рго.
     Спустившись на четыре ступени, человек понял, что беспокоило его. Магическое поле, окружавшее "Сантарис" и поддерживавшее его в воздухе, должно было вызывать ветер, но ветра не было.
     Лизардмен Тидволл вышел из корабля вторым. Ему приходилось поворачиваться боком, чтобы его кривые лапы могли перебирать по узким ступеням трапа. Он поднял голову, прикрывая лицо лапой. Зубастая пасть ящерочеловека растворилась, он что-то сказал, но Карго не разобрал что.
     Лизардмен ошущал ветер; он налетал с такой силой, что Тидволл боялся сорваться с трапа и покатиться по изрытой кратерами пустыне. Ему с трудом удалось добраться до последней ступени. Низко нагнувшись, он поспешил следом за своим хозяином.
     В руке лизардмен сжимал конец сверкающей цепи. Цепь была длинной, и каждое из ее звеньев топорщилось шестиугольником. Сгорбленный человек был прикован к другому ее концу.
     Долгие недели страданий, которые пережил пленник, оставили отчетливые следы на его лице. Выражение обреченности, застывшее в его опущенных глазах, говорило о том, что этот несчастный давно уже потерял последнюю надежду сохранить свою жизнь и уж тем более обрести свободу.
     Человек не делал попыток освободиться. Иногда он останавливался, тупо глядя себе под ноги, но не для того, чтобы выказать неповиновение хотя бы таким, единственно доступным ему способом, - просто он внезапно забывал и пытался вспомнить, кто он и где находится.
     Тогда Тидволл натягивал серебряную цепь, и человек вновь покорно следовал за лизардменом, пока какой-то кусочек его сознания, ничем не прикрепленный, не отделялся от него снова, и тогда пленник вновь замирал на месте, безвольно опустив руки.
     Ни один человек более не вышел из узкого проема корабля. Никто из команды Тидволла не захотел бы ступить на землю, освященную когда-то хоттами и оскверненную теперь.
     Каменные ворота растворились перед Октавио Карго. Человек в темно-коричневой хламиде стоял на верхней из трех ступеней. В руке, иссохшей, почти лишенной плоти, он держал деревянную клюку.
     Большой горб, скошенный на одну сторону, возвышался над склоненными плечами человека. Складки одеяния не давали увидеть его лицо.
     Шестеро стражей сопровождали горбуна. В тускло-красных доспехах они походили на огромных насекомых в жестких панцирях. Тела людей были сплошь укрыты броней, и лишь тонкие щели на уровне глаз пронзали высокие сплошные шлемы.
     Октавио Карго поклонился. Если вспомнить, что он никогда и ни перед кем не склонял головы, это движение означало крайнюю степень почтения.
     - Я пришел, чтобы возложить дары и почтить шестерых истинных коуди хоттов, - произнес он.
     Плечи горбуна дрогнули, высохший палец скрючился над его головой, венчая поднятую в вопрошающем жесте руку.
     - Какое дело тебе до шестерых истинных коуди, чужеземец?
     Октавио Карго на мгновение опустил глаза, что можно было истолковать как признак смущения и благоговейного трепета перед памятью своих предков.
     - Энфилд, пятый истинный коуди, был моим предком.
     Хриплое карканье вырвалось из-под складок хламиды.
     - Хорошо, что ты не даешь засохнуть своим корням, чужеземец. - Голос горбуна вновь стал резким. - Но тебе еще предстоит доказать, что ты достоин войти в склеп хоттов.
     Октавио Карго прижал ладони к груди:
     - Я готов.
     Горбун сделал шаг вперед, его исковерканная фигура выступила из тени древнего храма. Шестеро стражников не последовали за ним, но прозрачные молнии, пробегавшие по их клинкам, говорили об их готовности выстрелить.
     - Назови текст святопрестольной клятвы, - произнес горбун. - Она может быть известна только прямому потомку истинного коуди; секрет этот передается из поколения в поколение и тщательно охраняется от непосвященных. Говори.
     Прозрачные молнии быстрее заскользили по клинкам стражников. Кончик хвоста Курта Тидволла изогнулся, что свидетельствовало о его волнении. Лизардмен знал, что храмовые законы предписывают охранникам убивать каждого, кто высадится на острове хоттов, не имея в жилах священной крови.
