впереди меня. Слева  у  реки  держались  наши  легковооруженные  всадники.
Ожидая зова трубы, я вспомнил короткую  речь  Филиппа:  царь  обратился  к
своему войску менее часа  назад,  прежде  чем  начать  последний  совет  с
полководцами перед битвой. Со спины своего коня Филипп оглядел  обе  армии
здоровым глазом.
   - Ну, посмотрим, умеют ли воевать эти болтуны, - пошутил Антигон.
   - Не рассчитывай на слабость врага, - проговорил Филипп. - Они  набрали
изрядное количество наемников.
   - Конечно, - согласился Антипатр. - Но афинские гоплиты  -  в  основном
простые горожане, а не профессиональные воины.
   - Эти горожане побеждали даже персов, - отозвался Парменион,  обозревая
афинские фаланги.
   - Это было давным-давно, мой друг, - покачал головой Филипп. - Нынешние
поколения не чета прежним.
   - Да, это не воины, одни болтуны, - отвечал Антигон.
   - Ну ладно, - проговорил Парменион, указывая на другой конец  строя.  -
Фиванцев на бранном поле новичками не назовешь; их Священный отряд  набран
не из горожан. Они мастера своего дела.
   - Потому-то я и выставил против них моих всадников, - отвечал Филипп.
   Александр,  с  непокрытой  головой   стоявший   возле   отца,   чуточку
подтянулся. Он еще ни разу не командовал всем конным войском. Отец  оказал
ему на этот раз огромное доверие.
   - Так что ты будешь делать? - спросил Филипп.
   - Ожидать твоего сигнала.
   - Что бы ни происходило на поле, жди моего сигнала.
   - Буду ждать, что бы ни происходило.
   - Идем ли мы вперед или отступаем - ты ждешь моего сигнала!
   Александр кивнул.
   - А если земля разверзнется и поглотит войско афинян...
   - Я буду ждать твоего сигнала.
   - Хорошо! - Филипп расхохотался и, потянувшись, провел рукой по волосам
Александра. - А теперь надевай-ка шлем, сын. Такие роскошные кудри в бою -
помеха.
   Царевич  покраснел,  а  полководцы  расхохотались.  И  пока  мы  с  ним
возвращались к конному войску, он все жаловался:
   - Вечно отец одной рукой дает, а другой отбирает.
   - Царь поставил тебя на самый важный участок, - сказал я. - Он  выказал
огромное доверие тебе.
   - Нет, он выбрал для меня такое  место,  где  я  наверняка  погибну,  -
пробурчал Александр.
   - Помнится, ты утверждал, что тебе суждена долгая жизнь - ведь надо еще
покорить целый мир? - не удержался я.
   Царевич ухмыльнулся, оценив легкий укол.
   - Ну конечно, теперь я знаю, что мне  придется  завоевать  куда  больше
стран, чем я думал: Индустан, Китай и все, что лежит вокруг них.
   Так было час назад, теперь же мы сидели  в  седлах,  ожидая  приказа  и
сдерживая лошадей. С тяжелыми копьями в руках застыли  оруженосцы  -  пики
потребуются нам в сражении. Нервы у всех были напряжены до предела, ладони
потели, потрескивал сам  воздух,  заряженный  тем  особым  электричеством,
которое возникает, когда едва  ли  не  сотня  тысяч  мужчин  горит  единым
стремлением - убивать друг друга. Враг оставался  на  месте,  предоставляя
первый ход Филиппу. Эти люди защищали свое отечество.  Пробиться  к  Фивам
или Афинам можно было, лишь  уничтожив  их.  Если  мы  победим,  дорога  к
городам юга будет открыта.  Если  победа  достанется  им,  рухнет  царство
Филиппа. Единственная битва решит исход всей долгой войны.
   Солнце поднималось. Два строя стояли лицом к лицу, обливаясь  потом  не
только от жары, но и от напряженного ожидания.
   Наконец пропела  труба.  Слившись  в  единое  целое,  фаланги  Филиппа,
занимавшие правый фланг, неспешно направились в  сторону  афинян.  Они  не
бежали,  просто  мерно  двигались  вперед.  Каждый  шаг  двенадцати  тысяч
гоплитов сотрясал землю.
   Строй афинян, казалось, дрогнул. Потом их  копья  опустились  навстречу
приближавшимся  македонцам.  Сражение  фаланг   нередко   превращалось   в
столкновение, похожее на спортивную игру:  выставив  вперед  копья,  бойцы
сходились с гневными воплями, каждая фаланга  пыталась  сдвинуть  с  места
другую. Вот  почему  Филипп  увеличил  число  рядов  в  своей  фаланге  до
шестнадцати. Простой напор иногда мог принести победу.
