жа. Он
достал темную шерстяную шапку и водрузил ее на голову.
   Страже у входа было сказано, что царевич собирается пройтись по  лагерю
с личным телохранителем. Мимо охранявших  лагерь  следовало  проскользнуть
незаметно.
   - Следуй за мной, - шепнул Александр. - Я разведал путь сегодня днем.
   Он подвел меня к узкому  извилистому  ручью,  протекавшему  через  весь
лагерь. Густые заросли  закрывали  его  берега,  лишь  кое-где  воины  уже
вырубили кусты, чтобы добраться до воды. Зайдя по колено в  ледяную  воду,
мы направились прочь из нашего стана. Мимо часовых, выставленных на каждом
берегу,  мы  пробирались,  низко  пригнувшись,  стараясь   спрятаться   за
кустарником.
   Когда новый изгиб ручья укрыл нас от глаз часовых, мы выбрались  сквозь
колючие заросли на сухую землю.
   Александр ежился, но, как мне показалось, скорее от возбуждения, чем от
холода. Он радовался, как увлеченный игрой  мальчишка.  Мы  направились  к
вражескому лагерю.
   -  Надо  предупредить  Пармениона  и  всех  полководцев,  враги   могут
проскользнуть мимо стражи этим же путем, - шепнул я.
   Царевич отвечал неразборчивым  восклицанием,  скорее  всего  выражавшим
согласие.
   Впереди горели огни, тысячи огней.  Казалось,  что  на  темную  равнину
опустилась  стая  светлячков.  Только  эти  огни   горели   ровно   и   не
перепархивали в ночи. Возле каждого  костра  находились  пять  или  десять
воинов.
   "Перед нами не менее пятидесяти тысяч", - наскоро прикинул я.
   Поодаль  светилась  другая  стайка  огней.  Я   прикоснулся   к   плечу
Александра.
   - Город, - шепнул он. - Херонея.
   Припав к земле, чтобы пробраться незаметно мимо вражеских  часовых,  мы
словно жуки поползли во тьме.  На  это  ушло  немало  времени;  иногда  мы
буквально по дюйму продвигались вперед, то и дело замирали, чтобы отыскать
взглядом часовых и проверить, не смотрят ли они в нашу  сторону.  И  вновь
проползали еще несколько футов по пыльной и жесткой земле.
   Наконец мы углубились в  лагерь  врага  и  смогли  подняться  на  ноги,
прячась за крупными каменными глыбами.
   Александр ухмылялся:
   - В эту игру я играл в детстве с Птолемеем и Гарпалом.
   Я подумал, что царевич и по сю пору во многом остался мальчишкой.
   По лагерю мы могли передвигаться  спокойно.  Здесь  собрались  посланцы
многих городов и племен, и, хотя  все  старались  держаться  среди  своих,
многие тем не менее расхаживали по стану,  разговаривали  с  друзьями  или
незнакомцами или просто гуляли, углубившись в раздумья, не в силах  уснуть
в ночь перед боем.
   Александр мог различать  собеседников  по  акценту.  Он  переговорил  с
несколькими воинами - негромко и немногословно, - аттический диалект в его
устах довольно хорошо скрывал звуки, свойственные македонской речи.
   Наконец мы оказались среди афинян. Не менее  шести  воинов  в  панцирях
охраняли весьма просторный шатер, изнутри освещенный свечами.
   - Здесь, должно быть, их полководцы обсуждают свои планы на  завтра,  -
сказал я Александру, стоявшему возле меня в тени небольшого шатра.
   - Жаль, что нельзя подслушать.
   Однако даже безрассудный Александр видел,  что  это  невозможно.  Шатер
высился  посреди  просторной  площадки  футов  пятьдесят   на   пятьдесят,
освещенной с четырех сторон кострами. Охрана легко  заметила  бы  всякого,
рискнувшего приблизиться к шатру.
   Тут мы увидели у входа  в  шатер  знакомую  сутулую  фигуру:  худощавый
лысеющий человечек теребил пальцами густую бороду.
   - Демосфен! - прошипел Александр.
   - Их полководцы не хотят сегодня слушать его речи, - проговорил я.
   Мы проводили Демосфена до  его  собственной  палатки.  Он  шел  опустив
голову и не спешил, как подобает человеку, погруженному в раздумья. И едва
афинянин вошел внутрь, Александр шагнул следом за ним.
   Я попытался остановить царевича:
   - Это безумие! Стоит ему крикнуть, и ты в плену.
   Он отстранил меня.
   - Демосфен не станет вопить, пока мой меч упирается ему в горло.
