспомнить, чтобы  я  мог  лучше  служить  им?  Желая
узнать о них побольше, я направился к  городу,  сверкавшему  внизу,  но...
Проснулся на скомканной постели. Свет проникал в высокие окна  казармы,  в
Пелле голосили петухи.



        "9"

   - А как ты думаешь, выйдет ли из тебя хороший осведомитель?  -  спросил
Филипп.
   Я стоял перед царем в его рабочей комнате. Стол опустел, лишь  в  одном
углу его грудой лежали свитки. Не было ни слуг, ни вина.
   - Осведомитель? - отозвался я недовольным тоном.
   - А почему бы и нет? - Рассуждая  вслух,  Филипп  откинулся  на  спинку
раскладного  кресла,  обтянутого  шкурами.  -  Самые   лучшие   соглядатаи
получаются из мужчин. Они,  так  сказать,  сливаются  с  фоном.  Таких  не
замечают люди, за  которыми  они  шпионят.  Это  могут  быть,  конечно,  и
женщины, но с ними дело обстоит иначе.
   Я стоял навытяжку перед царем, не зная, как ответить.
   - Не изображай негодование, Орион. - Царь криво  ухмыльнулся.  -  Я  не
стану просить тебя совать повсюду свой нос... в том числе ломиться в чужие
двери.
   - То есть, господин мой?..
   Царь запустил пальцы в бороду и продолжил:
   - Я посылаю Аристотеля в Афины  с  неофициальным  поручением.  Я  хочу,
чтобы он связался с противниками Демосфена, с теми, кто стремится  к  миру
со мной. Ему потребуются сопровождающие, и я бы хотел, чтобы ты  возглавил
отряд.
   - Да, господин, - отвечал я. - А как же шпионить?
   Царь расхохотался:
   - Просто держи  свои  глаза  и  уши  открытыми.  Все  замечай,  слушай,
запоминай... Расскажешь мне, когда вернешься. Вот и все дело.
   Я почувствовал облегчение: подобное поручение не смущало меня.  Покидая
Пеллу, я удалялся от Олимпиады с ее ведьмовской властью и  очарованием.  Я
испытывал  не  просто  облегчение.  Филипп  отпустил  меня,  заявив,   что
посольство Аристотеля отправится в путь на следующее утро. Но,  подходя  к
двери, я вспомнил, что поручение это удалит меня от Александра. Кто  тогда
будет выполнять приказ Олимпиады?
   - Кстати, - проговорил вдогонку Филипп, прежде чем я успел притронуться
к двери. - Мой сын тоже едет с вами, он никогда не видел  Афин.  Как  и  я
сам.
   Я повернулся к царю:
   - Александр возьмет с собой кое-кого из  своих  Соратников.  Они  будут
путешествовать инкогнито, если  только  этот  молодой  сорвиголова  сумеет
держать рот на замке. - Царь вздохнул, как и подобало озабоченному отцу. -
Я хочу, чтобы ты в первую очередь позаботился о нем, Орион.  В  Александре
будущее моего царства.
   Должно быть, на лице моем появилась глупая  ухмылка,  поскольку  Филипп
удивился, но без раздумий отвечал мне улыбкой.
   Оставив его, я ощутил невероятное облегчение. Царь не желал зла  своему
сыну. Он, как и Олимпиада,  просто  хотел,  чтобы  я  защищал  Александра.
Царица, наверное, уже вчера вечером  знала  о  посольстве,  которое  будет
направлено в Афины. Возможно, идея поездки  вообще  принадлежала  ей;  она
захотела показать сыну Афины, и сам царь оказался такой  же  пешкой  в  ее
руках, как и я. Что, если я не вырвусь из-под ее  власти  даже  в  далеких
Афинах?
   И все же, оставив Пеллу позади, я  по-новому  ощутил  свободу.  Терпкий
воздух над просторными равнинами и лесистыми холмами пьянил меня как вино.
