ндру и Гере. Теперь я не испытывал сомнений:  Олимпиада  была  Герой
всегда. Ее колдовское могущество было по плечу лишь творцам.
   Я ехал ночью и днем, спал лишь изредка, возвращавшиеся силы дарили  мне
бодрость, я не чувствовал усталости  и  все  время  подгонял  себя,  чтобы
вернуться в Пеллу как можно быстрее. В редкие ночи, когда я позволял  себе
спать, Гера являлась мне во  снах,  но  более  не  манила  своей  жестокой
любовью. Она повелевала: так  госпожа  приказывает  самому  ничтожному  из
своих рабов. Она призывала меня  к  себе,  торопила,  требовала,  чтобы  я
спешил. И я старался как мог, избегая главных  дорог  и  больших  городов,
пересекал целые страны за считанные дни, охотой  или  кражей  добывая  все
необходимое для жизни. Я продвигался все  дальше  и  дальше  на  запад,  и
наконец дорога привела меня к Халкедону.
   Эта крупная гавань  превышала  величиной  Пеллу,  но  уступала  Афинам.
Бизантион располагался прямо напротив нее на другом берегу Боспора. Кривые
улочки, змеясь, сползали по склону от городской стены к пристаням.  Ветхие
и облезлые дома явно нуждались в ремонте. Переулки пропахли помоями,  даже
главная площадь казалась грязной и неухоженной. Однако гостиницы и таверны
имелись в изобилии, и чем  ближе  я  подходил  к  причалу,  тем  чаще  они
попадались на улицах. Группы  подвыпивших  моряков  и  остроглазых  купцов
теснились  перед  стойками,  устроенными  в  фасадах  домов:   они   пили,
сплетничали, заключали сделки, продавая все  что  угодно,  от  македонской
древесины до рабов, доставленных из-за Черного моря со степных просторов.
   Самым бойким местом в Халкедоне  был  невольничий  рынок,  находившийся
возле причалов. Я не собирался задерживаться там. Минуя  толпу,  я  искал,
где можно дешево  переправиться  в  Бизантион.  В  набедренной  повязке  я
припрятал горстку монет;  мне  удалось  их  отобрать  у  торговца  конями,
который допустил  фатальную  ошибку,  взяв  с  собой  всего  лишь  четырех
стражников.
   И тут, проталкиваясь сквозь толпу, запрудившую рыночную площадь и  даже
выплескивавшуюся с нее  на  улицу,  которая  вела  к  причалам,  я  увидел
Гаркана.
   Он переменил одежду, даже расчесал  бороду.  И  как  прочие  посетители
невольничьего рынка,  был  облачен  в  длинный  балахон  поверх  цветастой
рубахи, голову его прикрывала мягкая шапочка. Издали Гаркан казался или не
слишком  богатым,  но  уверенным  в  себе  купцом,  или   землевладельцем,
нуждающимся в новых рабочих руках. Впрочем, внимательный человек, конечно,
заметил бы и шрам  на  щеке,  и  тяжелый  взгляд  угольно-черных  глаз.  Я
огляделся и увидел нескольких людей Гаркана, тоже  опрятно  причесанных  и
пристойно одетых.
   Протолкавшись сквозь говорливую  и  шумную  толпу,  ожидавшую  открытия
рынка, я направился к Гаркану. Тот уже повернулся в другую сторону,  глаза
его обшаривали собравшихся,  чтобы  вовремя  заметить  опасность.  Тут  он
увидел меня. Глаза Гаркана расширились, но, когда я приблизился, он быстро
справился с удивлением.
   - Итак, твое паломничество окончилось? - спросил он.
   Я кивнул:
   - Возвращаюсь назад в Пеллу, там у меня дело.
   Он ухмыльнулся:
   - Ты переменился.
   - Как это?
   - Ты стал  спокойнее.  Увереннее  в  себе,  как  будто  понял,  к  чему
стремишься.
