Отец Морон взглянул на меня с печальной улыбкой.
   - Вы никуда не сможете позвонить, - тихо сказал он.
   Я выглянул в окно, туда, где к темнеющему небу поднимались горы.
   - Не беспокойтесь, святой отец, - сказал я. - Это сильный передатчик,
а отрог в этом месте довольно пологий.  Уверен,  что  сигнал  дойдет  до
города.
   Священник покачал головой, не выпуская из зубов улыбки.
   - Вы меня не поняли, - грустно сказал он. - Вы не  можете  позвонить.
Если вы попытаетесь, мне придется убить вас прямо сейчас.
 
*** 
 
   - Что это значит? - зло спросила Франсуаз.
   Отец Морон поднялся, и в его правой руке откуда ни возьмись  появился
маленький шестизарядный револьвер с перламутровой рукояткой.
   По всей видимости, священник держал его в широком  рукаве  церковного
одеяния.
   - Не подумайте, что это мне  доставляет  удовольствие,  -  сказал  он
извиняющимся тоном. - Как слуга святой церкви, я осуждаю насилие.  Скажу
даже, я испытываю отвращение к предмету, который держу сейчас  в  руках.
Однако не думайте, что это помешает  мне  воспользоваться  им  в  случае
необходимости.
   - Я бы назвал это внезапным изменением ситуации, - задумчиво произнес
я. - Или лучше - резким изменением ситуации?
   У  Франсуаз  появились  свои  соображения  на  счет  того,  как   это
называется, и она тут же их высказала.
   Священник продолжал держать револьвер, направив его на нее.  Франсуаз
хватило бы пары секунд, чтобы отклониться и послать от  бедра  кинжал  в
горло Морона.
   Однако девушка не могла допустить и мысли, что этот человек на  самом
деле замыслил против  нас  что-то  нехорошее.  Франсуаз  надеялась,  что
наметившееся недоразумение удастся разрешить миром.
   Я в этом сомневался.
   - Я почти не умею пользоваться  этим,  -  конфузливо  продолжал  отец
Морон. -  Когда  эти  трое  набросились  на  меня,  я  не  успел  ничего
предпринять, а им и в голову не пришло, что у такого  человека,  как  я,
может быть оружие. Признаюсь, я чувствую себя виноватым...
   Голос девушки прозвучал резко.
   - Майкл, - сказала она.
   Я устроился поудобнее, на время отказавшись от намерения прибегнуть к
сотовой связи, которая казалась мне более эффективной,  чем  если  бы  я
подбежал к окну и принялся кричать: "Помогите!"
   - Видишь ли, Френки, - задумчиво произнес я. - Полагаю,  виной  всему
невезение Мартина Эльмериха. Когда он нанял троих селян, чтобы  скрасить
скуку буден этому милому священнику, он и не подозревал,  с  кем  именно
имеет дело.
   - С кем же? - спросила Франсуаз.
   Она все еще пыталась найти нечто доброе  в  поступках  святого  отца,
отличавшихся, следует признать, некоторой нетривиальностью
   Я пояснил.
   - Нам известно, что комендант Ортега служит  какой-то  силе,  демону,
чей голос он принимает за Глас Господень. Резонно предположить,  что  он
не был здесь единственным слушателем речей Иеговы. Ортега  должен  иметь
единомышленников  среди  священников,  и  нам,  Френки,  посчастливилось
познакомиться с одним из них.
   Я наклонился и, прежде чем отец Морон успел бы произнести "Отче наш",
осторожно вынул из его рук револьвер.
   - Опасная игрушка, - констатировал я, прокручивая  барабан.  -  Такие
нельзя давать в руки детям и идейно убежденным людям. Когда ты  получила
первый пистолет, Френки?
   - В двадцать один; и я его не получила, а купила  сама.  До  этого  я
ходила в тир.
   - Вот откуда у тебя любовь к плюшевым игрушкам... (В тирах США, как и
во многих других странах, принято выдавать плюшевые игрушки  в  качестве
приза метким стрелкам). Пожалуй, святой отец, вас не стоило спасать.
   Отец Морон приоткрыл рот, но так и не смог решить, собирается  ли  он
сказать что-то или укусить меня. Он рассматривал  свои  пальцы,  пытаясь
найти среди них револьвер, но тот, по  всей  видимости,  слишком  хорошо
умел прятаться.
   - Но это невозможно, - наконец пробормотал он. - Я же направил на вас
оружие. Вы должны мне подчиняться.
   Я передал револьвер Франсуаз.