Над головой раскинулось чистое небо, интриги и козни остались в столице, а
мы ехали по дороге, вившейся вверх по скалистому склону.
   По пути мы с удовольствием  внимали  Аристотелю.  Он  еще  недавно  был
наставником Александра, минул только год с тех пор, как Стагирит  перестал
выполнять эти обязанности, но теперь, по дороге  на  юг,  проезжая  верхом
через холмы и ущелья, старый гном  буквально  впивался  в  каждую  складку
земли,  каждую  птицу,  тварь  или  насекомое,  изучая  каждую   травинку,
улавливая любой шорох и посвист.
   Он посылал Александра и его Соратников по окрестностям.  Они  привозили
образцы буквально всего,  от  трав  до  камней.  Гефестиона,  который  был
наиболее близок к Александру, едва не зажалили осы, когда юноша  попытался
прихватить гнездо,  сооруженное  насекомыми  на  мертвом  дереве.  Философ
собственноручно оказал помощь молодому человеку, наложил грязевые  повязки
и смягчающие мази, одновременно  рассказывая,  что  отец  его,  врач,  был
весьма огорчен, когда Аристотель избрал себе иной жизненный путь.
   Я полагал, что старик будет путешествовать в одной из повозок, но,  как
и все мы, он ехал верхом. Слуги, конечно,  пользовались  мулами.  Пришлось
нанять  погонщиков,  чтобы  управиться  с  повозками,  число  которых  все
увеличивалось.
   Высокогорная дорога на юг вилась по обрывам  Темпийской  долины,  между
Оссой и утесами горы Олимп; ее величественный пик был уже убелен снегом.
   - Обитель богов,  -  сказал  Аристотель,  когда  мы  пустились  в  путь
прохладным осенним утром. Хрупкие сухие листья усеивали дорогу, в утреннем
холодке фыркали лошади.
   - Так говорят легенды, - отвечал я.
   - Ты не веришь в богов? - нахмурился он.
   - Верю... - Я с горечью улыбнулся. - Только они живут  не  на  холодных
горных вершинах. Они устроились лучше.
   - Удивительно. - Аристотель покачал головой. - Для человека, у которого
вовсе нет памяти, ты  весьма  уверенно  рассуждаешь  об  удобстве  обители
богов.
   - Можно подняться на  гору,  -  сказал  я,  -  и  собственными  глазами
увидеть, есть там боги или нет.
   - Посмотреть собственными глазами! - Он расхохотался. - Отлично, Орион,
отлично! Практика - это критерий истины... Я еще сделаю из тебя философа.
   - Тоже мне критерий! - пробормотал я.
   - Истину часто трудно определить, Орион. Ради  нее  Сократ  отдал  свою
жизнь. Мой учитель Платон пытался выяснить, что такое истина,  но  умер  с
разбитым сердцем, так и не добившись успеха.
   Я задумался над тем, что  такое  истина.  Неужели  мои  сны  истинны  и
реальны? Правдивы ли смутные  воспоминания  о  прочих  жизнях  или  же  их
выдумал мой отчаявшийся ум?
   Аристотель не понял причин моего молчания.
   - Да, я отклонился от учения Платона.  Он  полагал,  что  истинны  сами
идеи, чистые, не облеченные физической субстанцией. Я не могу  согласиться
с ним. На мой взгляд, обнаружить истину можно,  лишь  исследуя  окружающий
нас мир с помощью пяти чувств.
   - Ты говорил, что Платон умер оттого, что его сердце разбилось?
   Лицо старого гнома скривилось.
   - Дионисий пригласил Платона в Сиракузы, в далекую Сицилию. Там  Платон
учил его быть царем и философом, великим предводителем  мужей.  Не  каждый
день получает философ возможность учить царей.
   - И чем кончилось обучение?
   - Дионисий внимательно  выслушал  повествование  Платона  об  идеальной
республике и  воспользовался  его  идеями  -  но  для  того,  чтобы  стать
абсолютным тираном. Его сын  оказался  еще  хуже:  он  выслал  Платона  из
Сиракуз домой в Афины.