   Афиняне построились в двенадцать  рядов.  Их  фаланга  пошла  навстречу
наступавшим македонцам столь же неторопливым, размеренным шагом.
   Из седла легко  было  следить  за  ходом  боя.  Стремясь  вперед,  Гром
вздрагивал от возбуждения. Я поглаживал его шею и смотрел  на  Александра.
Царевич уже надвинул шлем и прикрыл нащечные пластины, но, и не  видя  его
лица, я чувствовал, как он рвется в бой. Однако, верный  своему  обещанию,
он оставался на месте, хотя весь строй противника шел  нам  навстречу,  не
отставая от афинян. Фиванцы приближались медленно и неотвратимо, как  сама
смерть.
   Из-за македонской фаланги выскочили пелтасты  и  принялись  забрасывать
приближавшихся афинян стрелами, короткими копьями и камнями. Второй и  все
последующие ряды подняли щиты над головами, защищая ими себя и первый ряд,
солдаты которого держали щиты перед собой. Я видел, как  падают  некоторые
воины, но, по сути дела, пелтасты только раздразнили афинян.
   Больше всего меня смущали приближавшиеся фиванцы.  Кони  не  пойдут  на
копья, как их ни понукай. А к нам стремились фиванцы, и нас  не  разделяло
уже ничего, кроме строя пелтастов. Они могли только дразнить фиванцев,  но
не были способны их остановить. Войска Филиппа  приближались  в  идеальном
порядке, все равнялись  по  крайней  справа  фаланге.  Этот  прием  Филипп
перенял от великого  фиванского  полководца  Эпаминонда.  Будущий  царь  в
юности несколько лет прожил в Фивах, куда попал заложником после  сурового
урока, данного Македонии фиванцами.
   Я услышал, как Александр охнул. Наши  пелтасты  повернулись  спинами  к
наступавшим  афинянам  и  бросились  врассыпную,  следом  за  ними  начали
отступать и фаланги.
   - Бегут... - пробормотал Александр.
   Нет, войско Филиппа не бежало, я это  видел,  оно  отступало,  сохраняя
порядок. И отступало, еще не схватившись с противником.
   Обрадованные афиняне издали громкий вопль и бросились  вперед,  догоняя
македонцев.
   - Не пора ли выступить коннице? - спросил я Александра.
   - Нет, - отвечал он мрачно, - мы останемся на месте,  пока  не  услышим
сигнала.
   Фиванцы тоже надвигались все быстрее  и  быстрее,  но  они  не  мчались
очертя  голову,  подобно  афинянам.  Отряды  союзников  в  центре   войска
противника старались сохранить строй, но афиняне рвались вперед  на  левом
фланге, а фиванцы неторопливо двигались справа.  Гоплиты  еще  не  нанесли
даже одного удара, однако, на мой взгляд, битва была проиграна.
   Я не мог ошибиться. Но в проигрыше оказался  вовсе  не  лукавый  кривой
лис.
   Гоплиты  союзников  не  смогли  удержаться   вровень   с   наступавшими
афинянами. Строй врага начал нарушаться. Полководец фиванцев, должно быть,
заметил это и чуть сдвинул свои фаланги к центру строя,  пытаясь  сомкнуть
ряды, но при этом открылась полоска твердой почвы между правым  флангом  и
болотом у реки.
   Запела труба, словно предвещая Судный день. Александр вырвал  копье  из
рук оруженосца, поднял над головой и вскричал:
   - За мной!
   Мы бросились вперед, смертоносный поток  хлынул  вниз  по  склону.  Мир
вокруг меня привычно замедлился, а движения мои ускорились.  Я  последовал
за Александром, коленями  направляя  своего  жеребца,  и,  опустив  копье,
припал к развевающейся гриве.
   Мы ворвались в брешь между фиванцами и фалангами союзников прежде,  чем
враги  успели   сомкнуть   строй.   Развернувшись   быстрее,   чем   умели
поворачиваться фаланги, конница ударила им во  фланги.  Гоплиты  союзников
разорвали  строй  и  бежали.  Фиванцы  приняли  бой.  Однако  наша  легкая
кавалерия  обогнула  болото  и  нанесла  удар  в  другой  фланг,  завершив
окружение.  Всадники  принялись  засыпать  врагов  стрелами   и   копьями.
Начальники фиванцев выкрикивали приказы, голоса их терялись в громе битвы.
