убил троих или четверых, остальные
разбежались, как крысы при виде собаки. Неужели они  могли  подумать,  что
воин, который  взял  Трою  и  побеждал  в  единоборстве  истинных  героев,
побоится толпы жирных бездельников?
   - Мы косили их словно пшеницу, - проговорил Телемак.
   - Ты прав.
   - Итак, царство снова твое, - сказал я.
   Улыбка его испарилась.
   - Родственники убитых потребовали возмещения, - проговорил Телемак.
   Я  понял,  что  это  значило:   несколько   десятков   кровных   врагов
одновременно набросились на Одиссея и его семью.
   - Среди убитых был сын эпирского царя Неоптолема. Поэтому  родственники
женихов собрались здесь, в  Эпире,  чтобы  вместе  отправиться  на  Итаку,
захватить остров, а меня уничтожить.
   Имя Неоптолем я слышал и прежде: так звали отца  Олимпиады.  Но  до  ее
рождения  оставалась  тысяча  лет.  Возможно,  это  имя  передавалось   из
поколения в поколение в роду царей Эпира. Или же...
   - Мы пришли к стенам Эпира, - сказал Телемак, - осадили  город,  а  они
прячутся за городскими стенами.
   Молодой человек, похоже, гордился тем, что они напали на своих  врагов,
не ожидая их появления на Итаке.
   Одиссей проявил меньший энтузиазм:
   - Осада ничего не дает. Они отказываются от сражения, а у нас  нет  сил
штурмовать город.
   Я вспомнил, как долго пришлось осаждать Трою.
   Редко проявлявший нетерпение, Одиссей ударил кулаком по  столу,  рабыни
затрепетали.
   - Я хочу домой! Я хочу провести оставшиеся  мне  годы  жизни  со  своей
женой и с миром оставить царство своему сыну. А вместо этого боги посылают
мне новое испытание.
   Как был он похож в этот момент на Филиппа! Только  Одиссей  любил  свою
жену и полностью доверял сыну.
   - Мне бы хотелось чем-нибудь вам помочь, - сказал я. - Если это  только
возможно.
   Улыбка призраком скользнула по лицу Одиссея.
   - Быть может, ты сумеешь нам помочь, Орион, быть может...



        "25"

   Ту ночь я провел возле шатра Одиссея. Увидев, что у  меня  ничего  нет,
кроме старой одежды и самодельного копья, Телемак  приказал  своим  слугам
принести мне плащ, панцирь и подобающее оружие.
   Как ни странно, Одиссей возразил.
   - Дай ему  только  плащ,  -  сказал  он.  -  Ориону  ничего  больше  не
понадобится сегодня... и завтра.
   Я не спорил: царь явно что-то задумал. Среди  осаждавших  Трою  ахейцев
Одиссей считался мудрейшим из полководцев. В бою он не уступал  никому  из
них, однако царь Итаки умел продумывать свои  ходы  наперед,  Агамемнон  и
Ахиллес на такое способны не были.
   Утром Одиссей вывел армию к главным воротам Эпира. В бронзовом панцире,
обнажив голову, он  воздел  свое  копье  к  облакам  и  закричал  громовым
голосом, способным расколоть небеса:
   - Мужи эпирские! И родственники псов, которых я перебил в своем доме  в
Итаке! Выходите на битву. Не будьте трусами. Хватит прятаться за стены! Вы
решили воевать со мной из-за того, что я защитил свою жену и честь. Вот я!
Выходите и бейтесь со мной. Сегодня хороший день для боя.
   Несколько голов показались над парапетом стены, их покрывали  шлемы  из
сверкающей бронзы. Никто не отвечал Одиссею.
   Он вновь возвысил голос:
   - Неужели вы боитесь умереть? Какая разница, убью ли я  вас  здесь  или
перед стенами Итаки? Вы объявили кровную  месть  мне  и  моему  семейству,
разве не так? Что же медлить, если есть возможность  сразу  уладить  дело?