   - Неплохо для царя-философа, - сказал я.
   Аристотель бросил на меня тревожный взгляд и умолк.
   Наш  небольшой  караван  рос  день  ото   дня;   коллекция   Аристотеля
увеличивалась в объеме. Нам приходилось покупать новых  мулов,  повозки  и
нанимать людей, чтобы управлялись с ними.  Когда  мы  добрались  до  Афин,
длина каравана выросла вдвое. Снег покрыл уже и самые  низкие  вершины,  а
деревья стояли нагими. Я вел наш отряд сквозь узкий проход  Фермопил,  где
более полутора столетий назад Леонид и  его  спартанцы  преградили  дорогу
войску Ксеркса.
   По настоянию Александра мы остановились, чтобы почтить память  отважных
спартанцев, погибших, но не сдавшихся персам. Здесь,  на  узком  скалистом
пятачке между мрачными горами  и  грозным  морем,  возле  горячих  ключей,
давших имя ущелью, мы воздали честь древним  героям...  А  ветер,  свистя,
задувал с севера, обещая скорую  зиму.  Александр  отозвался  о  персах  с
презрением и закончил свою речь словами:  "Никогда  не  станет  наш  народ
свободным, пока не рухнет Персидское царство".
   Аристотель кивнул, соглашаясь. Слова царевича произвели впечатление  на
людей. Ну а я смотрел на серевшее небо, сулившее снегопад. Мы  отправились
дальше.
   - Александр умолчал об одном факте, - заметил Аристотель, покачиваясь в
такт шагам тихой гнедой кобылы. - Увы, македонцы позволили Ксерксу  и  его
армии пройти через их земли, и пальцем не шевельнув, чтобы  задержать  их.
Более того, они продавали персам зерно, коней и корабельный лес.
   Он говорил с виноватой улыбкой и негромким голосом, так, чтобы никто не
слышал его. Но все равно на всякий случай добавил:
   - Это было, конечно, давно. С тех пор все переменилось.
   Я ожидал, что Аттика  окажется  подобием  Македонии,  то  есть  широкой
плодородной равниной среди лесистых гор. Но здесь голые  скалы  спускались
прямо к синему морю.
   - Афиняне поколение за поколением рубили свои леса на корабли. Их вечно
воевавший город всегда нуждался в судах, - сказал Аристотель.  -  Ныне  на
этой земле можно только разводить пчел.
   Александр ехал между нами.
   - Ну, теперь ты понимаешь, почему афиняне видят  одно  только  море,  -
взволнованно сказал он.  -  Здесь  не  хватает  плодородной  земли,  чтобы
прокормить даже деревню, не говоря уже о великом городе.
   - Вот почему  они  так  нуждаются  в  зерне,  которое  поступает  из-за
Боспора, - догадался я.
   - И потому хотят держать в своих руках портовые города. А мы душим  их,
отбирая гавани, - сказал Александр. Глаза его  вспыхнули.  -  Но  войну  с
персами  мы  начнем  с  приморских  городов.  Тогда  флот   их   сделается
бесполезным!
   И он пустил вскачь коня, чтобы сообщить  друзьям  новое  стратегическое
откровение.
   Филипп приказал, чтобы Александр и его Соратники - царевич прихватил  с
собой четверых - в Афинах оставались инкогнито. Они должны были изображать
охранников, приставленных к уважаемому учителю и  философу.  Я  знал,  как
будет  трудно  этим  знатным  македонцам  сохранить   смиренный   вид,   в
особенности Александру, стремившемуся  все  увидеть  и  побывать  повсюду.
Царевич не хотел  слушать  меня.  И  любой  зрячий  сразу  же  мог  узнать
златокудрого сына Филиппа, который уже стал легендарным в этой стране.
