тественно,  тем более,  что выдвинута  столь необыкновенно
глубоким и проницательным человеком!

     Впрочем, и у  самого  Гессе она не была  единственной. В  более поздней
рецензии он писал:

800


     Основная  проблема  Кафки  -  отчаянное  одиночество человека, конфликт
между  глубоким,  страстным  желанием понять смысл  жизни и  сомнительностью
любой  попытки  наделить  ее  таковым  - исследована  в  этом  великолепном,
увлекательном романе  с  проницательностью, от которой приходишь в отчаяние,
это устрашающее и почти жестокое произведение.

     Но в гнетущем, по сути дела, лишающем надежд романе каждая деталь несет
в себе столько  красоты, столько  нежности и тонких наблюдений, дышит  такой
любовью и выполнена с таким  искусством, что злые  чары обращаются в благие,
неизбывная  трагедия бессмысленности существования  оказывается  проникнутой
предчувствием благости и внушает мысли не кощунственные, а смиренные.

     Реальность Кафки страшна своей фантастичностью. В  отличие от "ночного"
абсурда Улисса реалии Процесса ярки, обыденны,  неотвратимы. Как Йозеф К. не
пытается  игнорировать  ускользающий суд, как  не отстаивает  свое  право на
прежнюю  жизнь,  эта почти  не существующая  "высшая реальность" все сильнее
вытесняет "бывшую видимость": казнь становится неминуемой...

     Сколько не  толкуй,  будто "Процесс" или "В  исправительной колонии"  -
химера болезненного ума, читатель упрямо ставит его в  контекст собственного
исторического и житейского опыта. И сколько  не досадуй  на Кафку за то, что
он   строил  коварные  мифы-конструкции   вместо  того,  чтобы  в  добротной
реалистической  манере   рисовать   картины   нравов,   для   читателя   эти
фантастические "абстракции" не так уж фантастичны и вовсе не абстрактны.

     Какие уж тут абстракции, когда участников десятки  миллионов, не считая
судей, доносчиков и тюремщиков...

     Читая "Процесс",  легко, видимо, испытать на себе  то состояние души, в
котором Кафка решил избавить мир от всех своих трудов и уничтожить их. Здесь
преобладает  атмосфера  страха  и  одиночества,  невыносимая  не  только для
филистеров, в ней нелегко дышать  и  посвященному; здесь  видна склонность к
фатализму,  который всякому  человеку преграждает  любой доступ  к божеству,
кроме мужественного приятия  неизбежного. Не удивительно,  что такой  умный,
хрупкий  и  так ясно сознававший  свою ответственность  человек,  каким  был
Кафка, мог вдруг счесть свои произведения и некоторые мысли разрушительными,
вредоносными.

     Но сожжением  рукописей  и оперативным удалением симптомов болезни века
не  излечить, это  станет  лишь  уловкой,  приведет к  вытеснению и помешает
зрелому и мужественному

801



     пониманию проблемы. Франц Кафка был не только поэтом с редкостно острым
взглядам, но  также  и  кротким,  верующим человеком, правда, одним  из  тех
сложных  людей,  к  типу  которых  принадлежал Киркегор.  Его  фантастика  -
страстное постижение реальности, настойчивая постановка  глубинных  вопросов
бытия.

     Основополагающая идея всех творений Кафки - та,  что  беспощадные силы,
противостоящие  человеку,  действуют  не извне,  а  изнутри самого человека.
Социальные преобразования  ничего не меняют,  ибо  не  меняют источник зла в
мире - человека.  Виновен каждый и  все. Искать бесовщину вне ее носителей -
деформировать мир.  Не случайно жители деревни  относятся к  бюрократической
машине  Замка с трепетным благоговением. Не случайно все - жители своих Нор,
жертвы  и  палачи Исправительных  Колоний. Угнетение  человека  безмерно, но
главный угнетатель - сам человек.  Мотив  совиновности  каждого - величайшая
этическая  идея,  наиболее трудно усваиваемая  человеком,  главные  качества
которого - слепота и нетерпимость.

     "Трилогия  одиночества",  особенно   Процесс  -  это  еще   и   тексты,
повествующие  о  возникновении  текстов,  о  процессе письма, так  что  путь
землемера К. в Замке, как и К. в Процессе, становится путем  автора к своему
Роману.  "Глубинная  тема  "письма"  у  Кафки  предстает  как модель  самого
письма".

