рсточки  наемников,  которую  им  прислали  Афины.  Филипп
мгновенно разделался с малочисленным войском, но, хотя битва  закончилась,
город оставался в осаде, упрямо не желая отворять ворота.
   Лошади поднимали облака пыли над своими загонами и, казалось, проявляли
больше активности, чем воины. В лагере мы повсюду  видели  шатавшихся  без
дела  солдат.  Македонцы  провели  здесь  уже  достаточно  времени,  чтобы
построить для себя бревенчатые избушки и протоптать  между  ними  дорожки.
Ржали нагруженные припасами и дровами мулы, которых вели мимо нас рабы.
   Делом занимались лишь мастера; переругиваясь, они возились с  массивной
катапультой и покрикивали на группу обнаженных до пояса  рабов,  грузивших
на нее тяжелый железный брус. Еще  одна  группа  полунагих  рабов  сидела,
ожидая, когда им прикажут подгонять мулов. Так натягивали толстые веревки,
отводившие рычаг от катапульты.
   Я заметил, что на снаряде-болванке кто-то нацарапал слова "От Филиппа".
   С грохотом ударила другая  катапульта.  Повернувшись,  я  заметил,  как
посланный ею снаряд, вращаясь, высоко взмыл в воздух. Перелетев стену,  он
исчез за ней. Вновь послышался грохот. Кто-то закричал,  истошный  женский
визг пронзил воздух, а над стеной поднялось  облако  пыли,  темным  пятном
замаравшее чистое небо. От Филиппа...
   _Троя_. Я вспомнил название города  и  другую  осаду.  Она  закончилась
давным-давно. Троя. Был ли я там?  Или  просто  слышал  сказки  о  ней?  Я
положил руку на бедро и ощутил рукоятку кинжала, который  был  привязан  к
моей ноге  под  хитоном.  Какое  отношение  имеет  это  оружие  к  неясным
воспоминаниям о Трое?
   Никос  повел  нашу  фалангу  в  относительно  свободную  часть  лагеря,
подальше от вонючих загонов. Было ясно, что войско Филиппа  много  больше,
чем могли бы выставить одни македоняне.  Царь  собрал  здесь  войска  всех
союзных племен, в том числе и фракийцев Никоса, но тем не  менее  принимал
еще и наемников.
   - Погляди-ка на эти золоченые лилии! -  Никос  ткнул  меня  локтем  под
ребра, когда мы снимали наше оружие с мулов, доставивших его в лагерь.
   Я взглянул в ту  сторону,  куда  он  указывал.  Целый  отряд  воинов  в
одинаковых полированных панцирях и шлемах из блестящей  бронзы  выстроился
стройными рядами, их  строго  разглядывали  трое  военачальников.  Кованая
броня на груди солдат повторяла линии, обрисовывавшие могучие мышцы. Шлемы
их венчали выкрашенные в  красный  цвет  конские  хвосты.  Доспехи  так  и
блестели под солнцем.
   - Аргивяне, - сказал Никос. - Свежее мясо из Пелопоннеса.
   - Новые наемники? - спросил я.
   Он кивнул и плюнул на пыльную землю.
   - Сам погляди. Видишь, как разоделись? Да они и  не  воевали  ни  разу,
только выхаживали  на  парадах  и  слушали  горделивые  басни  о  подвигах
предков. Должно быть, решили, что перинфяне попадают  в  обморок,  завидев
такое великолепие.
   Бросив взгляд  на  свою  собственную  броню,  помятую,  исцарапанную  и
покрытую пылью, я расхохотался. А потом удивился: подобное вооружение  все
равно стоило достаточно дорого. Где я получил  этот  панцирь?  И  в  каких
битвах сражался, где так погнул и поцарапал его? Откуда же я?
   Филипп и его полководцы явно  понимали,  что  войско,  которому  нечего
делать, начинает разлагаться. И мы каждый день  упражнялись,  отрабатывали
передвижения в тесном строю фаланги, пока наконец любой из нас не научился
владеть  шестнадцатифутовой  сарисой,   как   суповой   ложкой.   Наемники
развлекались и осмеивали нас, мы  же,  македонская  фаланга,  маршировали,
маневрировали и выслушивали выговоры от начальников.
   Пыль и грязь сопровождали бесконечные  учения.  Но  я  теперь  понимал,
почему военная машина Филиппа прокрутила  мою  фалангу  наемников,  словно
мясорубка. И я, не жалуясь, маршировал со всеми, не  обращая  внимания  на
насмешки наемников.
