отря на печальные мысли, Эрик поел с удовольствием, а  Ру  просто  не
заметил  еды:  он  свернулся  калачиком   и   впал   в   состояние   полного
эмоционального опустошения. Все ели молча,  кроме  изаланца:  он  подошел  к
Эрику и сел рядом.
   - Ты думаешь выйти на свободу?
   Эрик перестал есть и уставился в пространство.
   - Нет, - сказал он наконец. - Если бы мы остались тогда... Лицом к лицу с
обвинителями... Если бы они увидели рану, нанесенную мечом  Стефана...  Быть
может, тогда - да. А теперь, я думаю, нас либо  повесят,  либо  мы  проведем
остаток жизни на каторге, бок о бок с тобой.
   - А мне так не кажется, - сказал изаланец.
   - Почему?
   - Та женщина. Отчего-то было важно, чтобы она видела наши мысли, когда мы
стояли перед принцем.
   - Если она читает мысли, как ты утверждаешь, то это было всего  лишь  для
того, чтобы увидеть, говорим ли мы правду.
   - Нет, ее интересовало нечто иное.
   - Что?
   - Я не совсем уверен. Возможно, что мы за люди.
   Эрик доел свою порцию и, с согласия Ру, выпил его вино. Вечер тянулся,  и
вдруг дверь снова открылась.
   Эрик обернулся и, к своему удивлению,  увидел  Манфреда  в  сопровождении
двух солдат, носящих цвета Даркмура, и еще двух в мундирах гвардии принца.
   Барон кивком показал Эрику на дальний конец камеры, где их  не  могли  бы
услышать.
   Эрик не торопясь подошел туда;  солдаты  остались  у  двери,  со  стороны
наблюдая за встречей  двух  братьев.  Эрик  молчал,  ожидая,  чтобы  Манфред
заговорил первым.
   Тот долго его разглядывал, а потом сказал:
   - Ну что ж, я думаю, тебе интересно, почему я здесь.
   - Я бы сказал, что это очевидная вещь, - ответил Эрик.
   - Честно говоря, я сам не вполне  понимаю,  зачем  сюда  заявился.  Может
быть, потому, что я потерял одного брата и скоро потеряю  другого,  которого
совсем не знаю.
   - Ты можешь и не потерять меня, брат, - сказал Эрик сухо. - У принца есть
показания свидетелей, и меня защищает весьма толковый адвокат.
   - Я слышал. - Манфред осмотрел Эрика с ног до  головы.  -  А  знаешь,  ты
очень похож на отца. Зато  характер,  я  думаю,  достался  тебе  от  матери.
Железный.
   - Почему ты в этом уверен?
   - Ты никогда не знал нашего отца; во многих отношениях он  был  человеком
слабым, - пояснил Манфред. - Я, конечно же, любил  его,  но  восхищаться  им
было трудно. Он избегал ссор - в основном с мамой - и ненавидел бывать перед
публикой. - Манфред насмешливо улыбнулся:
   - А вот я, с другой стороны, нахожу, что мне это нравится. -  Стряхнув  с
рукава воображаемую соринку, он продолжал:
   - Не знаю, должен ли я ненавидеть тебя за то, что ты  убил  Стефана,  или
благодарить за то, что сделал меня бароном. Но в любом случае мама в  данный
момент убеждает принца отправить тебя на виселицу.
   - Почему она меня так ненавидит? - спросил Эрик.
   - Вряд ли она тебя ненавидит. Боится - более верное слово. Вот  кого  она
действительно ненавидела, так это нашего отца.
   - Но почему? - удивленно спросил Эрик.
   - Отец любил женщин, а мама с самого начала знала, что его  заставили  на
ней жениться. Насколько мне известно, после того, как родился  я,  они  лишь
формально оставались мужем и женой. Именно  мама  настояла,  чтобы  в  замке
служили только мужчины или  уродливые  женщины;  но  что  ему  стоило  найти
хорошенькую девицу в дне езды от замка? В этом отношении Стефан - полная его
копия. И он был уверен, что причинит тебе боль, если возьмет  твою  девушку,
да еще так, как он это любит.