   В  Афины  мы  вошли  без  приветствий  фанфар  и  у   городских   ворот
остановились лишь затем, чтобы сообщить страже,  что  Аристотель  Стагирит
приехал в гости к своему старому  другу,  законнику,  адвокату  Эсхину.  С
узкой извилистой улицы я видел громаду  Акрополя,  где  среди  потрясающих
мраморных  храмов  блистала  великолепием   колоссальная   статуя   Афины,
защитницы города.
   "Конечно! - Сердце прыгнуло в моей груди. - Это ее город! Здесь я отыщу
ее".
   И, словно бы прочитав мои  мысли,  Александр  обратился  к  Гефестиону,
ехавшему возле него:
   - Надо бы подняться, посмотреть Парфенон.
   Его  молодой   друг,   высокий,   стройный   и   темноволосый,   прямая
противоположность  Александру,  коренастому,  крепкому  блондину,   качнул
головой:
   - Туда не пропускают гостей. Это священная земля.
   - Что ты, там афиняне хранят свои сокровища, -  усмехнувшись,  возразил
Птолемей. - Вот почему туда не допускают чужеземцев.
   - Но я же не простой гость, - отрезал Александр. - Я сын царя.
   - Но не сейчас, - тоном старшего брата проговорил Птолемей. -  Мы  ведь
лишь сопровождаем сюда старика.
   Александр попытался взглядом осадить  Птолемея  и,  обнаружив,  что  не
может этого сделать, повернулся ко мне. Я  старательно  смотрел  в  другую
сторону.
   "Да, - сказал я себе. - Будет очень трудно удержать его под контролем".
   Дом Эсхина был, пожалуй, пышнее дворца Филиппа.  Конечно,  он  оказался
меньше, но не намного. Вход украшал  мраморный  портик,  стены  -  цветные
фризы, изображавшие нимф и сатиров. Статуи  мраморным  лесом  теснились  в
саду; среди них были  и  серьезные  мужи  в  торжественных  облачениях,  и
молодые женщины в разнообразных и часто весьма смелых одеждах.
   Когда мы прибыли, дворецкий сообщил Аристотелю, что Эсхина нет дома. Он
говорил на аттическом греческом, я знал македонский диалект, но  служителя
понимал хорошо. Эсхин был в собрании, и его не ждали домой  до  вечера.  У
нас оставалось несколько часов, чтобы  распаковать  вещи  и  устроиться  в
просторном крыле дворца, предназначенном для гостей.
   - А правда ли, - спросил я у Аристотеля, пока  мы  следили  за  рабами,
перетаскивавшими его коллекцию в комнату, отведенную ученому для  занятий,
- а правда ли, что все афиняне - законники?
   Старик негромко рассмеялся:
   - Нет, не все... Среди них есть и женщины, даже рабы.
   Я  забрал  особенно  тяжелую  корзину  из  рук  хилого  пожилого  раба,
неуверенно ступавшего под грузом, и, подняв ее на плечо, понес  в  рабочую
комнату философа. Вместе с Аристотелем мы вошли в дом.
   - Но афиняне уверяют, что в их городе демократия, - сказал я. -  И  все
граждане здесь равны. Как тогда у них могут быть рабы?
   - Рабы не граждане, Орион, и женщины тоже.
   - Но разве можно считать демократией  строй,  при  котором  лишь  часть
населения обладает политической властью?
   Аристотель ответил вопросом на вопрос:
   - А скажи, можно ли поддерживать порядок в городе  без  рабов?  Неужели
ткацкие станки способны работать сами собой, а корзины  будут  по  воздуху
перепархивать с места на место? С тем же успехом  ты  можешь  просить  нас
отказаться от лошадей, мулов и быков... Рабы необходимы.
   Я умолк. Но когда я  осторожно  поставил  корзину  на  пол,  Аристотель
продолжил урок:
   - Ты задел болезненную точку, Орион.  Демократию  следует  предпочитать
тирании - правлению одного  человека,  -  но  сама  демократия  далека  от
идеала.
   Решив играть роль ученика, я спросил:
   - Как это?
   В комнате