   Я слегка удивился, в глубине души признавая, что Гаркан прав.  Душевный
разлад оставил меня. И,  не  представляя  в  точности,  что  мне  придется
делать, я знал, что должен вернуться в Пеллу и выполнить  повеление  Геры,
каким бы оно ни оказалось. По-новому  увидев  теперь  и  обветренное  лицо
Гаркана, я вспомнил или впервые понял, кого напоминал  мне  этот  человек:
моего старинного знакомого, тоже  воина,  умершего  давным-давно  -  хетта
Лукку. Он мог оказаться предком Гаркана, так они были похожи. Я заметил  в
глазах бывшего воина из Гордиума то самое выражение,  которое  видел  один
только раз, когда он рассказывал о своей семье, и понял, почему  он  здесь
оказался.
   - Разыскиваешь своих детей?
   - Если их уже не продали. Я узнал, что  пленных  из  Гордиума  привезли
именно сюда. Но до начала торгов к клеткам с рабами допускают  лишь  самых
состоятельных покупателей.
   Я подумал мгновение.
   - Ты надеешься выкупить их?
   - Да.
   - А что будет потом?
   Он вопросительно взглянул на меня:
   - Что ты имеешь в виду?
   - Тебе будет трудно вести жизнь  разбойника,  если  при  этом  придется
заботиться о восьмилетнем сыне и шестилетней дочери.
   - А что мне еще остается?
   - Не знаю.
   - Я тоже. И пока еще только ищу своих детей, а что будет потом, я начну
думать, когда найду их!
   То долгое и безрадостное утро  я  провел  вместе  с  ним.  Работорговцы
одного за другим выставляли своих пленников.  Дороже  всего  шли  красивые
девушки; крепкие юноши, способные работать в полях и  на  рудниках,  также
приносили торговцам немалый барыш. Детей оказалось около дюжины, но  много
за них не просили. Однако когда солнце опустилось  за  сараи,  выстроенные
вдоль пристани, и торговля закончилась, большинство из них  еще  не  нашло
хозяев.
   К  этому  времени  на  площади  осталась  только  горстка  покупателей.
Несчастных детей  в  тяжелых  железных  ошейниках,  грязных  и  плакавших,
отправили в свои помещения.
   Тем временем работорговцы, толпясь возле помоста, где продавали  людей,
подсчитывали полученные  монеты,  а  главный  распорядитель,  сойдя  вниз,
усталой походкой побрел через площадь к таверне.
   - Позор нам, - бросил он  на  ходу,  пока  мы  наблюдали  за  вереницей
уходивших детей. Даже его зычный голос чуть охрип после дневных трудов.  -
Мы не можем больше содержать их; они съедят все,  что  мы  сможем  на  них
заработать.
   Подойдя к нему поближе, Гаркан спросил самым непринужденным тоном:
   - А откуда они?
   Лысоватый и  пузатый  купец  сверкнул  хитрыми  глазами  и  чуть  повел
плечами:
   - Отовсюду. Из Фригии, Анатолии. Хочешь верь, хочешь не верь, есть даже
с Родоса.
   - А из Гордиума?
   Тот остановился и внимательно посмотрел на Гаркана. Следуя за  ним,  мы
уже пересекли площадь и оказались невдалеке от входа в таверну.
   - А что ты дашь за подобные сведения?
   Лицо Гаркана окаменело.
   - Дорого дам, торговец. Я подарю тебе жизнь.
   Тот поглядел на него, потом на меня, бросил через плечо взгляд на своих
собратьев, которые еще толкались у помоста. Возле них находилось с десяток
вооруженных людей.
   - Ты не успеешь и слова сказать, -  пообещал  ему  Гаркан,  не  скрывая
угрозы. - А  теперь  говори.  И  говори  правду.  Торговал  ты  детьми  из
Гордиума?