Фаланга постаралась выстроить стену из щитов, но мы пробились сквозь  нее,
дробя их строй на все меньшие и меньшие части.  Я  оставил  свое  копье  в
чьей-то груди, вытащил меч  и  начал  рубить  перепуганную,  растерявшуюся
толпу. Если армия утратила дисциплину, ей не выиграть  сражения.  Фиванцы,
при всей своей выучке, потеряли  единство,  которое  сплачивает  отдельных
людей в фалангу. Они перестали быть войском и рассыпались  в  смятении  на
группы, которые безо всякой пощады косила конница.
   На другом конце поля боя, как я узнал  потом,  македонцы  в  тот  самый
момент, когда труба велела нам наступать, остановили свое  запланированное
отступление. Афиняне оказались перед фалангой в шестнадцать  рядов  и,  не
выдержав короткого столкновения, побежали. Воины Филиппа бросились было  в
погоню за беглецами, а потом заметили, что фиванцы упорно  сопротивляются,
и вернулись. Царь приказал прекратить преследование афинян и перевел  свои
фаланги на наш фланг, чтобы добить фиванцев. Мы  уже  выиграли  битву,  но
схватка не завершилась. Фиванцы не сдавались. Они сопротивлялись, не  имея
никакой надежды, их Священный отряд доказал, что достоин своей  репутации;
когда мы вынудили их разделиться на пары, они  сражались  спина  к  спине,
даже опускаясь на колени, когда тяжелая рана уже не позволяла  им  стоять.
Но и тогда воины отказывались сдаваться.
   - Убивайте, но я не покажу вам спины! - выкрикнул один  из  них,  встав
над распростертым телом товарища, умиравшего от нескольких ран, нанесенных
копьями.
   Ратный труд - дело суровое, и бой обошелся  нам  дорого.  Получив  удар
копьем в бок, Гром рухнул с жалобным ржанием,  едва  не  придавив  меня  к
земле. Я успел соскочить с коня и зарубил фиванца, который ранил животное.
Александр еще оставался на Буцефале, шлема на царевиче  не  было,  золотые
волосы теребил ветер. Царевич рубился, свирепо  оскалив  зубы.  Соратников
разметало по полю боя, они разили врагов  с  той  же  жестокостью,  что  и
царевич, по их мечам и рукам струилась горячая кровь.
   Двое  фиванцев,  должно  быть,  обратили  внимание  на  золотые  волосы
Александра и узнали его. Пробившись через  пелтастов,  они  направились  к
царевичу и, оказавшись возле  него,  одновременно  нацелили  копья  в  его
незащищенную спину.
   Царевича некому было закрыть, кроме меня. Я старался держаться  поближе
к Александру, однако в горячке битвы, трепеща от жажды  крови,  охваченный
восторгом убийства, едва не забылся. Едва.  Я  помнил,  что  стремление  к
убийству вложили в меня творцы...  В  меня  -  в  свое  оружие,  в  своего
охотника.
   Но ярость, которая влекла меня  вперед,  не  затмила  моих  глаз,  и  я
увидел, как двое фиванцев собираются убить Александра. В  этот  момент  со
мной сражались сразу двое, они отражали удары моего меча большими  щитами,
а у одного из них еще оставалось  копье,  которым  он  удерживал  меня  на
расстоянии.
   Наконечник копья плавно, словно в замедленном темпе, колыхался  у  меня
перед глазами, тем временем другой фиванец пытался пронзить мой левый  бок
окровавленным мечом.
   Я не мог более тратить на них время  и,  поднырнув  под  острие  копья,
прокатился по земле и ударил снизу в живот воина,  державшего  копье.  Тот
рухнул на собственный щит, я вскочил на ноги и ударил плечом в щит второго
фиванца. Он отлетел назад на несколько шагов, а я бросился  к  тем  двоим,
которые уже были готовы убить Александра.
   Я опаздывал. А поэтому словно копье метнул свой меч и завопил:
   - Сзади!
   Мой меч пробил плечо ближайшего ко мне фиванца.  С  криком  он  выронил
копье. Тем временем товарищ его нанес удар. Но, услышав мой крик,  молодой
царевич уже повернулся, и наконечник копья только скользнул  по  доспехам;
Александр же коротким взмахом обрушил свой меч на  шею  фиванца,  едва  не
снеся ему голову с плеч. Фонтаном брызнула кровь, воин забился  в  агонии.
Но я уже был возле первого фиванца.  Тот  свалился  под  копыта  Буцефала.
Вырвав свой меч из его плеча, я пронзил  им  глотку  упавшего.  Смерть  не
смогла стереть удивления с его лица.