   - Когда берешь в руки оружие, - сказала она, - будь готов  нажать  на
спусковой крючок. Для того чтобы быть к этому готовым, надо либо  твердо
верить в то, что делаешь, либо стать полным подонком.
   Она осмотрела револьвер с тщательностью опытного стрелка  и  засунула
его себе за пояс.
   - Вы, падре, не похожи на подонка, - сказала девушка.  -  Да  и  вера
ваша не настолько крепка. Вы ведь не собирались убивать нас?
   - Я бы не смог, - выдохнул отец Морон.
   Я перестал верить в людей, когда узнал, что  Санта-Клаусу  выписывают
чеки за то, чтобы он лазил в каминную трубу. Вот почему я  не  удивился,
расслышав в словах священника сожаление.
   - Тогда зачем вы пытались нас задержать? - спросила Франсуаз.
   - Я мог бы ответить на твой вопрос, - сказал  я.  -  Но  ты  вряд  ли
расцелуешь меня от радости.
   - Если будешь тянуть,  -  проворчала  Франсуаз,  -  я  прищемлю  тебя
дверью.
   - Это довольно элементарно, Френки, - начал объяснять я. -  Священник
редко бывает в церкви один.  Обычно  у  него  есть  помощник,  наподобие
звонаря из соседней деревни. Однако проходя по деревне  -  а  я  шел  не
спеша, чтобы подробнее изучить обстановку, - я  не  заметил  следов  его
присутствия.
   - Когда бандиты Эльмериха схватили  священника,  звонарь  побежал  за
помощью? - предположила Франсуаз.
   - Да. Он наверняка уже слышал, что случилось с падре Игнасио,  и  был
тем более обеспокоен.
   - Но почему ты решил, что отец Морон поддерживает Ортегу?
   - Пули, Френки, - ответил я. - То, что священник в  маленькой  горной
деревушке хранит в рукаве одеяния револьвер, само по себе примечательно.
Но когда я увидел, что его патроны  имеют  серебряные  наконечники,  все
стало ясно. Только человек, занимающийся охотой на вампиров, может иметь
такое оружие, а комендант Ортега не упустил  бы  возможности  заполучить
такого союзника.
   - И сейчас в эту деревню уже спешат его сторонники?
   - Пожалуй, - ответил я. - Они, конечно, предполагают встретить  здесь
тех трех бандитов, что напали на святого отца. Но не откажутся и с  нами
обсудить святое писание.
   Франсуаз подошла к священнику и посмотрела на него сверху вниз.
   - Вы - жалкий человек, - произнесла она. - Вы  не  годитесь  на  роль
духовного пастыря. Я еще поговорю об этом с епископом.
   Девушка раскрыла дверь.
   - Пошли, Майкл, - сказала она. - Пусть он остается.
   Отец Морон воскликнул:
   - Но я не могу вас отпустить!
   - Вот как? - Франсуаз с издевкой приподняла одну бровь. - У вас  есть
еще один ствол, в трусах?
   Я испытующе посмотрел  на  Морона.  Происходящее  нравилось  мне  все
меньше  и  меньше;  я  уже  начинал  жалеть  о  том,  что   не   оглушил
псевдосвященника рукояткой револьвера до того,  как  он  успел  сочинить
новые гадости.
   - Я никак не могу вас отпустить, - сказал отец Морон. - Падре  Ортега
- он тоже имеет сан священника - открыл мне истину, мне  и  многим  моим
собратьям. Мы услышали голос Господа.
   - Пошли, Майкл, - приказала Френки.
   - Нет! - закричал священник.
   Девушка остановилась; не  от  того,  что  угрозы  отца  Морона  могли
испугать ее или заставить подчиниться.  Но  Франсуаз  не  хотела,  чтобы
священник натворил каких-либо глупостей, например, попытавшись покончить
с собой.
   - Глас Господа приказал мне изловить девушку, - произнес отец  Морон.
- Тварь Преисподней в человеческом обличье. И я выполню волю  Его  любой
ценой.
   - Майкл, - сказала Франсуаз, - заставь его заткнуться.
   Отец Морон в испуге оглянулся ко мне; наверное, не очень хорошо  бить
священника, но это лучше, чем позволить ему сигануть с колокольни.
   Я несильно ударил его в висок; он пошатнулся. Человек его  комплекции
от такого удара должен был потерять сознание, по крайней мере,  часа  на
три; время, достаточное, чтобы сюда прибыл  отряд  полицейских,  которые
подарят ему обновку в виде смирительной рубашки.