   Горцы в основном не служили гоплитами в фаланге, они были пелтастами  -
лучниками, пращниками или метателями копий. Легкая пехота затевала  битву,
появляясь перед тяжеловооруженной фалангой,  и  разбегалась  по  сторонам,
когда сходились гоплиты. Наемники все были гоплитами, тяжелой пехотой.
   - Наша земля теперь просто поставляет наемников, - сказал мне Никос.  -
Любой бедный парень, который хочет  стать  кем-то,  отправляется  воевать.
Теперь каждый город содержит пехоту. Кроме Афин, конечно.
   - А кого же содержат в Афинах? - спросил я.
   - Болтунов-законников. - Он снова плюнул.
   Кое-кто вокруг нас захохотал. Я промолчал.
   Вокруг  заспорили  о  том,  чьи  воины  лучше.   Иные   полагали,   что
спартанские; однако все сошлись на том, что  фиванские  пользуются  лучшей
репутацией.
   - Особенно их Священный отряд, - сказал один из мужей.
   - Но Священный отряд - это не наемники, - указал  Никос.  -  Они  воюют
только за Фивы.
   - Но как никто другой!
   - Они же любовники... Каждый мужчина в Священном отряде имеет пару.
   - Философы утверждают, что  лучше  всех  воюют  любовники,  сражающиеся
рядом. Они всегда заботятся друг о друге.
   - Плевал я на таких философов. Священный отряд - лучшее войско в мире.
   - Лучше, чем мы?
   - Лучше.
   - Но наш полководец лучше!
   - Они не наемники. И мы не воюем против  Фив,  а  значит,  нам  незачем
думать о них.
   - Но Фивы поставляют  множество  наемников.  Даже  Царь  Царей  в  Азии
нанимает фиванцев.
   - Что за Царь Царей? - спросил я.
   Никос удивленно поглядел на меня.
   - Персидский царь, - проговорил он. - Неужели ты  ничего  не  слышал  о
нем?
   Я лишь покачал головой.
   Никос не доверял вновь прибывшим аргивянам.  Называл  их  красавчиками,
которым нечего делать в настоящем сражении. Те же расхаживали по лагерю  с
таким видом, словно являются потомками самого Ахиллеса, и  осмеивали  наши
постоянные упражнения.
   - Ну почему царь не пошлет их на приступ? - бурчал Никос. - Тогда бы мы
увидели, на что они годятся.
   Но Филипп явно не  имел  намерений  атаковать  городскую  стену.  Армия
стояла под ней и занималась учениями -  в  город  каждый  день  разве  что
бросали  по  нескольку  снарядов.  Перинфяне  были  уверены   в   себе   и
приветствовали каждый корабль, входивший в защищенную стенами гавань.
   Наша фаланга разместилась на постой неподалеку от надменных аргивян,  и
между нами часто происходили стычки. Наверное, не будь у нас общего врага,
мы сражались бы друг с другом. Почти каждую ночь случались ссоры и  драки.
Начальники с обеих сторон строго наказывали виновных.  Однажды  утром  сам
Никос получил десять ударов кнутом. Мы стояли  навытяжку  и  наблюдали  за
поркой.
   Один из полководцев Филиппа, по имени Парменион, пригрозил,  что  лишит
нас вина, если мы не исправимся.
   - Посмотрим, останетесь ли вы задирами, если будете пить только воду, -
ворчал он. Поговаривали, что и сам Парменион - любитель вина. Выпивохой он
был и с виду: оплывший и краснолицый, с усеивавшими его щеки  и  припухший
нос лопнувшими кровеносными сосудами.
   Конечно, аргивян наказывали их собственные начальники, но нам казалось,
что с ними обходятся гораздо мягче, чем с нами.
   Я старался не ввязываться в ссоры. Хотя я не  помнил  подробностей,  но
тем не менее знал, что подобная армия  едва  не  погибла  из-за  конфликта
между вождями. Быть может, это случилось в Трое?
   Наконец настала ночь, и все переменилось.
   - А где находится Троя? - спросил я у  Никоса,  когда  мы  улеглись  на
одеялах перед вечерним костром.
   Он нахмурил лоб:
   - Кто знает? Быть может, это всего лишь россказни.
   - Нет, - сказал один из воинов. - Она на другой стороне Геллеспонта.
   - Город еще стоит? А я думал, его сожгли дотла.
   - Так оно и было.
   - Откуда ты знаешь? Троя ведь существовала так давно...
   - Во времена героев.
   - Героев? - переспросил я.
   - Подобных Ахиллесу, Одиссею и Агамемнону.
   _Одиссей_. Это имя звоном колокольчика отозвалось в моей памяти. Не  он
ли дал мне тот кинжал, что привязан к моему бедру?
