н сказал:
   - Что-то я тебя здесь раньше не видел.
   Франсуаз уверяет, что может простить людям очень многое  -  хотя  мне
еще не доводилось этого видеть.
   Но ей очень не нравится, когда ее принимают за проститутку.
   Правда, из-за этого она не собирается менять свою манеру одеваться.
   - А ты ничего, - заключил Майерс.
   Франсуаз наотмашь ударила его по лицу металлическим подносом.
   Луиджи вздрогнул, не зная, что еще в баре ему  сегодня  испортят.  Но
вмешиваться дворф не стал - по всей видимости, собственную физиономию он
забыл застраховать.
   Сутенер свалился с табурета, и Франсуаз пнула его ногой, не глядя.
   - Мое лицо! - закричал он, ощупывая то, куда  пришелся  металлический
поднос. - Мое лицо.
   Один человек пришел бы в глубокий экстаз при виде мистера Майерса. Он
наверняка счел бы его лицо самым замечательным из  тех,  что  когда-либо
видел.
   Ломброзо.
   Девушка благосклонно посмотрела на преступника сверху вниз - Франсуаз
предпочитает разговаривать с людьми именно с такой позиции.
   -  Если  у  тебя  есть  еще  части  тела,  которыми  ты  дорожишь,  -
проворковала она, - то самое время их назвать.
   Заплывшие глаза сутенера скользнули по черным  полуботинкам  девушки.
Они снабжены металлическими подковками и достаточно  крепки,  чтобы  при
желании проломить кому-нибудь череп.
   - Что вам надо? - Сутенер отполз подальше по полу.  -  Я  всего  лишь
хочу выпить.
   - У твоего Эрманоса, - объяснил я,  -  были  плохие  друзья.  Поэтому
теперь Эрманос в морге. Ты улавливаешь нить истории?
   - Нет, - ответил он.
   - Ты тоже был другом Эрманоса, - вздохнул я. - А  сегодня  ночью  это
небезопасно.
   Он отполз еще дальше, не предпринимая попыток подняться на ноги.
   - Вернись сюда, - мягко посоветовала ему Франсуаз.
   Он испуганно покачал головой.
   Франсуаз запустила тонкие пальцы в стоявшую на стойке чашку с соленым
печеньем, подбросила одно из них на ладони и с разворота швырнула его  в
лежавшего на полу сутенера.
   Твердый комочек теста угодил человеку в ухо. Из мочки полилась кровь.
   - Черт, ухо мое! - закричал Майерс. - Ухо. Я  ж  ни  черта  не  слышу
теперь.
   Наверное, у него на самом деле наметились проблемы со слухом,  потому
что он кричал в два раза громче, чем следовало бы.
   - Слушать тебе не надо, - улыбнулась Франсуаз. - Это не  концерт.  Ты
будешь говорить. Сядешь сюда сам?
   Она приподняла одну бровь, и Майерс поспешил  вновь  занять  место  у
стойки.
   - Ты должен рассказать нам все, что  знаешь  о  друзьях  Эрманоса  из
Аспоники, - сказал я. - Абсолютно все.
   Он спросил:
   - А вы защитите меня от них? Я пожал плечами:
   - В полицейском участке для тебя всегда найдется камера.
   Его нижняя челюсть задрожала так сильно, что он чуть не отгрыз единым
махом себе губу.
   - Говори, - напомнила Франсуаз. - Я девочка нетерпеливая.
   - Хорошо, - сказал он и начал.
 
Пригород Арран-сити Десятью годами раньше 
 
   Лестница стучала под ногами Рикки Эрманоса. Она стучала  громко,  как
кровь в ушах.
   Нет, не как кровь.
   Он слышал этот звук малолетним сопляком много лет назад.
   Теперь кажется, целую вечность, хотя прошло всего-то лет пятнадцать.
   Стук-стук, стук-стук.
   Звуки кирок.
