вно,  являюсь  -  и  низким  трусом
физически", - писал он брату в 1905-м. По словам биографа, он знал приметы и
суеверия  большинства народов  Европы, и верил во все из них. Надо признать,
что интуиции художника редко подводили его:  страхи большей частью имели под
собой  основания. Впрочем, Джойс старался не плыть по течению обстоятельств,
понимая, что они  всегда против новатора. Со сноровкой  рекламного агента  и
имиджмейкера  одновременно  он  "лепил   образ":  мобилизовал   литературную
общественность на защиту собственных  интересов,  организовывал  рецензии  и
поддержки,  обрабатывал критиков всей  Европы, всеми  доступными  средствами
привлекал внимание общественности к своей личности и творчеству. Только один
пример:  по  пустяковому, в общем,  поводу -  пиратских  публикаций отрывков
Улисса  в США, выгодных автору, -  автор организовал письмо протеста  со 167
подписями   величайших  людей   мира,  включая  Эйнштейна,  Кроче,  Унамуно,
Пиранделло, Метерлинка, Валери, Гофмансталя, Мережковского... Я не исключаю,
что  даже  "безумная"  для 1922  года  идея  выдвинуть  Улисса на  соискание
Нобелевской  премии  была  внушена  одному  из  ирландских  министров  самим
автором...

     Самозабвенно   преданный  собственному   призванию,  Джеймс   Джойс  не
обременял себя приличиями и  рефлексиями: не чурался  занимать деньги и вещи
до  зубного  порошка  включительно, когда это  ему требовалось,  пользовался
возможностью вспомоществования по  любому мельчайшему  поводу до "сбегать на
почту" или "купить чернил".

     Житейская безалаберность, эксцентризм и эгоцентризм художника объяснимы
его  "призванностью",  "избранностью", "не-отмирностью".  Обратите внимание,
они  свойственны  не  только  "проклятым"  поэтам. Своеволие, нонконформизм,
неортодоксальность, если  хотите, юродивость - знаете ли вы великих творцов,
не обладавших этими качествами?

     Говоря  о характере Джойса, С.  Хоружий  обратил  внимание на  его роль
"сына", "вечного сына", на которую определил самого себя художник  в жизни и
своих романах: как сказано в "Быках Гелиоса", "он был вечный сын!".

     Во   всех   размышленьях    и   разработках   на   свою   вечную   тему
отцовства-сыновства,  во  всех соответствиях  между  своею  жизнью  и  своим
творчеством он всегда видел себя  в роли сына. Если по умственной и духовной
структуре  Джойс - Одиссей, то по  душевной структуре он - вечный Телемак...
Обладая сильным, предельно самостоятельным умом и даже богобор-

124

     ческим,  люциферовским духом, он в то  же  время психологически  всегда
чувствовал нужду в  сильной,  доминирующей фигуре, а точнее, пожалуй, в двух
фигурах: нужда его была  не только в фигуре Отца, но и в фигуре Госпожи. Его
отношения с Норой и  его выраженный мазохизм явно  корреля-тивны с его ролью
Сына:  общее  в  том, что  в  обеих сферах  -  подчиненные  роли,  в которых
реализуются,  соответственно,  подчиненность  или   вторичность  сущностная,
бытийная и подчиненность сексуальная. Мотивы переплеталась; в одном и том же
письме  к  Норе  из сакраментальной  декабрьской  серии  1909  г.  мы  можем
прочесть: "Я твой  ребенок,  как я тебе говорил... моя мамочка", а дальше  -
классические мазохистские пассажи о бичеваниях.

     Наши  все  еще  исповедуют  ложь о  его реакционности,  космополитизме,
ретроградстве, всю  свою  низость  мы приписываем ему - таков уж  наш стиль.
"Консерватор"  же и  охальник - настоящий,  в  высоком  смысле  этого слова,
революционер,  подлинный  патриот,  человек  грядущего.  Да,  политика  мало
интересовала  его,  ибо он  обитал совсем  в  иных сферах. Для живущих здесь
социум -  тлен. (Суета, пыль, прах, - скажет Станислав  Джойс. - Его гораздо
больше интересовали люди, которых общество считало изгоями. - Первый признак
принадлежности  к гуманизму).  Но это  не вся правда.  Самое социальное, что
есть в мире,  - человек,  душа человека. Уже Дублинцы свидетельствуют о  его
интересе к природе общественного. Но  общественное - мертвое.  И оживить его
способно   только   разоблачение   общественного  -   это  и   есть   высшая
гражданственность.  Патриотизм -  не согбенность  перед родиной,  пожирающей
своих сыновей,  патриотизм -  распрямленность, глаза в  глаза с  правдой и с
жизнью.  Да,  у  него не было  иных  политических убеждений,  кроме  веры  в
человека. И если он суров, как срыватель масок, то потому, что человечен.

