конечный  холод,  вспомнил,  как  люди
населили Землю, как наши потомки в далеком  будущем  стали  творцами,  как
сотворили нас и отослали в прошлое, чтобы начать цепь событий,  которая  в
конце концов приведет к появлению их самих.
   Все это я вспомнил холодным утром, прячась среди каменистых холмов.  Но
моя новообретенная память ничего не подсказывала мне. Я знал  только,  что
среди всех творцов лишь одна Аня заботится о людях, разделяет наши тревоги
и боль, нашу судьбу.
   Я любил ее, в этом было невозможно усомниться. И она тоже любила  меня.
А сейчас ей грозила беда.
   Ржание коня нарушило мои размышления. Я  пустил  стреноженное  животное
пощипать редкую травку,  пробивавшуюся  среди  скал,  не  отходя  чересчур
далеко.
   "Конь кого-то учуял", - решил я и забрался на  одну  из  самых  больших
скал. Лежа на животе, я стал обозревать каменистый откос подо мной.
   Конечно же, я увидел поднимавшегося по склону Гаркана.  Он  ехал  один,
сдвинув шлем на затылок. К седлу его скакуна были привязаны копья,  а  меч
висел на бедре. Гаркан разглядывал каменистую почву, пытаясь найти на  ней
оставленные мной следы. Если бы я остался на скале, он проехал бы мимо  на
расстоянии сотни локтей, так и не заметив меня. Если бы, конечно, мой конь
не заржал.
   Однако я собирался выполнить условия нашей сделки. Я встал  на  ноги  и
окликнул Гаркана, тот вздрогнул и, подняв  голову,  прикрыл  глаза  рукой.
Солнце сияло за моей спиной.
   - Орион, - позвал он.
   Когда я спустился, он спешился и  уже  шел  ко  мне,  ведя  животное  в
поводу.
   Мы пожали друг другу руки.
   - Я принес хлеб и сыр, - сказал Гаркан, - решил, что ты будешь голоден.
   - Хорошо, давай позавтракаем. Если ты  доставишь  меня  в  Эги  слишком
быстро, это может вызвать подозрения.
   Он слегка улыбнулся и повернулся к  седельной  сумке.  В  ней  оказался
бурдючок с вином и даже горсть фиг. Когда мы поели, солнце  уже  поднялось
высоко в утреннем небе. Я  встал,  вытер  руки  о  хитон  и  посмотрел  на
дождевые облака, собиравшиеся на востоке.
   - Надо попасть в город прежде, чем разразится гроза.
   Гаркан мрачно кивнул, а потом протянул ко мне руку:
   - Давай кинжал, Орион. Павсаний знает про него. Лучше отдай его мне. "С
легкой неуверенностью я извлек кинжал из ножен на бедре и вручил  Гаркану,
протянув рукояткой вперед.
   - Спасибо, - поблагодарил он и  надолго  умолк.  Мы  сели  на  коней  и
спустились к  дороге,  потом  повернули  вверх,  туда,  где  располагалась
крепость Эги. Молчание Гаркана начинало тревожить меня, он явно был чем-то
расстроен.
   - Какие новости? - спросил я, пока мы ехали бок о бок.
   - Ничего особенного, - отвечал он, не поворачиваясь ко мне.
   - Ты нашел своих детей?
   Гаркан искоса взглянул на меня:
   - Они сейчас в Эги... Принадлежат царю.
   - Филипп отдаст их тебе, - сказал я. - Хотя бы за деньги.
   - Ты так думаешь?
   - Если ты скажешь ему, что это твои дети, он скорее всего освободит  их
бесплатно.
   - А говорят, что царь любит золото и серебро.
   - Но при этом он прекрасно понимает, каково  отцу  видеть  своих  детей
рабами. Он не станет разлучать вас.
   Гаркан мрачно кивнул.
   - Павсаний был удивлен моим бегством, так?