   Я не мог силой остановить безрассудного юнца и  поэтому  последовал  за
ним.
   Возле шатра Демосфена охраны не было, и мы ворвались внутрь, выхватывая
мечи.
   Он с удивлением смотрел на нас. В небольшом шатре можно было разместить
лишь лежанку, столик и табурет -  ничего  более.  Демосфен  уже  сидел  за
столом. Возле него стоял темнокожий человек в  цветастом  одеянии,  голову
которого окутывал белый тюрбан.
   - Перс! - бросил Александр.
   - Кто ты? - требовательно спросил Демосфен.
   - Я - Александр, царевич Македонский.
   Одним взглядом я окинул шатер. На столе стоял лишь кувшин с вином и две
чаши. На деревянных козлах в  углу  висел  панцирь  гоплита.  К  нему  был
прислонен большой круглый щит, вокруг синего поля которого на белом ободке
был выведен девиз: "С удачей".  Позади  панциря  четыре  скрещенных  копья
упирались в темный полог шатра... сундук возле лежанки, на  нем  -  меч  в
ножнах, и более ничего.
   - Я не персиянин, - отвечал смуглокожий человек на аттическом  диалекте
со странным акцентом. - Я из Индустана.
   - Из Индустана? - Александр уже почти забыл про Демосфена. - А где это?
   - Далеко отсюда. - Человек в тюрбане снисходительно  улыбнулся.  -  Моя
земля лежит по ту сторону Персидского царства. - Огромные влажные глаза  и
кожа, словно умащенная маслом,  казалось,  поблескивали  в  тусклом  свете
лампы.
   - Молодой Александр, - проговорил Демосфен, голос его чуть дрогнул.
   Александр немедленно вспомнил, почему оказался здесь. Направив свой меч
к горлу Демосфена, он приблизился к афинянину.
   - Так вот каков человек, называющий моего отца лукавым псом  и  злобным
зверем.
   - С-с-стоит мне закричать, и ты м-м-мертв, царевич, - заикаясь, выдавил
Демосфен.
   - Это будет  последний  звук,  который  ты  издашь  в  своей  жизни,  -
проговорил Александр.
   - Подожди, - отрезал я и, повернувшись к индусу, спросил: - Кто  ты?  И
почему здесь оказался?
   - Я служу Царю Царей, - ответил тот нараспев. -  Я  доставил  золото  и
указания этому афинянину.
   - Он привез золото и указания от Царя Царей, - пробормотал Александр. -
И это человеку, который превозносит преимущество  демократии,  а  на  деле
служит великому царю персов, тирану, угнетающему греческие города Ионии.
   Демосфен распрямился в полный рост, и оказалось, что  он  чуточку  выше
Александра.
   - Я служу только демократии Афин.
   - Этот человек утверждает иное.
   С кривой улыбкой Демосфен отвечал:
   - То Царь Царей с-с-служит мне, Александр. Его з-з-золото позволяет мне
воевать с твоим отцом.
   - Политика. - Александр плюнул.
   -  Что  ты  понимаешь  в  политике,  царевич?  -  отвечал  раздраженный
Демосфен, заикание которого вдруг словно унес порыв жаркого  гнева.  -  Ты
играешь в войну и думаешь, что силе покорно все. Но что ты знаешь  о  том,
как править людьми?.. О том, как заставить свободных людей последовать  за
тобой?
   - Я буду править, когда умрет мой отец, - отвечал Александр. - И  тогда
покорю целый мир.
   - Понятное желание. Ты  рожден  правителем  рабов  и  будешь  таким  же
тираном,  как  твой  отец.  Вы  проводите  свою  жизнь  среди  роскоши   и
удовольствий...
   - Роскоши и удовольствий?  -  Царевич  чуть  не  поперхнулся.  -  Да  я
воспитан как спартанский илот! Я могу  пробежать  двадцать  миль  и  целую
неделю жить на кореньях и травах. Тело мое крепко,  куда  до  меня  такому
хлюпику и слизняку, как ты!
   - Но ты живешь, зная, что однажды станешь царем. Ты никогда в  этом  не
сомневался. Тебе никогда не приходилось думать, где добыть на завтра еды и
будет ли у тебя крыша над головой.
   - Я провел больше ночей под открытым небом, чем под крышей...