   - Что вы, конокрады, знаете об Агамемноне! - завопил один  из  аргивян,
стоявший на расстоянии полета камня от нашего костра.
   - В Трое он был одним из ахейских вождей, - отвечал я.
   - Он был аргивянин, - проговорил наемник, вступая в  круг  света,  -  и
царь Микен. Не какой-нибудь заляпанный навозом мужик, как вы, горцы.
   Я вскочил на ноги. Панцирь на  рослом  аргивянине  повторял  абрис  его
мышц, короткий меч висел на его бедре, однако я был выше  на  полголовы  и
шире в плечах.
   - А я из дома Одиссея, - отвечал я, забывшись, - и помню это.
   Челюсть его отвисла, потом он расхохотался и упер кулаки в бедра.
   - Скиф, наверное, тебя ударили по голове, и ты свихнулся.
   Я удивился. Откуда он знает, что меня считают здесь скифом?
   Возле первого появился другой аргивянин. Он тоже был вооружен. Никос  и
несколько других воинов из моего отряда вскочили на ноги.
   - Одиссей мертв уже тысячу лет, -  сказал  второй  аргивянин  с  наглой
усмешкой, кривя заросшую бородой физиономию. - Если он вообще когда-нибудь
существовал.
   - Он жил на свете, - сказал я. - И я говорил с ним.
   - В Трое, должно быть. - Оба захохотали, глядя на  меня.  Потом  второй
подошел поближе и заглянул мне в лицо. Этот был ростом едва мне до  плеча.
- Ты безумен, - сказал он.
   - Нет, он царь лжецов, - возразил первый аргивянин.
   Я почувствовал, как напряглись Никос и другие воины за моей спиной.
   - Нет же, вот погляди, - сказал я, доставая кинжал, - его  подарил  мне
сам Одиссей...
   Аргивянин отпрыгнул назад и выхватил из ножен меч.
   - Решил зарезать меня?!
   - Нет, я...
   Он бросился на меня. Отбив меч кинжалом, я левой  рукой  ударил  его  в
челюсть. Аргивянин рухнул, как убитый бык.
   Весь лагерь  словно  взорвался;  вокруг  дрались,  кусались,  лягались,
боролись. Я стоял среди словно взбесившихся воинов с кинжалом  в  руке,  а
вокруг меня бушевала рукопашная. Ошеломленный, я отступил от костра.
   "Хорошо, хоть никто не применяет оружия", - подумал я.  Тот  аргивянин,
который взялся за меч, еще лежал без сознания возле костра.
   Закричали начальники. Я  убрал  кинжал  и  кинулся  в  гущу  дравшихся,
пытаясь разнять их.
   На гнедом коне подъехал Филипп, с непокрытой головой и без панциря, его
единственный глаз горел гневом.
   - Прекратите немедленно! - взревел он.
   Мы остановились, покоряясь властности, которая звучала  в  его  могучем
голосе.
   Схватка вмиг стихла. Кто стоял, кто гнулся от боли, а  кто  валялся  на
земле; все были покрыты пылью, а некоторые и кровью.
   Никос в порванной рубахе, под которой виднелись  еще  свежие  рубцы  на
спине, стал коленом на грудь аргивянина и вцепился зубами в ухо лежавшего.
Но прежде чем Филипп сумел  сказать  еще  слово,  прилетевший  из  темноты
камень поразил царя прямо в затылок. Звук показался не менее громким,  чем
от падения камня, пущенного катапультой.  Согнувшись,  Филипп  свалился  с
коня. Навстречу метнулся аргивянин с копьем, и я увидел, что около  дюжины
его земляков сошлись кольцом вокруг распростертого тела царя. Все  были  с
мечами.
   Опустив голову, я бросился вперед и, пробив кольцо вооруженных  воинов,
выхватил копье из рук аргивянина, прежде чем он успел погрузить наконечник
в тело лишившегося сознания Филиппа.
   Гнев и ярость вновь охватили меня, и мир вокруг замедлился. Взяв  копье
как дубинку, я разбил его тупым концом лицо наемнику,  у  которого  вырвал
оружие. Тот рухнул как подкошенный. Готовый защитить  царя,  я  встал  над
телом Филиппа,  спиной  к  нервно  переступавшему  коню.  Окружившие  царя
вооруженные аргивяне были ошеломлены. Позади  них  Никос  и  другие  воины
моего отряда застыли в столь же глубоком потрясении.
   Вокруг  опять  началось  смятение.  Грубый  мужской  голос  захлебнулся
кровью,  послышались  крики,  и  из   тьмы   явился   молодой   Александр,
золотоволосый, с дикими глазами, с окровавленным мечом в руке.
