жу только самому Дарию, а не тебе, - отвечал афинянин  с
прежней надменностью. - Ты узнаешь о решении Царя Царей, когда он  захочет
этого.
   Я решил, что, пожалуй, догадываюсь, какой совет  даст  Дарию  Демосфен:
острова и города не отдавать, но в войну  не  вступать.  Демосфену  нужно,
чтобы Филипп начал  войну,  тогда  он  скажет  своим  афинянам,  что  царь
Македонии - варвар, который желает утопить в крови целый мир.
   Демосфен посмотрел на меня, словно прочитал мои мысли.
   - Ты не любишь меня, так ведь, Орион?
   - Я служу Филиппу, - отвечал я.
   - Ты думаешь, что я предаю Афины? И всех греков?
   - Я думаю, что, как бы ты ни убеждал себя в обратном, служишь  ты  Царю
Царей.
   - Правильно! - Он вскочил на ноги  и  повернулся  ко  мне  лицом.  -  Я
наймусь на службу к самим фуриям и хаосу, если только  это  будет  полезно
Афинам.
   - Но ты сказал, что Афины более не прислушиваются к твоему  голосу,  не
нуждаются в твоих советах.
   - Это не важно. Беда демократии в том и состоит, что  людей  так  легко
можно сбить с толку, направить по ложному пути.
   - Понятно. Демократия хороша, пока люди делают то,  что  ты  хочешь.  А
когда они голосуют против тебя, то ошибаются.
   - Но в основном люди глупы, - сказал Демосфен. - А стаду нужен  пастух,
который знает, что делать.
   - И это демократия? - спросил я.
   - Пусть люди думают что хотят, но я служу Афинам и демократии!  И  буду
использовать на благо своего дела и Царя Царей, и  рыбу  морскую,  и  птиц
небесных,  если   они   помогут   мне   сразиться   с   Филиппом   и   его
незаконнорожденным сыном.
   Я улыбнулся:
   - У тебя был шанс сразиться с ним при Херонее.
   Укол ни в малой степени не задел его.
   - Я политик, Орион, а не воин.  Я  понял  это  при  Херонее.  И  теперь
сражаюсь более привычным мне способом. Но я еще одолею Филиппа!
   - А я - воин, а не политик, - отвечал я. - Но  хочу  задать  тебе  один
вопрос: какая власть безопаснее для Афин с их  разлюбезной  демократией  -
великого царя или Филиппа?
   Он расхохотался:
   - Да, ты не политик. Ты видишь мир или черным, или белым.
   - Я жду ответа.
   - Великий царь оставит в покое Афины и прочие греческие  города,  когда
исчезнет угроза, которую представляет Филипп. Дарий  хочет,  чтобы  города
Ионии оставались в его империи. И пусть будет так -  зато  Афины  сохранят
свободу.
   В разговор вступил Кету:
   - Это сама сущность  политики:  чтобы  что-то  получить,  нужно  что-то
отдать. Раздавай и принимай - милости, дары... даже города.
   - Аристотель  говорил  мне,  -  сказал  я,  -  что  Персидское  царство
неминуемо поглотит всю Грецию. Афиняне сделаются подданными великого царя,
как жители Эфеса и других ионийских городов.
   Демосфен нахмурился:
   - Аристотель - македонец.
   - Ты не прав, - возразил Кету.
   - Ну и что? - пожал плечами Демосфен. -  Его  родной  город  уже  давно
входит в состав Македонии.
   - Ну и что ты скажешь о мнении Аристотеля? - спросил я. - Если он прав,
то помощью царю Персии ты готовишь гибель своей демократии.
   Демосфен прошелся по комнате к окну и обратно, а потом ответил:
   - Орион, я пока могу еще выбирать между Филиппом и персами. Филипп  уже
у ворот Афин. А Дарий в нескольких месяцах пути от  города.  Как  голодный
волк, македонец поглотит нас одним глотком.
   - Но пока он оставил Афины в покое, - сказал Кету. - Он не стал вводить
свое войско в город, не потребовал власти над ним.
   - Ему это не нужно. Сейчас он продвигает к власти афинян, которых купил
золотом и серебром. Он пользуется нашей демократией  в  своих  собственных
целях.
   - Но он не стал разрушать ее,  -  отвечал  я.  -  А  сохранит  ли  твою
демократию Царь Царей, если окажется на месте Филиппа?
   - Он еще не на месте Филиппа!
   - Рано или поздно так и будет, если верить словам Аристотеля.