   - Ну и что с того? - возразил Демосфен. - Я был рожден в бедности и всю
свою жизнь обеспечивал себя только собственным умом. Я работал всегда... с
самого детства. И никто не  обещал  мне  места  за  столом.  Мне  пришлось
бороться, чтобы сделаться тем, кем я стал. Я ведь не  царевич  и  не  могу
быть уверен в своем будущем. Мне пришлось добиваться положения, которого я
наконец достиг. Но я всегда могу лишиться его, даже сегодня, в этот  самый
момент. Мне никто ничего не гарантирует, у меня нет и не было влиятельного
отца, у меня нет богатства,  которое  может  избавить  меня  от  голода  и
холода.
   - Клянусь всеми  богами,  -  едва  ли  не  прошептал  Александр.  -  Ты
завидуешь мне!
   - Завидую? Я? Никогда! Никогда!
   Я приглядывал  за  индусом,  но  тот  не  был  вооружен  и  не  пытался
приблизиться к мечу, находившемуся на сундуке позади него. Более того,  он
прислушивался к разговору с видимым интересом.
   - Нет, ты завидуешь моему положению, - настаивал Александр. - И жалеешь
о том, что я родился царевичем, а не ты.
   - Никогда! - повторил Демосфен голосом, полным яда, и  я  подумал,  что
Александр задел больное место. - Я против всех царевичей и  царей,  против
тиранов, которые правят людьми. Я хочу демократии, при которой  люди  сами
распоряжаются собой.
   - При которой людей всегда сбивают с толку подобные  тебе  демагоги,  -
сказал Александр. -  Тебе  нужны  идиоты,  покоряющиеся  твоей  напыщенной
риторике. Тебе нужны другие рабы: ничтожные последователи твоего слова.
   - И тебе нужны самые обычные рабы.
   - Ты  не  прав.  Престол  в  Македонии  передается  не  по  наследству,
афинянин. Царя избирают.
   - Но, как говорят, выбирает его только войско.
   - Наше войско - все сильные мужи, жители нашего царства. Чем отличается
это от вашей демократии?
   - Ваше войско всегда изберет сына старого царя, и ты  прекрасно  знаешь
это!
   - Войско изберет сына старого царя, только если сочтет  его  достойным.
Воины не любят повиноваться дуракам. А вот у вас при хваленой  демократии,
судя по тому, что я видел, захватить власть может любой лжец,  если  много
наобещает и  сумеет  облечь  свои  мысли  в  изысканные  фразы,  способные
расшевелить толпу.
   Демосфен глубоко, с дрожью, вздохнул. Потом зажмурил глаза и  негромким
голосом проговорил:
   - Ты олицетворяешь силу меча и привилегии рода. Я  же  -  волю  народа.
Завтра мы увидим, кто из нас сильнее.
   - Если ты доживешь до завтрашнего дня, - проговорил Александр.
   Глаза афинянина округлились.
   - Ч-ч-чего еще о-о-ожидать от с-сына Филиппа? Итак, ты  способен  убить
безоружного ч-ч-человека?
   - Человека? Нет. Я просто отрублю голову ядовитой змее.
   - Мы явились сюда не для этого, - напомнил  я  царевичу.  -  Сделав  из
Демосфена мученика, ты лишь озлобишь афинян.
   Александр посмотрел на меня, а затем повернулся к Демосфену.
   - Где будут находиться афиняне завтра? - спросил он.
   - С краю на левом фланге, - ответил индус прежде,  чем  Демосфен  успел
открыть рот. - Фиванцы образуют сильное правое крыло.
   Александр, моргая, смотрел на него.
   - Я расскажу вам все, что вы хотите узнать, только  не  убивайте  этого
человека.
   - Почему?
   Индус отвечал с печальной улыбкой:
   - Убийство запрещено моей верой. Человек не должен убивать другого  или
допускать убийство, если имеет возможность его предотвратить.
   - Что это еще за вера? - удивился Александр.
   - Путь Будды.
   Я спросил:
   - Итак, тебе известен план завтрашней битвы?
   - О да!
   - Можно ли ему верить? - спросил царевич.
   - Я здесь представляю Царя Царей, - отвечал индус непринужденно. -  Мой
господин Дарий и его советники захотят узнать все подробности  завтрашнего
сражения. Я обязан рассказать все как было.
   - Но сначала ты  расскажешь  планы  ваших  полководцев  Филиппу  и  его
военачальникам, - сказал Александр.
   - Так я и сделаю, если вы пощадите этого человека.
   Я спросил его, не скрывая удивления:
   - Итак, чтобы пощадили одного человека, ты готов выдать на смерть целые
тысячи?
   - Их ждет смерть в завтрашней битве вне  зависимости  от  того,  что  я
сделаю сегодня. Я не в силах предотвратить кровопролитие, но  могу  спасти
жизнь этого человека и обязан это сделать. Таков путь.