   - Розалина не была моей девушкой, - сказал Эрик. - Скорее сестрой.
   - Еще лучше, - заметил Манфред. -  Если  бы  Стефан  об  этом  узнал,  он
получил бы двойное удовольствие. А если бы смог взять твою мать  у  тебя  на
глазах - тройное. - Манфред понизил голос. - Стефан был  порочным  подонком,
подлой свиньей, ему доставляло удовольствие  мучить  людей.  Уж  я-то  знаю,
поскольку был его братом, и в основном от него доставалось мне. Только когда
я сравнялся с ним в силе и смог защищаться, он оставил меня  в  покое.  -  И
барон фон Даркмур почти шепотом закончил:
   - Увидев его труп, я впал в такой гнев, что в ту минуту убил бы  тебя  на
месте своими руками. Но  когда  ярость  прошла,  я  осознал,  что  испытываю
облегчение от его смерти. Убив его,  ты  оказал  миру  услугу,  только  мир,
боюсь, этого не оценит. Маме не терпится увидеть тебя на виселице, а я...  Я
думаю, что пришел сюда, чтобы сказать тебе, что  по  крайней  мере  один  из
твоих братьев не питает к тебе вражды.
   - Братьев?
   -  Э,  Эрик,  ты  не  единственный  незаконный  сын  нашего  папеньки.  В
Королевстве у тебя, может быть, десятка два братьев и сестер. Но ты -  самый
старший, и твоя мать постаралась, чтобы все узнали об этом. Мне кажется, что
это и есть та настоящая причина, по которой тебя завтра повесят.
   Эрику пришлось собрать все свое мужество.
   - Еще посмотрим, что скажет принц.
   - Ну, разумеется, - ответил Манфред. - И если тебе каким-то чудом удастся
избежать виселицы, когда отбудешь свой срок, напиши мне. - Он  повернулся  и
пошел к двери, но по пути обернулся:
   - Но если хочешь остаться в живых, не появляйся в Даркмуре.
   После его ухода Эрик постоял с минуту в раздумье,  а  потом  вернулся  на
свое место рядом со спящим Ру.

***

   Время тянулось медленно, а Эрик не мог  заснуть.  Кое-кто  из  осужденных
дремал, но сон их был неспокойным, и только Бигго и Шо Пи,  казалось,  спали
по-настоящему  крепко.  Двое  смертников  беспрерывно  шевелили   губами   -
молились.
   В полночь дверь отворилась, и стражники впустили в камеру  жрецов  разных
богов. Они подошли к тем, кто пожелал исповедаться. Это  продолжалось  около
часа; потом жрецы ушли, а от Лендера по-прежнему не было никаких известий.
   Эрик наконец впал в полудрему, хотя то и  дело  просыпался  в  панике,  с
бешено бьющимся сердцем, задыхаясь от подступающего страха.
   Вдруг тишину разорвал  громкий  лязг.  Эрик  вскочил  на  ноги  и  увидел
Лендера. Он толчком разбудил Ру, и  оба  юноши  бросились  в  дальний  конец
камеры.
   Увидев, что Лендер принес с собой, Эрик похолодел. В  руках  у  стряпчего
была пара сапог из мягкой кожи с высокими голенищами, свисающими  вбок.  Это
были сапоги для верховой езды, отлично сшитые  и  искусно  украшенные.  Эрик
понял, почему Лендер принес их сюда.
   - Мы должны умереть? - спросил Эрик.