   - Они были здесь месяц назад... почти целая сотня. Так много, что  цены
совсем упали. Нам пришлось даже снять их с  торгов,  когда  за  них  стали
предлагать так мало, что это никого не удовлетворяло.
   - И что случилось с непроданными детьми?
   - Их купили всей партией македонцы. Говорят, по приказу самого царя.
   - Филиппа? - спросил я.
   - Да, Филиппа Македонского. Теперь  ему  нужно  много  рабов,  он  стал
господином Афин и всей Греции.
   - А не врешь? - спросил Гаркан, стискивая слабую руку торговца с  такой
силой, что мог переломать ему кости.
   - Нет. Это чистая правда! Я клянусь тебе!
   - Ну, а среди тех немногих, кого продали в  этом  городе,  -  продолжал
Гаркан, - не было ли  восьмилетнего  мальчика  с  соломенными  волосами  и
глазами черными, как мои? И шестилетней девочки, похожей на него?
   Покрывшийся потом торговец пытался отодрать  пальцы  Гаркана  от  своей
руки. С тем же успехом он  мог  бы  стараться  подкопать  городскую  стену
обеденной вилкой.
   - Как я могу помнить? - вскричал он. - Их было так  много!  Откуда  мне
помнить какого-то мальчишку и девчонку?
   - Отпусти его! - сказал  я  Гаркану.  -  Скорей  всего  твои  дети  уже
отправлены в Пеллу.
   Тот выпустил торговца, который стремительно исчез в дверях таверны.
   - Пелла в Македонии, - Гаркан горько вздохнул, - значит, я их более  не
увижу.
   - Почему ты так решил?
   - О Филиппе и его царстве я знаю  мало,  однако  говорят,  что  там  не
терпят разбойников. Люди соблюдают законы. Мне там не место.
   Я улыбнулся, опуская руку на его плечо.
   - Друг мой, ты прав - Филипп не терпит разбойников.  Но  у  него  самое
лучшее войско на свете, и хорошему воину в нем всегда будут рады.


   Герои прежних времен переплывали Геллеспонт. Александр дал клятву перед
своими Соратниками, что однажды и он  совершит  это.  Наверно,  я  мог  бы
переплыть Боспор, он  уже  Геллеспонта,  хотя  течение  в  нем  быстрое  и
коварное. Впрочем, легче воспользоваться одним из паромов, плававших между
Халкедоном и Бизантионом, ведь я не мог рассчитывать,  что  Гаркан  и  его
люди сумеют переплыть пролив.
   Шайка за  зиму  сократилась  до  девяти  человек.  Остальным  опротивел
разбой, и они ушли искать свои родные дома или чтобы начать жизнь на новом
месте. Я был рад видеть среди оставшихся Бату.  Гаркан  сообщил  мне,  что
нашел в нем сильного и хладнокровного бойца.
   - Говорят, македонское войско переправилось в Абидос, -  рассказал  мне
Гаркан, - на этот берег Геллеспонта.
   - Это действительно правда?
   Он пожал плечами:
   - Так говорят на рыночной площади.
   Итак, Филипп демонстрирует силу:  он  захватил  плацдарм  на  азиатской
стороне пролива, чтобы оттуда двинуть свою армию против Царя Царей,  когда
сочтет нужным. Переговоры складываются удачней, если их поддерживает  сила
оружия.
   - Мы попадем в Пеллу быстрее, если отсюда переправимся через  Боспор  к
Бизантиону.
   - Это будет дорого, паломник. У нас с  тобой  не  хватит  монет,  чтобы
оплатить проезд.
   - Но на что ты рассчитываешь? - Я остановился на полуслове.  Ответ  был
мне известен: Гаркан приберегал деньги на выкуп детей.
   Поэтому я сказал:
   - Мне известно, где можно достать монеты.
   Гаркан понял намек на лету.
   - У работорговцев? - Он мрачно ухмыльнулся. - Да. Монет у  них  больше,
чем у самого царя Мидаса.
