надвое по плоскости разреза.
     Верхние части их туловищ упали, утонув в несвежих опилках. Ноги солдат еще продолжали стоять секунды три или четыре. Ни капли крови не вытекло из мертвых тел; края широких ран покрылись тонкой корочкой льда.
     За дверями трактира раздался топот шагов - это в панике убегали оставшиеся в живых орки.
     Ни один из посетителей трактира не поднял головы, чтобы посмотреть на происходящее. Лишь один из них отреагировал на случившееся, да и то только потому, что верхняя часть туловища одного из солдат упала прямо на его стол. Хмурый вепрь сбросил останки на пол.
     - Спасибо, - сказала Франсуаз, возвращая меч в ножны. - Но я бы справилась и сама.
     - Не сомневаюсь, - ответил я.
     - Это Тадеуш натравил на нас орков, - произнесла Франсуаз.
     - Почему ты так думаешь?
     - Он не зря крутился в этом трактире. И не хотел, чтобы я его узнала.
     - Это маловероятно, Френки. Если бы он служил этим охотникам за наградами, они наверняка пустили бы его впереди себя, чтобы он принял первый удар.
     - Я говорила не об этом.
     - А о чем?
     - Не Тадеуш служил оркам, а они ему.
     - Френки, чтобы дикие орки стали бы ему подчиняться? Нет, в это трудно поверить,
     - Тадеуш знает меня, а я - его. Но перед орками он мог показать себя другим, и они поверили ему. У Владека огромное самомнение, но обычно ему нечем его подкрепить. Зато он умеет пустить пыль в глаза.
     - Но зачем Тадеушу это понадобилось?
     - А затем, что мы плетемся в хвосте событий, Майкл. Происходит что-то важное, а все пироги проносят мимо нас. И Чис-Гирей со своими дружками-террористами, и Владек с орками - все они спят и видят, как бы затормозить нас. И знаешь, Майкл, у них это чертовски хорошо получается.
     - И в чем же мораль?
     - Тадеушу лучше забиться поглубже в какую-нибудь щель.
     - Хочешь найти его?
     - Орки найдут его. И превратят в вафлю.

10

     Тадеуш Владек сидел, облокотившись о деревянный стол, врытый в землю, подперев подбородок руками и нервно водя пальцем по нижней губе. Владек был в дурном настроении и ничего не мог с этим поделать.
     С самого детства Тадеуш знал, что принадлежит к избранным. К той небольшой группе людей, которой суждено руководить всеми остальными, к тем, чьи имена произносятся с почтением и страхом, к тем, кто движет историю.
     Тадеуш всегда считал, что он во много крат превосходит людей, которые его окружают. Он умнее, он натура, более возвышенная по сравнению с другими, он прирожденный лидер - вот он кто.
     Стоило ли удивляться, что люди вокруг никогда не могли оценить Тадеуша по достоинству. Приземленные, они не воспринимали высокого полета его души. Тупые, как самые примитивные животные, они были неспособны понять его устремления.
     Люди конечно же завидовали тем качествам, которыми обладал Владек и которых не было у них самих. Они презирали и ненавидели его за то, что он принадлежит к пастухам, но не овцам, и, как закономерное следствие такого отношения, делали все, чтобы не дать Тадеушу расправить крылья.
     Первые одиннадцать лет своей жизни Тадеуш путешествовал вместе с бродячим цирком. Там его научили жонглировать восемью предметами сразу, кувыркаться на трапеции и, с размалеванным белой краской лицом клоуна, принимать удары от партнеров по манежу и гнилые фрукты, которыми зрители всегда были рады кинуть в маленького паяца.
     Тадеуш сознавал, что его жизнь не должна ограничиться убогими стенами фургона с аляповатой и безвкусной надписью на них "Цирк Эдди". Никого из тех, кто странствовал с труппой, не звали Эдди, никто даже не мог сказать, кем был этот человек и существовал ли вообще.
     В одиннадцать лет Тадеуш ушел из цирка, получив на прощание несколько особенно крепких колотушек. Он начал путешествовать сам, кочевая жизнь была единственной, которую он знал, и ему было не привыкать довольствоваться грязным, темным углом и объедками.
