стит и вооружит как положено.
   Сотник повернулся ко мне:
   - Пошли, Орион.
   В  сопровождении  Деметрия  и  его  четырех  вооруженных  спутников   я
отправился через дворцовый двор прямо в тюремную камеру.


   Темница моя помещалась в подвале дворца, я  мог  дотронуться  сразу  до
обеих стен тесной  и  темной  каморки.  Окно  заменяла  узкая,  заложенная
снаружи щель в прочно запертой двери. Вместо постели на  глинобитном  полу
валялась охапка соломы. И еще - глиняный горшок.
   - Поверь, мне самому неприятно оставлять тебя здесь,  Орион,  -  сказал
Деметрий, пропуская меня в камеру. Он вошел внутрь вместе  со  мной,  люди
его  остались  в  коридоре,  освещенном  лишь   пыльным   лучиком   света,
пробивавшегося через отверстие в крыше. - Царь  приказал  взять  тебя  под
стражу в тот самый миг, когда ты окажешься в Пелле. За дезертирство.
   - Так сказал тебе сам Филипп? - спросил я.
   - Нет! - Деметрий, казалось, был потрясен мыслью о том,  что  царь  мог
дать ему личное указание. - Месяц назад Павсаний передал мне этот  приказ,
получив его из царских уст. Так он сказал.
   - Когда же это было? - спросил я. - После того  как  посол  Царя  Царей
возвратился в Пеллу?
   - Это  индус?  -  Деметрий  многозначительно  нахмурился.  -  Тот,  имя
которого никто не может произнести? Нет,  приказ  я  получил  еще  до  его
возвращения. Я помню, что меня  удивило,  как  можно  объявить  дезертиром
человека, который находится в далеких краях. И откуда царь  мог  узнать  о
твоем побеге?
   "Действительно, откуда? - спросил я себя. - Откуда он мог узнать о моем
поведении в Парсе до того, как вернулся Кету вместе со всеми остальными?"
   -  Я  точно  помню!  -  говорил  Деметрий.  -  Все  произошло  еще   до
неприятностей,  случившихся  после  царской  свадьбы.  Еще  до  того,  как
Олимпиада бежала в Эпир вместе с Александром.
   - Так вот когда был отдан этот приказ!
   Он кивнул:
   - Да-да, именно тогда.
   - Значит, ты получил приказ от Павсания?
   - Да.
   - В таком случае, прошу  тебя,  передай  Павсанию,  что  я  вернулся  и
прекрасно устроился на новом месте, - сказал я, оглядывая каменные стены.
   В темноте  я  не  мог  видеть  его  лица,  но  голос  Деметрия  выдавал
напряжение.
   - Я скажу ему, Орион. Поверь мне, я немедленно отправлюсь к нему.
   - Благодарю.
   Он оставил меня одного в камере. Прочная  деревянная  дверь,  окованная
железом, закрылась. Я услышал, как громыхнул засов,  и  оказался  почти  в
полной тьме. Одиночество мое разделял лишь кинжал,  спрятанный  на  бедре.
Потом я заметил пару красных бусинок, загоревшихся в самом  темном  уголке
камеры, и понял, что не одинок, крысы составят мне компанию.
   Времени на размышления я  получил  в  избытке.  Тягучие  часы  медленно
сменяли друг  друга  в  непроглядной  темноте  камеры.  Я  считал  дни  по
появлениям тюремщика, который подсовывал невысокую металлическую  миску  с
жидкой, но вполне съедобной похлебкой в широкую щель  под  дверью.  Он  же
забирал и горшок. Солому никто не менял.
   Я умею проводить без сна много  дней  и  теперь  боялся  лечь  на  кучу
соломы, не желая позволить пищавшим во тьме крысам напасть на меня. Где-то
на окраинах моей памяти гнездились смутные воспоминания о том, как погибла
Аня, растерзанная стаей чудовищных свирепых крыс в жидкой грязи  подземных
городских туннелей. В том воплощении ее звали Аретой, и я не  смог  спасти
свою любовь. Я попытался обратить свои мысли к Пелле, Филиппу,  Олимпиаде,
к этому пространству и времени, к повелениям Геры.
   У меня не было сомнений, Гера действительно манипулировала всеми  нами:
Александром, мною и даже  Павсанием.  Она  приняла  человеческое  обличье,
сделалась Олимпиадой, царицей Македонии, ведьмой  из  Пеллы.  Она  создала
Александра... вместе с Атоном. Увидев, что, полюбив одно из созданий,  Аня
принимает человеческое обличье, Гера  сделала  то  же  самое.  Ее  примеру
последовал и Золотой Атон, циничный и самовлюбленный творец рода людского,
тот, который в Трое называл себя Аполлоном. Они породили божка  Александра
-  златовласого  отпрыска  бога.  А  теперь  Гера-Олимпиада  вознамерилась
сделать его царем Македонии... Покорителем всего мира.