   Приятель отца вел его, держа за руку,  а  вторую  руку  он  поднимал,
показывая куда-то вперед.
   "Ну же, Рикки, поздоровайся с папой".
   Солнце пекло так невыносимо, что он едва не терял сознание. В горле у
него было сухо, как в пустыне, с которой  было  неразрывно  связано  его
детство. Ноги еле отрывались от земли, он то  и  дело  цеплялся  ими  за
большие камни.
   "Ну же, Рикки, поздоровайся с папой".
   Приятель отца нагибается; наверное, он хочет стать такого  же  роста,
как он, Рикки, чтобы ему стало понятнее. Но мальчик и так все  понимает,
или, вернее, ничего не хочет понять.
   Он останавливается, потому что приятель отца  тоже  не  идет  дальше.
Мерный звук отдается в его ушах в такт шагам, хотя он больше  не  шагает
по горячей земле.
   Стук-стук, стук-стук.
   "Рикки, поздоровайся с папой".
   Звуки кирок.
   Изогнутые кирки на длинной рукояти. Они поднимаются  и  опускаются  с
упорством того, что кончится только  тогда,  когда  закончится  все,  не
подарив надежды.
   Люди распрямляются и нагибаются, делая это  в  такт  движению  кирок.
Мальчик  смотрит  туда,  и  ему  кажется,  что  это  не  люди  воздевают
металлические орудия; нет, все не так.
   Кривые рогатины металла, впившись в ладони людей, заставляют их снова
и снова разгибаться  и  наклонять  голову,  расправлять  плечи  и  снова
горбиться.
   Точно птица, которая хочет взлететь, но уже не сможет никогда.
   Каторжные работы.
   "Рикки, сынок".
   Стук-стук.
   Он протягивает  руку  в  холодную  пустоту  заброшенного  дома,  куда
привела его  лестница;  горячий  воздух  обдувает  его  пальцы,  обсыпая
каменной крошкой.
   Он видит перед собой отца - но отец ли это?
   Мальчик помнит его другим  -  молодым,  здоровым,  улыбающимся;  отец
ходил, широко расправив плечи. Он  был  великаном,  способным  коснуться
руками вершин гор Василисков.
   Стоящий перед ним человек другой.
   Старый, с опущенными плечами, он смотрит на мальчика, и Рикки  узнает
и не может заставить себя узнать его.
   Почему твои волосы теперь покрывает седина, отец?  Почему  лицо  твое
стало черным от солнца и изрезано морщинами? Почему в глазах твоих такая
усталость и такая тоска?
   Стук-стук. Стук-стук.
   Каторжные работы.
   Человек опускается на колени; мальчик не может  подойти  к  нему,  их
разделяет решетка. Люди в серо-зеленой форме  ходят  вдоль  проволочного
забора.
   Стук-стук.
   Мальчик видит только отца; он забыл уже  про  того,  кто  привел  его
сюда. Он тянет маленькую ручонку вперед и не может дотянуться.
   "Рикки, сынок".
   Ладонь мальчика застывает в воздухе; он хочет что-то сказать, но слов
нет, есть лишь слезы и бессильный крик.
   "Сынок".
   Люди в серо-зеленой форме ходят, изредка останавливаясь;  они  больше
ничем не заняты, и мальчику кажется, что они - часть проволочной  стены,
которая отделяет его от постаревшего отца.
   Он снова слышит его голос. Отец зовет его и знает, что  Рикки  больше
никогда уже не придет.
   Мальчик плачет; слезы прорываются у него внезапно и текут  по  щекам,
словно горный ручей по травянистому склону.
   Он приникает лицом к груди того, кто опустился рядом с ним на  землю,
и плачет, не в силах обернуться и еще раз посмотреть на отца.
   Стук-стук.
   Как глухие шаги.
   "Рикки, посмотри на меня еще раз. Прошу тебя".
   Он не поворачивается, только его пальцы крепче сжимают мокрую рубашку
сидящего рядом с ним человека.