   Демосфен всплеснул руками:
   - Так мы ни до чего не договоримся. - Он повернулся  к  Кету:  -  Посол
Свертакету,  я  обдумаю  условия,  выдвинутые   Филиппом,   и   дам   свои
рекомендации Царю Царей. Ты можешь идти.
   Я шагнул к двери.
   - Останься, Орион, - сказал Демосфен, - я должен тебе кое-что сказать.
   Кету посмотрел на меня,  поклонился  Демосфену  и  покинул  комнату.  Я
решил, что почетный караул повел  его  к  помещению,  отведенному  нам  во
дворце. Громко хлопнув в ладоши, так что присевшая в углу рабыня вскочила,
Демосфен сказал:
   - Ты тоже уходи! Ступай, оставь нас!
   Она заторопилась к двери.
   - Закрой за собой дверь!
   Она выполнила его приказ.
   - Ну хорошо, - сказал я. - Чего ты хочешь от меня?
   - Это не он, Орион, - произнес кто-то за моей спиной. - Я хочу с  тобой
поговорить.
   Я обернулся и  увидел  Золотого  Атона,  самоуверенного  бога,  который
создал меня. Он весь сиял: и идеальное лицо, и тело, столь  же  крепкое  и
могучее, как мое собственное, испускали золотой блеск. Атон был облачен  в
одежды снежной белизны, отделанные золотом. Мгновение назад его в  комнате
не было.
   Посмотрев на Демосфена, я заметил, что афинянин застыл подобно каменной
статуе.
   - Не тревожься, - сказал Золотой. - Он не увидит нас и не услышит. -  И
улыбнулся, по-волчьи оскалив зубы.  Он  казался  похожим  на  постаревшего
Александра -  настолько,  что  мог  быть  его  отцом.  Это  открытие  меня
потрясло.



        "21"

   - Вижу, ты узнал меня, - проговорил Атон с довольной улыбкой.
   - А где Аня? - спросил я.
   - Афина, - поправил он. - Здесь, и сейчас ее называют Афиной.
   - Где она? Здесь?
   - Аня скоро появится здесь на короткий  миг,  -  ответил  он,  перестав
улыбаться. - Недалеко отсюда... На горе Арарат. Ты знаешь, где это?
   - Да!
   - Аня хочет встретиться  с  тобой,  но  может  пробыть  на  горе  очень
недолго. Так что лучше не опаздывай, если тоже хочешь увидеть ее.
   - Когда?
   - Она появится  на  вершине  Арарата  через  пять  недель  по  здешнему
времени,  если  считать  от  сегодняшнего  заката.  Хотя  мне  по-прежнему
непонятно, почему она продолжает за тебя волноваться.
   - Можешь доставить меня туда?
   Он покачал головой:
   - Орион, я твой создатель, но не слуга и не кучер.
   - Но через пять недель... Арарат так далеко.
   Он пожал плечами:
   - Все зависит от тебя  самого,  Орион.  Если  ты  действительно  хочешь
увидеть ее, то будешь там вовремя.
   Я вскипел гневом:
   - Опять  твои  детские  игры?  Выдумал  еще  одно  испытание...  Хочешь
посмотреть, как твое создание будет прыгать в новый обруч?
   - Мне не до игр, Орион. - Его лицо сделалось жестким и мрачным. -  Увы,
все это слишком серьезно.
   - Тогда скажи мне наконец, что происходит? - потребовал я.
   С преувеличенным негодованием Атон отвечал:
   -  Считай,  что  ты  сам  виноват  в  этом,  смертный.  Аня   принимала
человеческое обличье, потому что тревожилась за тебя, а потом поняла,  что
ей нравится быть человеком. Она даже думает, что любит тебя,  как  это  ни
странно.
   - Да, она любит меня, - проговорил я, пытаясь этими словами  подбодрить
себя.
   -  Тешь  себя,  если  тебе  приятно,  -  фыркнул  Золотой.  -  Но   Ане
человеческое тело  показалось  настолько  привлекательным,  что  и  другие
создатели заинтересовались. Вот и мы с  Герой  отправились  в  эту  эпоху,
чтобы затеять новую игру в царей и императоров.
   - Ты и Гера?
   - Неужели это волнует тебя, Орион? Признаюсь, однако, что  человеческие
страсти могут приносить... удовольствие, временами даже изрядное.
   - Гера хочет, чтобы сын, которого она родила Филиппу, сделался владыкой
мира.
   - Она родила Филиппу? - Атон расхохотался. - Не будь глупцом, Орион.
   - Так это ты отец Александра?