Выходите и бейтесь!
   - Уходи, - отвечал глубокий мужской голос.  -  Мы  выйдем  на  битву  с
тобой, когда будем готовы. Наши  родственники  в  своих  городах  собирают
войска нам в помощь, к нам придет тысяча воинов. Вот увидишь  облако  пыли
над дорогой, увидишь перед собой целое войско, кровь  твоя  превратится  в
воду, и ты описаешься от страха.
   Одиссей пренебрежительно расхохотался:
   - Не забывай, что я бился на равнинах  Ил  иона  с  воителями,  равными
могучему Гектору и его братьям. Я  одолел  крутые  стены  Трои  с  помощью
деревянной осадной башни, которую троянцы назвали  конем,  и  сжег  город.
Неужели ты решил, что  я  убоюсь  толпы  хилых  и  трусливых  молокососов,
которые боятся сразиться со мной...
   Голос ответил:
   - Скоро мы увидим, кто из нас трус.
   Губы Одиссея гневно сжались. Потом он глубоко вздохнул и выкрикнул:
   - А где Неоптолем, царь города трусов?
   Ответа не последовало.
   - Правит ли  еще  Неоптолем  в  своем  собственном  городе  или  же  вы
захватили его дом, как пытались захватить мой собственный?
   - Я здесь, Одиссей дерзновенный, - пискнул слабый, дрожащий голос.
   Хрупкий старец в синих одеждах неуверенной походкой поднялся на  помост
над главными воротами. Даже с земли перед  воротами  я  видел,  как  дряхл
старый Неоптолем. Наверное, он был старше самого Нестора, на лысой  голове
царя еще оставалось несколько клочков волос, а белая борода опускалась  на
хрупкую узкую грудь. Глаза столь глубоко утонули в глазницах, что казались
снизу двумя темными крошечными ямками. Должно  быть,  царь  почти  лишился
зубов: губы его провалились.
   - Неоптолем, - сказал Одиссей, - пришел день скорби, если мы стали друг
другу врагами. А в былые дни, помню, ты был мне мудрым дядей.
   - Вспомни лучше моего сына, друга своей  юности,  которого  ты  жестоко
убил в порыве гнева.
   - Я сожалею о его  смерти,  царь  Эпира.  Он  оказался  среди  женихов,
пытавшихся лишить меня жены и царства.
   - Он был моим сыном. Кто будет править, когда я умру?  Сын  моего  сына
еще дитя, ему нет и пяти лет.
   Одиссей запрокинул голову, чтобы лучше видеть фигуру в синей одежде  на
городских воротах, и ответил:
   - Кровавая распря между нами не принесет ничего хорошего  ни  тебе,  ни
мне.
   - Верни мне сына, и я прекращу ее, - с горечью отвечал старец.
   - Увы, - отвечал Одиссей, - этого я не могу сделать. Да, я был  в  Аиде
во время своих долгих скитаний,  но  подземный  владыка  не  позволил  мне
вернуть никого из обитателей его страны назад к живущим.
   - Значит, ты видел самого владыку обители мертвых?
   - Неоптолем,  чтимый  наставник,  если  бы  ты  только  знал  обо  всех
страданиях, которые я претерпел, ты простил  бы  мне  даже  смерть  своего
сына.
   Я  стоял  в  нескольких  футах  от  Одиссея,  опираясь   на   узловатое
самодельное  копье,  и   слушал,   как   царь   зачаровывает   Неоптолема,
попросившего рассказать о трудном возвращении из Трои в Итаку.
   Солнце поднялось высоко, а Одиссей все  рассказывал  о  бурях,  которые
разбили его корабли, о волшебнице Цирцее, обратившей его людей в животных,
о пещере людоеда Полифема на острове циклопов...