   Лестница ведет Рикки в темный  подвал,  глубоко,  и  так  же  глубоко
прячутся в нем воспоминания.
   Он слышит голос отца за своей спиной и хочет повернуться.
   Он хочет видеть отца - боже, дай ему  еще  раз  увидеть  отца,  -  но
настоящего.
   Не  этого,  немощного,  морщинистого  старика,   исчерканного   тенью
решетки. Рикки хочет увидеть отца таким, каким он был раньше, - веселым,
улыбающимся, сильным.
   Его отца.
   Эрманос останавливается, хотя лестница еще дальше уходит в глубь, где
темнеют запылившиеся контейнеры.
   Его шаги стихают, но резкие звуки кирок все так же бьют в его ушах.
   "Рикки".
   Он больше не видел его - никогда.
   Его отца убили в драке заключенных месяца два спустя после того,  как
мальчик видел его.
   Каторжные работы, пожизненный срок.
   Эта жизнь оказалась очень короткой.
   Стук-стук.
   Мальчик не понимает, не может даже осознать всего - но он  чувствует,
что его отец умер  в  тот  момент,  когда  оказался  по  другую  сторону
проволочного забора.
   Стук-стук.
   Пожизненное заключение. Каторжные работы.
   Теперь это же ждет его, Рикки Эрманоса.  Похищение,  шантаж,  попытка
убийства. Федеральное преступление, газовая камера.
   Или хуже.
   Стук-стук.
   Рикки спускается, и больше не слышит шума собственных шагов.
   Глухие звуки раздаются из глубины подвала.
   По лицу Рикки пробегает усмешка, как трещина. Сама собой, потому  что
он не может быть сейчас спокоен.
   Стук-стук.
   Нет уж.
   Он сжимает кулак и чувствует ладонью ребристую поверхность.  Рукоятка
ножа.
   Стук-стук.
   Крепыш-парнишка, лет четырнадцати. Рикки Эрманос смотрит  на  него  с
темной вершины лестницы, и видит в нем себя.
   Парнишка стоит, его выцветшие порванные джинсы спустились  до  колен.
Он совершает равномерные движения и тяжело дышит.
   Рикки ухмыляется.
   Недолгое удовольствие.
   Он сжимает рукоятку ножа еще крепче.
   Стук-стук. Стук-стук.
   Это уже его сердце.
   Ну уж нет.
   Что с того, что раньше ему еще не приходилось  всаживать  ни  в  кого
нож? С пушкой действовать не всегда сподручно.
   Нож ли, пушка - не все ли равно.
   Стук-стук.
   Член парня погружен в пухлый задик негритянки.
   Девица упирается руками в запыленную полосу  конвейера,  который  уже
давно ничего никуда не возит.
   Она колеблется всем  телом  сообразно  движениям  парня  и  порывисто
вздыхает.
   Ухмылка на лице Эрманоса пропадает, он хмуро бормочет про себя:
   - Подо мной ты так не охала, потаскушка.
   Он спускается дальше.
   Проститутка  почти  не  обнажена.  Парнишка  спешил,  стараясь   дать
удовлетворение своему члену.
   Он лишь задрал ей юбку да приспустил трусики.
   Но девка довольна - ах, как довольна.
   Она охает и запрокидывает голову назад, а ее маленькие острые  грудки
вздрагивают при каждом качке.
   Верх платья он содрал с нее, уже когда ввел в нее свой инструмент.
   Ну, погоди же.
   Негритянка  изгибается  больше;  стоны  ее  становятся  все  глуше  и
возбуждающе.
   Но Рикки Эрманос не думает сейчас о сексе.
   - Еще, - просит она, не открывая закрытых глаз. - Еще. Глубже.
   Парнишка старается. Он дышит тяжело и уже неровно. Видно,  они  давно
начали.
   Рикки Эрманос сходит с последней ступени, приближается к ним.