     Октавио Карго, слегка подрагивая кудрявой бородкой, заговорил:
     - Никто не смеет произносить дословно этого текста, не будучи истинным коуди.
     Горбун, лица которого Курт Тидволл не имел больше ни малейшего желания увидеть, одобрительно кивнул.
     - Я передам его в косвенной форме, в том варианте, который был принят в семье, к которой я принадлежу, и не менялся одиннадцать поколений.
     Жрец снова кивнул головой, укутанной в темно-коричневый капюшон.
     - Коуди клялся сохранять мир под звездами, чему порукой была честь его и имя его рода. Коуди должен всегда стоять на страже человеческого мира, не отступая от долга своего ни по велению сердца, ни по приказанию разума. Истинный коуди видит, где проползает черта, отделяющая мир человеков от мира тьмы. И пусть ни один из людей не в силах передвинуть эту черту и отвоевать у сумерек земли хотя на шаг, коуди обязан положить свою жизнь на то, чтобы черта не сместилась в другую сторону.
     Что-то задвигалось под одеянием горбуна - странно, так не могло шевелиться человеческое тело.
     - Текст исковеркан, - прохрипело уродливое существо.
     Чешуйчатая лапа Курта Тидволла потянулась к эфесу шпаги. Но какой толк? Шесть магических жезлов были направлены в их сторону, и никакое сопротивление не способно было спасти жизнь капитана и его хозяина.
     - Но за одиннадцать поколений случиться могло и не такое, - произнес горбун.
     Прозрачные молнии сократились на сдвоенных жезлах и исчезли совсем.
     - Мне приходилось слышать варианты, в которых очень мало осталось от правильного текста...
     Горбун повернулся, помогая себе клюкой, такой же искривленной, как и он сам.
     - Вы можете войти под стены склепа, - раздалось сдавленное хрипение из-под складок одеяния.

8

     Темные стены вздымаются вокруг Курта Тидволла и Карго, их безмолвного пленника и их страшных провожатых. Желтые глаза лизардмена настороженно поворачиваются каждый в свою сторону.
     Тускло-алый свет лижет своды древнего здания, в точности такой же, как тот, чго снаружи, и капитан "Сантариса" не в силах понять, установлены ли здесь, где-то под невидимой крышей, лампы, в точности воспроизводящие свет далекой звезды, или лучи ее свободно проникают сквозь камень, чтобы озарять его и здесь.
     Горбун продвигается первым, паломники следуют за ним. Пол неровный, сделан из камня, отшлифованного недостаточно тщательно. Причина в том, что хоттам приходилось торопиться, возводя склеп; последний из шестерых коуди находился тогда уже при смерти. Курту Тидволлу это неизвестно.
     Помещения узкие; весь склеп заложен толстыми каменными блоками, между которыми остались лишь коридоры. Потолок же уносится так далеко вверх, что его не видно, хотя, возможно, он низок и достаточно вытянуть руку, чтобы дотронуться до него, но в темноте кажется, что наверху опрокинутая черная бездна.
     Ничего нет вокруг, кроме шершавого камня да еще света, льющегося неизвестно откуда. Трудно поверить, что люди все еще живут здесь. Склеп выглядит необитаемым, словно много столетий назад выстроив его, живые существа навсегда покинули памятник шестерым пророкам народа хоттов.
     Коридор обрывается, открывая овальное помещение. В центре его углубление, в точности повторяющее форму зала; оно совершенно пусто, даже тонкого слоя пыли нет на его дне. Шестеро охранников с воздетыми руками обходят его и становятся в круг. Горбун проходит за их спинами и останавливается.
     Так они и стоят - уродливое существо, опирающееся на клюку, напротив входа в зал, в который они попали, шестеро стражников, по трое, по правую и левую руки от него; напротив горбуна возвышается фигура Октавио Карго, его узкие глаза прикованы к мерзкой твари, завернутой в ткань. Курт Тидволл находится сбоку от своего господина, держа в руках цепь с прикованным к ней пленником.
     - Настал час почтить имена шестерых истинных коуди, - произносит горбун, - и внести свой вклад в то дело, которому они посвятили души.
     Октавио Карго вынимает из лапы Тидволла конец серебряной цепи.