     У людей, живущих духом, бытие  не определяет сознание, скорее наоборот.
"Молчание, изгнание,  мастерство" -  результат  состояния  мирового  духа  и
крушения идеалов, а  не  ирландской  действительности.  Ибо действительность
всегда   одинакова,   дух   же...   Расщепленность   духа,   сосуществование
несосуществующе-го - идеала мадонны и идеала  содомского - сущность личности
гения и способ гениального восприятия мира.




ДЖОЙС - НОРЕ БАРНАКЛЬ

     Я вижу тебя то девой, мадонной, то дерзкой, бесстыжей, полуобнаженной и
непристойной.  Ты то возносишься  к  звездам,  то  падаешь  ниже,  чем самые
последние шлюхи.

125

     Да,  такова  его  суть: полное слияние  противоположностей.  В Камерной
музыке  он  воспевает  светлую  бестелесную  любовь,  в  Джакомо   Джойсе  -
недоступную земную, в Улиссе - секс, животность.

     Был  ли он счастлив  в любви, если сделал временем Улисса 16  июня 1904
года - день  встречи со  своей  Норой? Улисс - эпиталама, скажет Р. Эллманн.
Улисс - реквием, скажу я. Но ни то, ни  другое, ни третье - трудная жизнь, -
не помешали этому человеку до конца дней быть преданным Норе Барнакль.

     Нора Барнакль говорила о нем: "Вы не  можете даже себе представить, что
означает для меня оказаться брошенной в жизнь этого человека".

     Она была дочерью кондитера, служила в дублинской гостинице, не знала ни
одного языка, кроме английского.  Но  ей  хватило  мужества стать спутницей,
подругой и женой  человека, с  которым  она  только что  познакомилась. Одни
влюбленные пишут симфонии, другие возводят  храмы. Джойс  написал "Улисса" и
тем самым увековечил день своей любви.

     С  Норой  Джеймс  встретился  на  улице,  когда  рыжеволосая   девушка,
служившая горничной в дешевом отеле,  возвращалась  на свой  чердак. Судя по
всему,  она  оказалась   ему  ровней:  острый,  бритвенный  ум,   отсутствие
комплексов, независимость, прямолинейность. К тому  же  Нора  была красива и
позволила себе, при явном сословном различии, не явиться на первое свидание.
Впрочем,  при втором  она  взяла инициативу в  свои руки. С присущей  Джойсу
прямолинейностью пятью годами позже он написал ей из Европы:

     Ведь это ты, бесстыдница, вредная девчонка, сама первая  пошла  на все.
Не я  начал первый трогать тебя тогда в Ринг-сенде. Это ты  скользнула рукой
мне в брюки ниже все ниже потом отвела тихонько рубашку дотронулась до моего
кола щекочущими длинными пальцами и  постепенно взяла в руку целиком, он был
толстый, твердый, и начала не  торопясь действовать  пока  я  не кончил тебе
сквозь  пальцы, и все  это время  глядела  на  меня,  наклонясь, невинным  и
безмятежным взглядом.

     Такого  рода эксгибиционизм объяснялся не только  пристальным интересом
художника  к человеческому "низу", но и личными обстоятельствами. "Безумные"
эротические  послания, которыми  Джеймс  обменивался с Норой во время  своих
визитов в Ирландию в 1909-1912 гг., биографы объясняют тонким и оригинальным
расчетом: "...в отъезде классик подхватил дурную болезнь от уличной девицы -
и после этого супруги решили предохраняться от подоб-

126

     ных опасностей и измены: слать неприличности  друг другу  и, получив, с
их помощью заниматься самоудовлетворением".

     Легкость  собственного  поведения  не  помешала Джеймсу  дико ревновать
Нору, остававшуюся преданной женой.  Движущий конфликт Улисса  - супружеская
измена -  заимствован из  собственного  воображения:  отвергнутый Норой друг
Джеймса  Винцент  Косгрейв оклеветал ее  мужу, сообщив ему, что  переспал  с
Норой через день после первой ночи их любви.