   - Как  я  уже  сказал,  Орион,  человеческие  страсти  могут  приносить
удовольствие, и не только физическое, а, скажем, такое,  которое  получает
стратег, двигающий армии, словно шахматные фигурки, направляющий  политику
разных стран... Волнующее занятие.
   - И что же нужно тебе от меня? - спросил я.
   - Ты участвуешь в игре, Орион, как  одна  из  моих  шахматных  фигур...
Пешка, конечно.
   -  Гера  утверждала,  что  континууму  угрожает  небывалая  беда.   Она
говорила, что в опасности все творцы.
   Снисходительная улыбка на устах Золотого померкла.
   - Все это твоя вина, - повторил он. - Твоя и Ани.
   - Как так?
   - Вы приняли человеческое обличье и живете человеческой жизнью. Фу!
   - Но ты тоже принял человеческое обличье, - сказал я.
   - Потому что это доставляет мне удовольствие, Орион. Перед тобой  всего
лишь иллюзия. - И фигура Атона, замерцав, расплылась перед моими  глазами,
превратившись в сферу, сверкавшую ослепительным золотым блеском. Я не  мог
смотреть на это подобие солнца. Мне даже пришлось прикрыть руками лицо, но
и сквозь ладони я ощущал свирепый жар.
   - Видишь, как мне трудно  разговаривать  с  тварью,  находясь  в  своем
собственном облике, - отвечал он, отводя мои  руки  от  глаз.  Атон  снова
сделался человеком.
   - Я... понял.
   Он вновь захохотал:
   - Это тебе только кажется, Орион. Ты не можешь осознать даже миллионную
долю истины. Твой мозг не способен к восприятию ее.
   - Итак, ты утверждаешь, что через пять недель Аня будет на  Арарате,  -
уточнил я, погасив в себе гнев.
   - Через пять недель... на закате, на самой вершине горы.
   - Я буду там.
   Он кивнул:
   - Будешь ли там или нет, это ничего не решает. Аня явно  беспокоится  о
тебе. Но, скажу тебе откровенно, наша задача станет много легче, если  она
наконец забудет тебя.
   - Но она этого не хочет, так ведь?
   - Увы, нет. - Он скривился. - Ну что ж, я передал послание. А теперь  у
меня есть собственные дела.
   Очертания фигуры Атона начали таять.
   - Подожди! - Я протянул руку, чтобы остановить его. Рука  моя  пронзила
пустоту.
   - Что такое? - спросил он нетерпеливо, почти исчезнув.
   - Почему я попал в это время? Что я должен здесь совершить?
   - Ничего, совсем ничего,  Орион.  Но,  как  всегда,  ты  умудрился  все
запутать и здесь.
   Он исчез, словно задутый ветром язычок пламени над свечой.
   Демосфен шевельнулся и ожил. Он нахмурился, глядя на меня:
   - Ты все еще здесь, Орион? А я думал, что ты ушел вместе с послом.
   - Ухожу, - ответил я и добавил,  обращаясь  к  себе:  -  Немедленно  на
Арарат.
   Проще и быстрее путешествовать одному. Я знал, что не смогу  прихватить
с собой македонских воинов, даже если захочу этого. Они обязаны  проводить
Кету назад в Пеллу, как только  Дарий  решит  дать  ответ  на  предложение
Филиппа. Предполагалось, что я должен оставаться с ними, однако теперь мне
предстояло заняться более важным делом. Мне нужно попасть на Арарат, а это
значило, что мне придется  нарушить  присягу,  данную  македонскому  царю,
каким-то образом выбраться  из  Парсы,  миновав  всех  воинов,  охранявших
город-дворец Царя Царей.
   Словом, ночью я украл лошадь - точнее, двух - из  тех,  на  которых  мы
въехали в Парсу, - прямо из конюшни, где размещались  наши  кони.  Сделать
это было не сложно,  мы  каждый  день  ухаживали  за  лошадьми,  и  конюхи
привыкли к нам. Двое разбуженных  мной  мальчишек  лишь  слегка  удивились
тому, что воин решил поупражняться в верховой езде  при  свете  луны.  Они
вновь спокойно устроились на своих  соломенных  ложах,  когда  я  пообещал
самостоятельно позаботиться о животных и отказался от помощи.
   Ведя коней в поводу, я направился к воротам дворца. Стражи скорее  были
обязаны не впускать во дворец, чем не выпускать из него. Но  меня  все  же
остановили.
   - Куда ты собрался, варвар? - спросил старший.  Их  было  четверо,  еще
несколько стражей находились в караулке, пристроенной к стене дворца.
   - Такой ночью приятно проехаться, - отвечал я непринужденно.