   - Мне пришлось убить великана, чтобы не погибнуть, - говорил Одиссей. -
И отец его Посейдон стал еще сильнее препятствовать мне, посылая навстречу
кораблю еще более могучие бури.
   - Итак, ты понимаешь, что отец всегда будет ненавидеть убийцу  сына,  -
сказал Неоптолем. Но на этот раз дрожащий голос старца  был  менее  резок,
чем прежде.
   Миновал полдень, а Одиссей все говорил, завораживая высыпавших на стену
защитников города своими жуткими повествованиями.  Рабы  принесли  вяленое
мясо,  фрукты,  вино.  Одиссей  отпил  из  чаши,  но  продолжал  говорить,
рассказывая своим врагам о пережитых опасностях, о женщинах, с которыми он
расстался ради жены и возвращения домой.
   - Но когда я наконец увидел благословенную Итаку, - проговорил царь,  и
могучий голос его упал, - мой дом был полон людей,  которые  требовали  от
Пенелопы предать меня и вели себя так, словно уже захватили мое царство.
   - Я понимаю жажду мщения, которую ты испытал, - сказал Неоптолем. -  Но
сын мой не вернется из царства мертвых.
   - Царь эпирский, -  отвечал  Одиссей,  -  кровавая  распря  между  нами
приведет к гибели оба наших дома. Ни твой внук, ни  мой  сын  не  проживут
достаточно лет, чтобы вырастить собственных сыновей.
   - Увы, ты прав, - согласился Неоптолем.
   - Вот что я говорю вам... - Одиссей обратился к тем, кто был на  стене.
- Если вы, родственники тех, кого я убил, сразите меня и моего  сына,  мои
родичи убьют вас. Кто будет последним?
   - Боги решат, Одиссей, - сказал старый царь. - Судьбы наши в их руках.
   Я подумал, что если Неоптолем и его внук погибнут в этой  бессмысленной
войне, их род пресечется еще во времена ахейцев. И некому  будет  породить
Олимпиаду, когда сменятся многие  поколения.  Поэтому-то  меня  и  послали
сюда. Но что же я должен делать?
   - А не обратиться ли нам  к  богам?  Пусть  выскажут  свое  решение,  -
проговорил Одиссей.
   "Что он задумал?"
   - Назначим поединок, пусть два воина  сойдутся  друг  с  другом,  копье
против копья. А исход этой схватки решит судьбу всей войны.
   Люди  на  стене  загомонили.  Неоптолем  посмотрел  направо,  посмотрел
налево. Мужчины, его окружавшие, кивали и переговаривались.
   - Неплохо придумано, царь Итаки, - наконец отвечал  старец.  -  Но  кто
может выстоять против столь опытного бойца? Поединок будет неравным.
   Вояки, собравшиеся наверху, боялись вступить в единоборство с Одиссеем.
   Царь Итаки воздел к небу руки:
   - Но вы же хотите отомстить именно мне!
   Неоптолем сказал:
   - Нет, нет и нет, Одиссей. Ты бился с могучим Гектором и сокрушил стены
Трои. Ты прошел мир вдоль и поперек... Ты был гостем  в  царстве  мертвых.
Кто из нас посмеет сразиться с тобой?
   Склонив голову как будто бы в знак согласия, Одиссей спросил:
   - А если я выставлю вместо себя другого бойца?
   Я заметил, что Телемак  просто  дрожит  от  рвения,  так  хотелось  ему
защитить честь своей семьи и прославиться.
   - Да, другого! - закричали мужи на стене. - Выбери другого!
   Одиссей осмотрелся вокруг, словно бы отыскивая кого-то. Телемак  шагнул
вперед, но отец, хмурясь, отвернулся от него. Вновь подняв голову, Одиссей
воззвал к Неоптолему:
   - Пусть! Пусть все решают боги! Я выбираю этого неприглядного  увальня.
- И он показал на меня!