   - Но их трудно ограбить, - сказал Бату. - Их дома  охраняются,  а  сами
они никогда не выходят на улицу в одиночку.
   - Мы достаточно сильны, чтобы справиться с любой охраной, - сказал я.
   - Не спорю, - отвечал чернокожий. - Но мы не успеем донести  монеты  до
пристани, как нас схватит городская стража.
   Я кивнул. Бату был прав. Нельзя  рассчитывать  только  на  силу.  Город
слишком мал, и  ограбление  одного  из  богатых  работорговцев  встревожит
стражу, которая первым  делом  примется  останавливать  все  отходящие  от
пристани корабли. Итак, следовало прибегнуть к хитрости.



        "27"

   Нам  повезло:  дождь  шел  всю  ночь.  Изучая   дом   самого   богатого
работорговца в Халкедоне, я стоял под корявыми ветвями оливкового  дерева.
С веток капало. Гаркан и Бату горбились возле меня, мокрые,  несчастные  и
недовольные.
   -  Высокая  стена,  -  сожалел  Бату,  его  глубокий   голос   грохотал
отголосками дальнего грома.
   - Одни только боги знают,  сколько  стражников  охраняют  этот  дом,  -
нервно сказал Гаркан.
   - Шестеро, - отвечал я. - И еще двенадцать спят сейчас в помещении  для
слуг на другой стороне двора.
   - Откуда  ты  знаешь?  -  В  хриплом  шепоте  Гаркана  слышались  нотки
удивления и недоверия.
   - Я провел целый вечер на ветвях большого дуба по ту сторону улицы.
   - И никто тебя не заметил? Никто?
   - Квартал очень богатый, улица -  тише  не  бывает.  Трудно  было  лишь
прокрасться мимо стражников у подножия холма. Но, пробравшись сюда,  я  не
встретил на этой улице никого, кроме  разносчика  фруктов  с  тележкой.  Я
подождал, пока он завернул за угол, потом залез на дерево.  Густая  листва
укрыла меня. Ну а спустился я уже в полной темноте.
   Я услышал, как Вату хихикнул.
   - Ты доволен? - спросил я Гаркана.
   - Вот что скажу: для  паломника,  -  буркнул  он,  -  у  тебя  странные
повадки.
   Мы решили, что оба они подождут в  глубокой  тени  олив,  выстроившихся
вдоль  улицы.  Они  должны  были  заняться   городскими   или   хозяйскими
стражниками, если те окажутся на улице.
   - Дождь нам только на пользу, - проговорил я. - Сегодня гулять никто не
пойдет.
   - Да и стражники останутся у стены и не станут  бродить  по  улицам,  -
добавил Вату.
   Я кивнул.
   - Если я не вернусь,  когда  небо  начнет  светлеть,  возвращайтесь  на
постоялый двор, забирайте людей и уходите из города.
   - Ты говоришь, Орион, как начальник, - сказал Гаркан.
   Пришлось встряхнуть его за плечо.
   - Я сказал только, что хочу, чтобы ты  ушел  отсюда  вместе  со  своими
людьми, даже если меня поймают.
   - Я понял, - сказал он, - боги да будут с тобой!
   - Они всегда со мной, - отвечал  я,  понимая,  что  он  не  может  даже
представить себе всей горечи, таившейся в этих словах.
   - Удачи тебе! - проговорил Вату.
   Я встряхнул свой влажный от дождя плащ,  желая  убедиться,  что  он  не
помешает моим движениям, потом оставил то  сомнительное  укрытие,  которое
предоставляло нам дерево. Холодные капли  обжигали,  хотя  ветра  не  было
вовсе.  Двор  работорговца  окружала  высокая  стена,  утыканная   поверху
остриями и битыми черепками. Садовники подрезали  деревья,  которые  росли
вдоль стены, а ее выбеленная поверхность оказалась настолько ровной, что я
не мог ни за что зацепиться.  Поэтому  еще  у  оливы  я  побежал,  пересек
выложенную кирпичами улицу и подпрыгнул изо всех сил. Моя  правая  нога  в
сандалии оперлась о стену, и я протянул вверх правую руку. Пальцы нащупали
край стены, а тело по инерции припало к ней. Не обращая внимания на острия
колючки, я зацепился кончиками пальцев  обеих  рук,  а  затем  подтянулся.