     Такую жизнь вел он и почти ни разу за все время своих странствий не повстречал места, где ему захотелось бы остаться. А если и находилось такое, то никто там не был ему рад. Ни разу в жизни не встретил Владек человека, которого счел бы достойным своей дружбы. И ни разу не попался ему тот, кто сам привязался бы к нему.
     Можно сказать, что Тадеуш Владек сменил много профессий, однако никогда и ничем он не занимался всерьез. Он полагал, что ищет себя, и поиски эти длились по сю пору. Он давно уже стал взрослым мужчиной, но те чувства, которые испытывал он на далеком теперь манеже, кривляясь и падая на потеху публике, где должен был плакать, когда хотелось смеяться, и смеяться, когда слезы раздирали ему горло, - те чувства остались с ним навсегда, и он не мог вытравить их из своей души.
     Тадеуш жил мечтой. Бывали дни, когда он совсем переставал в нее верить, но только она одна заставляла его просыпаться по утрам и идти вперед, не зная куда, не зная зачем. Он мечтал о том, что настанет день и люди оценят его по справедливости.
     Они оценят его и разрешат занять в жизни то место, которое он заслуживал с самого рождения - не клоуна, не того, кого публика любит, лишь пока он позволяет ей смеяться над собой и подставляет голову под гнилые фрукты, которые она в него швыряет, - но короля.
     И настал день, когда Тадеушу показалось, что мечта его наконец сбылась. Но почему же тогда, сидя в полуврытой в землю, покинутой хижине полудницы, он не чувствовал себя великим человеком? Почему в тот момент, когда серые безжалостные глаза демонессы поймали его, он вновь сжался, испуганно склонил голову и все его существо задрожало и съежилось в ожидании удара - удара, который и последовал?
     Почему он не поднял гордо голову, не выпрямился смело во весь рост и не сказал, не сделал... чего? Что он должен был сделать, чтобы не чувствовать себя ничтожеством и неудачником? Тадеуш Владек не мог найти ответа на этот вопрос, и указательный палец все быстрее двигался туда-сюда по его нижней губе.
     Дверь отворилась, и широкое узкоглазое лицо орка просунулось в заброшенную хижину полудницы. Владек встрепенулся, внутри него встрепенулась робкая надежда, что теперь все пойдет правильно и он сможет ощутить себя тем, кем считал всегда.
     - Вы схватили ее? - спросил Тадеуш. - Живой или мертвой?
     - Нет, - ответил наемник.
     Крупному орку было трудно протиснуться в маленькое дверное отверстие, созданное для юркой полудницы. Ступив на земляной пол, он несколько раз повел плечами, словно измялся, пока протискивался внутрь. Четверо орков, его товарищи, влезли следом за ним.
     - Она двигается слишком быстро. Мы не успели еще и подойти к ней, а она уже разрубила Бурайда, а потом еще двоих. Нет, двадцать тысяч этого не стоят.
     Тадеуш поднялся; он стоял ссутулившись, сжав кулачки.
     - Вы дали ей уйти? - спросил он. - Ты, Гезир, отвечай, вы дали ей уйти?!
     - Да, - ответил орк.
     Он не стал уточнять, что на самом деле это им пришлось спасаться бегством, чтобы не разделить судьбу своих семерых товарищей.
     Лицо Тадеуша исказилось в гримасе, но это было ничто по сравнению с тем, что творилось сейчас в его израненной душе. Сколько раз происходило это в его жизни и повторялось снова и снова, словно обстоятельства могли складываться только так, и никак иначе.
     Долгими ночами он мечтал о том, когда же перед ним откроется наконец шанс по-настоящему реализовать себя. Но всякий раз, когда этот шанс как будто показывался впереди, манил издалека, точно белый парус средь морских волн, и Тадеуш тянулся к нему, вытягивался всем телом, полз, подобно ужу, пальцы его вновь и вновь хватали одну лишь пустоту.
     - Сколько их было? - негромко спросил он.
     Он все рассчитал. Он знал, что на этот раз должен выиграть в той войне, которую вел с жизнью. Она зло посмеялась над ним, сделав в детстве клоуном - не по профессии, но душой. Жизнь смеялась над ним и потом, била зло, жестоко в те моменты, когда он меньше всего мог ожидать предательского удара. Но он знал, что наступит день и он восторжествует над жизнью, он был уверен, что это произойдет сегодня. И вот пожалуйста - жизнь опять провела его.