   Послышавшиеся на стене смешки перешли в самый настоящий хохот. Что ж, я
действительно казался истинным деревенщиной - в своем  кожаном  жилете,  с
грубым деревянным копьем в руках.  Неудивительно,  что  Одиссей  отказался
дать мне лучшую одежду и оружие. Он задумал спровоцировать "божий суд" еще
ночью. Осажденные немедленно согласились и спустились  со  стены  выбирать
собственного бойца.
   - Ну, Орион, - сказал мне Одиссей очень серьезным тоном,  -  ты  можешь
избавить нас от кровавой войны, которая грозит пресечь и мой  род,  и  род
этого старца.
   - Я понимаю тебя, господин.
   Одиссей крепко схватил меня за плечо.
   - Но пусть твоя победа не покажется им слишком легкой. Я не хочу, чтобы
они догадались, как я провел их.
   Телемак, который только что казался  ужасно  разочарованным  -  я  даже
опасался, что он разразится слезами, - теперь едва смог  скрыть  радостную
улыбку.
   Наконец ворота города распахнулись, из них вышли люди, которые  недавно
стояли на стене. Многие были облачены в бронзовые панцири, они  держали  в
руках копья. Неоптолема в деревянном кресле вынесли  рабы.  Они  поставили
кресло на землю, и царь неловко поднялся,  преодолевая  боль  в  распухших
суставах.
   Но  перед  началом  поединка  следовало  совершить  жертвоприношения  и
высказаться. Полдень давно миновал, когда наконец  расчистили  участок  на
пыльной земле, и боец из Эпира выступил вперед. Он  был  почти  такого  же
роста, как я, с мощной грудью и  могучими  руками,  в  бронзовом  панцире,
поножах и медном шлеме, закрывавшем нос и щеки так  плотно,  что  я  видел
лишь светлые глаза, обращенные ко мне.
   В нескольких шагах позади него юный раб двумя тоненькими руками  держал
огромный  восьмиугольный  щит.  Казалось,  что  бедный  парнишка   вот-вот
свалится под тяжестью ноши. Другой юнец держал  пучок  длинных  копий,  их
бронзовые наконечники блестели, отражая лучи яркого солнца.
   На щите было нарисовано око, я вспомнил глаз Амона, украшавший огромную
пирамиду Хуфу в далеком Египте. Имелась ли  здесь  какая-нибудь  связь?  Я
решил, что нет... Глаз этот должен был парализовать ужасом противника.
   Я вышел на  бой  с  тем  самым  грубым  копьем,  которое  изготовил  из
узловатого ствола дерева. В светлых глазах соперника  горело  предвкушение
легкой победы. Мы осторожно обходили друг друга,  он  защищался  громадным
позеленевшим щитом, который  укрывал  воина  от  подбородка  до  сандалий.
Невзирая на могучее телосложение, он был быстр и легок. Я  приподнялся  на
носках, восприятие окружающего ускорилось. Противник медленно отводил руку
назад, так медленно, что казалось, на это ушла целая вечность. А потом изо
всех сил бросил в меня копье.
   В последний момент я отпрыгнул, и толпа издала стон, словно бы сожалея,
что меня не пронзил острый бронзовый наконечник.  Мой  противник  протянул
руку, и оруженосец подал ему другое копье. Я остался на месте, а он  снова
шагнул вперед. Я ударил копьем по его щиту.
   Ухмыльнувшись, он отодвинул древко щитом.
   - Не бегай, Орион, - шепнул он, обращаясь ко мне. -  Тебе  не  избежать
своей участи.
   Колени мои ослабли от удивления: на меня смотрели  глаза  Атона,  глаза
Золотого.
   - Что тебя изумило? - спросил он, направляя в меня копье. - Разве ты не
знаешь, что я и прежде принимал человеческий облик?
   - Но почему ты сделал это именно сейчас?  -  сказал  я,  отскакивая  от
него.