     Все великие книги изготовлены  из шагреневой кожи людей, их написавших:
материализуется фантазия -  сокращается жизнь. Да, самые изощренные фантазии
художника питаются его  жизнью - не только  как  платой, но  и как первичным
материалом.

     Лучшие  книги  из  написанных людьми исповедальны.  Это в такой же мере
относится к Паскалю, Свифту, Достоевскому, Толстому,  в какой к Кафке. Может
быть, к последнему даже  больше. "Кафкианский мир" - мир его книг, но прежде
всего   личный   опыт,  перенесенный  в  книги.   При  всей  злободневности,
социальности,  символичности,  мифологичности произведений Кафки почти  все,
что  он написал, прежде всего и до всего  - это его  жизнь, его переживания,
его мировосприятие.

     Начало работы над  Процессом не случайно  совпало с разрывом  с Фелицей
Бауэр - по собственному  признанию Кафки это его процесс, суд над ним самим,
судилище семьи Бауэр над  "отказником", еще - трибунал, состоявшийся в отеле
"Асканишер хоф" 12 июля 1914 года.  Дневниковая запись за 23 июля этого года
не случайно начинается словами: "Заседание суда в отеле".

     Помолвка  претворилась  в  описанный  в  первой  главе  арест,   а  суд
воплотился в казнь в главе последней.

     О том,  что Нора тоже автобиографична, свидетельствует мечта Кафки быть
запертым в глубоком подвале, в самом дальнем его углу,  и строка  из  письма
Фелице  от  26  июня  1913  г.:  "Для моей  работы  я должен  быть  от всего
отгорожен, даже не как отшельник, этого недостаточно, но как мертвец".

     Точно  так же автобиографичен и 3 а м о к: землемер К. - Кафка, Фрида -
Милена Есенская, Кламм - Эрнст Полан, ее муж. Крик Милены под дверью Кламма:
"А я с землемером! А я с землемером!"  - это вопль  Милены,  брошенный ею  в
лицо мужа-предателя. И слова Ольги (Юлии Вохрыцек)  о землемере  К. (Кафке):
"Командир  над женщинами, он приказывает то одной, то другой явиться к нему,
никого долго не терпит, и как приказал явиться, так приказывает и убраться",
- тоже взяты из жизни. Его жизни...

     М. Брод:

     В  романе  "Замок"  можно  увидеть любовные отношения Кафки  с Миленой,
отраженные с особым  скепсисом и уничижительным образом, своеобразную резкую
деформацию  событий.  Возможно, только это  и  могло спасти  его от кризиса.
Милена,   крайне   карикатурно  изображенная  в  романе   в  образе   Фриды,
предпринимает решительные шаги, чтобы спасти Кафку (К.): она заключает с ним
союз,  заводит с  ним хозяйство - в бедности и самоотречении, но радостно  и
решительно, - она хочет всегда принадлежать ему и именно таким путем вернуть
его  к  наивности и  непосредственности  истинной  жизни,  но как  только К.
соглашается, хватает протянутую руку, заявляют о себе прежние связи, имеющие
власть над этой женщиной ("Замок", национальность, общество, но прежде всего
таинственный  господин  Кламм,   в  котором   можно   увидеть  гротескный  и
демонический, страшный образ законного супруга, от которого Милена внутренне
несвободна).  Пригрезившемуся счастью  быстро  приходит  конец,  ибо  К.  не
способен  на половинчатость и Фрида нужна  ему как  супруга, и  он не хочет,
чтобы она постоянно подчинялась посланцам  "Замка", таинственным помощникам,
и Кламму. Она  же предает его, возвращается  в сферу "Замка", откуда пришла.
Ясно,   что  вспыхнувшая   воля   к   совместному  спасению  гораздо   более
бескомпромиссна у К., чем у Фриды, довольствующейся кратковременной вспышкой
или же слишком быстро разочаровывающейся.



803

     В  беседе   со   мной  Милена  поведала  о   том,  что  ее   муж  вновь
заинтересовался  ею,  узнав,  что Кафка  - его соперник и она хочет выйти за
него замуж.