   Но ничего не  произошло;  отец  Морон  выпрямился,  и  в  его  глазах
сверкнуло торжество.
   Если бы он знал, сколь часто я видел это выражение на лицах тех, кому
предстояло потерпеть сокрушительное поражение.
   Но он не знал.
   - В чем дело, Майкл? - зло спросила Франсуаз. -  Или  я  совсем  тебя
затрахала?
   Отец Морон заговорил, и его голос дрожал от гордости и возбуждения.
   - Господь, - сказал он, - сам Господь помогает мне.
   Франсуаз шагнула к нему,  готовая  крепкой  затрещиной  развеять  его
религиозные  предрассудки.  Однако  в  то  же  мгновение   яркий   свет,
наполненный темно-синими переливающимися чешуйками  отблесков,  вспыхнул
под высокими сводами.
   - Наш Отец и Повелитель, - раздался  над  нашими  головами  властный,
подавляющий волю голос, - с тобой, Морон. Имей же силы и смелость, чтобы
противостоять дочери Тьмы.
 
*** 
 
   - Ортега? -  закричала  Франсуаз,  перекрывая  льющийся  из  ниоткуда
голос. - Ортега Илора. Отпусти  этого  несчастного  -  ты  уже  довольно
запутал его.
   Я покачал головой.
   Больше всего на свете я ненавижу споры на религиозной почве.
   - Оружие детей Преисподней, - продолжал Илора, - это ложь. Не дай  им
запутать себя, Морон. Помни, что они не имеют власти над тобой, если  ты
сам не дашь им такую власть. Борись.
   Отец Морон выпрямился; слова Ортеги наполняли его силой,  которую  он
вряд ли захотел бы получить, имей он представление о последствиях.
   - Морон, - грозным тоном проговорила Франсуаз, -  остановись.  Ты  не
должен подчиняться этому человеку; он всего лишь использует тебя.
   - Я не подчиняюсь Человеку, - возразил Морон, - но Богу.
   Он поднес руку к горлу, и на мгновение мне показалось, что от избытка
чувств и перенапряжения  святого  отца  поразил  сердечный  приступ;  но
вскоре я понял, что это не так.
   Пальцы священника сомкнулись на кресте, висевшем у него на шее.
   - О, нет, - пробормотала Франсуаз.
   - Именем Господа, - провозгласил священник, - именем Господа заклинаю
тебя, о порождение Тьмы, возвращайся назад, в Преисподнюю.
   Алые всполохи  окрасили  лицо  моей  партнерши;  мощный  порыв  ветра
распушил ее волосы.
   Ветер  принес  с  собой  крохотные  прозрачные  льдинки,  на  которые
распадалась хрустальная сфера, отделяющая одно мироздание от другого.
   Только Франсуаз и  я  могли  ощутить  это  разрушительное  дуновение,
вырывающееся из трещин в ледяной корке пространства.  Ни  одной  вещи  в
комнате не тронуло его прикосновение:  ни  листков  бумаги,  на  которых
мелким ровным почерком была написана  воскресная  проповедь;  ни  тонкой
занавески, закрывавшей окно.
   Холодный ветер не коснулся и  отца  Морона.  Его  одежда,  длинная  и
широкая, даже не колыхнулась.
   Только  демонесса,  рожденная  в   иной   сфере   мироздания,   могла
почувствовать холод, царящий между мирами. И чувствовал его я,  ибо  моя
душа принадлежит ей.
   Священник не слышал мелодичного звона, с которым крошились  и  падали
грани реальности. Он не мог слышать тысячи тысяч  голосов,  стенавших  в
бессилии желания. То содрогались те, кто жаждал  вернуться  в  наш  мир,
сбежать оттуда, куда завел их избранный ими путь.
   Лицо Франсуаз стало жестоким.
   Даже она не в состоянии предвидеть, к чему может привести образование
трещины в человеческом мире. Тысячи нетварей, скуля и воя,  скребутся  у
границ нашего мироздания, и впустить их внутрь  столь  же  легко,  сколь
сложно выдворить их обратно.
   - Заклинаю тебя, - нараспев проговорил отец Морон, -  вернись  в  тот
мир, откуда ты пришла.
   Каждое слово, произносимое священником,  выбивало  новый  осколок  из
хрустальной сферы.
   Он не видел этого и не понимал.
   Его глазам было открыто лишь то, что происходило в его мире.  Он  мог
смотреть лишь на девушку, чьи  глаза,  обычно  серого  стального  цвета,
теперь мерцали ослепительным огнем; на ее  волосы,  подхваченные  силой,
которую он не чувствовал; он видел ненависть на ее лице и думал, что это
чувство направлено на него.