   Золотой расхохотался:
   - Ради развлечения, зачем же еще... - и  ударил  копьем  мне  в  живот,
быстро и сильно. Я едва  успел  отпрыгнуть.  Острый  бронзовый  наконечник
задел мне бок. Окружавшие нас люди охнули, увидев кровь.
   Я понимал, что бессилен в схватке  с  ним,  вооруженный  только  жалкой
палкой. Атон столь же силен и быстр, как и я. Быть может, даже  сильнее  и
быстрее. Словно бы в танце,  я  отступил  на  несколько  шагов  назад,  он
приблизился, и я бросился вперед, со всей мощью направляя обожженное огнем
острие в  его  глаза.  Атон  приподнял  щит,  чтобы  отразить  выпад,  но,
ударившись о позеленевшую бронзу, мое копье  заставило  его  отступить  на
несколько шагов. Я подхватил с земли то копье, которое он бросил  в  меня.
Теперь мы были хотя бы вооружены одинаково. Впрочем, у  Атона  имелся  еще
щит... у меня его не было. Бросив короткий взгляд в его сторону, я увидел,
что оруженосцы изо всех сил пытаются вырвать мое грубое копье из щита. Оно
наконец вышло, и оба юноши упали на спины. Атон вновь приблизился ко  мне,
я держал копье двумя руками. Зрителям,  должно  быть,  казалось,  что  они
видят схватку героев под Троей: воин против воина, копье против копья.
   "Ради развлечения", - сказал он мне.  Итак,  Атон  принял  человеческий
облик и сошелся со мной в поединке, чтобы потешить себя.
   - А готов ли ты умереть ради развлечения? - спросил я.
   - Ты уже пытался убить меня однажды, помнишь?
   - Нет, - отвечал я.
   - Или ты думал, что я снова предоставлю тебе такую возможность?
   Он сделал выпад, затем ударил копьем вверх, зацепив мое  собственное  и
едва не выбив его у меня из рук. И прежде чем я успел  опомниться,  ударил
снова, оставив длинный - от плеча до ребер - порез на моей груди.  Зрители
разразились одобрительными воплями.
   - Я сильнее тебя, Орион, - дразнил меня Атон. - Я  быстрее  и  сильнее.
Неужели ты думаешь, что я дал своему созданию больше сил, чем имею сам?
   Он выставил левую ногу, и я ударил в нее,  а  потом,  перехватив  копье
обеими руками словно дубинку, стукнул тупым концом по его  шлему.  Зрители
охнули. Атон отступил назад, забыв на мгновение про насмешки.
   Я лихорадочно размышлял: "Если он победит меня, Неоптолем выиграет свой
спор с Одиссеем, и кто-то из потомков его внука даст жизнь  Олимпиаде.  Но
если победителем окажусь я, Одиссей одолеет  Неоптолема...  Что  же  тогда
случится с  царским  родом  Эпира?  Неужели  именно  поэтому  Атон  принял
человеческий облик и вмешался в битву:  он  хочет,  чтобы  я  был  убит  и
Олимпиада родилась через тысячу лет, когда настанет ее время".
   Мы  бились.  Но  мысли  ослабляли  мою  уверенность,  я  не  знал,  что
предпринять. И каждый раз, ловя на  себе  взгляд  золотых  глаз  Атона,  с
насмешкой взиравшего на меня из-под бронзового шлема, я вспыхивал  гневом.
_Развлечения ради. Он играет со мной, со всеми смертными, дурачится, ломая
их жизни, лишая их надежды... Как кошка играет с мышью_.
   Мне казалось, что поединок длится  уже  не  один  час.  Атон  постоянно
наносил мне легкие раны, меня  покрывали  порезы  и  царапины.  Я  не  мог
пробить его щит. Атон действовал столь же быстро, как и  я;  наверное,  он
был даже быстрее, мало того, он предугадывал  все  мои  выпады  и  успевал
защититься.