   - Не то слово, Орион. Он обезумел от  ярости,  поклялся  насадить  твою
голову на копье и обещал огромную награду тому, кто приведет тебя.
   - И ты хочешь получить награду?
   - Да, - проговорил он без особого энтузиазма.
   Мы надолго замолчали. Тревога явно снедала Гаркана.  Он  волновался  за
детей? Или не знал, на какую участь обречет меня, предав Павсанию?
   Я спросил:
   - А где Бату? Почему он не с тобой?
   Гаркан ответил не сразу:
   - Я решил, что, если мы вдвоем доставим тебя назад, это будет выглядеть
подозрительно. Бату прочесывает горы по другую  сторону  дороги,  он  ищет
тебя вместе со всеми.
   Я кивнул, и он вновь умолк.
   Через четверть часа после того, как мы выехали на  дорогу,  нас  нагнал
целый отряд телохранителей.
   - Ты нашел его! - воскликнул предводитель. - Отлично!
   Он махнул рукой, и два всадника, ехавшие в конце колонны,  приблизились
к нам, позвякивая цепями.
   Начальник охраны виновато посмотрел на меня:
   - Прости, Орион. Павсаний приказал заковать тебя в цепи. Он боится, что
ты убежишь.
   Гаркан отводил глаза, другие  тоже  проявляли  признаки  смущения.  Оба
кузнеца заковывали меня едва ли не с извинениями.
   Итак, я прибыл в Эги, звеня кандалами.  Я  чувствовал  себя  жертвенным
животным, которым, кажется, и считал меня Павсаний. Я мог избежать смерти,
только встретившись с царем, прежде чем предатель убьет его.
   Лежа на крупе коня вниз  головой,  я  увидел  массивные  ворота  Эги  и
толстую стену города, немощеные улицы, что  взбирались  на  самую  вершину
холма к цитадели, ее еще более крепкие стены и ворота.
   Но меня не повели к царю. Невзирая на все мои возражения, меня  стащили
с лошади и  повлекли  в  древние  темницы  замка,  с  незапамятных  времен
являвшегося твердыней царей Македонских.
   - Отведите меня к царю! - вопил я, когда меня запирали в камеру.  Горло
мое охрипло от криков. Я должен был увидеть царя и предупредить его!
   Я ничего не добился. Закованного в цепи,  меня  бросили  на  утоптанный
земляной пол. Последним ушел  Гаркан.  Он  подождал,  пока  удалились  все
остальные, а потом опустился на колени возле меня.
   "Ага! - подумал я. - Сейчас он скажет, когда вернется сюда и  освободит
меня".
   Но бывший разбойник лишь торопливо шепнул:
   - Прости, Орион. Мне сказали - ты или дети. Она обещала вернуть их мне,
если я доставлю тебя сюда.
   Она! Царица... Олимпиада... Гера.
   - Она хочет убить меня, - сказал я.
   Гаркан молча кивнул и оставил лежать на полу  камеры.  Дверь  звякнула,
закрываясь, я оказался один в темноте.
   Но ненадолго. Мои глаза еще не привыкли к мраку, когда я услышал шаги в
коридоре снаружи. Дверь отперли и распахнули. Вошли двое тюремщиков, они с
ворчанием подхватили меня под руки и посадили, прислонив спиной  к  грубой
каменной стене.
   Они вышли, и в камере  появилась  Олимпиада.  Павсаний  стоял  за  ней,
сжимая в правой руке чадивший факел.
   - Надо просто убить его, - пробормотал он.
   - Рано, - отвечала Олимпиада. - Он может пригодиться нам,  когда  умрет
Филипп.
   На ее прекрасном и жестоком лице  я  видел  неподвластные  тысячелетиям
глаза Геры.
   - Зачем это он нам понадобится? - возмутился Павсаний.
   - Ты осмеливаешься спорить?