   Я обернулся к Демосфену:
   - Можно ли рассчитывать, что ты будешь молчать, пока мы отведем перса в
наш лагерь?
   Афинянин посмотрел на Александра, все еще державшего  в  руках  меч,  и
кивнул.
   - Похоже, ты веришь этому демагогу, Орион? - проговорил царевич. - А  я
- нет.
   Бросив меч в ножны, Александр направился в угол палатки - к стойке  для
панциря, сорвал ремешки с кирасы и  поножей  и  связал  ими  руки  и  ноги
Демосфена. Потом затолкал кляп в  рот  оратора  и  закрепил  его  полоской
ткани.
   - Ну вот, теперь ему можно доверять, - пробормотал царевич.  -  Правда,
ненадолго.
   Остановившись  возле  синего  щита  с  надписью  по  ободу,   Александр
посмотрел на беспомощного Демосфена, распростертого на голой земле.
   - "С удачей", - прочитал он вслух. - Что ж, поищу тебя завтра  на  поле
боя.
   Забрав индуса, мы направились к своим.


   Имя индуса было Свертакету.
   - Зовите меня просто  Кету,  -  негромко  сказал  он,  остановившись  в
предрассветных сумерках по дороге в лагерь македонцев. - Слова моей родной
речи трудны для вашего языка.
   И пока мы шли, Александр все  время  расспрашивал  Кету  о  его  родных
краях.
   - Скажи мне, какие земли лежат за Персидским царством? -  интересовался
молодой царевич, торопливо  шагая  по  травянистому  пологому  склону,  на
котором завтра должна состояться битва.
   - Они велики и носят разные имена, - с пылом проговорил Кету. -  Индра,
Хинд, Куш... [имеется в виду Кушанское царство, а не область в Африке того
же названия] Много названий, много и государств. Наша земля очень большая,
она очень далеко. В наших великих городах стоят огромные дворцы и храмы из
чистого золота. Дальше лежат другие земли. А еще дальше Китай, империя еще
более  огромная,  она  лежит  далеко  на  востоке...  у  самого   Великого
восточного океана.
   - Выходит, мир много больше, чем я полагал.  Об  этом  следует  сказать
Аристотелю.
   Мне хотелось бы понять, что  творилось  в  голове  царевича.  Александр
видел в себе покорителя мира. Неужели будущего государя остудила  весть  о
его истинной величине? Или же царевича взволновала мысль о  новых  землях,
которые он, быть может, увидит, о новых  империях,  которые  ему  придется
покорить? Впрочем, он был скорее обрадован, чем разочарован.
   Мы шли так, чтобы охрана нашего стана сразу же увидела нас, и,  услышав
оклик, Александр мгновенно стянул темную шапку и выкрикнул  свое  имя.  Мы
торопливо прошли через лагерь  -  небо  уже  приобрело  молочный  оттенок,
обещая близкий рассвет, - и отправились  прямо  в  шатер  Филиппа.  Верный
своему слову Кету рассказал Филиппу и его  полководцам  все,  что  знал  о
военных планах противника.
   - Но кто может подтвердить, что этот человек говорит правду?  -  бурчал
Парменион. - И потом, разве  не  смогут  Демосфен  и  афинские  полководцы
изменить свои планы?
   Филипп сухо ответил:
   - Неужели ты думаешь, что у них хватит времени перестроить  фиванцев  и
изменить  общий  план  битвы?  По  утверждениям  моих  лазутчиков,   чтобы
выработать приемлемый для всех план,  они  всякий  раз  тратят  не  меньше
недели.
   Почесав бороду, Парменион согласился.
   - Что ж, возможно, им потребуется целая  неделя  споров,  чтобы  внести
необходимые изменения.
   Филипп кивнул и отослал Кету, жестом велев нам сопровождать его. Взгляд
здорового глаза царя красноречиво говорил, что в душе его боролись гнев  и
восхищение сыном. Мне же предназначался чистый гнев, хотя Филипп прекрасно
понимал, что ни мне, ни кому-то другому не удалось бы удержать  Александра
от этой выходки. Царь не мог винить меня в  том,  что  я  не  предотвратил
рискованное предприятие. Или я ошибался?
   Александр  остался  в  шатре  с  Парменионом  и  прочими   полководцами
обдумывать сведения, которые предоставил им Кету, вносить изменения в свои
планы на грядущую битву.
   Мы с Кету уже вышли под светлевшее небо, но я слышал, как  Парменион  в
шатре по-прежнему тупо настаивал:
   - А откуда нам знать, говорит ли он правду? Что,  если  ему  специально
велели дать нам ложные сведения?