   Морон знал лишь часть правды и принимал эту часть за истину.
   И вина его была не в незнании, но в нежелании узнать больше.
   - Несчастный дурак, - пробормотала Франсуаз.
   Я не видел лица Ортеги Илоры, но слышал его голос. Он  раздавался  из
пучка темно-синего света, мерцавшего над нашими головами.
   - Хорошо, - ободряюще говорил комендант. - Будь тверд в  своей  вере,
Морон; помни, что невинные души взывают к тебе, моля о помощи.
   Ветер ударил меня в спину и чуть не подхватил.
   Голос  Ортеги  становился  все  громче,  и  с  каждым  новым   словом
усиливался свет, озарявший церковные своды. Отец Морон воздевал  руки  к
бесконечному небу, и сапфировые лучи заливали его, превращая  в  темный,
безликий силуэт на фоне торжествующего света.
   И таковым стал Морон, отдавшись религиозному экстазу; это уже не  был
человек, которого я знал, хотя бы и несколько минут.
   Властный, толкающий вперед голос коменданта  Ортеги  наполнил  Морона
той силой и уверенностью в себе, какие человек никогда  не  может  найти
внутри себя, но только вовне.
   Точка опоры, дающая  силы  оттолкнуться  и  прыгнуть,  всегда  должна
находиться перед глазами человека,  но  не  в  нем  самом;  и  не  имеет
значения, идет ли речь о  настоящих  глазах  или  о  том,  что  называют
"духовным зрением".
   И все же Морон не изменился.
   Его не стало.
   Человек, когда-то бывший ребенком,  человек,  о  чем-то  мечтавший  и
чего-то боявшийся, человек, который отправился учиться в семинарию - как
знать,  по  своей  ли  воле  или  повинуясь  воле  отца,  -  потом  стал
священником, человек, который еще несколько  минут  назад  направлял  на
меня дуло пистолета, - он исчез.
   Человеческая душа слишком слаба, чтобы противостоять искушению;  и  в
страхе  перед  искушением  явным  она  отдается   тому,   что   полагает
добродетелью. Избегая одного демона, она  сама  идет  в  когти  другого,
более страшного.
   Религиозное  рвение  захлестнуло  отца  Морона  и  утопило   его.   В
фанатичном экстазе он потерял способность думать и  чувствовать;  сердце
его билось ровно, ибо не осталось в нем места страстям и  сомнениям,  но
лишь служению и долгу.
   И было в Мороне  меньше  человеческого,  чем  в  маленьком  крестике,
который сжимал он в своих руках.
   Орудие, радующееся тому, что не оно само направляет удар.
   Голос Ортеги проникал в самую  глубину  сердца  священника.  Человек,
прячущийся за сапфировым светом, знал все изгибы тропы, по  которой  шла
запутавшаяся душа отца Морона.
   Ортега знал его закоулки, его мечты и его слабости. Он знал, что отец
Морон верит в Бога, знал и то, каким он представляет себе Создателя.
   И Ортега создал его для отца Морона.
   Человек, создающий Создателя  для  людей,  -  не  это  ли  высший  из
парадоксов веры? И что является верой-прыжок в реальность, которую мы не
видим,  реальность,  которую  мы  никогда  не  сможем   посетить,   пока
существуем в другой, реальность, о которой в буквальном смысле ничто  не
может нам поведать - ни  звуки,  доносящиеся  оттуда,  ни  слова  других
людей, ни ночные сны?
   Реальность, знать о которой мы можем лишь  из  книг,  которые  кто-то
назвал святыми, - кто знает, по какой  причине;  реальность,  о  которой
говорят проповедники с телеэкранов  и  кафедр,  но  о  которой  те,  кто
провозглашают ее, имеют столь же смутное и запутанное представление, как
и те, к кому обращены их проповеди.
   Или же вера есть создание этой реальности?
   Создание с нуля.
   Ортега Илора верил в Бога, про которого прочитал;  верил  в  Бога,  о
котором ему рассказывали; но это был его Бог.
   Открой он Священное Писание - а он делал это не раз и не два, и  даже
не каждый день, но много раз на дню, он без труда смог бы найти сотни  и
даже тысячи подтверждений того, что его Бог - истинен.
   И даже если бы не нашлось  ни  одного  подтверждения,  даже  если  бы
каждая строка в Писании громко кричала об обратном -  и  в  этом  Ортега
Илора сумел бы найти то, что искал; доказательства истинности его Бога.