   Услышав металлические нотки в ее голосе, предатель сразу же сдался:
   - Я только хотел сказать, что Орион чрезвычайно опасен.  Нам  следовало
бы отделаться от него.
   - После смерти Филиппа, - шепнула Олимпиада. - Тогда ты его получишь.
   - Думаешь, я без этого не справлюсь? - жестко сказал Павсаний. - Или ты
полагаешь, у меня не хватит духа, чтобы убить царя без всяких наград?
   - Ну что ты, - усмехнулась она. - Только подожди своего часа. Все будет
потом, я обещаю тебе.
   Павсаний подошел ко мне:
   - Отлично. Пусть будет потом, - и ногой свирепо  ударил  меня  прямо  в
висок. Теряя сознание, я расслышал его слова: - Получи-ка должок.



        "33"

   Я преднамеренно оставался без  движения.  Тело  мое  лежало  в  вонючей
камере, скованное по рукам и ногам, но  ум  бодрствовал  и  действовал.  Я
отправился в город творцов, единственное место, куда мог скрыться.
   Глаза мои открылись, когда я оказался на травянистом холме над пустым и
покинутым городом. Солнце сверкало  над  морем.  Цветы  качали  головками,
покоряясь мимолетному ветерку, деревья шелестели, как  и  сотни  миллионов
лет назад.
   И все же я  не  мог  приблизиться  к  городу.  Снова  невидимый  барьер
удерживал меня на месте.
   Мне некуда было возвращаться - только в Македонию, назад в  темницу,  в
скованное и беспомощное  тело.  Тем  временем  Гера  толкала  Павсания  на
убийство царя. Я не мог предупредить Филиппа и спасти его.
   Или же у меня был выход? Если бы я только мог  выбраться  из  камеры  и
доставить Филиппа сюда, в это исключенное из потока времени место!
   Глубоко задумавшись, я расхаживал  по  ровному  травянистому  склону  и
наконец заметил, что каждый раз, когда я  поворачивал  от  города,  барьер
переставал мне мешать.
   Как часто творцы призывали меня сюда? Сколько раз переносился я из иных
мест и времен в вечный город богоподобных потомков людей? Я даже  научился
перемещаться сюда без их помощи и ведома. Мог ли я взять Филиппа  из  Эги,
перенести сюда хотя бы на короткий миг и предупредить?
   Размышляя над этой проблемой, я как будто бы услышал очень слабые, едва
уловимые отголоски смеха. Насмешливый, циничный хохот, казалось,  говорил,
что я никогда не передвигался по континууму без посторонней помощи, что  у
меня не хватит  сил,  чтобы  переместить  даже  молекулу  из  одной  точки
пространственно-временного  вектора  в  другую,  а  все,  что  я   полагал
совершенным мною, было сделано за меня одним из творцов.
   "Нет, - безмолвно ярился я. - Все сделал я сам, своей собственной силой
и волей". Аня говорила мне об этом в предыдущей  жизни.  Творцы  опасались
моей возраставшей силы, они страшились, что однажды  я  стану  им  равным,
невзирая на то усердие, с которым они пытались остановить меня. Вот почему
они стерли  мою  память,  отослали  в  древнюю  Македонию.  Но  они  вновь
просчитались.  Я  учился,  развивался,  набирался  сил,  невзирая  на   их
предательство.
   "Этот насмешливый  хохот  наверняка  очередное  их  издевательство",  -
уговаривал я себя, пытаясь пробудить в своем сердце уверенность.
   - Я могу доставить Филиппа, - громко  сказал  я.  -  Я  знаю,  как  это
сделать, и у меня хватит сил и знаний.
   И Филипп, царь Македонский, появился передо мной.
   Он казался более раздраженным,  чем  испуганным.  Царя  едва  прикрывал
кусок тонкого полотна. Здоровый глаз его  заморгал  от  яркого  солнечного
света, и я понял, что пробудил его ото сна.