     Плоское как лепешка лицо орка выразило одно из немногих чувств, на которое он был способен, - непонимание.
     - Сколько их было? - повторил Владек. - Я послал туда вас, двенадцать человек. Сколько людей было у демонессы?
     Тонкие усы орка дрогнули, когда он раскрыл рот для нерешительного ответа.
     - С ней был этот ее друг, которого называют Майклом.
     - Нет. - Тадеуш с досадой взмахнул рукой. - Я знаю, что он там был, я сам его видел. Говори, сколько с ними было солдат.
     Тадеуш смотрел на орка и чувствовал, как в нем поднимается ярость. Если эти тупицы не в состоянии ответить на простейший из вопросов, то стоит ли ожидать, что они сделают что-то путное?
     - Солдат? - Губы орка опустились, как тесто, свешивающееся с края кастрюли. - А разве там были солдаты?
     Тадеушу показалось, будто тяжелый маятник часов опустился в нем, пройдя сквозь все его тело, и начал подниматься обратно.
     - Демонесса и ее друг были одни? - шепотом спросил он. Орк задумался, теребя грубой лапой кончик усов.
     - Еще была трактирщица, - ответил он.
     - Трактирщица? - повторил Владек. - Двенадцать солдат победили двое и трактирщица?
     - Трактирщица с нами не сражалась, - сказал орк.
     - Жалкие трусы! - воскликнул Тадеуш, срываясь на визг. - На что вы годитесь, жирные пожиратели верблюдов!
     Владек не заметил, как глухая злоба закипела в глазах орка. Не понимал он и того, что эти люди, столь недавно униженные на глазах у многочисленных свидетелей, искали только повод сорвать на ком-нибудь свою злость.
     - Разве я не говорил вам, что демонесса нужна мне живая или мертвая?! - закричал Владек. - Почему вы сразу ее не убили? Тупые свиньи. Вы годитесь только на то, чтобы доить овец в своих юртах.
     Четверо орков, которые стояли до того поодаль и конфузливо смотрели на Тадеуша, теперь подошли ближе. Они подталкивали друг друга локтями и скашивали узкие глаза.
     - Я говорил вам о власти, - продолжал Тадеуш. - Никто из вас не годится для власти. Вы умеете лишь валяться в помоях, когда об вас вытирают ноги. Это все, на что вы способны.
     Рот первого из орков открылся и закрылся, и это стало концом одного разговора и началом совсем другого.
     - Владек, - проговорил орк, - ты говорил, что обладаешь властью. Какой?
     - Ничтожный тупица! - прокричал Тадеуш. - Кусок жира! Стану я перед тобой показывать то, что было мне даровано. Убирайтесь с глаз, все.
     - Покажи свою власть, - тупо потребовал орк.
     Тадеуш поднял глаза, и только сейчас увидел все по-настоящему. Пятеро огромных наемников, каждый из которых был, пожалуй, в два раза больше Владека, стояли перед ним, и на их лицах была написана угроза.
     И Владек испугался.
     Испугался, как пугался всегда, когда ему приходилось вступать в противоборство с жизнью. Он отступал, когда кто-то становился на его пути. У него ни разу не хватило мужества, чтобы сопротивляться, даже в те моменты, когда он мог одержать победу.
     Тадеуш никогда по-настоящему не задумывался о том, в чем причина его постоянных поражений. Была ли она в том, что шел он не тем путем или же делал все не так? Кто его знает! Но всякий раз, когда он имел возможность достичь желаемой цели, его собственный страх заставлял его испуганно сдаться и отступить.
     Он попятился, и, когда открыл рот, лишь какие-то жалкие хнычушие звуки вырвались из его горла.
     - Убирайтесь, - пропищал он. - Уходите прочь.
     Тадеуш поник и съежился, как бывало прежде, когда он выходил на манеж бродячего цирка, зная, что ждут его там только побои и унижения и нет у него способа, чтобы избежать их.
     Он начал пятиться, подняв вверх руки и прикрывая голову.
     - Уходите, - повторил он. - Прочь.
     Главный из орков посмотрел на своих товарищей, те пожали широкими плечами и вслед за ним поковыляли вперед. Первый наемник ударил Тадеуша по лицу кулаком снизу вверх. Вампир распрямился и, хватаясь за воздух, рухнул навзничь на земляной пол.