   - За конюшней есть место для упражнений, - сказал перс. В лунном  свете
лицо его казалось холодным и жестким. Остальные три стража, как и он, были
вооружены мечами. Я заметил, что к стене прислонено несколько копий.
   - Я хочу выбраться из города, чтобы хорошенько размяться.
   -  По  чьему  приказу?  Ты  не  имеешь  права  выехать  из  дворца  без
разрешения!
   - Я - гость великого царя, - сказал я. - Разве  я  не  вправе  оставить
дворец?
   - Тоже мне  гость!  -  Воин  откинул  голову  и  расхохотался.  Примеру
старшего последовали и остальные.
   Я вскочил на спину ближайшего коня и послал животное  в  галоп,  прежде
чем они осознали, что происходит. Поводья второго коня оставались в  руке,
и он последовал за мной.
   - Эй! Остановись!
   Я припал к шее коня, ожидая услышать свист летящего копья. Но если  они
и пытались попасть в меня, им это  не  удалось,  и  я  выехал  на  широкую
мощеную улицу Парсы, которая вела к городской стене.
   Я знал, что никто не успеет предупредить стражу у ворот,  но  не  хотел
тратить время на разговоры. Городские ворота оказались  не  заперты,  и  я
отправился  к  ним.  Заслышав  цокот  копыт,  дремавшие  стражники  начали
поднимать головы. Ворота были чуть приоткрыты, но мне хватило бы  и  щели,
чтобы оставить город, прежде чем створки захлопнутся за  мной.  Успех  мне
принесла стремительность, с какой я рванулся  вперед.  Поначалу  стражники
застыли, не зная, что делать, а потом уже не могли  остановить  меня.  Они
кричали. Один даже встал на моем пути и замахал руками,  пытаясь  испугать
лошадей.  Но  те  неслись  вперед,  закусив   удила,   и   не   собирались
останавливаться. Он едва успел отпрыгнуть в сторону, и  кони  метнулись  в
ворота, выходившие на широкую, поросшую кустарником равнину.
   Я не думал, что меня станут преследовать, но все  подгонял  лошадей  до
гребня первого невысокого холма за городскими  стенами.  Там  я  торопливо
пересел на второго коня и поскакал дальше.
   К утру я уже оказался в горах и, посмотрев назад, увидел  город,  четко
вырисовывавшийся на фоне утеса. Дорога была пустынна,  одна  лишь  повозка
плелась к тем самым воротам, через которые я выехал из Парсы.
   Так я оказался на воле - свободный и голодный.
   Так я превратился в разбойника, всеми преследуемого нарушителя  закона.
Впрочем, трудно сказать, что меня преследовали. Земли Персидского  царства
были  обширны,  воины  Царя  Царей  держались  поближе   к   городам   или
сопровождали караваны. Таким образом, мне следовало опасаться только таких
же разбойников, как я.
   Первые  несколько  дней  мне  было  почти  нечего  есть.  Я   ехал   на
северо-запад, прочь от Царской дороги, в сторону Арарата. В здешних землях
мало кто жил. Урожаи с обрабатываемых участков возле Парсы,  конечно,  шли
только в город. Чем дальше я отъезжал от  Парсы,  тем  меньше  становилось
людей и еды.
   Коням хватало жалкой растительности. Но когда  урчание  в  моем  животе
сделалось громким, я понял, что и мне придется довольствоваться  тем,  что
предоставляет земля. По крайней мере какое-то время. Белок и  змей  трудно
назвать деликатесами, но первые несколько дней  они  вполне  удовлетворяли
меня.
   А потом я встретил крестьян, гнавших в Парсу стадо. Я хотел  заработать
пищу, но они явно не нуждались в услугах незнакомца  и  преспокойно  могли
самостоятельно справиться со своими нехитрыми  делами.  К  тому  же  чужак
всегда вызывает подозрения. Поэтому я дождался ночи.
   Они выставили одного караульщика  -  скорее  чтобы  стеречь  скот,  чем
защищаться от разбойников. Селян сопровождали собаки, и, как только взошла
луна, я зашел против  ветра  и  проскользнул  мимо  псов.  Прежние  навыки
охотника  вернулись  ко  мне  сразу  же,  как  только  в   этом   возникла
необходимость. Но по моей ли воле? Может быть, Аня или кто-то  из  творцов
снял замок с этой части моей памяти?
   Я направился к повозке, возле которой крестьяне готовили еду.  Под  ней
оказался пес. При моем приближении он грозно заворчал. Я замер, гадая, что
делать. И тут вдруг открылась другая часть моей памяти, и я вспомнил,  как
давным-давно,  еще  перед  ледниковым  периодом,  неандертальцы  управляли
животными с помощью телепатии.