   Парень  ускоряется.  Девчонка  кричит,  задыхаясь.   Ее   заводит   и
подбрасывает мысль, что над ней трудится мускулистый  мальчишка,  совсем
еще юнец.
   Рикки тоже был таким
   Они кончают бурно, и теперь парень  тоже  кричит,  вторя  негритянке.
Рикки Эрманос вытаскивает из кармана нож и трогает лезвие пальцем.
   Появляется кровь.
   Это возбуждает его по-настоящему.
   Теперь ему не терпится дождаться, когда парень вынет  из  шлюхи  свой
член.
   Парень отступает. Проститутка стоит, глубоко дыша,  и  все  никак  не
может прийти в себя.
   Парень нагибается и надевает штаны.
   Поторапливайся, сопляк.
   Шлюха  мелко  вздрагивает,  снова  и  снова  наслаждаясь   прошедшими
мгновениями оргазма.
   - Деньги, милый, -  едва  различимо  бормочет  она.  Вот  ведь  бабы.
Никогда о деньгах не забудут.  Парнишка  застегивает  брюки;  видно,  он
очень доволен собой.
   - Все  путем,  -  весело  отвечает  он.  Он  поворачивается  и  видит
Эрманоса. Рикки поднимает нож.
   - Тебе заплатит мой приятель, - говорит парень.  Эрманос  подходит  к
мертвой полосе конвейера.
   - А теперь свали, - приказывает он юнцу.
   Шлюшка слышит его голос и поворачивается. Он видит, что ее  маленькие
груди направлены прямо на него.
   Может, оттрахать ее, прежде чем убить?
   - Рикки? - спрашивает она.
   Эрманос подходит ближе, и лезвие ножа упирается в горло негритянки.
   Голубоватая жилка бешено бьется под черной кожей.
   - Ты ведь не думала меня здесь встретить, шлюха, - говорит он.
   Он кладет руку на ее тело и проводит по нему ладонью.
   - Ты не думала  об  этом,  когда  говорила  с  копами,  -  продолжает
Эрманос. - Когда стучала на меня, сука. Она  пытается  отстраниться,  но
идти ей некуда.
   - Ты все не так понял, Рикки, - шепчет она. - Я вовсе...
   - Если бы не мой дружок, мы бы и не встретились.
   Эрманос чувствует, что желание просыпается в его члене.
   Он обхватывает проститутку за зад и с силой сжимает пальцы.
   - И ты бы рассказала им все про меня,  так,  сука?  -  Он  кричит.  -
Только потому, что я пару раз надавал тебе тумаков, ты  хотела  засадить
меня?
   - Ты сломал мне челюсть, - испуганно шепчет  негритянка.  -  И  шесть
зубов выбил. Вот смотри. Я испугалась. Рикки. Я правда не хотела  ничего
такого.
   Член Эрманоса начинает  подниматься.  Он  оттрахает  ее,  прежде  чем
прирежет.
   Вот так.
   Он вспотел, хотя только что ему казалось, что  холодно;  он  вытирает
лицо ладонью, и кровь из пальца широкой  полосой  размазывается  по  его
лицу.
   Кровь ударяет ему в голову, глаза темнеют от бешенства. Черт  с  ней,
не станет он ее трахать.
   - Нет, Рикки! - в ужасе  визжит  девица.  Ее  крик  тонет,  ломается,
рвется вместе с перерезанным горлом.
   - Классно ты ее, - говорит парнишка.
   "Ты ее тоже", - хочет ответить Эрманос.
   Но не может.
   Точно в тот далекий, жаркий день в каменистой пустыне. Нет  ни  слов,
ни мыслей. Ни даже чувств.
   Острый запах.
   Жажда.
   Кровь алыми толчками вырывается из перерезанного горла. Кровь на  его
руках, на его лице. Губах.
   Попробовать.
   Пить.
   Прикоснуться губами к шее и глотать, пить, хватать так много, сколько
в ней только найдется.
   Жадно.
   А потом сопляк.