   Александр немедленно принялся возражать. Я указал Кету в сторону шатра,
который делил с другими телохранителями.
   - Они не доверяют мне, - сказал  индус,  пока  мы  подходили  к  нашему
временному обиталищу.
   - Какая удача, - проговорил  я,  -  что  нам  помогает  столь  сведущий
человек, как ты.
   Кету пожал узкими плечами:
   - Всех нас направляет судьба. К чему привело бы мое упрямство?
   - А что скажет твой господин, Царь Царей?
   Он снова пожал плечами:
   - Я служил ему, потому что так приказал мне мой  государь.  Он  подарил
меня властелину персов и велел разделять его удачу. Я вечный  посланник  и
никогда не увижу своего дома.
   - Итак, тебе безразлично, кто выиграет эту битву?
   - Какая разница?.. Мы, люди, привязаны  к  колесу  жизни.  И  все,  кто
завтра умрет, будут возвращаться к жизни снова и снова. Счастлив тот,  кто
навек ушел с колеса, слился с предельным "ничто".
   Я остановил его прикосновением.
   - Ты веришь в то, что люди проживают более одной жизни?
   - О да. Мы воплощаемся в мире, полном страданий и боли, пока не обретем
достаточной чистоты, позволяющей достигнуть нирваны.
   - Нирваны? Что это такое?
   - Ничто. Конец всех ощущений. Конец желаний и боли.
   - Ты прав, я живу не первую жизнь.
   - Как и все мы.
   - Но я помню некоторые из них.
   -  Ты  помнишь  свои  прошлые  жизни?  -  Его  большие  влажные   глаза
расширились.
   - Не все - лишь некоторые подробности.
   - Это знак великой святости. Может быть, ты Бодисатва, святое существо?
   - Нет, я создан быть воином, - ответил я с  улыбкой.  -  Даже  имя  мое
значит "Охотник". Я убийца, такова моя судьба.
   - Но ты можешь вспомнить свои  прошлые  жизни,  на  это  способен  лишь
Будда.
   - Ты веришь в богов? - спросил я.
   - Да, боги существуют, и демоны тоже.
   Я кивнул, старые воспоминания шевельнулись в  моей  душе:  некогда  мне
приходилось воевать с демонами.
   Индус внимательно смотрел на меня.
   - Расскажи мне об этом, Орион, это очень важно.
   - Да, я согласен.
   Небо  сделалось  светлым.  Кони  и  люди   уже   зашевелились.   Лагерь
пробуждался.
   - Но сначала будет битва, - сказал Кету. - Да будут боги благосклонны к
тебе, Орион.
   Я поблагодарил индуса. Пропела первая труба. Через  час  я  должен  был
встать в строй.



        "15"

   Как и утверждал Кету, афиняне стояли на левом фланге, их ряды были  как
раз напротив нашего правого.  По  давней  традиции,  правый  фланг  войска
всегда был сильнее, и у противника правое крыло занимали фиванцы со  своим
непобедимым Священным  отрядом.  Середину  линии  врага  заполняли  войска
Коринфа и прочих  городов,  враждебных  Филиппу.  Демосфен,  должно  быть,
уговорил полководцев: афиняне выбрали позицию так, чтобы  почти  наверняка
оказаться против самого Филиппа.  Или,  быть  может,  они  надеялись,  что
фиванцы, возглавляемые своим Священным отрядом, сомнут наш слабый фланг, а
потом раздавят и все войско.
   В противостоявшем нам войске  не  было  конницы,  однако  линия  бойцов
занимала всю равнину  -  от  крутого  откоса  холма,  на  котором  высился
Акрополь Херонеи, до  болотистых  земель  возле  реки.  Итак,  македонская
конница не  могла  обойти  их  с  флангов,  один  из  которых  упирался  в
увенчанный храмом Акрополь, другой - в болотистую равнину. Нам  оставалось
идти напролом.
   Со спины Грома, нервно прядавшего ушами и  фыркавшего,  с  левого  края
линии македонцев я видел лишь  пелтастов.  За  ними  лицом  к  нам  стояли
фиванцы  -  фалангой  глубиной  в  двенадцать   рядов.   Священный   отряд
располагался справа, на краю пыльной равнины, полированные панцири  воинов
сверкали  огнем  под  утренним  солнцем,  а  копья  торчали,   словно   бы
смертоносный лес вырос над пыльной равниной.
   Тяжелой конницей командовал Александр, восседавший на  черном  Буцефале