     - Истинные коуди клялись сохранять чистоту человеческого мира, - произносит он, - и навсегда изгнать из него вампиров и демонов, оборотней и коямуро. Я, в чьих венах течет кровь Энфилда, пятого коуди, призываю своего прародителя в свидетели моему поступку.
     Узкий стилет сверкает в левой руке Октавио Карго. Скрюченная фигура горбуна наклоняется; уродливое существо жаждет во всех подробностях рассмотреть то, чему суждено произойти. Шестеро стражников остаются недвижимы, точно бронзовые изваяния.
     Карго натягивает серебряную цепь, шестиугольные звенья ее скрежещут. Пленник падает на колени и, вцепившись в нее серыми шелушащимися пальцами, силится удержаться на краю каменного углубления.
     - Этим стилетом, - произносит Октавио Карго, - выкованным из священного металла серебра, я покараю вампира; богомерзкая тварь издохнет здесь во славу истинных коуди, и мир людей освободится от порождения тьмы.
     Длинное лезвие, острое, как солнечный луч, погружается в шею вампира сзади. Ни одной капли крови не вытекает из измученного тела. Золотая рукоятка, украшенная топазом в форме пятигранника, замирает под затылком убитого.
     Омерзительный горбун более не смотрит на погибшего - глаза его, если у этого существа вообще есть глаза, направлены на дно каменного углубления.
     Из его стенок, в десятке, тысяче мест начинает сочиться густая алая жидкость. Это кровь. Вот она уже бежит струйками, все быстрее и быстрее, вот уже забил красный фонтан, заполняя углубление. Хриплый каркающий звук вырывается из горла уродливого горбуна - это возглас безграничного торжества. Высохшее тело погибшего покоится на краю кровавого озера.
     Странное выражение появляется в глазах Октавио Карго и тут же исчезает, словно смытое потоком горячей крови.
     - Дар, - хрипит горбун, и складки одеяния спадают, обнажая воздетые к сводам руки. - Принеси дар шестерым коуди, что смотрят сейчас сквозь хрустальные грани реальностей.
     Рука Октавио Карго поднимается к горлу и скользит туда, где тугие шнуры стягивают отвороты его одеяния.
     - Вот он, - произносит человек.
     Драгоценный камень, необыкновенно крупный, чистейшей воды и безукоризненной огранки, переливается искрами света в его пальцах.
     - Небесный адамант, порождение Пегасов, который носили на себе тысяча непорочных дев, пока он не наполнился их чистотой, - произносит Карго. - Воплощение света и добра; нет для него места более достойного, чем усыпальница коуди.
     - Да очистится мир от тьмы, - хрипит горбун. Он поворачивается спиной к Октавио Карго, и костлявая рука, высвободившись из-под складок одеяния, упирается в каменную стену. Ни знака, ни углубления не видно на темно-красной поверхности, но широкие двери, скрипя, открываются, послушные движению горбуна.
     - Усыпальница коуди, - произносит он.
     Яркие искры вспыхивают в глазах Октавио Карго. Это вырвалось не сковываемое более чувство, которое еще мгновение назад он принужден был в себе подавлять. Правая рука Карго поднимается, и тонкий магический ствол, удлиняясь с каждой секундой, вырастает из браслета на его руке.
     Изогнутые лапы Курта Тидволла теперь расставлены, он отводит назад хвост, напрягает его и упирает в шершавый пол, чтобы придать себе устойчивости. Лизардмен поднимает ножны своей узорчатой шпаги, и тонкий острый луч рождается на их закругленном конце.
     Ствол магического жезла лежит теперь в ладони Октавио Карго. Из него бьет узкая струя смертоносной энергии. Шестеро охранников уже стоят спиной к паломникам, что пришли в склеп хоттов принести дары истинным коуди. Теперь они поворачиваются.
     Два луча ударяют в лица хранителей склепа. Плотная броня надежно защищает тела стражников от плазменного оружия, но тонкие магические струи бьют в глазные щели их шлемов. Только двое хранителей успевают поднять сдвоенные гастанги, но ни одному из них не суждено выстрелить.
     Мощные фонтаны крови бьют сквозь прорези в броне стражей, вырываясь из рассеченных глазниц. Почти мгновенно алая жидкость свертывается и застывает, обволакивая ослепшие лица мертвых хранителей склепа.