Перед глазами моими оказался целый лес разнообразных острых предметов.
   Я осторожно перебросил ногу на край стены. Мне  с  трудом  удалось  это
сделать, так как почти весь верх был покрыт осколками и  лезвиями.  Однако
смущали меня только собаки. Наблюдая днем и вечером за  домом,  я  заметил
несколько больших псов, разгуливавших по саду или валявшихся  возле  стен.
Языки их свисали,  крупные  зубы  белели.  Дождь  поможет  мне:  непогоду,
сырость и холод собаки любят не больше людей, а ливень помешает им  учуять
меня.
   Я перебрался через иззубренные черепки и колючки и  медленно  опустился
на траву. А потом долго ждал,  припав  на  одно  колено,  пока  дождь  сек
холодом мою шею и нагие руки и ноги. Во дворе было пусто. Я не видел  даже
слуг, и лишь в одном окне первого этажа мелькал огонек.
   Сделав гиперактивными свои чувства, я метнулся к ближайшему окну  дома,
его ставни оказались запертыми. Низко и грозно зарычала собака, взятая  на
ночь под крышу. Я отпрыгнул, а потом замер на  месте.  Там  сидел  сторож,
укрывшийся от дождя под  козырьком,  устроенным  ниже  второго  этажа.  Он
плотно укутался в плащ, подбородок его опустился на грудь - впрочем, я  не
видел, спал он или нет, но не мог рисковать. Бесшумно как  змея  скользнув
вдоль стены, я подобрался к нему на расстоянии вытянутой руки.  Тут  он  и
заметил меня. Зажав ему рот ладонью, другой рукой я коротко рубанул его по
затылку. Сторож обмяк, и я  опустил  его  на  то  же  место,  постаравшись
усадить в прежней позе, укрыв плащом.
   Нырнув под навес, я поднялся  к  окну  второго  этажа.  Оно  тоже  было
закрыто ставнем, но, взявшись за прорези, я  отворил  его,  чуть  скрипнув
рамой. Надеясь, что никого не разбудил, я забрался  через  окно  в  темную
комнату. Когда глаза привыкли к темноте, я заметил, что попал  в  спальню.
Женщина металась в постели и что-то бормотала во сне.
   На цыпочках я пробрался мимо нее к двери и вышел в коридор.  Точнее,  я
оказался на балконе, огибавшем с четырех сторон внутренний дворик. По всей
длине его виднелись двери, которые вели в другие спальни и прочие комнаты.
Внизу горела та неяркая лампа, которую я видел снаружи. Перегнувшись через
отполированный руками поручень, я заметил двух стражей,  скорчившихся  под
холодным дождем. Рыкнувший на меня пес нервно расхаживал  под  балконом  с
дальней стороны атриума, царапая когтями камни.  Подняв  уши  торчком,  он
посмотрел на меня, однако ему явно  не  разрешали  подниматься  на  второй
этаж. Собаку приучили жить вне дома, и я мог  считать  это  своей  удачей.
Теперь следовало найти место, где купец держал свои деньги. Впрочем, можно
было не сомневаться: он хранил их  в  собственной  комнате.  Но  какая  из
дверей приведет меня туда?
   Я постоял, разглядывая выходившие на балкон одинаковые  простые  двери;
все  они  были  закрыты.  В  дальнем  конце  балкона,  напротив  лестницы,
оказалась двойная дверь, украшенная тонкой резьбой, она  и  привлекла  мое
внимание.