     - Как ты нас назвал? - угрожающе спросил один из орков. - Кусками жира? А ну-ка повтори.
     - Нет! - взвизгнул Тадеуш. - Не надо!
     Они били его и после того, как он потерял сознание.

11

     Широкое поле простиралось перед нами. Трава, наверное когда-то изумрудно-зеленая, полная жизненных соков, высохла и пожелтела под жарким солнцем и колыхалась волнами под набегающим ветром.
     Каменный истукан стоял посреди желтеющего поля, и степной ветер, в чьей теплоте не было ни крупицы ласки, хлестал изваяние столь же неумолимо, как пригибал он к земле траву. Но матовая поверхность камня оставалась безразличной к его ударам.
     Надписи на нем не стерлись и не забились пылью, а животные и чудовища, выступающие из него барельефом, не утратили ни очертаний, ни гармонии форм.
     Камень не был обтесан, он родился таким, немного расширяющимся к одной стороне, с неровными сколами краев. Иной художник увидел бы в нем очертания колесницы или небесного дракона и выточил бы их из скальной тверди.
     Но камень оставался таким, каким создала его природа, отделив от массива огромной горы. Мастер нанес на него письмена и изображения, не насилуя материал, с которым работал, не заставляя его подчиняться себе, но сам следуя каждому его изгибу.
     Скальный истукан возвышался над полем, став его частью, и стоял он здесь уже так давно, что никто не мог и вспомнить, когда он появился.
     Так люди воспринимают солнце и луну, встающие над недосягаемым горизонтом, - как нечто, существовавшее всегда.
     Небольшое стадо паслось недалеко от каменного истукана. Толстые ленивые ящерицы, самые крупные из которых достигали груди взрослого человека, перебирали челюстями, и между плоскими зубами вздрагивали пучки пожелтевшей травы.
     Этих существ разводили здесь ради яиц; несколько пастухов, сидя на флегматичных осликах, покачивая босыми ногами, охраняли стадо, не давая ящерицам разбредаться.
     - Вот он, - произнес я. - Священный камень хоттов. Они устанавливали такие во всех странах, где побывали. Вначале это был просто камень, потом на него наносилась история того, как последователи пророков сражались здесь с детьми ночи.
     - Ты говорил, что имя хоттов запрещено даже называть. Как же сохранились эти камни?
     - Большинство их давно разрушено. Хотты не успели причинить зла Валахии. Они приплыли сюда, высадились и разбили форпост. Но их внимание было отвлечено войнами, которые они вели в сопредельных странах. Минотавры сохранили камень, потому что он ничего не значит для их истории. Буря, которая потрясала миры и уничтожала империи, лишь вскользь коснулась жителей Валахии.
     - Тогда им тем более стоит избавиться от камня, - задумчиво произнесла Франсуаз.
     Я спрыгнул на пожелтевшую траву и внезапно понял, насколько силен здесь ветер. Я нагнулся, прикрывая лицо раскрытой ладонью.
     Порывы теплого воздуха не были настолько мощны, чтобы не давать продвигаться вперед, но идти все же мешали. Они не хлестали по лицу, но давили упругой невидимой стеной, словно рожденные крыльями огромного дракона.
     Франсуаз легко спрыгнула со своей гнедой и недовольно посмотрела в мою сторону. Мне удалось выпрямиться, к ветру можно было привыкнуть, только приходилось наклонять голову и прикрывать глаза. Девушка упругой походкой обошла лошадь и остановилась передо мной, сложив руки на груди.
     - Тебе что, надоело подавать мне руку? - сердито спросила она. - Это была хорошая игра, но если тебе наскучило быть джентльменом, то так и скажи, я пойму.
     Ни один волос не шевелился у нее на голове, ветер как будто обегал ее стороной.
     - Ты прекрасно справилась и без меня, - ответил я. - Нам туда.
     Франсуаз посмотрела, куда я указал, потом снова, сердито, на меня.
     - Вообще-то я могу справиться и сама, - сказала она. - Но если ты рядом, то... Майкл, что у тебя с лицом?
     - Ветер, - ответил я.
     Я старался говорить односложно. Стоило только открыть рот, как теплый упругий воздух врывался в него и у меня перехватывало дыхание.