   - Да. Час назад принц принял решение, - сказал Лендер, протягивая  сапоги
сквозь  решетку.  -  Сожалею.  Я  надеялся,  что   мне   удалось   построить
убедительную защиту, но мать человека, которого вы  убили,  -  дочь  герцога
Ранского и пользуется большим влиянием при  королевском  дворе.  Сам  король
рассматривал ваше дело, и в конце  концов  вас  осудили  на  смерть.  Ничего
нельзя было сделать. - Он указал на сапоги, которые отдал  Эрику.  -  Это  -
последний дар твоего отца; я думал, что тебе захочется носить их хотя бы  те
несколько часов, что...
   - Нас повесят... - прошептал Ру. Эрик протянул сапоги обратно.
   - Продайте их, мастер Лендер. Вы говорили,  что  денег,  которые  он  мне
оставил, не хватит на ваш гонорар. Лендер сделал отрицательный жест.
   - Нет, я проиграл - и передам твои деньги тому, кого ты назовешь. Мне  не
за что платить, Эрик.
   - Тогда отправьте это золото  моей  матери  в  Равенсбург.  Она  живет  в
трактире "Шилохвость", и о ней больше некому позаботиться. Скажите ей, чтобы
тратила деньги разумно, поскольку я уже никогда не смогу ничем ей помочь,  -
сказал Эрик.
   Лендер кивнул:
   - Я помолюсь, чтобы боги были милостивы к тебе, Эрик, и к тебе, Руперт. В
ваших сердцах нет зла, хотя вы и совершили ужасное дело.  -  Уходя,  он  был
близок к тому, чтобы разрыдаться.
   Эрик поглядел на друга своего детства и ничего не сказал. Да  и  говорить
было нечего. Он сел,  стащил  свои  простые  сапоги  и  натянул  новые.  Они
пришлись ему впору, как будто были пошиты специально на него. Высокие, почти
до колен, они облегали ногу как мягкий бархат, а не грубая кожа. Эрик  знал,
что он за всю жизнь не заработал бы столько, чтобы позволить себе купить или
сшить такие.
   Он вздохнул. По крайней мере он будет носить их часть дня и успеет пройти
в них до виселицы. Ему было жаль только, что не удастся  испробовать  их  на
лошади.
   Ру безвольно опустился на пол, прижавшись спиной к решетке, и взглянул на
Эрика круглыми от страха глазами.
   - Что же нам делать? - прошептал он. Эрик попытался ободряюще улыбнуться,
но у него вышла лишь кривая гримаса.
   - Ждать.
   Больше ничего не было сказано.

Глава 8

ВЫБОР

   Дверь распахнулась.
   Эрик заморгал, удивленный  тем,  что  он  все  же  заснул,  провалился  в
глубокий, почти обморочный сон без сновидений. Вошли стражники,  вооруженные
до зубов на случай попытки сопротивления, а за ними - тот странный  человек,
Робер де Лонгвиль, - Эй, собаки! - заорал он, и его голос, похожий на грохот
булыжников, хлестнул заключенных словно удар кнута. -  Те,  кого  я  назову,
выходите и умрите как мужчины! - Он  ухмыльнулся  и  выкрикнул  шесть  имен,
последним из них было имя Ловчилы  Тома.  Он  отпрянул  назад,  будто  хотел
спрятаться среди тех, кого должны были повесить во вторую очередь.  -  Томас
Рид! Марш сюда! - скомандовал де Лонгвиль.
   Но Ловчила Том притаился за Бигго. Де Лонгвиль кивнул - и двое стражников
с обнаженными мечами двинулись вперед. Заключенные расступились, последовала
коротая схватка, и стражники выволокли Тома из камеры. Он плакал,  умолял  о
пощаде и вопил всю дорогу до виселицы.
   Оставшиеся в камере молчали. Крики Ловчилы затихли, пока обреченных  вели
по коридорам, затем опять стали громче. Все  как  один  уставились  в  окно.
Осужденных строем вывели во двор - кроме Тома, которого приходилось  тащить.
Он выл от ужаса, словно  пес.  Стражники  не  могли  избить  его  до  потери
сознания, а по-иному заставить его  замолчать  было  невозможно.  Стражники,
впрочем, сохраняли невозмутимость: судя по всему, они давно привыкли к таким
сценам; ничего, вероятно, думали они, скоро он замолчит навсегда.