     Хотя  Нора  скорее всего не изменяла  мужу, в его  болезненном сознании
навсегда  остался  шрам  от  "измены",  ревности, предательства  -  ярчайшее
свидетельство тому  Улисс, до краев наполненный  фрустрациями  и комплексами
уязвленного "рогоносца".



     Р. Адамс:

     Портрет Молли Блум [героини Улисса] написан мужчиной, которого пожирала
ревность и который использовал в качестве модели предмет своей ревности.



     С. Хоружий:

     Проекцией ревности трудно не счесть, к примеру, настойчиво утверждаемую
изотропность благосклонности Молли: хотя она зорко видит все  различия между
своими  кавалерами,  но,  тем не  менее,  подходят  ей  все,  в  каждом  она
заинтересована  и  с  каждым  готова что-то  начать и  докуда-нибудь  дойти.
Сакраментальное убеждение "каждая готова с любым" проходит сквозь весь роман
как кредо Блума [мужа Молли] и его автора, и в знаменитом лирическом финале,
целуя суженого и  решая связать с ним свою  судьбу, девушка вовсе не думает:
"Я не могу без него", она  думает: "Не все ли равно -  он или другой".  И уж
тут Нора никак не могла служить автору примером. Она говорила так: "Не знаю,
гений у меня муж  или нет, но уж в одном я  точно убеждена - такого, как он,
больше нету на белом свете".

     Жизнь  у  Норы  была  нелегкой. Ей  приводилось  жить в  странах, языка
которых она не знала, и постоянно отбиваться от кредиторов; к тому же долгие
годы  она была  "неофициальной" женой  Джойса  - их брак был зарегистрирован
лишь в начале  30-годов,  когда дети  уже  выросли.  Но  эта  женщина любила
Джойса,  хотя  ревниво,  даже  когда  ее  муж  стал  мировой  знаменитостью,
оберегала свой собственный  мир. Ей мало  было дела до "его литературы": она
любила Джойса-человека.  Следила  за его  здоровьем, ограждала от назойливых
посетителей, ухаживала за ним после мучительных глазных операций.

127

     Она же  похоронила его на Флунтернском кладбище в  Цюрихе в январе 1941
г.,  перед  этим выполнив  его волю  -  не разрешив католическому священнику
отслужить по мужу заупокойную мессу. Но порадовалась, что кладбище примыкает
к  зоопарку:  "Он  ведь  очень любил  львов.  Ему будет приятно  слышать  их
рычание". Нора Барнакль пережила мужа на десять лет.  Она не покинула Цюрих,
жила  уединенно,  мало обращая  внимания на то, что  происходит в мире и тем
более в литературе. "Когда ты замужем за самым крупным писателем мира, разве
будешь обращать внимание на всякую мелочь?".

     Он  прошел  через все то, через  что суждено проходить  всем  еретикам:
через запреты,  отлучения, поношения,  скандалы,  через смехотворные тиражи,
через "вето" на книги изданные, через полуголодное существование и тотальный
остракизм. Как все гении, он имел дело с джентльменами, неустанно пекущимися
о нравственности и свято блюдущими умершие традиции. Все как всегда: гений -
оскорбитель святынь и нарушитель законов.

     Сколько этих изгнанных и осужденных во все времена, особенно - в наше?

     Его подвижническая жизнь была сплошной чередой отказов, но он не был бы
Джойсом, если  бы, отрекаясь, не хранил верность  себе. Он отказался от сана
священника,  отрекся  от  догм  католицизма,  но  сохранил  образ   мышления
правоверного католика.  Он  покинул  родину,  но остался самым  преданным ее
сыном. Он  обличал человека и  человечество, но сильнее присяжных гуманистов
верил и надеялся...




ДЖОЙС - ГРЕГОРИ

     И хотя меня по-видимому изгнали из моей страны как безбожника, я еще не
встречал человека, вера которого была бы так сильна как моя.

     Изгнанник, он стал духовным лидером и совестью нации.

     История его жизни,  скажет  Вибрак,  -  это неустанная борьба  за  хлеб
насущный,  это  упорная борьба за опубликование своих  книг.  Его не  хотели
издавать. Десятки  издательств отвергали его  рукописи.  Его книги  сжигали,
конфисковывали, запрещали*. Но


128

     он  никогда  не  шел  на  компромиссы,  никогда не  спешил,  кропотливо
монтируя свои книги. Десятилетия уходили на отделку. Какая была воля...