     Параллель  между романом и событиями реальной жизни можно продолжить  и
далее, причем очень явной становится склонность К. к самоистязанию. В романе
он  видит  себя  мошенником,  заявляющим,  будто у  него  есть  приглашение,
назначение на  некую должность. Подруги Милены, отговаривающие ее, гротескно
преобразились в мифическую, даже обладающую чертами Парки фигуру  "Хозяйки".
В  известной  степени   она   представляет  собой  хор  античной   трагедии.
Удивительная ревность  и  презрение  Фриды  к  Ольге  (в  романе) напоминают
позицию, которую заняла Милена, согласно письмам, по отношению  к Ю.  В.,  с
которой был  тогда  помолвлен  Кафка.  Она  потребовала категорически, чтобы
Кафка  полностью  порвал  с В.  и ее  семьей. В  своем  требовании она  была
настойчива  и  даже  несправедлива,  как  противоречит  себе  Кафка, все  же
подчинившийся ей. То, что  семья Ольги была отвергнута, также подтверждается
соответствующими реальными событиями. Подобную  реальную подоплеку в "Замке"
можно обнаружить  и во множестве всяческих деталей, причем, естественно, еще
больше увлекаешься  романом, когда  видишь  сооружение,  далеко превзошедшее
строительный материал,  послуживший его основой, - то  полное  предчувствий,
постоянно витающее  в сумерках и притом признанное  пророческим  единство, в
котором  автор  с  присущей ему  фантазией преобразил  и  воссоздал  все эти
житейские элементы.

     Кафка никогда и  не скрывал автобиографичности им написанного: "Роман -
это я, мои истории - это я".

     "Приговор"  -  это воссоздание отношений  с  отцом;  "Сельский  врач" -
переведенная  на  язык символов  история горлового  кровотечения  и  второго
разрыва  с  Фелицей;  "Голодарь"  -  кривое зеркало  кафковских отношений  с
искусством и одновременно нечто трагически личное (из-за боли в  горле он не
мог глотать и буквально умирал с голоду).

     В своем дневнике Кафка писал:

     Желание изобразить  мою исполненную фантазией  внутреннюю жизнь сделало
несущественным все другое, которое потому и хирело и продолжает хиреть самым
плачевным образом.

804

     На самом  деле  речь  шла  не  только  о  внутренней жизни, но  и жизни
"внешней",  что,  впрочем, для художников, подобных Кафке,  почти  полностью
совпадает.

     Как же могло так случиться, что  книги,  в сущности автобиографические,
исповедальные,   никак   не  претендующие   на  социальную   критику,  стали
провидческими, потрясающими глубиной социальных прозрений? Ответ, как это ни
странно,  прост: тоталитаризм  -  явление внутреннее, а  не внешнее,  каждый
носит его внутри себя. Сверхчувствительный  Кафка из  ограниченного  личного
опыта,  из отношений  с отцом,  из  огромного внутреннего  мира  извлек  мир
внешний, расширив личные переживания  до глобальных символов и обобщений. Не
лучшее ли  свидетельство  приоритета  субъективности перед социальностью? Не
это ли доказательство первичности "Я" художника  в  отношении  к окружающему
его миру?

     Сам Йозеф К. -  плоть  от  плоти  всей этой анонимной системы, вершащей
свой суд  над  каждым и над  собой.  Как и  Кафка,  он остро переживает свою
причастность к ней, к чудовищной и бессмысленной  организации цивилизации. В
этом смысле Процесс - суд человека над собой - за соучастие, за согласие, за
причастность...

     Кафка не был политическим писателем. Процесс, Замок, Превращение и т.д.
-  записи  сна,  травестия мифа,  правда  о беспомощности  человека  в мире,
реакция на судилище, которое устроило семейство Бауэр несостоявшемуся жениху
и  пр.,  и  пр., и  пр.  Но  среди  этого прочего,  рядом со сновиденческой,
мифологической, символической природой творчества стоит  и та данность,  что
книги,  написанные  до революции в России, до  прихода Гитлера к  власти, до
возникновения тоталитарных режимов, с потрясающей точностью предвосхитили их
дух и  их  суть, неизбежность появления  Наполеонов Бонапартов и  "ига новой
бюрократии",  даже, как  свидетельствуют кафковеды,  выноса тела Сталина  из
Мавзолея...  По мнению Н. Саррот, автор Процесса предугадал "желтые звезды",
крематории и концлагеря. При всем том, что Кафка - не политический писатель,
именно  его  Э. Канетти назвал "величайшим экспертом по вопросам власти". На
самом деле Кафка - величайший эксперт по вопросам абсурда, следовательно, по
вопросам  человеческого  существования,  следовательно,  среди  прочего,  по
природе столкновения человека и государства, личности и власти.