   Со странной смесью отвращения и умиления Эрик смотрел сквозь решетку, как
пять человек медленно поднялись по шести деревянным ступенькам,  ведущим  на
эшафот. Каким-то дальним закоулком своего сознания он понимал, что скоро сам
повторит  этот  путь,  но  не  мог  заставить  себя  поверить  в  реальность
происходящего. Все это происходило не с ним, а с кем-то другим.
   Осужденные встали на высокие ящики под петлями,  а  Тома  втащили  на  то
место, где ему предстояло умереть. Он  лягался,  плевался,  норовил  ударить
стражников, но те держали его крепко. Еще  один  стражник  вскочил  на  ящик
рядом с ним и быстро накинул ему на шею петлю.
   Эрик ждал, что сейчас что-нибудь объявят или еще раз  зачитают  приговор,
но Робер де Лонгвиль просто встал перед осужденными, спиной к тем,  кто  еще
оставался в камере, и по двору разнесся его голос:
   - Вздернуть их!
   Стражники выбили  ящики  из-под  ног  осужденных;  один  из  них  осел  в
обмороке, услышав команду де Лонгвиля,  и  по  его  ящику  пришлось  ударить
дважды. Вой Ловчилы Тома резко оборвался.
   Зрелище,  развернувшееся  перед  глазами  Эрика,  заставило  сжаться  его
желудок: трое повешенных сразу обмякли - верный признак, что веревки сломали
им шеи, - но двое умирали мучительно долго,  медленно  задыхаясь  в  петлях.
Одним из них был Ловчила Том.  Он  извивался  в  петле  и  дергался,  ударил
стражника пяткой, и Бигго сказал:
   - Должны были бы догадаться связать  ему  ноги.  Нельзя  лишать  человека
достоинства.
   Ру стоял рядом с Эриком, и по его щекам катились слезы ужаса.
   - Достоинства? - переспросил он.
   - А что еще остается сейчас человеку,  парень?  Человек  приходит  в  мир
голым и таким же уходит. Одежда на теле ничего не значит. Он наг в душе.  Но
храбрость и достоинство чего-нибудь да  стоят,  я  думаю.  Может  быть,  для
кого-то эти слова - пустой  звук,  но  однажды,  как  знать,  один  из  этих
стражников вдруг скажет своей жене: "Помню,  как-то  раз  вешали  мы  одного
здоровяка; он знал, как умирать".
   Эрик не отрывал глаз от Ловчилы. Том дергался и брыкался,  потом  по  его
телу прошла судорога, и он  повис  неподвижно.  Казалось,  прошла  вечность,
прежде чем Робер де Лонгвиль махнул рукой и скомандовал:
   - Снять их!
   Солдаты обрезали веревки и снесли трупы вниз; другие солдаты тем временем
торопливо прикрепили новые петли.
   Внезапно Эрик осознал, что сейчас они придут за ним; у  него  подогнулись
колени. Чтобы устоять на ногах, он оперся о стену. Я в последний раз касаюсь
рукой  камня,  мелькнуло  у  него  в  голове.  Робер  де  Лонгвиль  выстроил
стражников и повел их назад. Отряд пропал из  поля  зрения  заключенных,  но
шаги его были  слышны.  Они  приближались  -  сначала  по  двору,  потом  по
коридору, - и Эрик то страстно  желал,  чтобы  все  поскорее  кончилось,  то
мечтал, чтобы стражники никогда бы не приходили.  Он  изо  всех  сил  вдавил
ладонь в шершавую стену, словно надеясь, что ощущение надежного камня  может
отсрочить смерть.
   Отворилась дверь, ведущая в коридор, потом -  в  камеру,  и  де  Лонгвиль
начал выкликать имена. Ру  вызвали  четвертым,  Эрика  -  пятым,  а  Шо  Пи,
единственный, кто не был приговорен к повешению, оказался шестым.