   - Царь! - закричал он. Расталкивая всех, кто  попадался  ему  на  пути,
царевич шагал ко мне.
   - По-моему, он просто оглушен, господин, - сказал я.
   Александр сурово посмотрел на меня, затем обратился к  кольцу  аргивян,
все еще державших в руках мечи.
   - Взять, - скомандовал он, - всех!
   Никос и остальные разоружили аргивян и увели их во тьму.
   - Ты спас жизнь моего отца, - сказал Александр.
   Тут Парменион и другие военачальники наконец подошли к нам и склонились
над телом Филиппа.
   - Я хочу, чтобы убийц повесили, - сказал Александр  в  ночную  тьму.  -
Только пусть сначала они расскажут, кто заплатил им.
   Но никто не слушал его. Александр остановил свои полные ярости глаза на
мне:
   - Будь возле царя, потом я присоединюсь к вам.  -  И  удалился.  Трудно
было поверить, что царевичу еще только восемнадцать лет.



        "4"

   Филипп не пришел в себя и через час. Я последовал  за  военачальниками,
которые отнесли царя в жалкую хижину из бревен; глинобитный пол  помещения
покрывали  грязные  конские  шкуры.  Я  стоял  в  открытых  дверях,  копье
аргивянина все еще оставалось в моих руках.  Офицеры  уложили  Филиппа  на
скромную постель с заботой, которую мне редко  приходилось  видеть.  Потом
лекари и полководцы столпились  возле  царя.  Испуганная  рабыня  принесла
кувшинчик с вином.
   Филипп очнулся. Хотя врачи настаивали, чтобы он оставался на ложе, царь
поднялся. Приближенные помогли ему устроиться в складном походном кресле.
   Вопль, полный муки, распорол ночь.  Филипп  резко  поднял  голову.  Тут
раздался другой вопль, громче и страшнее первого.
   Филипп подозвал одного из военачальников, который склонил ухо  к  губам
царя. Тот что-то проговорил, полководец кивнул и вылетел из хижины,  минуя
меня.
   Вокруг царя  деловито  сновали  лекари.  Один  из  них  омывал  затылок
Филиппа. Я видел, что полотно окровавлено. Другой растирал какую-то мазь в
мелкой плошке. Разогретая огоньком свечи, она пахла камфорой.
   - Вина. - Царь впервые заговорил громко после падения. - Еще вина.
   Глаза девушки зажглись. Она облегченно  вздохнула.  Ей  не  могло  быть
больше тринадцати или четырнадцати.
   Через несколько мгновений я увидел, что к хижине приближается небольшое
шествие. Впереди выступал полководец, которого  посылал  Филипп,  крупный,
коренастый мужчина с жестким лицом, борода которого казалась  еще  чернее,
чем у самого царя. Полководец был кривоног, звали его  Антипатром.  Но  об
этом я узнал потом. Возле него шествовал Александр, побледневший от  гнева
или чего-то другого, глаза царевича все еще пылали. За  ним  вышагивали  с
полдюжины молодцов, избранных им Соратников. Все они были  чисто  выбриты,
как и сам Александр, поэтому казались моложе своих лет.
   Соратники остановились  в  дверях.  Александр  прошел  внутрь,  за  ним
последовал Антипатр.
   Царевич отправился прямо к отцу.
   - Слава богам! Ты жив!
   Филипп криво усмехнулся.
   - Мой череп оказался прочнее, чем они рассчитывали.
   Если передо мной и в самом деле были отец  и  сын,  то  они  совсем  не
походили друг на друга. Рядом со смуглым  и  темноволосым  Филиппом,  лицо
которого покрывала щетинистая борода, а толстые  руки  заросли  шерстью  и
были покрыты белыми шрамами, Александр сиял чистым  золотом  волос,  белой
кожей, глаза его блестели. Я припомнил одного из своих прежних знакомых. Я
называл его Золотым; по  неизвестным  мне  причинам  смутное  воспоминание
заставило меня поежиться.
   - Я еще узнаю, кто в ответе за это, - мрачно бросил Александр.
   Но Филипп махнул рукой:
   - Мы и так знаем это: Афины, Демосфен или кто-то из его друзей.
   - Они подкупили аргивян. Я повешу всех.
   - Нет, - сказал Филипп. - Только тех,  у  кого  в  руках  было  оружие.
Остальные не имеют к этому никакого отношения.
   - Откуда ты можешь знать? Позволь мне заставить их рассказать истину.