     *  400  экземпляров  Улисса  сожжены  в  Нью-Йорке,   500  конфискованы
таможенниками в  Фолкстоуне, Улисс был запрещен в Англии  и некоторых других
странах.


     Он  знал, что  стремление  к  совершенству - дело  неприбыльное.  Улисс
потребовал двадцати тысяч часов напряженнейшего  труда, а это 2500 дней - 10
лет. Но нищенствуя, теряя зрение,  он не уступал, он писал по фразе, от силы
- по абзацу в день. Но что при этом получилось!

     Он доверял лишь собственному вкусу, верил только себе, не изменял своим
взглядам. Он неизменно отказывался смягчать, сглаживать, скруглять; для него
это значило проституировать свой дар.

     Всю жизнь задыхающийся  от нужды скиталец катился по миру, не желавшему
признать в нем своего. Банковский клерк, учитель,  переводчик, критик - надо
было как-то  перебиваться десятилетиями,  чтобы  не умереть  от голода... Он
пережил все - даже благотворительные пожертвования...

     Не потому ли его  письма - "страстная исповедь  замученной бесконечными
терзаниями и противоречиями души"?




ДЖЕЙМС ДЖОЙС - СТАНИСЛАВУ ДЖОЙСУ

     Если  бы у  меня был фонограф или толковая стенографистка,  я мог бы за
семь-восемь часов без  труда написать  любой роман  из  тех,  которые  читаю
последнее время.

     Но он за семь-восемь часов труда писал несколько строк.

     Первый  ученик в  классе,  самый  талантливый ребенок  в  семье.  Легко
ранимый  алтарный  мальчик.  Юноша  с  живым  и  подвижным  умом.  Полиглот,
изучивший и  активно использовавший  20  (!)  языков.  Балагур, насмешник  и
весельчак,  наделенный  острым юмором, любитель  хорошей компании,  крепкого
слова и  крепких напитков.  Жизнелюб. Подвижник. Рудокоп. Золотоискатель. Он
был бескомпромиссен в искусстве, ставшем его святыней, религией, божеством.





СВИДЕТЕЛЬ - МАЛЬКОЛЬМ КАУЛИ

     Великий  человек  жил   в   дешевом   отеле,   мрачном  и   заполненном
постояльцами.  Ему грозила гомеровская  слепота, и большая часть его скудных
средств шла на врачей, ибо болезнь, которой

129

     он страдал, усугублялась ипохондрией.  У него  не было знакомых, равных
ему  по интеллекту,  общался он только  с  друзьями семьи  да с восхищенными
учениками.  Если только речь не шла  о литературе или оперном искусстве, его
суждения выдавали четырех-или пятиразрядный ум. Казалось, что все отпущенные
ему  соки жизни он употребил на то, чтобы насытить свое тщеславие. Казалось,
что он заключил сделку Фауста,  только наоборот - продал юность, богатство и
часть обычной человечности в обмен на гордыню души.

     Он  ожидал  меня в комнате, которая выглядела  грязной и заплесневелой,
так, будто  обитая  красным  плюшем  мебель  забродила в  сумеречном  свете,
возникавшем  за  опущенными  шторами.  Я увидел  рослого,  изнуренного  вида
мужчину с  очень высоким белым лбом и  запотевшими очками на переносице; его
тонкие губы и морщины, собравшиеся у уголков глаз, столь откровенно выражали
страдание,  что  я  забыл   все  вопросы,  которые   приготовил  заранее.  Я
почувствовал себя просто  молодым человеком, перед которым находился человек
постарше, нуждавшийся в помощи.

     "Не могу ли я что-нибудь сделать для вас, мистер Джойс?" - спросил я.

     Да, я мог кое-что для него сделать: у него не было  почтовых марок,  он
чувствовал  себя неважно и сам не  мог выйти на улицу, а послать за ними ему
было  некого. Я  пошел за  марками  и,  очутившись  на  улице,  почувствовал
облегчение. Он достиг уровня гениальности,  подумал  я, но было  в его гении
что-то  столь же  холодное,  сколь и его  длинные, гладкие, влажно-мраморные
пальцы, которыми он коснулся моей руки в момент прощания.

     Не будем заниматься  апологетикой - она не нужна. Секрет гения  в  том,
что -  человек. Сын алкоголика и сам большой любитель зеленого змия, блудный
сын, истый  ирландец, часто - фанатик,  неспособный  на  компромисс,  мессия
(отсюда  - Улисс!). Видимо, правда, что  он  поощрял разноголосицу  о  себе,
понимая, что  непоследовательность и многоликость  споспешествуют  славе,  к
которой он - человек! - не был безразличен.