   Тут к нам подошли фаланги Филиппа, чтобы  в  боевом  порядке  раздавить
остатки Священного отряда. Царь был позади фаланг, он направился  прямо  к
Александру и устало улыбнулся сыну.
   - Ни единой царапины! - Царь казался довольным. - Ни  на  тебе,  ни  на
Буцефале. Богам пришлось поработать, чтобы защитить вас.
   Александр отвечал улыбкой, принимая похвалу  как  должное:  если  он  и
понял,  что  я  спас  ему  жизнь,  то  промолчал.   Охваченный   внезапной
усталостью, пытаясь отдышаться, я стоял на скользкой от крови траве.  Поле
боя было завалено трупами, повсюду стонали раненые. Битва  закончилась.  И
кое-кто  уже  ходил  по  полю,  милосердно  избавляя  раненых  от  мучений
кинжалом. Другие же избавляли мертвых - от оружия и панцирей.
   Не обращая внимания на  людей,  я  побрел  между  мертвыми,  разыскивая
Грома. Замысел Филиппа удался почти идеально: полководцы  врага  понимали,
что конница не пойдет  против  копий.  Поэтому  Филипп  заставил  афинских
горожан увлечься и таким образом сломать строй. И конница  наша  сокрушила
пехоту. Однако битва стоила мне превосходного коня.
   Гром был уже мертв, когда я обнаружил его; копье все еще торчало в  его
боку. Я решил, что животное не слишком  мучилось,  а  потом  подумал,  что
некрасиво больше скорбеть о коне, чем о погибших людях.
   И я начал  смеяться:  над  самим  собой,  над  людьми,  из-за  пустяков
убивавшими друг друга, над так называемыми богами,  которых  почитают  все
смертные. Что бы они сказали, узнав, что их боги - простые эгоисты,  люди,
подобные им же самим, всего лишь прошедшие в эволюции более долгий путь...
Что тогда стали бы делать? Сумели бы они изменить  свою  жизнь,  отвергнув
ложных богов?
   Я шел и шел неторопливо и устало, поднимаясь по крутому склону подножия
Акрополя Херонеи. Солнце садилось за далекими горами,  со  ступеней  храма
видно было все поле битвы. Длинные  тени,  брошенные  заходившим  солнцем,
ложились на тысячи трупов, которые, как поломанные куклы, устилали землю.
   - Довольны ли вы? - бормотал я. - Неужели человеческие жертвоприношения
по-прежнему радуют вас?
   Повернувшись к храму, я  поднялся  по  ступеням  и  вошел  в  сумрачное
помещение. Статуи  богов  возвышались  надо  мной:  Зевс,  Арес,  Аполлон,
Посейдон.
   - Вы сделали меня частью этого мира, - гневно бросил я, обратив  к  ним
лицо. - Вы создали меня, чтобы убивать таких же, как я, людей. Я  ненавижу
вас! Я ненавижу вас всех! За то, что вы сотворили меня убийцей. За то, что
вы так долго пользовались мной как марионеткой... игрушкой,  инструментом.
А теперь я хочу выбраться отсюда... оставить  колесо  жизни,  найти  место
вечного забвения.
   И я пожалел, что не успел спросить у Кету,  где  отыскать  подлинную  и
окончательную смерть.
   Статуи оставались безмолвными и холодными. Солнце опустилось за горы, и
в храме сделалось совершенно темно. И все же, когда мои глаза  привыкли  к
тьме, я начал различать очертания статуй,  их  спокойные  лица,  невидящие
глаза. Передо  мной  была  Гера,  гордая  и  жестокая,  за  ней  Афродита,
воплощенная чувственность.
   И Афина в шлеме воина и с копьем в руке. Тоже безжизненная, как мрамор,
из которого ее изваяли.  И  такая  же  далекая  от  меня,  словно  бледная
холодная луна. И все же я припомнил ее слова: "Будь отважен, Орион.  Терпи
боль".
   "Нет, - подумал я. - Не могу больше, даже ради тебя. Я не  могу  больше
терпеть такие муки. И если есть способ оставить эту жизнь, я хочу отыскать
его".



        "16"

   Уже совсем стемнело, когда я добрался до лагеря, который Филипп устроил
прямо на поле боя. Воины все еще носили тела убитых к похоронным  кострам,
усеивавшим равнину. Другие собирали панцири и оружие.
   Павсаний встретил меня укоризненным взглядом, стоя возле  костра  перед
своим шатром.
   - Где тебя носит, Орион? Царь велел тебе охранять молодого  Александра,
и ты не можешь бродить где захочешь.