   - Орион, - сказал он без удивления.
   - Да, мой господин.
   Он огляделся:
   - Где мы? Что это за город внизу?
   - Мы далеко от Македонии. Считай, что ты видишь обитель богов.
   Он фыркнул:
   - Не слишком похоже на гору Олимп.
   Тело Филиппа покрывали шрамы, старые вздутые белые рубцы  виднелись  на
плечах и груди, уродливый свежий порез тянулся вдоль всего  левого  бедра.
По ранам царя можно было читать историю всех битв, в которых ему  пришлось
участвовать.
   - Павсаний сказал, что ты дезертир. А теперь получается, что ты  еще  и
колдун?
   Я хотел ответить, но вдруг понял, что Олимпиада показывала  ему  разные
точки пространственно-временного вектора, как и мне. Оказавшись не в своей
постели, а совершенно в другой  части  континуума,  Филипп  не  испугался,
потому что она проделывала это и прежде.
   - Нет, я не колдун, - отвечал я. - Как и твоя жена.
   - Бывшая жена, Орион. Поверь мне, она ведьма.
   - Она показывала тебе другие места?
   Царь кивнул:
   - И не однажды, когда мы только что  поженились.  Она  показывала  мне,
какой могущественной станет Македония, если я буду следовать ее советам. -
Он уставился на меня здоровым глазом. - Так, значит, ты с ней в союзе?
   - Нет, совсем наоборот.
   - Но ты обладаешь такой же силой, что и она!
   - Нет, - возразил я. - Увы, она куда более могущественна, чем я.
   - Она сильнее всех, - пробормотал он.
   - И хочет убить тебя.
   - Я знаю. И знал это многие годы.
   - Но на сей раз...
   Он поднял руку, чтобы остановить меня:
   - Более не говори об этом, Орион. Я знаю о ее планах. Я  стал  для  нее
бесполезен. Настала пора Александру воплощать в жизнь ее стремления.
   - Ты хочешь умереть?
   - Нет, не особенно. Но каждый человек когда-нибудь умирает, Орион. Рано
или поздно. Я сделал то, что она от меня хотела. И теперь она,  как  самка
паука, должна пожрать самца.
   - Но этого можно избежать, - возразил я.
   - И чего ты хочешь от меня? - спросил он,  свирепо  задирая  бороду.  -
Чтобы выжить и остаться на троне, я должен убить ее, а я не в силах  этого
сделать; кроме того, она  подучит  Александра  начать  гражданскую  войну.
Неужели ты думаешь, что я хочу утопить мой народ в крови?  Или  мне  нужно
убить еще и своего сына?
   Прежде чем я ответил, он продолжил:
   - Если македонцы затеют  междоусобицу,  что  подумают  народы,  живущие
вокруг? Что, по-твоему, сделают тогда Демосфен и  афиняне?  А  фиванцы?  А
царь персов?
   - Понимаю.
   - В самом деле? Тогда вернутся прежние времена и все, чего  я  добился,
пойдет прахом. - Он глубоко вздохнул, потом  добавил:  -  Пусть  Александр
живет, даже если он и не мой сын. Я не буду убивать его.
   - Тогда они убьют тебя, - сказал я. - Через день или два.
   - Да будет так, - сказал Филипп. - Только не надо говорить мне,  кто  и
когда это сделает. - Он сардонически усмехнулся. - Я люблю сюрпризы.
   Испытывая разочарование, я качнул головой и шагнул в сторону.
   - Подожди, - сказал он, неправильно истолковав  мое  поведение.  -  Это
будешь ты, Орион? Ты мне это хочешь сказать?
   Распрямившись в полный рост, я ответил:
   - Никогда! Я скорее умру, чем позволю убить тебя.
   Царь внимательно посмотрел на меня:
   -  Ты  говоришь  правду.  Я  никогда  не  верил  в  россказни  о  твоем
дезертирстве.