   Быстро и  безмолвно,  стараясь  держаться  в  тени  у  самой  стены,  я
пробрался к двойной двери. Конечно, она оказалась  заперта.  Я  направился
обратно, проверяя каждую из дверей, наконец одна подалась под моей  рукой.
В комнате никого не было, она  напоминала  кладовую,  две  стены  занимали
полки. Окно здесь заменяла узкая щелка, но я  открыл  ставень  и  выставил
голову под дождь.  Стена  оказалась  гладкой  и  ровной:  ни  выступа,  ни
карниза,  ногу  поставить  не  на  что.  Крыша  нависала  над  головой.  Я
протиснулся в узкое окно, осторожно поднялся  на  подоконник,  подтянулся,
взявшись за выступающий конек. Дождь сделал черепицу скользкой,  однако  я
все-таки выбрался на покатую крышу и, соблюдая осторожность, направился по
ней к месту, под которым располагалась спальня хозяина. Перегнувшись через
край, я заметил под собой двойное  окно.  Один  ставень  оказался  чуточку
приоткрыт. Итак, хозяин любит свежий воздух. Отлично! Повиснув на руках, я
спустился в окно - тихо, как тень. Рядом зарычал пес. Я оглянулся:  рослый
зверь щерил на меня клыки. У меня не было времени  успокаивать  его,  одно
мгновение - и собака залает, переполошив весь дом. Молниеносным  движением
я схватил его за глотку и поднял. Пес дергался, пытаясь  вцепиться  мне  в
лицо, но  я  держал  его  на  вытянутых  руках,  пережимая  горло.  Собака
затряслась и обмякла. Я ослабил хватку. Пульс на шее животного бился,  оно
еще дышало. Я опустил пса в надежде, что он не сразу придет  в  себя,  дав
мне возможность отыскать монеты купца.
   В очаге еще рдели угасавшие угольки. Работорговец спал. Я заметил,  что
в его комнату ведет одиночная дверь. Итак, за ней есть и прихожая, а  там,
возможно, несет караул стража.
   Оглядевшись, я увидел в углу спальни массивный шкаф, высокий и глубокий
настолько, что в него можно было войти; две резные дверцы его были  плотно
закрыты. Рядом стоял письменный стол.
   Теперь следует отыскать ключ от шкафа. Я решил, что он  должен  быть  у
хозяина. Осторожно ступая, я шагнул к постели и увидел:  ключ  конечно  же
висел на цепочке на шее у купца. Но как  снять  его,  чтобы  не  разбудить
работорговца?
   "Хитрость, - напомнил мне внутренний голос,  -  хитрость,  а  не  сила;
помни, что он не должен узнать о том, что кто-то побывал в его доме!"
   Подумав так, я улыбнулся: хитрость может заменить силу.
   Я подошел к угасавшему очагу, взял щипцы  и  вынул  дымившийся  уголек.
Собака зашевелилась и начала поскуливать, а я  принялся  раздувать  слабый
огонек. Когда он разгорелся, я быстро пересек  комнату  и  ткнул  огнем  в
занавеси, в одежду,  наваленную  на  сундуке,  в  постельное  белье.  Вещи
задымились. Я бросил уголь обратно. Разбрасывая искры, он  описал  красную
дугу. Потом я стряхнул спящего старика  на  пол  возле  постели.  Пока  он
поднимал голову, я успел выскочить в открытое окно  и  повис  снаружи  под
дождем, держась за край подоконника.
   - Пожар, дураки! - завизжал купец, подгоняя  удивленных  стражников.  -
Воды! Скорее!
   Потом он метнулся  к  большому  шкафу,  сорвал  с  шеи  ключ  вместе  с
цепочкой, дрожащими руками отпер замок и  распахнул  дверцы.  В  свете  от
пламени пожара я разглядел внутри шкафа  несколько  сундучков,  по  полкам
было расставлено с десяток н