   "Зачем? - размышлял я, сидя в одиночестве в своей  тюремной  камере.  -
Зачем они это делают?"
   Я знал лишь один способ  ответить  на  свои  вопросы:  предстать  перед
творцами в их собственном мире.  Но  для  этого  мне  нужно  было  уснуть,
оставить свое тело на милость крыс, сверкавших голодными злыми глазами.
   Но неужели нельзя иначе? Если я действительно способен  подчинить  себе
время, значит, могу покинуть эту точку в континууме, отыскать творцов в их
городе возле моря и вернуться в камеру, не потратив на это ни минуты. Если
только я действительно властен над временем...
   Долгие часы я расхаживал по камере, сомневаясь  в  своих  способностях,
пытаясь вспомнить  былые  времена,  когда  творцы  переносили  меня  через
континуум к месту, где я должен был  исполнить  очередное  поручение.  Они
установили крепкие блоки в моей памяти, однако я знал, что  справлюсь.  На
Арарате Аня говорила мне, что попала в беду. Я хотел очутиться возле  нее,
выступить против судьбы... Я стремился сражаться за Аню с тем же пылом,  с
каким  она  столько  раз  защищала  меня.  Гера  и  Золотой,  быть   может
уговорившись с другими творцами,  вновь  собирались  разлучить  нас.  Гнев
охватил меня: им не властвовать надо мной! Я отвергаю их власть, даже если
сопротивление будет стоить мне  жизни.  Я  опустился  на  влажную  вонючую
солому и улыбнулся, вспомнив о Кету и его пути Будды. Быть может, это  мое
воплощение наконец окажется последним? И я уже  был  рад  этому...  почти.
Ведь в глубине души я не искал забвения. Любовь влекла меня к Ане.
   Закрыв глаза, я заставил себя уснуть, не обращая внимания  на  крысиный
писк.
   Пренебрегая посторонними звуками, я пожелал перенестись через континуум
в  город  творцов.  Что  ощущал  я  в  такие   мгновения   прежде?   Волну
безграничного  холода,  когда  тело  мое   пронзало   глубочайшие   бездны
пространства за пределами далеких галактик, не знавших  ни  одной  звезды.
Еще - чувство падения, невесомости и...
   Всей своей плотью я ощутил тепло солнца. Глаза  мои  были  закрыты,  но
сквозь веки я угадывал очертания красного пятна.
   Открыв глаза, я сел и обнаружил, что оказался  на  травянистом  склоне,
усеянном дикими цветами. Белые облака ползли по густо-синему небу.  Теплый
ветерок теребил пестрые головки цветов, вдали деревья шелестели ветвями.
   Но города не было. Не было и  океана...  и  творцов,  ничего  вообще  -
только лес, уходивший к далекому горизонту.
   Я неторопливо поднялся на ноги, пытаясь подметить какой-нибудь  признак
присутствия творцов; они должны быть здесь, в противном  случае  я  бы  не
попал в это пространство и время.
   - Орион, ты всегда ведешь себя как тупица.
   Я обернулся и увидел перед собой Золотого, солнце сияло за его  спиной.
Одеяние с короткой юбкой как  будто  само  излучало  свет.  Красивое  лицо
творца хмурилось.
   - Орион, что ты делаешь? Неужели ты не понимаешь, что всякий раз, когда
ты  возмущаешь  континуум  подобным  образом,  нам  приходится   устранять
нанесенные тобой ткани пространства и времени повреждения?
   - Где Аня? - спросил я.
   - Далеко отсюда.
   - Что происходит? Почему меня  держат  в  Пелле,  если  дела  настолько
серьезны...
   - Прекрати болтать! - отрезал Атон.  -  Орион,  тебе  говорили  уже  не
однажды:  интересуйся  лишь  тем  временем  и  пространством,  куда   тебя
отправили. Делай, как приказывает Гера. Неужели не ясно?
   - Не совсем. Я хочу знать, чего вы добиваетесь.
   Его трепетные ноздри гневно расширились.
   - Ах, ты хочешь знать? Ну хорошо, я скажу. Ты помешал мне помочь  Трое.
Ты это помнишь?
   Он хотел тогда,  чтобы  троянцы  победили  ахейцев  и  властители  Трои
основали империю, которая объединила бы Азию и Европу.
   Но я не допустил этого.