   Ру встал в строй; лицо его было бледным от ужаса.
   - Подождите, нельзя ли.., это не...
   Один из стражников крепкой рукой взял его за плечо.
   - Стой спокойно, парень. Вот хороший мальчик.
   Ру застыл неподвижно. Глаза у него были круглые, по лицу катились  слезы,
губы шевелились в неслышной молитве.
   Эрик  оглянулся,  чувствуя  в  животе  болезненное  онемение,   как   при
отравлении, и испугался, что наложит в штаны, очутившись на виселице. У него
перехватило дыхание, он буквально силой заставил себя дышать. Эрик был  весь
в поту, ему казалось, что одежда промокла насквозь. Он скоро умрет.
   - Я не хотел... - бормотал Ру, взывая о помощи к людям, которые  были  не
властны его спасти.
   Сержант отдал команду. Заключенных вывели из камеры, и Эрик удивился, что
еще в состоянии идти: у него дрожали колени, а  ступни  были  словно  налиты
свинцом. Ру всего била крупная дрожь; Эрик хотел коснуться плеча  друга,  но
кандалы не дали ему это сделать.
   Осужденных провели по длинному коридору, потом  по  другому,  ведущему  к
лестнице. Они поднялись по ступенькам, завернули за  угол  и  вышли  наружу.
Солнце еще не поднялось над стенами, но  чистое  небо  над  головой  обещало
чудесный день. Сердце Эрика едва не разорвалось, когда он подумал,  что  уже
не увидит этого дня.
   Ру плакал открыто;  его  рыдания  прерывались  лишь  единственным  словом
"пожалуйста", которое он без конца повторял. Во дворе уже стояла телега  для
перевозки  трупов.  Эрик  посмотрел  на  мертвецов  -  и  оцепенел.  Он  уже
встречался со смертью, но такого еще не видел. Искаженные, посиневшие  лица,
глаза, вылезшие из орбит, неестественно  вывернутые  шеи...  По  трупам  уже
ползали мухи, и никто не удосужился их отогнать.
   Эрик не испытывал  потребности  облегчиться,  но,  когда  его  подвели  к
эшафоту,  почувствовал  непреодолимое  желание  попросить   разрешения   это
сделать. Из неясных глубин памяти поднялась волна  детского  стыда,  и  Эрик
едва не заплакал. Когда он был маленьким  и  ночью  писал  в  постель,  мать
бранила его - и сейчас, по причинам, лежащим  за  пределами  его  понимания,
мысль о том, что это произойдет на эшафоте, причиняла ему страшные муки. Это
было самое ужасное, что можно вообразить. Он словно  вернулся  в  детство  и
отчаянно боялся огорчить свою мать.
   Эрик хотел оглянуться на Ру, но не успел.  Его  подняли  и  поставили  на
ящик; стражник встал рядом, опытной рукой накинул ему на шею петлю  и  мягко
спрыгнул, так что ящик даже не покачнулся. Эрик огляделся, но Ру не увидел.
   Эрика била дрожь, и со зрением творилось что-то странное. Чистое небо над
головой и темные тени под стеной дробились, словно мозаика. Он  слышал,  как
кто-то невнятно бормочет молитвы и как монотонно  упрашивает,  сам  не  зная
кого, Ру:
   "Нет.., пожалуйста.., нет.., пожалуйста.., нет...".