     Когда  Э. Канетти  называл  Кафку  "величайшим  экспертом  по  вопросам
власти", то это следует понимать  и в том смысле, что власть вездесуща и ото
всюду происходит, что власть, несправедливость, мировое зло - это всего лишь
человек, существующий в мире, где "все зависимо, все сковано".

805


     Провидческие  открытия  Кафки  не сводятся  к предвосхищению  отдельных
явлений социальной жизни, даже  таких крупных, как тоталитаризм, потому  что
они шире общественных систем - они глобальны, общечеловечны, как глобальны и
всечеловечны все те же "мелочи жизни", из которых  она состоит и  которые ее
облик определяют. По той же  причине мир Кафки пессимистичен,  ибо  алармизм
глубже и фундаментальней поверхностной  жизнерадостности и жизнеутверждения.
Ведь даже  профессиональных  оптимистов  "заедает" быт.  "Мелочи жизни"  для
большинства были и остаются непреодолимой преградой к небесам.

     В этом  смысле  тоталитаризм,  обнаруженный  исследователями  в  Замке,
Процессе,  Братоубийстве  или   Исправительной  колонии,  может  быть,  даже
страшнее  государственного  - он  внутри  человека. Героев  Кафки  никто  не
принуждает - несвобода, рабство, уязвимость внутри них, свои цепи  они носят
внутри себя...

     В  Разговорах  с Кафкой Г.Яноуха есть  фрагмент,  состоящий из 9 строк,
который, как мне кажется, глубже всех "открытий" Маркса. Вот он:


     Толстяк в  цилиндре сидит  у  бедняков на  шее.  Это верно.  Но толстяк
олицетворяет капитализм, и  это  уже не совсем верно. Толстяк властвует  над
бедняком в рамках определенной системы.  Но он не есть сама система. Он даже
не властелин  ее. Напротив, толстяк тоже  носит оковы,  которые не показаны.
Изображение  нелепо.   Потому   оно  и   не  хорошо.  Капитализм  -  система
зависимостей,  идущих  изнутри наружу, снаружи вовнутрь, сверху вниз и снизу
вверх. Все зависимо, все сковано. Капитализм - состояние мира и души...

     Это  не  отождествление капитализма с  определенной цивилизацией -  это
понимание  связи капитализма с человеком реальным, таким,  каков  он есть, с
"мелочами жизни", которые и есть сама жизнь...

     Руководители  существовали  искони, и тут  ни при чем северные  народы,
вообразившие,  что  они  всему  виной, и  ни  при  чем достойный  император,
вообразивший, что это он приказал построить стену.

     Ибо все "китайские стены", когда либо возводившиеся в мире, в том числе
те, которые строили и продолжаем строить  мы,  созданы, прежде всего,  в нас
самих, - как говорил Шекспир, из материалов "наших снов".

806


     Нигде еще, -  сказано  в  Замке,  -  К.  не  видел такого  переплетения
служебной и  личной жизни,  как  тут, -  они до того переплелись, что иногда
могло показаться, что служба и личная жизнь поменялись местами. Что значила,
например,  чисто  формальная  власть,  которую  проявлял  Кламм в  отношении
служебных дел К., по сравнению с той реальной властью, какой обладал Кламм в
спальне К.?

     Кафка действительно крупнейший  эксперт по вопросам власти, но  не той,
что существует вне нас, но той, что от нас исходит, - наиболее тоталитарной,
потому что вездесущей и никого не минующей.  Не это  ли имела в  виду Милена
Есенская, когда говорила о Кафке, что "он знает об  этом мире в десять тысяч
раз больше, чем все люди мира", желающие знать все, кроме себя самих...

     Испытав силу зла  власти, распространив подавление сына отцом  на мир и
бытие, Кафка, естественно,  противился всякому социальному вовлечению, довел
собственную  асоциальность  до  "безобъектной  аутичности" Киркегора, возвел
бескомпромиссное отчуждение в мировой принцип. Эта "победа" Кафки над  миром
оказалась - в силу его этики взаимозависимости и взаимопроникновения добра и
зла - его поражением.