   - Твоя маленькая шалость так повлияла на континуум,  что  нам  пришлось
напрячь все свои силы, чтобы  восстановить  его,  не  допустив  разрушения
мироздания.
   "Хорошо, - подумал я. - В тот раз все закончилось  безумием  Атона,  но
теперь он предпочел забыть об этом маленьком факте".
   - И  мы  пока  еще  не  устранили  все  повреждения.  Империя,  которая
объединит Европу и Азию, возникнуть должна, даже  если  она  просуществует
лишь несколько поколений. Это важно. Жизненно важно!
   - И, значит, Александр...
   - Должен преуспеть в своих намерениях. И если ты хочешь  еще  хоть  раз
увидеть Аню, выполняй повеления Геры... Понятно?
   Я склонил голову и услышал собственный голос:
   - Понимаю...
   Атон буркнул:
   - Признаюсь, Орион: от тебя больше неприятностей,  чем  пользы.  Но  ты
силен, в этом тебе не откажешь. Чтобы ты не путался под ногами,  я  послал
тебя в мезозойскую эру, к динозаврам, но непонятным образом ты объявился в
Пелле.
   - Это сделала Аня, - отвечал я с уверенностью, удивившей меня самого.
   Атон внимательно посмотрел на меня:
   - Быть может. Когда я решил отправить тебя в своего рода изгнание,  она
настояла, чтобы тебе было позволено жить где-нибудь в континууме.
   - Итак, я тебе надоел и ты намеревался забросить подальше  опостылевшую
игрушку?
   - Не игрушку, а инструмент, который должен  быть  под  рукой  в  случае
необходимости, - поправил меня Золотой.
   - А что происходит сейчас? - спросил я.
   - А сейчас мы имеем дело с  наисерьезнейшим  кризисом,  который  возник
из-за твоих дурацких поступков.
   - А что делает Аня? Пытается остановить углубление кризиса?
   - Орион, этим заняты все мы. И сейчас у нас нет сил, которые  мы  могли
бы тратить на устранение последствий твоих дурацких выходок.
   - И Гера направляет ход событий в Македонии?
   - Это ее работа. Но она вынуждена заниматься ею из-за  твоего  ослиного
сопротивления нашей воле.
   - Что я должен сделать?
   Он коротко улыбнулся:
   - Ничего, Орион. Тебя следовало отправить в крионовое хранилище, однако
я думаю, что и  камера  в  Пелле  вполне  подойдет.  Радуйся  своим  новым
дружкам, можешь поиграть с ними.
   Он говорил про крыс, это я понял.



        "30"

   Едва открыв глаза, я заметил в темноте камеры красные  огоньки  злобных
глаз крыс, окружавших меня. Лишь несколько сердцебиений  мелькнуло  с  тех
пор, как я опустился на гнилую соломенную подстилку. Крысы подступали,  но
пока еще с опаской, запах живого существа еще не  вселил  в  них  голодную
ярость.
   Я вскочил на ноги, они бросились врассыпную по углам  камеры,  пища  от
страха и разочарования.
   Целыми днями я расхаживал по тесной  каморке,  не  смея  уснуть.  Смену
суток отмечало лишь появление миски с похлебкой под дверью и  исчезновение
горшка. Понемногу я начал видеть в крысах товарищей.
   Прибегнув к умению, которому давным-давно выучили меня неандертальцы, я
попытался проникнуть в сознание крыс и понемногу научился видеть камеру их
глазами. Ощутив их вечный голод, я начал даже оставлять им  объедки  своей
жалкой трапезы.
   День за днем я укреплял свой контакт  с  ними  и  наконец  даже  сумел,
оставаясь в камере, прослеживать их  передвижения  по  трещинам  в  стенах
подземелья; их гнезда и  ходы  сетью  покрывали  подвалы  дворца.  Глазами
предводителя стаи я видел комнату стражников, огромных  людей,  беззаботно
ронявших на пол крошки хлеба и кусочки мяса  -  стая  бросалась  пировать,
когда люди оставляли помещение.
   Я даже слышал разговоры стражников. Крысы странным образом воспринимали
их голоса, которые делались глубокими и гулкими. Мне потребовалось немалое
время,  чтобы  научиться  воспринимать  интонации  и  переводить  звуки  в
понятные мне слова.
   Так я узнал, что приближается  новая  царская  свадьба.  И  чем  больше
говорили стражники, чем грубее шутили  относительно  грядущего  праздника,
тем больше  недоумения  я  ощущал.  Выходило,  что  Александр  женится  на
Клеопатре. Оба имени были в ходу среди македонцев. Неужели стражники имели
в виду Александра... самого  Маленького  царя?  Но  имя  Клеопатра  носила
молодая жена Филиппа, которую сам царь звал Эвридикой.