   А потом все, кто попадутся ему на дороге, - не важно кто. Все.
   Алая жидкость, острый, возбуждающий запах.
   Он хочет крови.
   Эрманос открывает рот, и его язык высовывается,  жаждая  окунуться  в
алый фонтан, бьющий из горла мертвой.
   Пить.
   Ну же.
   Он держит ее так крепко, словно трахает; но член его  давно  остыл  и
опал. Только жажда, да острый запах, да небывалое  возбуждение  во  всем
теле.
   Кровь.
   - Пончо, бежим!
   Громкий голос парня бьет его, точно кнут, вырывая из забытья.
   - Пончо, легавые! Что с тобой?
   Кровь вытекает и падает на грязный, пыльный пол.
   Много крови.
   - Пончо, чтоб тебя!
   Парнишка хватает его за руки, сзади. Он сильный, этот  сопляк.  Кровь
вытекает из горла шлюхи все медленнее, все неохотнее.
   Острый запах проникает глубоко в  мозг  Эрманоса,  заставляя  разжать
пальцы.
   Нож падает; парнишка ругается и подбирает его.
   - Да пошли же. Черт тебя  возьми...  Свет,  темнота,  яркие  лучи  из
полуподвальных окон, бегающие полосы фонарей, звук сирен.
   - Скорей же...
   Алый цветок лепестками крови стоит перед глазами Эрманоса.  Он  видит
перед собой проститутку и слышит запах того, чем она полна.
   Он хочет пить.
   Холодный воздух, чистое небо, шум сирен стихает  где-то  позади.  Они
бегут.
   Эрманоса тошнит, он падает лицом вниз и пачкает щеки в своей блевоте.
   Он едва не попал в рай.
 
*** 
 
   - Пончо часто рассказывал мне, что оставил в Аспонике родню.
   Майерс вытер нижнюю губу ладонью.
   - Сам он тоже приехал оттуда, лет десять назад. Перебивался в  Гавани
Гоблинов, в Арран-сити тоже. Там у него были неприятности.  Одна  шлюшка
настучала на него в полицию, и он ее прирезал.
   Он сплюнул на пол.
   - Полиция тогда не смогла прижать Пончо, но он сам чуть не свихнулся.
Меня с ним тогда не было-иначе бы я и не стал о том  говорить.  Но  тот,
кто видел, как он вгонял перо в шлюшку, говорил, будто от вида и  запаха
крови он вроде как взбесился.
   - В чем это выразилось? - спросил я. Лицо Майерса исказилось.
   - Многое говорит. Что он будто застыл на одном месте,  и  все  держал
эту шлюшку, и отпускать не хотел. Все думали потом, что  Пончо  в  штаны
наложил от страха, когда до него дошло, чего он натворил. Но... - Майерс
хмыкнул. - Но тот мальчишка, что все  видел,  божился,  будто  бы  Пончо
хотелось напиться крови. Никто этому дураку тогда не поверил,  да  и  по
сам Пончо сильно не испачкался. Но малец клялся, будто бы  Пончо  глядел
на то, как кровь вытекает из шлюшки, да все ближе и ближе лицо подносил,
да еще нюхал.
   Майерс помолчал, точно еще раз обдумывая случившееся.
   - Только вот тогда сразу копы приехали. Пончо и  мальчишку,  понятное
дело, они не застали, а то гнил бы тот давно в  Оркской  исправительной.
Но,  как  уверял  всех  малец,  именно  полицейская  сирена-то  Пончо  и
спугнула, не дала ему напиться крови. Черт его знает, может,  и  вправду
все так было.
   - Когда вы познакомились с ним? - спросил я.
   - Почти сразу же, как Пончо оказался в городе Темных Эльфов.  У  него
не все шло гладко, из Арран-сити пришлось ему убраться, из-за копов, как
он говорил. Только что мне странно еще в  то  время  показалось  -  копы
никак его прижать не смогли, мальчишка  тот  через  два  дня  по  пьянке
разбился, так что рвать из Арран-сити у Пончо вроде бы резонов не  было.