     Шесть безжизненных тел падают на каменный пол, глухо звеня панцирями антиплазменной брони. Омерзительный горбун поворачивается и пытается затворить врата усыпальницы.
     Октавио Карго направляет луч в живот горбуна. Существо опадает на пол, шепча каркающие слова на древнем языке хоттов. Черная влага, пузырясь, просачивается сквозь ткань одеяния. Каменные двери, путь в усыпальницу коуди, остаются распахнутыми настежь.
     Вьющаяся борода Октавио Карго шевелится, он широко улыбается, обнажая ряд мелких зубов. Два верхних клыка стремительно вырастают, они уже не могут уместиться во рту и ложатся на бороду.
     - Наше время снова пришло, старый дурак, - произносит вампир.
     Легким движением Карго пересекает зал. Он не идет, не бежит, а словно парит над каменными плитами пола. Сгорбленный старик, распластанный на полу, приподнимает руки, тщетно стараясь защититься от искривленных зубов твари.
     - Великие коуди, - стонет он.
     Карго останавливается над горбуном, горячее чувство торжества клокочет в нем, кровь ликующе бурлит в теле вампира.
     - Коуди загнали нас на окраины, - глухо произносит Карго, и в голосе его уже нет ничего человеческого. - И они же помогут нам вновь воцариться над людьми, этими тупыми мешками с кровью.
     Он мгновение смотрит на драгоценный камень, все еще сверкающий на его ладони, затем с пренебрежением швыряет адамант об пол, и тот рассыпается, обратившись в кусок простого стекла.
     - Но склеп, - шепчет горбун. - Он не впустил бы в свои стены того, в ком не течет кровь потомка истинного коуди.
     Октавио Карго наклоняется, его рука обхватывает горло беззащитного старика.
     - Их кровь во мне есть, - негромко смеется он. - Я успел немало ее выпить.
     Ноготь вампира проводит по горлу горбуна, глубоко вспарывая его.
     - Исполняется пророчество, - произносит Карго. - Я слышу, как отбивает часы маятник Судьбы.

9

     Трактир находился у самого края леса, на берегу розовой реки. На вывеске темнел собакоглав с магдаленским копьем в правой руке. Вывеска была старая и покосившаяся, легкий ветер без труда раскачивал ее, заставляя скрипеть, и, по-видимому, не испытывал никакого почтения к грозному оружию в лапах собакоглава.
     - Здесь мы спросим дорогу, - произнес я. Франсуаз взглянула на меня так мрачно, словно я сделал ей бог весть какое неприличное предложение:
     - Майкл, а почему ты командуешь?
     - Должен же кто-то этим заниматься, - ответил я.
     За стойкой стояла высокая девица с белесыми волосами. Ламп в трактире не было, из чего можно было заключить, что их зажигали лишь поздно вечером, а до той поры содержательница трактира полагалась лишь на те услуги, что могло оказать ее заведению солнце, плавающее по небу.
     Люди, сидевшие за низкими столами, вовсе не жаловались на недостаток света. Напротив, они сидели наклонившись, как будто прятали лица от солнца. Как я понял, пользуясь широкой известностью, они не хотели пользоваться ее плодами.
     - Не то место, куда я бы пригласил приличную девушку, - заметил я, подходя к стойке. - Не подскажете, в какой стороне обелиск хоттов?
     Трактирщица не отводила от меня взгляда с того момента, как я растворил скрипучую, щелястую дверь ее заведения, глядя то на мое лицо, то на одежду из мягкой, довольно дорогой материи (что она наверняка заметила), то снова на лицо.
     - Я могу сделать все, что вы захотите, - промурлыкала она.
     - Эй, - произнесла Франсуаз, присаживаясь за столик у стойки. - Но меня-то ты сюда пригласил.
     - Об этом и речь, - подтвердил я.
     Следом за мной к стойке подковыляли два козлоногих вепря, пришедшие в Минотаврину рощу, по всей видимости, на заработки, и потребовали медового эля.
     Трактирщица нацедила им две кружки почти не глядя и даже не попробовала на зуб золотой, которым расплатились работники.