   Однажды я едва не достал его. Я ударил его прямо в лицо,  и  он  поднял
щит, на мгновение утратив возможность видеть меня. Тогда я стукнул древком
копья по его лодыжкам, он споткнулся  и  упал  на  пыльную  землю,  успев,
однако, прикрыться длинным щитом, защитившись от удара.  Наконечник  моего
копья застрял в щите, и мы принялись возиться, словно два шута: я  пытался
извлечь копье из его щита, он же старался подняться на колени, а  потом  и
встать.
   Теснясь вокруг нас, зрители встали от волнения. Наконец я вырвал копье,
но отлетел в толпу, споткнулся о чью-то ногу и упал.
   Атон оказался надо мной, прежде чем я успел моргнуть. У  меня  не  было
щита, я не мог защититься. Облаченный в панцирь, он вырос надо мной  тенью
на фоне яркого неба. Солнце исчезло за  спиной  Атона,  и  он  замахнулся,
чтобы погрузить наконечник копья в мое сердце. Я  не  мог  сделать  ничего
другого - и ударил копьем в низ его живота. Так мы оба сразили друг друга,
вскричали в предсмертной муке, и мир сделался холодным и черным.



        "26"

   Я очнулся от боли и медленно раскрыл глаза. Я вновь оказался у  вершины
Арарата. Я лежал, но снег более не покрывал меня. Он подтаял,  и  я  видел
над собой ясное синее небо, такое яркое, что глазам было  больно  смотреть
на него.  Снежно-белая  лисица  кусала  меня  за  руку.  Это  была  самка,
насколько я мог судить по ее раздувшемуся брюшку.
   "Значит, настала весна, - подумал я.  -  Ей  не  хватает  пищи  в  этой
скалистой пустоши, и она готова есть трупы".
   "Но  я  не  мертв..."  Пока  еще.  Автоматически  отключив   рецепторы,
воспринимавшие боль, я мгновенно схватил  лисицу  левой  рукой  за  горло;
движение мое было столь быстрым, что она не успела даже тявкнуть.  Я  съел
ее целиком, сырой, с нерожденными лисятами и внутренностями,  ощущая,  как
силы вливаются в мое тело. Правая рука на некоторое время вышла из  строя,
хотя я остановил  кровотечение  и  перевязал  рану,  которую  нанесла  мне
лисица, ее же собственной шкурой.
   Мне потребовался не один день,  чтобы  спуститься  с  вершины  Арарата.
Почти всю зиму я пролежал в снегу, балансируя между жизнью и смертью, пока
Атон и Гера порознь или вместе использовали меня, желая, чтобы я обеспечил
им продление рода Неоптолема, дабы Олимпиада появилась на свет.
   Теперь я  вел  образ  жизни,  соответствовавший  моему  имени:  добывал
пропитание  охотой,  подкарауливая  крошечных  грызунов,  которые   только
начинали выбираться из зимних норок, выслеживал горных коз на  склонах,  а
потом гнал несколько дней дикого коня, пока он  не  упал  от  изнеможения.
Спустившись на равнину к дальним дымкам селений, я ощутил,  что  моя  рука
исцелилась и обрела прежнюю силу.
   Пришлось вновь заняться разбоем. У меня не оставалось другого выхода. Я
должен был возвратиться в Пеллу и выполнить  поручение  ненавистной  Геры,
презирая себя за повиновение ей. Я крал коней, грабил амбары, вламывался в
дома, угонял отбившийся от стада скот, не брезговал ничем, чтобы  остаться
в живых. Я старался держаться подальше от людей, когда это было  возможно,
и вступал в бой, лишь не имея иного выхода. Но я никогда не убивал людей -
хотя нескольких и пришлось бросить, поломав им конечности.
   Я двигался на запад, приближаясь  к  Европе,  Греции,  Пелле,  Филиппу,
Алекса