   Он хотел крикнуть что-нибудь на прощание другу,  но  в  это  время  перед
осужденными встал  Робер  де  Лонгвиль.  Эрик  внезапно  обрел  изумительную
ясность зрения. Он видел  своего  палача  в  малейших  подробностях.  Легкая
щетина отливала синевой на его  щеках,  а  над  правым  глазом  у  него  был
небольшой шрам, которого Эрик до сих пор не замечал. На  алой  куртке  у  де
Лонгвиля была нашивка, и Эрик различал герб Крондора -  орла,  парящего  над
окруженной морем горной  вершиной,  -  с  необыкновенной  отчетливостью.  Он
увидел синие глаза де Лонгвиля, его темные брови; он успел различить  каждый
волос на его нестриженой голове. Какой-то  частью  сознания  Эрик  поразился
тому, как  много  он  смог  разглядеть,  -  и  в  этот  момент  его  желудок
взбунтовался. Эрика едва не стошнило от страха, и  четкость  зрения  пропала
так же неожиданно, как и возникла.
   К Лонгвилю подвели Шо Пи; Крондорский Пес повернулся к нему и сказал:
   - Смотри, кешиец, и пусть это будет для тебя  уроком.  Потом  он  коротко
кивнул стражникам на эшафоте и приказал:
   - Вздернуть их!
   Сильный удар выбил из-под ног Эрика ящик. Эрик со свистом втянул  в  себя
воздух - как можно больше, до боли в ребрах - и, услышав полный ужаса  вопль
Ру, полетел вниз.
   Небо завертелось над головой.  Единственная  мысль  Эрика  была  об  этой
синеве наверху, а когда веревка натянулась,  он  услышал  собственный  крик:
"Мама!" Внезапный рывок, и петля обожгла кожу, потом второй.., и он  полетел
дальше. Не было ни треска ломающихся позвонков, ни  удушья  -  только  тупой
удар, который чуть не вышиб из Эрика дух, когда он со всего маху врезался  в
неструганые доски эшафота.
   - Поставьте их на ноги! - резко скомандовал Робер де Лонгвиль.
   Грубые руки подняли Эрика. Ошеломленный, он огляделся, не  понимая,  куда
попал - и увидел остальных, таких же живых, изумленных и ошарашенных, как  и
он сам. Ру хватал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба; на лице у него
расплывался синяк от удара о доски. Глаза его распухли и покраснели, по лицу
текли слезы.
   Бигго озирался по сторонам, словно разочарованный тем,  что  чья-то  злая
шутка лишила его встречи с Богиней Смерти. Падая, он рассек лоб, и лицо  его
было залито кровью. Рядом с ним стоял Билли Гудвин. Он закрыл глаза и хрипел
так, будто все еще задыхался. Последний приговоренный, имени  которого  Эрик
не знал, стоял у дальнего края эшафота  и  молчал,  исподлобья  глядя  перед
собой.
   - Слушайте, свиньи! - прокричал Робер де Лонгвиль. -  Вы  -  мертвецы!  -
Глаза его переходили с лица на лицо. - Вы меня понимаете? -  заорал  он  еще
громче. Все дружно кивнули, хотя никто ничего не понимал.  -  Официально  вы
покойники. И любого, кто сомневается, я могу вздернуть снова, но на этот раз
веревка будет привязана  прочно.  Или,  если  это  вам  больше  нравится,  я
перережу ему глотку. - Он обернулся к кешийцу:
   - Марш к остальным!
   Закованных в кандалы людей грубо  столкнули  вниз  и  выстроили  рядом  с
телами повешенных. Солдаты обрезали веревки, оставив у каждого на шее петлю,
и надели такую же петлю на Шо Пи.
   - Они будут на вас, пока я не скажу вам их снять! - прокричал де Лонгвиль
и медленно прошелся вдоль строя, глядя в глаза то одному, то другому.  -  Вы
принадлежите мне! Вы даже не рабы! У рабов есть права!  У  вас  нет  никаких
прав. С этой минуты вы дышите, пока я этого хочу. Если я решу,  что  вы  зря
тратите мой воздух, то прикажу затянуть эти петли, и вы  прекратите  дышать.
Вам понятно?
   Несколько человек кивнули, а Эрик тихо сказал:
   - Да.
   - Когда я задаю вопрос, вы должны отвечать громко, чтобы мне было слышно!
Понятно? - проревел де Лонгвиль. На этот раз вс