   Я закрыл глаза и представил себе пса, ощутил его страх и голод.  Увидел
себя самого глазами собаки - на фоне звездного неба темный странный силуэт
незнакомца, который имел запах совершенно иной, чем хозяин  и  его  родня.
Мысленно я успокоил пса, похвалил его за верность, заставил его  поверить,
что мой запах знаком ему... Он  успокоился  настолько,  что  вылез  из-под
фургона и дал мне погладить себя.
   Я спокойно порылся в припасах крестьян, взял лук, сушеную зелень и пару
яблок. Мясо мне нетрудно было добыть самому,  но  я  отрезал  кусок  сырой
говядины от туши, подвешенной внутри фургона, и дал его псу. Всякое доброе
деяние заслуживает вознаграждения.
   К утру я был уже далеко от их лагеря и жарил на палке ящерицу с  луком.
Потом я повернул на северо-запад. Дважды я совершал набеги на крестьянские
хозяйства, их было мало в этой полупустынной горной стране, но речки текли
повсюду, и на их берегах стояли деревеньки, возле которых были  разбросаны
отдельные незащищенные хозяйства. Сами деревни  были,  конечно,  ограждены
стенами.
   Обычно днем люди находились в полях. Войны в  этих  краях  не  было,  а
разбойники чаще нападали на города или караваны, где  имелась  возможность
поживиться золотом или другими ценностями. Ну а я добывал себе пропитание.
Оставив коней где-нибудь в надежном укрытии среди  кустов  и  деревьев,  я
направлялся к сельскому дому. Их строили из высушенных на солнце  земляных
кирпичей, крыли не ободранными от коры ветвями, а потом  стены  обмазывали
глиной. Я врывался в хижину с  мечом  в  руке,  женщины  и  дети  начинали
вопить, а потом убегали. Я забирал всю пищу, которую находил.  Прибегавшие
с полей мужчины уже не заставали меня.
   "Эх ты, могучий воин, - говорил я себе после каждого из  этих  дурацких
набегов. - Связался с детьми и женщинами".
   А потом я нарвался на настоящих разбойников.
   Дорога поднималась, и над горизонтом  я  уже  видел  невысокие  облака,
которые могли висеть и над озером Ван. Если озеро действительно было  там,
выходило, что я проделал половину пути до своей цели и у  меня  оставалось
еще две недели на то, чтобы преодолеть остаток пути.
   Остановившись на ночлег в низине, я развел большой костер. Ночи в горах
были холодны, однако сухой  хворост  попадался  мне  в  изобилии.  Я  доел
последнюю свою добычу и завернулся в плащ, готовый уснуть. Пройдут еще две
недели, и я увижу Аню, если только Атон сказал мне правду. Но что, если он
просто одурачил меня, как прежде попыталась Гера?
   Все же у меня не было выбора:  приходилось  мчаться  вперед.  Если  она
может оказаться на Арарате, значит, и я должен прийти туда.
   Я уже засыпал,  когда  ощутил  присутствие  чужаков.  Разбойников  было
больше десятка. Крадучись они приближались к моему костру.
   Я всегда клал свой меч рядом. Взявшись за рукоять, я сел, сбросив  плащ
с  плеч.  Разбойников  оказалось  четырнадцать;  они  прятались,  стараясь
остаться незамеченными. Все при оружии... Их было слишком много  даже  для
меня.
   - Можете подойти и погреться, - сказал  я.  -  А  то  гремите  камнями,
уснуть не могу.
   Один из них приблизился к костру настолько,  что  я  видел  его  вполне
отчетливо. Это был высокий, хорошо сложенный мужчина, над неряшливой седой
бородой которого я увидел шрам на левой щеке... Он  носил  черную  кожаную
куртку, потертую и грязную, и держал железный меч в правой руке.  Хотя  на
голове разбойника не было шлема, он напоминал воина... Бывшего воина.
   - У меня нечего красть, - сказал я, все еще сидя, и понял, что эти люди
меня охотно прирежут ради двух  коней.  Они  медленно  подвинулись  ближе,
окружая кольцом костер.
   - Кто ты? Что делаешь здесь?
   - Мое имя Орион, я направляюсь к Арарату.
   - К Священной горе? Зачем?
   - Он у нас паломник, -  объявил  другой  разбойник,  в  черной  кожаной
безрукавке.
   - Паломник, - согласился первый.
   - Ты прав, - сказал я, опуская меч и вставая.
   - Орион-паломник? - В жестком