Но он удрал.
   - Думаете, были другие причины?
   - Кто его теперь разберет... Но с тех пор Пончо никогда ножа с  собой
не носил, и все на улицах знали, что крови он  боится.  Таскал  пушку  -
незарегистрированную, хотя и говорил я ему раз сто, что заметут его копы
с этой пушкой, как есть заметут, и тогда он уже никак не  отвертится.  А
нож - обычный нож, он же ничем не хуже поди,  а  за  решетку  с  ним  не
угодишь.
   - Полагаете, на него так сильно подействовал вид крови, что он боялся
еще раз это испытать?
   - Выходит, так... Только тогда-то я не очень об этом  задумывался.  Я
дело свое начинал, девочек собирал. Одному это несподручно было,  а  тут
как раз Пончо подвернулся. Мужик он был ничего.  Нюхал,  правда,  всякую
дрянь, но не так чтобы сильно. Мог я ему что-то  там  поручить,  короче,
полдела нашего он делал. Тут еще такая  вещь:  у  Пончо  много  знакомых
осталось в Аспонике.
   Майерс меланхолически замолчал, соображая, сказал ли он  лишнее,  или
теперь уже все равно.
   - То есть Пончо был связан с перевозом проституток через  границу?  -
спросила Франсуаз.
   - Этим он и занимался... Вот так жили мы с ним, душа в душу, пока все
это не приключилось. Не скажу, конечно,  что  проблем  совсем  не  было.
Проблемы, они,  это,  всегда  бывают.  Случалось,  что  Пончо  или  меня
заметали копы. С ретлингами, с  ними  у  нас  тоже  были  нелады.  Но  в
основном - в основном все было путем.
   - Когда же начались проблемы? - спросил я.
   - Два дня назад. Я согласно кивнул.
   Наше расследование уже  начинало  приносить  плоды  -  пока,  правда,
только в виде трупов.
   - Если быть точнее, - говорил Майерс, - то еще с неделю назад, а то и
больше. Только в те дни я еще ничего не замечал. Все шло как обычно,  да
и Пончо сам, видать, еще ни об чем таком не подозревал тогда.
   - С чего все началось? - осведомился я.
   - Пончо стал говорить, что к нему должны приехать его родные, ну,  из
Аспоники. В этом-то ничего странного не было. Я всегда знал, что он  там
большую семью оставил. Не знаю, много  он  им  там  денег  пересылал,  и
вообще, помогал ли как-то, но время от времени перезванивался.
   - Кто организовал переход через границу?
   - Пончо. И вел он  себя  как-то  по-особенному  -  торопился,  деньги
переплачивал. Если бы недельки две поканючил, заплатил бы меньше. Но ему
очень хотелось сейчас.
   - То есть он спешил?
   -  Да.  Еще  тогда  я  подумал,  что  у  родственников  его  какие-то
неприятности с полицией  вышли,  потому  он  и  торопится.  Только  если
перейдешь границу - это еще не значит,  что  неприятности  кончились.  А
поэтому я потихоньку поразведал, что там говорят.
   - И что вы выяснили?
   - Да ничего. Вот тогда-то первый звоночек для меня и прозвенел. Копы,
они если кого-то ищут, то ищут, хоть здесь, у нас, хоть в Аспонике, хоть
где. И если бы у Пончо нашего родственники в розыск попали, я бы про  то
узнал непременно - от того или от другого. Но все глухо было.
   - Только не говори, что на этом твой зуд прошел, - бросила Франсуаз.
   Майерс почесал в затылке.
   - А  что  я  мог  еще  сделать?  Больно  не  нравилось  мне  то,  что
происходит, это верно. Сам Пончо-то хоть мне и другом был,  да  ведь  не
таким же, чтобы из-за него подставляться под срок. А что такое  там  его
родные в Аспонике натворили, что  бегут,  как  черти,