К. А. СОМОВ - А. А. МИХАЙЛОВОЙ

     Леоны давно хотели меня  с  ним познакомить - раньше я знал  только его
сына, молодого аспиранта и пловца. Впечатление мое от отца не очень большое.
Во-первых, он дикий алкоголик и присутствующая тут  же его  жена дрожала над
ним, как бы он не  напился; во-вторых, он почти совсем  слепой,  видит одним
уголочком глаза. Мало разговорчивый и медлительный.

130

Э. ХЕМИНГУЭЙ - Б. БЕРЕНСОНУ

     Всегда вспоминаю слова Джойса: "Хемингуэй, богохульство  не грех. Ересь
- вот грех".

     Вы  знали   Джойса?  Он  ужасно  обращался   со  своими   почитателями.
Действительно несносно. А с обожателями -  еще хуже. Но он был  моим  лучшим
собеседником  и  другом. Помню,  как-то  раз,  будучи в мрачном расположении
духа, он спросил, не кажется ли мне, что его книги отдают некоторой узостью.
Он сказал, что это его иногда угнетает. "Ах, Джим, - сказала миссис Джойс, -
тебе бы  написать об охоте на львов". Джойс ответил: "Должен признаться, мне
даже  взглянуть  на  них  страшно". Тогда миссис  Джойс  сказала: "Хемингуэй
опишет  тебе  льва,  и  тогда  ты сможешь  подойти,  дотронуться  до него  и
почувствовать его запах. Вот и все, что тебе нужно".

     Чего только стоят его отношения с Эзрой Паундом:  чистосердечная помощь
и поддержка Эзры и  полное  безразличие Джойса. Впрочем, главное  он все  же
сказал:  "Паунд вытащил  меня из ямы" -  Эзра Паунд не просто впервые оценил
новаторство Джойса, но и помог  ему пробиться, свел  с  Харриет  Шоу  Уивер,
ставшей его ангелом-хранителем. Не будем слишком суровы к человеку, в полной
мере сознававшему  собственную мощь и не желавшему склонять голову даже пред
теми, кто мог оценить ее.

     Литературные  связи  Джойса   не  были  обширны.   Даже  став   мировой
знаменитостью  "он  избегал  церемонных  приемов  и  того,  что  именовалось
"обществом".   В  культурной  жизни   участия  практически  не  принимал,  в
незнакомом  обществе  выглядел  скованным,  маялся  и   скучал.   Однажды  -
единственный  раз  -  на  приеме  в  честь  Дягилева  и  Стравинского  Джойс
встретился  с  Прустом,  их  усадили рядом  за столом, но они  решительно не
находили о чем говорить.

     Не общался он и с почитателями и поклонниками - отделывался несколькими
пустыми фразами, давая повод для недоуменного разочарования.

     Биографы  отмечают  неровность   его   характера,   причуды,   перемены
настроения. Но  - за исключением  творчества - он  не был  эксцентричным или
экстравагантным.  Да   и  Улисс   -  не  эпатаж,  не   вызов,  но   средство
самовыражения.  Да,  он  суеверен,  да,  постигший  человека  и  космос,  он
панически боится грома, да, он субъективен - а каждый из нас? Да,  временами
он  непристоен, и, видимо, не только оттого, что  истина выше  идеала. Но  в
непристойности,  браваде, вызове Джойса  -  человечность,  горечь  трагедии,
боль.

131

     Но все это  - не его сущность. Его  сущность - постоянное  недовольство
собой, главный источник дерзновения гения.

     Язвительность, ироничность,  скептицизм Джойса  нашли  свое выражение в
его художественном эпатаже, выворачивании ценностей  наизнанку, демонстрации
мелочности    великого   и    замусо-ленности,   лавочности    (shop-soiled)
общепризнанного.

     Ирония проявляется у Джойса во всем, начиная  с внешности.  Тонкие губы
его с годами  приобрели,  кажется,  неизгладимый  изгиб едкой саркастической
усмешки. Равно проявляется она  уже и на внешности его текста - в  оценках и
идеях, выражаемых автором неприкровенно, прямым  слогом. Ирония и сарказм во
всех градациях своей  едкости пронизывают  его отношение  ко всем явленьям и
лицам  в  мире  романа. С велики