     - Здесь нет ветра, - возразила Франсуаз.
     - Для тебя нет, - ответил я. - Ты демон. Дочь мрака. А меня хлещет так, что не могу говорить.
     - Я знаю, кто мои родители, - прошипела девушка, поддерживая меня под руку. - Так что не говори обо мне как о дочери греха. Сможешь идти или мне тебя отнести?
     - Я не сказал греха, - отвечал я. - Я сказал мрака. Я должен дотронуться до истукана, Френки.
     Франсуаз помогла мне сделать пару шагов и пропустила вперед.
     - Готов? - спросила она.
     - Нет.
     Девушка толкнула меня в спину. Я пролетел добрый десяток футов (а может, их было там целых три) и коснулся руками поверхности камня, словно бейсболист, достигающий цели в решающем прыжке.
     - В детстве я мечтал летать, - прошептал я, поднимаясь на ноги. - Теперь нет.
     - Ну как? - Франсуаз опустилась передо мной на одно колено и заботливо провела пальцами по моему лицу.
     - Какой позор, - пробормотал я, пытаясь встать. - Потомок древнего эльфийского рода приближается к древней святыне хоттов - торжественная, величественная минута. И как же это все происходит? Тычком в спину.
     - Ветра больше нет? - спросила девушка.
     - Есть, - отвечал я. - Он всегда есть там, где побывали хотты и коуди оставили ведическое кольцо. Это способ распознать детей ночи. Одно из препятствий, которое должно помешать им обмануть Свет.
     - Но ветер не бьет тебя по лицу? Значит, он стих.
     - Ветер не стих, - произнес я. - Он превратился в часть меня, а я стал им. Это как здание, в котором мною людей, тысячи и тысячи. Например, зал Драконовой фондовой биржи и помещения вокруг нее. Если ты входишь туда с улицы, никого не зная, то для тебя это жужжащий беспорядок. Но если ты одна из них, ты видишь его как бы изнутри. Ты разбираешься, что означают слова, куда идут люди...
     - Когда двое занимаются любовью, они сливаются вместе, - пробормотала Франсуаз и рывком подняла меня на ноги.
     - Френки! - сказал я. - Умеешь же ты все опошлить.

12

     - Ну так и зачем ты притащил меня к этой статуе? - спросила Франсуаз, упирая руки в крутые бедра и с хмурым неодобрением осматривая каменного истукана.
     - Френки, - укоризненно произнес я, - это древний памятник культуры. Один из редчайших. Кстати, не пойму, почему минотавры не охраняют его как историческую ценность... Надо будет выяснить.
     - Майкл...
     - Ладно, - сказал я. - Мне известно, как ты относишься к истории и искусству, а тем более к истории искусства. Помню, как ты прошлась катком по уникальной золотой комнате, уничтожив тысячи фигурок тончайшей работы.
     - Тебе тоже наплевать на произведения искусства. Ты только пучишь на них глаза и считаешь, что ты эстет. А теперь - за каким дьяволом мы здесь?
     - Терпение, Френки, - сказал я и стал обходить каменного исполина.
     Кто-то, возможно, мог принять меня за ведомого ленивым любопытством туриста, которому нечего делать, некуда спешить и совершенно нечем думать.
     - Тебе нравится, когда я достаю кролика из шляпы, - пояснил я. - Но если я всякий раз буду предупреждать, откуда его вытащу, тебе станет неинтересно...
     - Мне нравится, когда ты достаешь своего кролика из штанов, - ответила девушка. - Давай быстрее.
     Интересно, когда это я вытаскивал грызунов из брюк? Заподозрив в словах Франсуаз двусмысленность, я ограничился тем, что с достоинством приподнял одну бровь.
     - Смотри, - сказал я. - Сейчас все и произойдет.
     Франсуаз резко развернулась, и в ее ладонь легла рукоять меча.
     - Вот они, - прошептала она.
     Четверо пастухов, что стерегли стадо яйценосных ящериц, повернулись в нашу сторону.
     Толстые животные, которых им полагалось охранять, по-прежнему жевали траву да изредка поднимали голову, желая убедиться, что мир по-прежнему вращается вокруг той же оси, как и в тот момент, когда они отвлеклись от его созерцания.
     Однако их пастыри