     - Обелиск хоттов в четверти часа ходьбы к северу, по грунтовой дороге, - произнесла она, положив руки на стойку и вытягивая шею ко мне.
     Девице хотелось, чтобы я смог оценить ее полную грудь, выглядывавшую в вырезе белого платья.
     - Но лучше вам туда не ходить...
     - А что, это место проклято? - спросила Франсуаз.
     - Нет... Просто благородному господину будет гораздо приятнее, если он останется здесь.
     Она одарила меня долгим взглядом. У меня возникло впечатление, будто я только что вышел на сцену и разделся под звуки танго.
     - Впрочем, - обратилась девица к Франсуаз, - ты-то, подруга, можешь валить куда угодно.
     С этими словами она наградила меня еще одним томным взглядом и отплыла. Трактирщица в совершенстве владела искусством нанести удар и отступить, пока ревнивые посетительницы не повыдирали ей волосы.
     Франсуаз одним гибким движением поднялась и, не оставляя кружки с медом, направилась в глубь трактира. На ее губах играла неопределенная улыбка. В дальнем углу сидел одинокий посетитель. Лицо его было полускрыто капюшоном.
     - Привет, Тадеуш, - приветливо сказала Франсуаз.
     - Франсуаз! - воскликнул посетитель. - Как я рад тебя видеть. Прости, я тебя не заметил. Здесь темно, и... вообще я спешу. - Он торопливо поднялся. - Поболтал бы я с тобой, конечно, и с Майклом - привет, Майкл! - Тадеуш помахал мне рукой. - Да вот спешу, времени ни грошика нет. Обещал сдать поэму в один журнал и задержал непростительно.
     Дверь за Тадеушем хлопнула, на мгновение впустив в трактир сноп солнечного света.
     Франсуаз неторопливо подошла ко мне, поставила на столик пустую кружку и запустила по стойке, вертя, мелкую медную монету.
     - Нам пора, - сказала она.
     Дверь распахнулась. Яркий поток солнечных лучей не хлынул на опилки трактирного пола. В проеме стояли несколько человек, загораживавшие его почти полностью.
     Они простояли так несколько мгновений, словно желая закрепить впечатление, произведенное их приходом. Тот, что стоял впереди, медленно обвел взглядом трактир.
     - Вот она, - прорычал он, когда его глаза остановились на нас.
     Человек вошел в зал и оказался широкомордым орком, с узкими глазами и приплюснутым носом. Тонкие усы, выщипанные до состояния двух длинных крысиных хвостов, свисали с его верхней губы, жирный безвольный подбородок был гладко выбрит.
     - Франсуаз, - проговорил орк, делая несколько широких шагов.
     Он вынул из-за пояса длинный нож с волнообразно изогнутым лезвием. Две длинные полосы материи свисали из-под шлема орка; их верхние кончики были вплетены в его волосы.
     На каждой из лент виднелись иероглифы, написанные сверху вниз. Они должны были рассказывать о древности рода, к которому принадлежал орк, и его личной доблести.
     - За твою голову назначена большая награда, - сказал предводитель. Орк фыркнул по-лошадиному, оттопыривая нижнюю губу. - Не сопротивляйся, - проговорил он. - Мне нужны пять тысяч сантангов.
     - Не нужны, - ядовито проговорила Франсуаз.
     Она выхватила из-за спины длинную дайкатану и, прежде чем орк успел фыркнуть еще раз, разрубила его от головы до груди. Затем резко выдернула лезвие меча, пинком сбросив на пол тело убитого охотника за вознаграждением.
     - Подходите, - воскликнула она. - Может быть, награду увеличат после вашей смерти.
     Два орка бросились к девушке, размахивая волнообразными мечами. Клинок Франсуаз описал широкую дугу, и струи крови хлынули из рассеченных шей.
     - Хотя вряд ли, - сказала она.
     Четверо охотников за деньгами стояли теперь у раскрытых дверей. Ни один из них не трогался с места; они не собирались близко подходить к яростной противнице, боясь рукопашной. Их руки-щупальца сжимали короткие арбалеты, направленные на девушку.
     Я поднял руку, сжимая короткий прямой клинок. Прозрачный холодный луч вырвался из его острия. Он прочертил ровную линию, пройдя по телам четырех орков. Те разломились