   - Истину? - Лицо Филиппа  искривила  сардоническая  усмешка.  -  Посади
любого ногами в огонь, и услышишь от него именно то, что хочешь. Разве это
истина? Разве этому тебя учил Аристотель?
   Прежде чем Александр успел ответить, заговорил Парменион:
   - Этот человек спас твою жизнь. - Он указал на меня.
   Филипп посмотрел на меня единственным целым глазом.
   - Когда царь лежал и его собирались убить, он пробился через аргивян  и
вырвал копье у убийцы.
   Филипп нахмурился, пытаясь что-то припомнить, и наконец сказал:
   - Орион, так, кажется?
   - Да, господин, - отвечал я.
   Он подозвал меня к себе:
   - В каком ты сейчас отряде?
   - В фаланге Никоса, господин.
   - Никоса? Хорошо.  Но  раз  ты  отлично  послужил  мне,  теперь  будешь
состоять в моей  личной  охране.  Скажешь,  чтобы  тебя  одели  как  надо.
Антипатр, покажи ему, где разместились мои телохранители.
   Антипатр коротко кивнул.
   - Пойдем со мной, - сказал он.
   Он вывел меня за пределы хижины.
   - Ты скиф, да? Значит, умеешь ездить верхом, - сказал он.
   - Выходит, что так.
   Он кисло посмотрел на меня:
   - Что ж, тебе это пригодится.
   Так я стал одним  из  телохранителей  Филиппа.  Новые  мои  сотоварищи,
царские телохранители, почти все были македонцами.  В  основном  это  были
отпрыски древних и благородных семейств, хотя среди них имелись  несколько
чужеземцев, подобных мне. Я быстро узнал,  что  македонская  знать  учится
ездить верхом прежде, чем ходить.  Во  всяком  случае,  так  говорили,  но
оснований для сомнений у меня не было; они и в самом деле словно  родились
в седле. Все первое утро я потратил,  приглядываясь  к  тому,  как  другие
седлают своих могучих коней и  скачут  галопом  по  голой  земле  к  месту
ристалищ.
   Солнце еще только ползло к зениту, а я  уже  знал  все,  что  мне  было
нужно. При езде без седла и стремян приходилось тесно стискивать  коленями
бока лошади и держать поводья в левой руке, чтобы  освободить  правую  для
копья или меча. В общем-то нехитрое дело.  Я  сказал  коноводу,  ведавшему
загонами, что готов  сесть  в  седло.  Тот  вывел  солового  жеребца.  Тем
временем несколько других телохранителей подошли, чтобы посмотреть, как  я
справлюсь с конем. Я вскочил  на  спину  жеребца  и  коленями  послал  его
вперед. Однако у коня были собственные планы на сегодняшний день. Он начал
отчаянно брыкаться, крутиться, вертеться, пытаясь сбросить меня со  спины.
Воины, заходясь хохотом, хлопали себя по ляжкам; я должен был показать, на
что способен, и для этого мне явно предоставили животное самого  скверного
нрава.
   Я припал к шее коня и, схватив его за гриву, сказал:
   - Ты не сможешь стряхнуть меня, дикий. Мы с тобой теперь пара.
   Я держался, напрягая до  предела  все  мышцы.  После  нескольких  минут
яростной борьбы конь успокоился и побежал рысью, потом остановился, фыркая
и тяжело вздымая боками. Я дал ему отдохнуть несколько мгновений, а  потом
послал вперед ударом пяток. Мы полетели как ветер к далеким холмам. Там  я
повернул его назад, и мы вернулись к загону, где с открытыми ртами  стояли
сошедшие на потеху воины.
   - Хороший конь, - сказал я. - Как его зовут?
   -  Гром,  -  отвечал  один  из   македонцев,   почти   осунувшийся   от
разочарования, когда я спрыгнул на землю.
   - Он мне нравится, - сказал я.
   На выдубленном непогодой лице коновода появилось  выражение  недоверия,
смешанного с удивлением. Он качнул головой.
   - Не видел ничего подобного с  тех  пор,  как  маленький  царь  укротил
Быкоглава [знаменитый Буцефал, конь Александра Македонского].
   Маленьким царем звали Александра, это я уже знал.
   -  Ну  раз  он  тебе  понравился,  -  сказал  начальник  телохранителей
Павсаний, - бери, конь твой.
   Я поблагодарил и повел Грома к  рабам,  которые  обтирали  коней  после
упражнений.


   Осада Перинфа закончилась через несколько недель. Укрывшийся за стенами
город так  и  не  покорился  Филиппу  благодаря  тому,  что  жители  имели
возможность получать припасы с моря. Царь отдал приказ сворачивать  лагерь
и возвращаться в Пеллу, свою столицу