   Повернувшись ко мне спиной, царь направился в сторону  города  и,  едва
сделав три шага, исчез, оставив меня одного  в  далеком  мире  творцов.  Я
закрыл глаза и...
   Открыл их в темнице крепости Эги. Я был скован  по  рукам  и  ногам,  и
голова моя - там, где Павсаний ударил меня, - ныла тупой болью.
   В  своей  темной  камере  я  мог  определять  время  лишь   по   биению
собственного пульса; способ непрактичный, однако  за  неимением  чего-либо
лучшего я считал сердцебиения,  как  человек,  страдающий  от  бессонницы,
считает овец. Я мог покинуть камеру и  переместиться  в  опустевший  город
творцов, но мне все равно пришлось бы вернуться в это  же  самое  место  и
вновь ощутить на себе эти же самые цепи. Подобно  Гере,  я  был  заперт  в
ловушке, пока ход событий  не  определится  тем  или  иным  способом.  Но,
заметив крыс и в этой камере, я забыл про подсчет пульса. Как и в  темнице
в Пелле, мои хвостатые компаньоны были не прочь отъесть мне пальцы рук или
ног, если я не буду все время шевелиться. Обручи столь  плотно  стискивали
мои запястья, что руки нормального человека распухли бы. Но я  сознательно
заставил  глубоко  лежащие  сосуды  взять  на  себя  работу  периферийных,
пережатых наручниками. Еще я постоянно шевелил пальцами, чтобы разогнать в
них кровь и отпугнуть голодных грызунов с жадными глазами-пуговками.
   Внезапно я  услышал  шаги:  кто-то,  шаркая  ногами,  шел  по  коридору
снаружи. Люди остановились у моей двери. Засов взвизгнул, дверь со скрипом
отворилась. Я увидел тюремщиков, один из которых держал факел.
   Между ними стоял Кету.
   Он протиснулся между стражниками и вошел в мою камеру. Встав на колени,
индус заглянул в мое лицо:
   - Ты еще жив?
   Я улыбнулся:
   - Я еще не достиг нирваны, мой друг.
   - Слава богам! - Он распрямился и велел тюремщикам вывести меня наружу.
   Я сопротивлялся, пока они волокли меня по  коридору  в  замыкавшую  его
большую комнату. Сердце мое застучало, когда  я  заметил  вокруг  пыточные
инструменты.
   - Царь приказал освободить тебя, - заверил меня Кету. - Вот кузнец... -
Он указал на потного, волосатого, совершенно  лысого  мужчину  с  округлым
брюшком. - Он снимет цепи.
   Кузнец едва не отбил мне руки, но после чуть ли  не  получаса  стука  и
лязга я оказался свободен. Мои лодыжки и запястья были стерты, но я  знал,
что раны скоро заживут.  Кету  вывел  меня  из  зловещего  подземелья  под
неяркий свет умиравшего дня.
   - Царская дочь благополучно вышла за Александра Эпирского, - сказал мне
Кету. - Сам Филипп велел мне выпустить тебя на свободу и предоставить тебе
все нужное для того, чтобы ты оставил Македонию. Можешь отправляться, куда
тебе угодно, Орион.
   - Брак заключен? - спросил я.
   Кету, который вел меня к конюшне, ответил:
   - Брачная церемония состоялась вчера вечером.  Пир  продлится  еще  два
дня.
   - А кто-нибудь пытался убить царя?
   Влажные глаза Кету расширились:
   - Убить? Нет! Кто осмелится на это?
   - Предатель, - сказал я.
   - Ты уверен?
   - Я слышал это из его собственных уст.
   - Ты должен все рассказать начальнику царских телохранителей Павсанию.
   - Нет, я должен повидать самого царя.
   Кету схватил меня за руку:
   - Нельзя. Филипп велел исполнить в точности все его приказания.  Он  не
хочет  видеть  тебя.  Бери  сколько  хочешь  коней  и  никогда  более   не
возвращайся в Македонию.