     По  словам  Т.  Адорно,  когда дух полностью освобождается  от природы,
познавая ее лишь в  качестве демонической реальности, природа завладевает им
там, где он  выступает наиболее историчным, - в безобъектной аутичности. Чем
больше  "я"  захвачено  самим  собой,  тем более оно становится  похожим  на
исключенный вещный мир.

     Сам роман  "Процесс"  представляет собой процесс  над процессом. Мотивы
киркегоровского "Страха и  трепета" близки  Кафке  не как наследнику, а  как
критику.  В кафковских  апелляциях к тому, кого это  может касаться, суд над
человеком  описывается  с  целью изобличения  права, в  мифическом характере
которого  он  не  оставляет  никаких  сомнений.  В  одном  месте  "Процесса"
упоминается  богиня  справедливости,  которая  по  совместительству является
также  богиней войны и охоты. Киркегоровское учение об объективном  отчаянии
распространяется  на  саму  абсолютную  аутичность.  Абсолютное  отчуждение,
покинувшее  существование, из которого  оно себя вычло, рассматривается  как
ад, каковым оно в самом себе было, еще не зная этого, уже у Киркегора.  Если
рассматривать этот ад с точки зрения спасения, кафкианское
     807

     художническое  отчуждение  как  средство  сделать  видимым  объективное
отчуждение  легитимизируется  содержанием.  Своим  творчеством Кафка  строит
некое мнимое изображение, в  котором творение выглядит таким  поврежденным и
"прострашненным", каким, по его представлениям, должен был бы выглядеть ад.

     Для Кафки, Верфеля, Музиля проблема поколений, оппозиции  отцам выходит
за пределы  семейных отношений  или  воспитания  -  это  проблема  духовного
насилия,   реакция  на  немецкий  культ  патернализма,  предчувствие  жуткой
опасности  "эры  пастырей",  фюреров,  вождей. Только  яблоко  должно падать
недалеко  от яблони  - человек  лишь  тогда  человек,  когда "предает" "дело
отцов", когда отказывается от пафоса служения мертвым идеям.

     Ф. Верфель:

     Каждый отец - это Лай, породивший Эдипа; каждый отец изгнал своего сына
в  безлюдные горы в страхе, что тот отнимет у  него власть,  то есть  станет
чем-то иным, выберет иное  занятие,  не станет продолжателем  мировоззрения,
замыслов,  намерений, идей  отца,  а отринет  их, свергнет  с  пьедестала  и
водрузит на их место собственный произвол.

     Власть над  собой отца, которую  Беньямин назвал властью свирепствующих
патриархов, Кафка возвел в мировой принцип, в принцип подавления и пожирания
жизни.   Собственно,  все,  что  он  написал,  -  об  этом.  Не  испытай  он
тиранической власти отца, он был бы иным писателем, а, может быть, просто не
стал  бы им -  это  еще  раз к вопросу о парадоксальной этике: без  зла  нет
добра...

     Любопытно, что к близкому выводу, исходя из совсем иных посылок (теории
речевой деятельности Дж. Остина) пришел В. Руднев:

     Кафка  признает, что  именно  таким, каким он вырос - запуганным, вечно
боящимся   отца,   никуда   не  годным,  именно  таким   он   является   как
непосредственный и прямой результат этого злодейского воспитания,  которое в
этом смысле, как это  ни странно, может считаться гиперуспешным. Может быть,
если бы не отец, Кафка женился, сделал карьеру и умер бы  не  так  рано.  Но
тогда, возможно, он не написал бы "Замка"...

     В  этой  книге  я  несколько  раз  возвращался  к  модернистской  этике
добра-зла  и  правды-лжи,  покончившей  с противопоставлениями и  осознавшей
необходимость присутствия дьявола в мире.

808

     Именно Зло является двигателем мира; только из-за него  совершается все
движение здесь внизу. Перефразируя обычную  формулу, Кафка  пишет:  если Зло
хорошо знает, что  такое Добро,  то Добро в свою очередь ничего  не  знает о
Зле. Одним словом, Земля - место  обитания  демона. И если нет необходимости
поклоняться ему, никогда  не нужно забывать  о его силе и "в