   Илора видел Господа лишенным сердца; Господа, умеющего только карать,
но не помогать,  судить,  но  не  прощать,  Господа,  налагающего  оковы
запретов, но не открывающего темницы.
   Был ли Ортега прав?
   Понял ли он Бога таким, каким видели его апостолы, или даже  апостолы
восприняли его неверно?
   Кто мог ответить на этот вопрос?
   Но Ортега верил; и день ото дня его вера крепла.
   Это  не  были  пустые  слова,  пустопорожние  уверения  и  лицемерное
посещение церкви, чтобы потом кичиться своим благочестием перед столь же
ограниченными соседями.
   О нет; Ортега  верил  и  жил  так,  как  если  бы  предмет  его  веры
существовал с определенной необходимостью. Так люди верят в законы, пока
исполняют их, и не верят, когда нарушают; так люди верят в  государство,
ибо оно не существует нигде, кроме людских умов, и если все люди однажды
скажут "нет государства", то и не станет его.
   Так же и Бог жил в  сердце  Ортеги  -  Бог,  которого  он  выбрал  из
миллионов возможных,  Бог,  который  был  для  него  единственным,  Бог,
который существовал.
   И он появился.
   Из глубины преисподней поднялся демон - страшный,  чуждый  доброты  и
сострадания. Он не умел любить, не умел прощать, не умел  подавать  руку
помощи. Не умел, ибо не хотел этого делать и никогда бы не стал.
   Существовал ли сей демон вечно  или  хотя  бы  столь  долго,  сколько
переливается над мириадами солнц сфера мироздания? Родился ли он тысячу,
две тысячи лет назад или же за секунду до того,  как  его  голос  явился
воспаленному сознанию Ортеги?
   Или же Ортега создал его?
   Я увидел, как мир передо  мной  расползается,  раскрываясь  глубокими
трещинами. Обжигающее пламя выбрасывало из них свои горящие лепестки,  и
они колебались и таяли, чтобы вспыхнуть с новой безумной яростью.
   Ярко-алые потоки лавы с шипением проползали под растрескавшейся корой
мира.  Они  мерно  вздымались  и  с   каждым   мгновением   все   дальше
перехлестывали через края раскола.
   - Продолжай, - услышал я торжествующий голос Ортеги.  -  Укрепи  свой
дух, Морон, и не бойся противостоять силам Тьмы.
   Темно-красные   прожилки   пронизывали   плоть   лавы,   золотую   от
сверхвысоких температур.  Резные  подпоры,  скрепляющие  собой  хрусталь
мироздания, дрогнули и начали гнуться.
   - Тварь, пришедшая из Преисподней! - воскликнул Морон.  -  Сгинь  же,
исчезни навсегда!
   - Господь ведет тебя в твоей борьбе, - произнес Ортега. - И сила твоя
дарована Им.
   Огненное пламя окружило меня;  я  услышал  крики  и  стоны  тех,  кто
покинул этот мир прежде, чем нашел мир в  себе  самом.  Я  увидел  серые
глаза Франсуаз и почувствовал, как ее пальцы смыкаются на моей душе.
   Девушка сцепила  крепкие  зубы,  напряженно  борясь  с  усиливающимся
содроганием мира.
   - Она поддается. - Голос Ортеги  гудел,  словно  колокол  на  высокой
башне. - Она теряет силы.
   Потоки крови  хлынули  с  небес  плотным,  густеющим  потоком;  кровь
превращалась в огненные всполохи и таяла,  растворяясь  в  жидкой  магме
Земли.
   - Черт, - пробормотала Франсуаз. Девушка разжала  пальцы  и  опустила
голову.
   - Мне жаль, Морон, - произнесла она. - Но ты сам во всем виноват.
   Огненные языки охватили меня со всех сторон, закрыв на  мгновение  от
остального мира.
   Мое тело содрогнулось; я ощутил,  как  горячие  губы  моей  партнерши
впиваются в мой рот. Девушка принялась вытягивать из меня душу -  жадно,
властно, не допуская и тени сомнения, что я могу желать чего-то иного.
   Когда демонесса насытилась, внутри меня уже ничего не оставалось; мир
рухнул вокруг меня, осыпаясь мельчайшими обломками,  а  через  мгновение
развернулся вновь.
   Франсуаз стояла напротив отца Морона, сложив руки на груди.
   - Вы - жалкий, несчастный идиот, - произнесла она. - Но я сделала для
вас все, что только могла.
   Все, что мне предстояло увидеть теперь - это смерть священника.
   И я знал, что будет она ужасна.
 
***