   Загадку разрешил Павсаний.
   Он спустился посетить меня в моей камере. Однажды днем я  услышал  шаги
за дверью и понял, что по коридору за шаркавшим ногами  стариком,  который
приносил мне еду, следует кто-то еще. Одна из крыс оказалась возле трещины
в стене коридора,  и  я  смог  воспользоваться  ее  глазами.  Тяжеловесный
Павсаний сотрясал почву перед чувствительными усиками крысы каждым  ударом
тяжелой ноги.
   Стражник распахнул заскрипевшую дверь, Павсаний вошел в мою каморку.  В
правой руке его шипел разбрасывавший искры факел. Меч свой  он  оставил  в
комнате стражи.
   - Выйди, - сказал он старику. - Я позову тебя, когда покончу с делом.
   Старик без слов вышел за дверь и запер камеру.
   - Ты похудел, - сказал Павсаний, глядя на меня.
   Я заметил, как он повел носом.
   - Воняет, что ли? - поинтересовался я.
   - Ничего не поделаешь...
   - Почему я здесь? - спросил я. - Почему мне не позволяют видеть царя...
даже предстать перед судом?
   - Суд будет скоро, - посулил Павсаний,  лицо  его  оставалось  мрачным,
глаза он прятал.
   - Что ты имеешь в виду?
   - После свадьбы мы сможем тебя отпустить.
   - Какой свадьбы?
   Павсаний нахмурился:
   - Царь выдает дочь за своего зятя.
   - Свою дочь Клеопатру? Дочь Олимпиады?
   - Она выходит замуж за Александра, царя Эпира.
   - Брата Олимпиады? - Я был потрясен.
   Он кисло улыбнулся и кивнул:
   - Попахивает инцестом, правда? Надо же  -  выдавать  четырнадцатилетнюю
дочь за ее же дядю!
   - Я думал, что Олимпиада находится в Эпире и живет у своего брата.
   - Так и было. Но теперь она возвратилась в Пеллу.
   Вот оно - искусство Филиппа управлять  государством.  Выдавая  за  царя
Эпира свою дочь, он привлекал его на свою сторону. Получив в жены царевну,
Александр  Эпирский  перестанет  поддерживать  Олимпиаду.  Царица  лишится
брата, готового встать на ее сторону, предоставить ей кров, даже  вступить
в войну с Филиппом.
   - Итак, одноглазый лис перехитрил ее, - пробормотал я.
   - Ты так думаешь? - Павсаний горько усмехнулся. - Посмотрим.
   - А как дела Александра? Как ведет себя Маленький царь?
   - После женитьбы Филиппа на Эвридике он бежал в Эпир со своей  матерью.
Но царь приказал сыну явиться в Пеллу, и он покорно вернулся.
   - Он предпочел послушаться отца вопреки прихотям матери,  -  проговорил
я.
   - Не спеши  с  выводами,  Орион,  -  сказал  Павсаний,  -  когда-нибудь
Александр станет царем. Вот почему он вернулся в Пеллу: чтобы  подтвердить
свои права на трон. Ты ведь знаешь, что Эвридика родила Филиппу сына?
   - Я слышал.
   - Но этот ребенок никогда не станет царем Македонии. Александр  намерен
унаследовать престол даже против воли отца.
   Я кивнул, а потом снова спросил:
   - Какое все это имеет отношение ко мне? Почему я попал в темницу?
   - Ты бежал со своего поста, - отвечал отрывисто Павсаний. - Ты бежал из
столицы Персии и скрылся в пустыне. Или ты это отрицаешь?
   - Нет, - признался я.
   - Дезертиров обычно вешают, Орион. Я сохранил тебе  жизнь.  Когда  брак
свершится, ты даже получишь свободу.
   - При чем здесь царская свадьба?
   Он вновь отвернулся от меня, словно боясь, что я прочитаю в его  глазах
нечто важное.
   - Говори, при чем здесь царская свадьба? - повторил я.
   - Ты верен Филиппу, - пробормотал он, - а потому оставайся здесь,  пока
дело не будет сделано.
   Я молча смотрел на него.
   "Оставайся здесь, пока дело не будет сделано".
   Схватив Павсания за плечи, я заглянул ему в глаза.
   - Ты собрался убить царя!
   Он не стал возражать.
   - Олимпиада уговорила... или околдовала? - продолжал я.
   Павсаний горько расхохотался:
   - Ревнуешь, Орион? Решил, что она бросила тебя ради  меня?  Разве  тебя
это смущает?