   Я стоял посреди двора возле конюшен. Пахло пылью и конской мочой.  Мухи
лениво жужжали в пурпурных тенях заката. Издалека слышалось  слабое  пение
флейт,  стук  тамбуринов  и  вспышки  хохота  подгулявших   мужчин.   Царь
праздновал  свадьбу  своей  дочери.  Павсаний  наверняка  был  с  ним.  И,
покорившись воле Олимпиады, Филипп хотел, чтобы я не мешал убийце.
   - Нет, - сказал я, обращаясь скорее к богам, чем к маленькому Кету. - Я
не позволю им убить его. Мне безразличны их  планы,  мне  все  равно,  что
будет  потом  с  континуумом.   Я   просто   не   дам   свершиться   такой
несправедливости. - Отодвинув индуса, я шагнул в сторону дворца,  где  шел
брачный пир.
   Кету хромал возле меня.
   - Тебе не следует идти  туда!  Страже  приказано  не  пропускать  тебя.
Филипп не хочет  видеть  тебя.  Тебя  убьют,  если  ты  попытаешься  силой
пробиться к нему.
   Не обращая на него внимания, я  направился  в  большие  двери,  где  на
страже стояли четверо воинов в броне.
   - Пойдем со мной, Орион, - молил Кету.  -  Мы  проедем  все  Персидское
царство, нас ждет моя родина, прекрасный Индустан. Мы увидим святых  людей
и прикоснемся к их мудрости...
   Но я хотел лишь спасти Филиппа и разрушить козни коварной Геры. Я готов
был любой ценой защищать царя, почтившего меня своим доверием.
   - Пожалуйста, Орион! - Глаза Кету были полны слез.
   Оставив его позади двора, я направился к стражам у двойной  двери.  Все
четверо были вооружены копьями. Двое из них скрестили  древки,  преграждая
мне путь.
   - Не велено пропускать, - сказал старший.
   Я узнал в нем приятеля по казарме.
   - Я должен увидеть царя.
   - У меня приказ, Орион. Не велено пропускать никого.
   - Да, - отвечал я негромко. - Понимаю.  -  И,  опережая  его  движение,
правой рукой выхватил из ножен его же собственный меч, а  левой  ударил  в
челюсть. Голова моего  противника  откинулась  назад,  и  я  услышал,  как
хрустнул позвонок. Прежде чем отреагировала другая пара, я ударил по шлему
ближайшего воина.
   Оба они еще падали, когда я уже занялся  теми  двумя,  которые  стояли,
скрестив передо мной копья. Я видел, как  расширились  их  глаза,  как  от
удивления открылись рты. Я поразил мечом одного из них,  пришпилив  его  к
двери. Второй целился в меня копьем - оружием малопригодным  для  ближнего
боя. Схватив древко одной  рукой,  я  ударил  противника  по  колену.  Тот
рухнул, вскричав от боли, и я толкнул створки двери, на одной  из  которых
висел на мече мертвый стражник.
   Я вырвал оружие, и тело упало на земляной пол. С окровавленным мечом  в
руках я отправился разыскивать Филиппа и Павсания.



        "34"

   Я шагал по нижнему этажу древнего замка Эги, где были глинобитные  полы
и мрачные стены из нетесаного камня, столь же угрюмые, как и окровавленный
меч в моей руке.
   Я  уже  слышал  шум  веселья,  доносившийся  из  главного  зала.   Само
бракосочетание произошло вчера, как  сказал  мне  Кету,  но  праздник  еще
продолжался, Филипп и сейчас пировал с  гостями  и  придворными,  упиваясь
вином,  а  Павсаний,  начальник  царских  телохранителей,   охранял   его.
Олимпиада тоже  наверняка  притаилась  где-нибудь  в  крепости,  дожидаясь
свершения убийства.
   А где Алексан