   - Я общался с богами, - сухо отвечал я.
   - Забудь про них, - отрезал он. - Твое место  возле  Александра.  Найди
царевича и оставайся с ним.
   - Да, господин.
   Он несколько смягчился:
   - Говорят, ты отлично проявил себя сегодня. Поешь  чего-нибудь,  прежде
чем приступать к службе.
   Я не был голоден, но поблагодарил  его  и  сел  возле  огня.  Появились
женщины - из тех, что всегда сопровождают войска. Такая же готовила и  для
нас; немолодая, без нескольких зубов, однако кое-кто из телохранителей уже
оказывал ей знаки внимания. Еще две-три чаши вина сделают из нее красотку.
   Я объел козью ногу, выпил чашу вина, а потом отправился к реке -  смыть
с тела кровь и грязь. Примерно  через  час  я  привел  себя  в  порядок  и
отправился разыскивать Александра.
   Мне сказали, что все полководцы собрались в шатре Филиппа  наслаждаться
плодами победы. Александра считали уже  военачальником.  Ведь  именно  его
конница нанесла победный удар.
   В шатре Филиппа вино текло рекой. И  разливали  его  женщины,  молодые,
стройные и улыбчивые. Александр забился в угол шатра, чаша с вином  стояла
нетронутой на земле возле его кресла. Парменион уже приударял за одной  из
юных девиц, Антипатр громко храпел в кресле, откинув голову назад и свесив
руки почти до земли.
   Филипп  обменивался  шутками  с  Антигоном   и   несколькими   молодыми
полководцами. Соратников Александра нигде не было видно.
   Я подошел к царевичу.
   - Готов приступить к обязанностям, господин.
   Он отвечал мне с блуждающей улыбкой:
   - Сегодня ночью мне не нужен телохранитель, Орион.  Мне  грозит  только
скука, и ничто более.
   - Тогда я побуду снаружи шатра.
   Он кивнул.
   - А не хочешь ли ты возвратиться к себе? - спросил я.
   - Царь велел мне  оставаться  здесь.  Я  теперь  полководец,  -  сказал
Александр, - и должен участвовать во всех сборищах, подобающих этому чину.
   Я окинул взглядом шатер. Филипп уже тискал груди  какой-то  служанки  и
второй рукой подзывал к себе еще одну.
   - Похоже, что о военных делах сегодня речи не будет, - сказал я.
   Александр  молчал.  Филипп  сделал  несколько  шагов  в  нашу  сторону,
опираясь на плечи обеих служанок.
   - Мы победили! - бросил он пьяным голосом своему сыну. - Почему  ты  не
празднуешь с нами?
   - Я праздную, господин, - отвечал Александр. - Я рядом с тобой.
   - Тебе, должно быть, хочется веселиться со своими Соратниками,  так?  -
буркнул Филипп. - Ну, Птолемей уже уволок куда-то пару девиц!
   - Это меня не удивляет, - проговорил Александр.
   - Но Гефестион не таков. Он будет дожидаться тебя!
   - Да, конечно.
   Филипп прижал к себе обеих красоток и, глубоко вздохнув, спросил:
   - А ты знаешь, сын, _что_ мы выиграли сегодня?
   - Великую битву.
   - Нет, не просто битву. - Филипп покачал головой. -  Мы  выиграли  мир,
мой мальчик. Мир! Теперь в Греции нет  силы,  способной  противиться  нам.
Теперь Македония в безопасности. Мы будем диктовать свои условия  афинянам
и запретим этим сутягам пользоваться нашими прибрежными городами. Северные
племена и все балканские дикари притихнут, потому что поймут, что в  любое
время могут попасть под наш удар. Мы добились мира, Александр... впервые с
тех пор, как я оказался на троне.
   Брови Александра сошлись.
   - А как насчет персов?
   - Они примут наше главенство в Европе, мы же согласимся, что они первые
в Азии. На этом и поладим.
   - Но...
   - Знаю, знаю. В Ионии есть греческие города. Дарий не  станет  облагать
их тяжелым налогом... увидишь. У него и без того достаточно хлопот в своем
царстве, незачем понапрасну волновать ионийцев.
   Царевич поднялся. Оказалось, что он одного  роста  с  отцом.  Почему-то
хромой Филипп мне всегда казался выше сына.
   - Мы должны покорить Персидское царство. Ты или я, - сказал Александр.
   - Быть может, ты это и сделаешь, молодой отпрыск богов. - Филипп  криво
усмехнулся.  -  А  моя  судьба  -  править  сильной  и  уверенной  в  себе
Македонией. Вот станешь ца