   - Это пугает меня. Я боюсь за тебя и за Филиппа.
   - Филипп, - он  словно  выплюнул  это  имя,  -  он  заслуживает  дюжины
смертей.
   - Раньше ты любил его.
   - Да! Но как он ответил на мою любовь! Зная, что Аттал сделал со  мной,
царь не стал наказывать его. Не стал! Я потребовал правосудия,  но  он  не
услышал меня.
   - Царь назначил тебя начальником своей  гвардии,  -  сказал  я.  -  Это
высокая честь.
   - Тоже мне честь... Если он не наказал Аттала! После  всего,  что  этот
вонючий шакал сделал со  мной,  царь  даже  не  шевельнул  пальцем,  чтобы
покарать его, даже резкого слова не сказал.
   - Царь должен предотвращать кровавые ссоры.
   Но Павсаний не желал признавать разумных доводов:
   - Он бросил мне кость, а Аттал, дескать, тут ни при чем. А  теперь  еще
женился на племяннице этого сукина сына, и она родила ему  наследника.  Да
он смеется надо мной!.. Каждый день они с  Атталом  осмеивают  меня,  едва
только встретятся друг с другом...
   Грудь Павсания вздымалась, глаза горели от ярости. Руки его тряслись, я
даже боялся, что он выронит факел и  подожжет  мою  соломенную  подстилку.
Нетрудно было понять: он говорит словами Олимпиады. Она вливала в его  уши
яд куда более смертоносный, чем тот, который таили в своих зубах ее змеи.
   Павсаний постепенно успокоился.
   - Но пусть это не волнует тебя, Орион. Тому, кто не рожден  македонцем,
следует радоваться, что он не из наших. Ты человек честный и верный  царю,
поэтому я и держу тебя под замком. А потом ты  будешь  свободен  -  ступай
куда хочешь.
   - Не убивай его, - попросил я. - Не позволяй Олимпиаде погубить тебя.
   Горькая улыбка вернулась на его лицо.
   - Филипп уже погубил  меня,  Орион,  давным-давно.  Теперь  мне  нечего
терять.
   Даже ослабевший после долгого заключения, я не сомневался,  что  одолею
Павсания. Но прикажет ли он оставшемуся снаружи старику открыть дверь моей
камеры? Быть может,  я  сумею  потом  справиться  со  стражей,  занимавшей
комнату  в  конце  коридора.  Но  удастся  ли  мне  добраться  до  царя  и
предупредить его?
   Слишком многое зависит от удачи. Разве смогу я защитить  Филиппа,  если
дворцовая стража зарубит меня, прежде чем он меня выслушает?
   Павсаний приказал тюремщику открыть дверь.  Я  хотел  было  попробовать
вырваться на свободу, но услышал в коридоре топот  множества  ног.  Должно
быть, старик, не желая рисковать, вызвал стражников.
   Я попытался определить время с помощью крыс. Они вели в основном ночной
образ жизни, хотя я и не представлял, как умеют они различать ночь и  день
в лишенном окон подвале. Но, следя их глазами за комнатой стражи, я видел,
когда наступала ночь: воины укладывались спать на жесткие ложа. В караулке
всегда находилось человек шесть, впрочем, у них и днем почти не было дел.
   Я не знал,  когда  именно  произойдет  царская  свадьба,  однако  ждать
оставалось недолго. Прислушиваясь к разговорам,  я  выяснил,  что  свадьба
состоится не в Пелле, а в Эги, древней столице. Через  день-другой  Филипп
намеревался отправиться туда.
   Я нуждался в информации и помощи и потому решил  попробовать  управлять
действиями моих крыс.  Не  просто  пользоваться  их  органами  чувств  как
продолжением своих  собственных,  но  активно  управлять  ими,  заставлять
выполнять мои поручения. Я  должен  был  найти  Гаркана.  В  Пелле  я  мог
доверять лишь ему и Бату. Я послал своих крыс по дворцу  и  казармам.  Это
было опасно: крысы из других стай нападали на чужаков, оказавшихся  на  их
территории. Но я продолжал рассылать разведчиков  вдоль  сети  туннелей  и
подземелий, пронизывавших весь дворец, и наконец отыскал Гаркана  и  Бату,
по-прежнему державшихся вместе.
   Теперь я знал, где они, оставалось только добраться до них, то  есть  в
первую очередь выйти из камеры, причем сделать это необходимо украдкой, не
подняв во  дворце  шума.  Итак,  мне  следовало  поднять  железный  засов,
закрывавший дверь моей камеры. Но как?
   Я понимал, что мо